Back to Neverland

      Похоже, что слова Ацуши заставили Рюноске сильно задуматься — по крайней мере, именно так это выглядело со стороны.       Весь остаток того дня, когда состоялся их разговор, а также всё следующее утро Акутагава ходил и работал, целиком погрузившись в собственные мысли. Как знать, может, он и ночью не спал, а только лежал и пялился в темноту.       Ацуши, наблюдая за взглядом чёрных глаз, направленным в пустоту, а также за тем, как Рюноске в очередной раз получает по шее от Пушкина (за то, что не реагировал на чужие окрики), начинал не в шутку беспокоится.       Правильно ли он сделал, заявив, что из Акутагавы вышел бы хороший взрослый?       Когда Накаджима говорил об этом, он особо не задумывался. Просто неожиданная мысль возникла в голове, и он тут же её высказал. Не раздумывая ни об истинных причинах своего вывода, ни о том, как собеседник может на него отреагировать.       Но он сказал правду — он действительно считал, что Рюноске был бы хорошим взрослым. И, поразмыслив, Ацуши даже понял, почему так думал.       Дело в том, что Рюноске в роли капитана пропащих детей выглядел так же странно, как Дазай-сан, занимающийся бумагами.       Дети в приюте обожали Дазай-сана, и дело было даже не в том, сколько тот сделал для приюта, а в том, насколько необыкновенным был этот человек. Ацуши, как и все ребята, тянулся к эксцентричной личности, которой было самое место на страницах романа. Поэтому, когда мальчик впервые увидел Дазай-сана, заполнявшего какие-то скучные официальные бумаги на первом этаже, эта картина поразила его своей неправильностью. Такие же чувства вызывали и лицо мужчины во время интервью, и его фигура за ноутбуком, и неожиданная информация о том, что Дазай-сан живёт вовсе не в замке и не в особняке с приведениями, а в самой обычной городской квартире.       Ацуши в то время было всего четыре года, и он не знал, чем объяснить своё замешательство и острое чувство неправильности. Позже, чуть-чуть повзрослев, он и вовсе отмахнулся от этих ощущений. Но теперь…       Нельзя сказать, чтобы Ацуши хорошо знал Дазая Осаму — последние события доказали обратное — но одно он знал точно. Этот человек не подчинялся законам человеческого мира, даже когда усиленно пытался доказать обратное.       С Акутагавой Рюноске всё было немного иначе. Акутагава Рюноске ощущался, как кто-то, равный Ацуши. Где-то на него хотелось равняться, где-то хотелось обозвать идиотом. И он определённо был человеком.       Мрачный, порою вспыльчивый, не знающий боли и поражения, Рюноске всё же был обычным ребёнком. И Ацуши кажется, что роль того же старосты класса или сурового дежурного пошла бы черноглазому куда больше, чем роль капитана пропащих детей на волшебном острове.       Но разве Накаджиме об этом судить? Он просто подумал, что было бы здорово, если бы кто-то столь непреклонный мог вырасти и помочь детям в мире Ацуши. И он ни в коем случае не собирался обижать Рюноске.       Однако поговорить об этом они так и не смогли. Во-первых, из-за обещания Ацуши больше не надоедать другу, а во-вторых — из-за Пушкина, который с двойным усердием наблюдал за непривычно задумчивым мальчишкой.       Ну, а в-третьих, когда Пушкин всё же немного расслабился, а Ацуши набрался смелости, подошёл и даже открыл рот, со стороны лагеря раздались пронзительные вопли.       Воплей было много. Сначала сердитые, удивлённые, затем испуганные, последние, кстати, довольно быстро прервались. Потом голосов стало больше, и среди них явно прозвучал один — резкий и хриплый. Ацуши не разобрал слов, но по интонации догадался, что ему их знать и не положено.       Затем голоса и вовсе прекратились, сменившись звуками яростной драки.       — Что случилось? — Пушкин ухватил за локоть другого смотрителя, нёсшегося на место происшествия.       — Нападение! — тот легко вырвался из хватки и побежал дальше, — Ты тоже иди!       Чертыхнувшись, мужчина проверил арбалет на поясе, затем, подумав, прихватил ещё дубинку и поспешил следом.       Ацуши вытянул шею и прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть, но всё происходило слишком далеко, и там было чересчур много людей. Нападение? Кто-то пришёл их спасти? Но происходящее не имело ничего общего ни с гениальными стратегиями Дазай-сана, которые так расхваливали пропащие дети, ни с операциями по освобождению, о которых Ацуши читал в книгах.       — Как думаешь, что там творится? — спросил он у Акутагавы, — Рюноске?       Не получив ответа, мальчик обернулся и в следующую секунду выронил лопату от изумления. Кажется, у него дежавю.       Дазай Осаму, живой и невредимый, в извечном бежевом плаще и с неизменной улыбкой на губах стоял посреди вражеского лагеря и говорил с Рюноске. Будто бы позавчера на этом же самом месте его не скрутили и не увели прочь. Будто бы не было никакой казни, о которой, холодея, Ацуши подслушал из разговора смотрителей.       Акутагава, пусть и выглядел немного шокированным, либо привык к такому, либо был полностью сосредоточен на том, что говорил ему мужчина. Кстати да, о чём они говорят?       Захлёбываясь в радостном изумлении, облегчении и любопытстве, Ацуши подскочил к говорящим.       — Дазай-сан…       — Не сейчас, Ацуши, — мягко оборвали его.       Бинтованная рука ласково потрепала мальчишку по волосам.       — У нас мало времени.       Теперь Ацуши заметил, что несмотря на улыбку, глаза Дазая оставались серьёзными и постоянно возвращались к творившейся вдалеке потасовке.       — Мне нужны Гин и Джунчиро, — мужчина снова обратился Акутагаве, — а ещё Кенджи. Где он?       — Где-то ближе к палаткам, по этой же стороне, — незамедлительно ответил Рюноске, — я пойду с тобой.       — Нет. Ты нужен мне здесь. Прикрой отсутствие ребят, — команды Дазая были короткими и ясными, — потом, когда начнётся жара, собери всех и уведи с поля боя.       — Мы тоже можем драться, — недовольно заметил Акутагава.       — Далеко не все из наших умеют драться, — спокойно осадили его, — и не забывай про приютских ребят. Не ввязывайтесь, найдите безопасное место и укройтесь там. Я всё сказал.       Успешно игнорируя хмурый взгляд Акутагавы, Дазай поманил за собою его сестру, а также брата Танизаки, после чего все трое скрылись в кустах.       Ацуши проводил их растерянным взглядом и снова повернулся к Рюноске.       — Что происходит?       Тот помолчал, продолжая напряжённо всматриваться в сторону кустов. Потом вдруг вздохнул и в первый раз на памяти Ацуши его лицо расслабилось, принимая выражение, близкое к улыбке.       — То, что и должно происходить.       И, больше ничего не поясняя, он вернулся на рабочее место.       Шум потасовки довольно быстро сошёл на нет, будто бы неизвестные нападающие только и ждали, пока Дазай уйдёт. А через пару минут вернулся Пушкин — весь потный, тяжело дышащий и с ярко наливающимся синяком под глазом. Пыхтя и ругаясь, он растолкал Гончарова.       — Какого… — тот сонно захлопал глазами и тоже разразился ругательствами, — Саня, чтоб тебя, ещё ведь только начало дня! И что у тебя с лицом?       — Заткнись! — Пушкин швырнул арбалет в опасной близости от чужой головы, — В следующий раз отправлю тебя защищать лагерь! Ублюдок пусть и не сдох, но мозгов явно лишился — в одиночку штурмовать лагерь! Но человек десять он точно прихлопнул, чёртов дьявол, мне ещё повезло, что я к концу подоспел!       Гончаров, по-прежнему ничего не понимая, продолжал засыпать Пушкина вопросами, но тот лишь пыхтел и причитал, хватаясь за бока. Потом и вовсе завалился на свою лежанку, заявляя, что своё уже отработал, и посылая напарника ко всем чертям.       Ацуши наблюдал за их перебранкой в полглаза, недоверчиво покручивая в голове услышанное. Один человек? Неужели Пушкин всерьёз утверждал, что этот жуткий переполох, вынудивший чуть ли не весь лагерь бросится на подмогу, был вызван одним единственным нападавшим?       Да кто вообще способен на такое?       Чуя раздражённо сдул чёлку со лба и недовольно поморщился, неловко пошевелив запястьем. Люди Достоевского не пожалели сил, когда связывали его. Ничего удивительного — после того представления, что пират устроил в лагере, только последний безумец стал бы недооценивать его. Хотя, по мнению самого Чуи, такие путы добавляли болезненных ощущений, но никак не безопасности.       Он силой сдержался от того, чтобы закатить глаза, возвращая своему лицу выражение бессильной ярости. Чуя мог бы гордится своим актёрским талантом, вот только все те эмоции, что он так хорошо отыгрывал сейчас, были не такими уж и фальшивыми.       Они рождены окружающим пейзажем, видом бедных замученных детей, провожающих его импровизированный конвой наполовину остекленевшими глазами. Они рождены воспоминаниями, которые Чуя вернул только вчера, но которые, без сомнения, принадлежал ему. Они рождены вызванным из памяти отчаянием, пустотой длинною в десять лет.       Чуя использует все свои самые ужасные воспоминания и мысли, чтобы сыграть свою роль, балансируя на самом краю — и это, пожалуй, самая худшая и сложная часть плана. Но, к сожалению, это необходимая часть, если Чуя хочет обмануть демона.       Тем более, что у него есть кое-что, служащее своеобразной страховкой в этой эмоциональной эквилибристике. И Чуя изо всех сил старается не думать об этой страховке слишком сильно, потому что дурацкая нежная улыбка — это последнее, чего ожидаешь от пленника.       «Так, Чуя, сосредоточься».       Когда «Смутная печаль» показывается впереди, внутри всё тоскливо скручивается. Возможно, это лишь игра воображения, но Чуя готов был поклясться, что корабль потускнел. Тоскливо повисли паруса, свились озябшими клубками ослабевшие канаты, да и та неведомая атмосфера величия и трепета, что всегда окружала галеон, исчезла без следа. Будто бы «Смутная печаль» была простым кораблём с приятным бонусом в виде полётов.       Капитан Накахара крепко сжал кулак единственной руки. «Только подожди, старушка. Я вырву тебя из их мерзких крысиных лап и, дьявол мне свидетель, отправлю на корм рыбам их всех до единого!»       Но всё, что он может сейчас — это тяжело ступать по трапу, сопровождаемый тысячами чужих взглядов.       На лице Гоголя всё та же безумная широкая улыбка, которая при появлении Чуи становится только шире.       — Ба! — восклицает он, медленно и театрально спускаясь с верхней палубы, — Какие знакомые мне лица! Да это же капитан Крюк!       Перепрыгнув две последние ступеньки, длинноволосый склонился в шутливом поклоне, впрочем, тут же, будто бы осёкшись, с наигранным испугом прижал ладонь к губам.       — Ах, как же я мог забыть? — он выпрямился и медленно, не отрывая взгляда от леденеющих глаз напротив и смакуя каждое слово, произнёс, — Ты же больше не капитан.       Чуя, рыча, рванулся вперёд, но чужие руки удержали его.       — Кто бы мог подумать, что ты настолько отчаешься, — трагично покачал головой Гоголь, — Штурмовать лагерь в одиночку? Да ладно тебе, Накахара? Неужели никто не согласился помочь тебе? Даже после твоего благородного отказа, которым ты ответил на великодушное предложение господина?       Чуя только опустил голову, кусая губы.       — Глупо, очень глупо, Накахара. Был тут уже один, такой же глупый. Ты, наверное, знаешь его.       Гоголь подошёл к нему вплотную, ясно показывая разницу и в росте, и в положении — так, как Чуя ненавидел больше всего. Пальцы жёстко сжались на подбородке и дёрнули лицо вверх, под взгляд единственного, сверкающего безумием глаза.       — Дазай Осаму. Я отправил его на корм рыбам — надо же — только позавчера. Жаль, что вы разминулись.       Вид Дазая, падающего вниз, навстречу голодным, беспощадным волнам, ярко вспыхнул перед внутренним взором, и Чуя зажмурился, сжимая зубы.       — О, — удивлённо уронил светловолосый, — кто бы мог подумать, кто бы мог подумать… Последняя ниточка оборвалась, да?       Гоголь разжал пальцы и отступил, создавая иллюзию пощады.       — Бедный, бедный Накахара Чуя, — он скорбно покачал головой, но улыбка так и не сошла с его лица, — но не бойся, я избавлю тебя от страданий.       Он махнул рукой, и в ту же секунду Чую вывели вперёд, на середину палубы, и одним сильным ударом сзади заставили рухнуть на колени.       — Знаешь, я ведь вырос на байках о непобедимом капитане Крюке, — выражение лица светловолосого сделалось почти мечтательным, — ещё тогда я решил, что обязательно казню тебя.       Он снова махнул рукой — на этот раз двое крепких парней подскочили к нему с целым ворохом холодного оружия. Чуя с усталой злобой отметил в этом ворохе часть собственной коллекции.       — Пусть наша встреча и прошла совсем не так, как планировалось, я всё ещё хочу сделать всё наилучшим образом, — Гоголь грациозно извлёк из общей кучи нестерпимо сверкающий меч, — я подарю тебе казнь, достойную короля.       Мужчина снова обернулся к пленнику.       — С моей стороны было немного грубо оставить без такого подарка господина Дазая, но уж очень мне хотелось посмотреть, как он летает. Признаться, результат меня не впечатлил, а ведь он сам в итоге шагнул навстречу смерти. Кто бы мог подумать, что твой дружок окажется самоубийцей.       Чуя прожёг его ненавидящим взглядом, но Гоголь лишь рассмеялся.       — Что же, я попробую компенсировать свою вину с тобой. Три желания, Накахара.       — Какая щедрость, — отметил пират, причём совершенно искренне.       — Только чур ничего невозможного, — игриво покачал пальцем светловолосый, — оставлять в живых или освобождать тебя я не собираюсь.       «Мне это и не нужно», — усмехнулся Чуя про себя. Но три желания определённо лучше, чем одно.       — Моя команда, — сказал он тихо, — хочу увидеть мою команду.       — Скучно, ожидаемо, предсказуемо, — хихикнул Гоголь, — но ладно. Эй, — обратился он к своим людям, — приведите старика и мальчишку. И Эйса ещё, он наверняка захочет полюбоваться на своего бывшего капитана, — мужчина снова повернулся к пленнику и улыбнулся шире, заметив чужое вмиг окаменевшее лицо, — Извини, но это всё, что осталось.       Градус ненависти Чуи превысил свою отметку.       — Второе желание?       Пират выдохнул сквозь зубы. Всему своё время.       — Хочу перекинуться парой слов с Достоевским.       — Скукоти-и-ища, — протянул светловолосый, — И о чём ты будешь с ним говорить? Если ты передумал и решил предложить сотрудничество, то имей в виду — уже поздно.       — Не волнуйся, — оскалился Чуя, — мне есть, что ему сказать.       Крепкого вида мальчишка с россыпью веснушек на щеках и копной золотистых волос несколько мгновений просто глядел на Дазая, хлопая глазами, прежде чем расплыться в улыбке, более яркой, чем солнечный свет.       — Дазам-м-м…! — не успел он закончить радостное восклицание, как сообразительная Гин зажала ему рот.       Дазай послал девочке благодарный взгляд. Пусть Чуя и поднял нехилую суматоху, им следовало соблюдать осторожность.       — Привет, Кенджи, — улыбнулся мужчина, — я тоже рад тебя видеть, но нам сейчас не до разговоров.       Кенджи, поразительно весёлый и здоровый даже в такой ситуации, послушно затих. Дождавшись, пока Гин его отпустит, он молча показал Дазаю два больших пальца.       — Отлично, — кивнули ему в ответ, — пойдёмте. Нам ещё многое нужно сделать.       Они снова нырнули в кусты, пробираясь дальше. Дазай напряжённо отметил про себя, что звуки драки уже стихли.       На самом деле, кусты на этом мысу были не самым лучшим путём для перемещений. Густые и высокие, они давали хорошую маскировку у подножия, но чем выше Дазай поднимался со своими спутниками, тем реже и меньше они становились. И, что хуже, тем ближе становился обрывистый край мыса.       Укромное пространство позади палатки Достоевского, которое было следующим пунктом маршрута, имело в ширину метр-полтора, не больше. И когда лёгкое прикосновение к шее заставило Дазая вздрогнуть и оступиться, он лишь чудом не упал вслед за мелкими камнями и песком, с готовностью полетевшими вниз с обрыва.       — Тише, не нервничай так, — Коё, значительно уменьшившаяся в размерах, улыбнулась ему, — не хватало тебе ещё разбиться раньше времени.       — Никогда не видел вас в этой форме, — переведя дыхание, Дазай с готовностью подставил ладонь, позволяя Королеве сложить роскошные мотыльковые крылья и приземлиться.       — Я почти не пользуюсь ею, — коротко пояснила фея, — Итак, куда дальше?       Дальше Дазай прокрался немного вперёд и слегка, самыми кончиками пальцев, отодвинул полог.       Достоевский, как и ожидалось, был в своей палатке. Сидел на стуле с идеально ровной спиной и, положив книгу на скрещенные колени, сосредоточенно читал. Дазай названия книги не видел, но учитывая её размер и личность её читателя, вполне мог предположить.       Агата тоже была здесь, и вовсе не в шапке, откуда она появилась в первый раз. Это тоже было ожидаемо — находись она там постоянно, и Чуя убил бы её ещё в первую свою встречу с Фёдором. На данный момент фея развлекала себя чаепитием, эффектно используя в качестве стула парящий в воздухе раскрытый компас.       Банка с поникшей и потускневшей Элис стояла на сундуке в углу. Насколько Дазай мог оценить с такого расстояния, никакого физического вреда заложнице не причинили. Чего, конечно, не скажешь о том моральном вреде, который сложно не получить после казни друга и пленения собственной матерью.       Дазай сделал мысленную пометку придумать достойное извинение. Позже.       Прошло несколько мучительно долгих минут, прежде чем полог со стороны входа отодвинули и один из подчинённых Достоевского заглянул в палатку.       — Господин Достоевский? Господин Гоголь просил позвать вас.       — Что ещё? — Фёдор перевёл на вошедшего скучающий взгляд.       — Мы схватили Крюка, господин. И он хочет видеть вас перед казнью.       — Опять Гоголь самовольничает, — мужчина со вздохом захлопнул книгу и встал, — в первую очередь пленники должны попадать ко мне на допрос, а не к нему на эшафот. Почему я должен объяснять такие вещи?       — Прошу прощения, господин, мы… — взмах руки прервал начавшиеся оправдания.       — Не утруждайся. Я сейчас подойду.       Посыльный выскользнул прочь, так и не разогнув согнутую в поклоне спину.       — Твои подчинённые просто безнадёжны.       Агата бесшумно поставила чашку на блюдце и отпустила, позволяя посуде повиснуть в воздухе.       — Не буду спорить, — Достоевский подобрал со стола шапку, — хочешь пойти со мной?       — Смотреть, как очередной человечек прощается с жизнью? Какая скука. К тому же, — Кристи метнула насмешливый в сторону банки, — не стоит оставлять ребёнка одного.       — Действительно, — хмыкнул мужчина и надел шапку на голову, — Не скучай.       И вышел из палатки.       Агата немного помолчала. Потом повернулась в сторону Элис.       — Ну вот и всё. И не стоит так расстраиваться, милая. Да, твой друг мёртв, пират тоже вот-вот покинет этот мир, но ничего не поделаешь… Ах, ну не смотри на меня так. Пойми, в жизни всё не может идти так, как хочется, — она со вздохом покачала головой, — Как я и боялась, Мори в конец избаловал тебя.       Что именно Элис буркнула в ответ, Дазай не расслышал. Агата засмеялась.       — Как грубо. Разве можно так с матерью?       — Ты давно потеряла право так называть себя.       Звенящий, наполненный сталью голос заставляет вздрогнуть не только Агату, но и Дазая. Элис еле слышно ахает.       — Коё, — тянет Агата, обернувшись, — Почему я не удивлена?       Дазай шагает в палатку вслед за Королевой фей, и глаза Кристи удивлённо расширяются.       — Ты? Тебя же…       — Вы с Достоевским допустили одну серьёзную ошибку, — ухмыляется бинтованный, — недооценили меня и Чую.       Лицо Агаты наполняется осознанием. Она устремляется к выходу из палатки, но Дазай уже готов к такому. Одним слитным движением он стремительно шагает вслед за ней и выбрасывает руку вперёд, чтобы в следующий миг крепко сжать пальцы на тонких стрекозьих крыльях. Пальцы обжигает магией, но Дазай только морщится и не отпускает.       Тонкое, смехотворно маленькое лезвие катаны мелькает в воздухе смертельным видением. Агата вскрикивает коротко, с печальной яростью, пробирающей до костей. Сияние её магии вспыхивает ярко, а затем гаснет навсегда, и фея падает на пол без сознания.       — Вот и всё, — Коё возвращает клинок в ножны так же быстро и плавно, как он был извлечён.       Дазай смотрит на крылья, оставшиеся в его руках. Они ещё мерцают, но стоит ему слегка дёрнуть кистью — обращаются в пыль, оставляя на пальцах лишь лёгкий ожог и золотистый блеск.       Мужчина вытирает руку о плащ, идёт к банке и снимает тяжёлую крышку.       Элис вылетает из своей тюрьмы будто пуля — если бы, конечно, пули умели светиться и плакать.       — Дазай! — всхлипывает она утыкаясь ему в грудь, — Ты жив!       — Ну, ну, тише, успокойся, — откуда в таком маленьком теле столько слёз? — всё хорошо. Коё отведёт тебя домой.       — Но… что? А ты? Что ты собираешься делать? — несмотря на слёзы и недавний шок, Динь продолжает оправдывать своё прозвище, — Ты собираешься спасать детей? У тебя есть план?       — Элис, сейчас не время болтать, — мягко обрывает Коё, — Дазаю уже пора. Как и нам, кстати.       Элис корчит недовольную гримасу, но всё же отлипает от Дазая.       В сундуке они находят необходимое оружие. Гин молча забирает кинжалы, а Танизаки присматривает стилеты и метательные ножи. Кенджи с довольным видом взвешивает в руке палицу.       Дазай, немного покопавшись отыскал себе боевую рапиру. Любимое оружие Чуи — удивительно, что настолько сильный и яростный в бою человек отдавал предпочтение чему-то столь лёгкому и изящному. Дазай, которому претила мысль выходить против Чуи с кухонным ножом, тоже решился освоить именно рапиру. И пусть ему было по-прежнему далеко до своего невольного учителя, он всё же достиг в этом деле значительных успехов.       Мужчина крепко обхватил рукоять и сделал пробный выпад, с радостью отмечая, что прошедшие десять лет не так уж и сильно повлияли на его навыки.       Коё подобрала так и не очнувшуюся Агату, а когда все покинули палатку, осыпала Дазая и детей пыльцой.       — Благодарю вас, — Дазай поклонился Королеве.       — Погоди, — она коснулась его плеча, — запомни, пыльцы хватит только на то, чтобы вы незаметно добрались до корабля. Ни меня, ни Элис не будет рядом, чтобы обновить её действие. Так что будь осторожен.       Дазай ничего не сказал в ответ, только кивнул — может, соглашаясь, а может, просто принимая к сведению эти слова. После чего развернулся и вместе с детьми шагнул прочь с мыса.       Снедаемый бессильным гневом, Чуя смотрел на то, что осталось от его команды.       Первым на борту появился Тачихара, и Накахара, к собственному стыду, не сразу узнал его. Самый активный и юный пират в команде исхудал и осунулся, на носу появился пластырь, а на скуле назревал синяк. Руки, обувь и одежда были сильно перепачканы — похоже, на Тачихару свалили большую часть грязной работы. Привычная куртка с мехом и верная сабля, с которыми Мичизо раньше никогда не расставался, теперь пропали.       Увидев капитана, парень замер, и на его лице пронёсся целый вихрь эмоций: от радостного удивления до ужаса и отчаяния. Чуя поспешил отвести глаза. Переживания юного пирата не могли его не коснуться, но он должен был играть свою роль — роль побеждённого. Эмпатию лучше оставить на потом.       Вслед за Тачихарой почти тут же подоспел Хироцу — спокойный и гораздо более сдержанный в проявлении своих чувств, но всё равно не сдержавший шокированного вздоха. Шедший за спиной старика Эйс отодвинул его в сторону, пренебрежительно толкнув плечом. И тоже застыл, осознав, почему их всех сюда позвали.       Чуя впился взглядом в лицо предателя, пытаясь углядеть там хотя бы тень вины. Но всё, что он увидел, это мимолётный испуг — и тут же сменившее его облегчение от осознания того, что капитан, хоть и жив, но явно ненадолго.       «Что ж, Эйс», — подумал Чуя, мрачно щурясь, — «ты сам решил свою судьбу».       Последним на борт «Смутной печали» явился Достоевский.       Холодный, властный, пугающий и самую малость насмешливый, он поднялся на борт корабля Чуи с лицом и взглядом человека, который держал весь мир в своих ладонях.       — Развлекаешься, да, Гоголь?       Длинноволосый ответил ему по-прежнему широкой улыбкой.       Фёдор прошёл вперёд и остановился перед Чуей.       — Мне сказали, ты хотел меня видеть, и вот я здесь, — он развёл руками, — Однако, если ты передумал и решил просить о пощаде, то можешь даже не стараться. Мы больше не нуждаемся в услугах капитана Крюка.       — Я и не собирался, — презрительно фыркнул Чуя, — просто хотел напоследок посмотреть на крысу. Странное желание, не спорю, но перед смертью чего только не случается.       — Даже перед лицом смерти не перестаёшь скалиться, — покачал головой Достоевский, — ты и правда тот ещё упрямец. Только вот ты напрасно барахтаешься. Ты достаточно наигрался в великого пирата, Накахара, твоё время вышло. Скоро в Неверленде наступит новая эра. Ты проиграл.       Да, именно так это и выглядит. Хитрый демон, который без труда одолел двух совершенно не готовых к этому самоуверенных болванов, великий Фёдор Достоевский, который вот-вот перепишет историю. И Чуя Накахара, лишённый корабля, команды и даже звания капитана, униженный и отчаявшийся.       Но так ли это, думает Чуя, наблюдая за тем, как голубоватый блик, посланный зажимом для боло, медленно ползёт по палубе.       Наконец-то.       — Итак, твоё последнее желание, — Гоголь подходит ближе и становится рядом с Достоевским, глядя на Чую сверху вниз.       Чуя поднимает голову и ухмыляется — нагло, дерзко и без тени страха.       — Катитесь в ад, — желает он.       И как бы в подтверждение своей абсолютной искренности метко сплёвывает на чужой сапог.       — Идиот, — Фёдор еле заметно скривился и кивнул Гоголю.       Палач шагнул к Чуе и занёс меч для решающего удара.       — Ку-ка-ре-ку!       Все головы, как одна повернулись в сторону звука, и Чуя пожалел, что не может видеть их лица. Всё-таки не каждый день услышишь кукареканье от взрослого мужчины. Который, к тому же должен был быть мёртв.       — Для человека, который постоянно зовёт других идиотами, вы допустили довольно много серьёзных ошибок, господин Достоевский.       — Для человека, который, по слухам, лет десять, как покинул Неверленд, вы слишком часто мешаетесь у меня под ногами, господин Дазай, — холодно улыбнулся Фёдор, — Эффектное появление, ничего не скажешь. Зачем вы здесь?       Дазай расслабленно облокотился на штурвал. За его спиной маленькими, но решительными тенями замерли трое детей.       — Да так. Собираюсь спасти дорогих мне людей, вернуть корабль законному владельцу и надрать задницу одному негодяю, который возомнил, будто может прийти на этот остров и творить здесь, что ему вздумается.       Достоевский моргнул пару раз и снова обернулся к Чуе, который ответил ему ехидной улыбкой. Лицо его наполнилось осознанием.       В следующий миг он кинулся к трапу, а Гоголь рванул к штурвалу. Но было слишком поздно. Корабль дёрнулся, заставляя лопнуть подрезанные швартовы, и резко и стремительно взмыл вверх.       Сопротивление воздуха на такой скорости буквально швырнуло всех на палубу, и Чуя искренне восхитился сестрой Акутагавы, сумевшей быстро и без травм добраться до него и перерезать стянувшую руки верёвку. Правда потом корабль снова резко дёрнулся, останавливаясь, и они оба всё же упали.       — Чтоб я ещё раз доверил тебе управление кораблём, тупая скумбрия! — крикнул он Дазаю.       Тот только игриво улыбнулся и помахал ему рукой, и Чуя поймал себя на том, что улыбается ему в ответ. Побеждённый? Униженный? Отчаявшийся? Чепуха. Вот она реальность, раскройте глаза.       У него был союзник с невероятными мозгами, сотню раз уходивший от смерти чуть ли не играючи. Дикари, от которых Чуя никогда не ждал ни помощи, ни понимания, в эту самую секунду далеко внизу хлынули во вражеский лагерь, лишившийся своих командиров. Даже феи в итоге помогли им, пусть и негласно.       А ещё этим утром он проснулся в объятиях самого дорогого ему человека. И пусть потом пришлось потратить больше получаса, чтобы объяснить — да, Чуя уверен, нет, он не передумает, да, он действительно хочет этого, и нет, ему не нужно никакое «лучшее», потому что Дазай и есть самое лучшее — это определённо не было проблемой.       О каком отчаянии может идти речь?       Чуя поднялся с палубы, выпрямляясь и гордо вскидывая голову. Подобрал рапиру из рассыпавшегося арсенала, который так и не успели убрать, и одним движением заставил клинок выскользнуть из ножен, являя всему миру свой смертоносный блеск. Сделал жест рукой, не поворачиваясь — Хироцу с Тачихарой этого достаточно.       Пришло время преподать чужакам урок.       Гоголь тоже вскочил на ноги и всё же добежал до штурвала. Дазай увернулся от выпада и изящно отступил прочь, позволяя длинноволосому ухватиться за рукояти.       — Замри! — Чуя сам поразился неведомой силе, прозвучавшей в его голосе.       — Думаешь, я тебя послушаю? — оскалился Гоголь и попытался крутануть штурвал.       — О, я обращался вовсе не к тебе.       Штурвал заклинило. Мужчина дёрнул раз, другой — без толку. Корабль остался на месте.       — Что? Как?       — Ты, конечно не знал, — пират усмехнулся, — да и я не догадывался раньше. «Смутная печаль» была создана для меня. Кто бы ни находился на борту, она всегда будет принадлежать мне. И лишь моим командам она будет подчиняться.       Он поднял рапиру, указывая Гоголю в грудь.       — Вам не сбежать.       Сражение вспыхнуло, словно пожар. Люди Достоевского кинулись к Чуе, Тачихара и Хироцу поспешили к оставленному оружию, а Гоголь, развернувшись, попытался добраться до детей.       Чуя краем глаза уловил движение в сторону трюма — последнего оставшегося укрытия. Ну уж нет.       — Эйс! — почти зарычал он, кидаясь следом за предателем.       Тот припустил быстрее, но было поздно. Чуя вцепился в его руку и потянул на себя, а потом, не позволяя развернуться, со всей силы ударил ногой в спину. Кость жалобно хрустнула. Эйс заорал от боли и, выхватив кинжал, попытался ударить Чую, но тот без проблем отразил удар, а при следующем выпаде и вовсе выбил оружие из рук. Толкнул мужчину к мачте и, вздёрнув его руку вверх, быстро и без колебаний пригвоздил их к дереву рапирой.       — Капитан, — весь лоск, вся самоуверенность схлынули с чужого лица, оставляя только боль и всепоглощающий страх, — умоляю…       — Что? — Чуя дёрнул предателя за воротник, заставляя глядеть в глаза, — Скажешь, не знал? Не знал, что подсыпал мне в суп? Не знал, кого провёл на корабль? Не знал, как я поступаю с предателями?       Эйс что-то заскулил, но пират больше не планировал его слушать.       Остриё крюка вонзилось в плоть над кромкой брюк. Эйс закричал, и долго не останавливался — срывая голос, захлебываясь, рыдая и хрипя. Это всё, что ему оставалось делать — кричать — пока Чуя тянул крюк всё выше, вспарывая кожу, роняя вокруг брызги крови и заставляя чужие внутрености с отвратительным хлюпаньем шмякаться ему под ноги.       Когда Эйс наконец замолчал, пират брезгливо выдернул рапиру и тело с глухим шумом повалилось на палубу. Более не удостаивая тело взглядом, Чуя развернулся и твёрдо встретил взгляд единственного глаза, посланный ему.       Гоголь перемахнул через перила, приземляясь на нижнюю палубу, и спокойным шагом двинулся к рыжеволосому.       Чуя, скалясь, пошёл ему навстречу.       Время показать, кто здесь настоящий капитан пиратов.