Back to Neverland

      После повторного выхода из воспоминаний Дазая снова слегка повело, и Чуя уже было приготовился подхватить его, но бинтованный мужчина, пусть и покачнулся, но всё же удержался на ногах. Провёл рукой по лицу, будто бы снимая паутину, выпрямился со вздохом и, обернувшись к ожидающим Королю и Королеве, твёрдо произнёс:       — Мы закончили.       — Отлично, — Мори коротко улыбнулся, — в таком случае вернёмся наверх.       Обратно по коридору и узкой каменной лестнице они шли в молчании. Дазай, похоже, с головой погрузился в свои мысли, так что Чуя решил идти чуть позади и не отвлекать его. Ему и самому нужно было о многом подумать.       Например, о том, как он почти что с головой сдал сам себя и собственные чувства.       От воспоминаний о недавней сцене краска бросилась в лицо, и пират сто раз поблагодарил царившую под землёй темноту.       Чуя и сам по себе был человеком очень эмоциональным, а уж когда дело касалось Дазая, то оставаться равнодушным становилось совершенно невозможно. Понять Осаму было сложно, очень сложно. Его душа была похожа на лабиринт, огромный и запутанный, с тысячами и тысячами поворотов, развилок и тупиков, мало подвластных человеческому пониманию. Всякий, кто зашёл бы туда, очень скоро бы, вероятно, повернул обратно. Многие и вовсе не стали бы заходить, лишь любуясь со стороны на высокие стены, простые и красивые, и не зная о непостижимой головоломке внутри.       Чуя был другим. Чуя сотни лет бросался на эти стены бессильным зверем, потому что он знал, он, чёрт побери, знал, что там что-то есть, и он очень хотел это видеть. Он хотел понять Дазая, ему было это необходимо. И сегодня Дазай сам — сам! — открыл перед ним двери. Оглушённый чужим доверием, пират, забыв о былой пылкости, двинулся вперёд внимательно и осторожно, не без страха и трепета, но всё же готовый принять всё, что увидит и повстречает на пути.       Чужие воспоминания затронули пирата ничуть не слабее собственных, может — даже сильнее. Внутри вскипело яростное непримиримое желание — желание уничтожить, стереть в порошок, удалить без следа из истории всех и каждого, кто когда-либо осмелился причинить Дазаю боль. В голове затикало, глаза заволокло алой пеленой, и Чуя даже на мгновение позабыл, что он смотрит воспоминания, чуть было не рванулся вперёд. Вот только сам Дазай рванул назад, осел на пол пещеры, весь дрожа, с растерянностью и болью на лице — и пирата словно бы холодной водой окатило.       Беспечный? Заносчивый? Эгоистичный? Нет. Просто несчастный ребёнок, который нуждался в защите и понимании хоть от кого-нибудь. И чувства Чуи, так усердно сдерживаемые и оберегаемые, откликнулись на чужую беззвучную мольбу. Прорвались наружу словами и нелепыми порывистыми объятиями, на которые пират вряд ли бы вообще решился в иной ситуации.       Сейчас, когда бушевавшие глубоко внутри переживания немного улеглись, Чуя не может не думать о том, что ещё бы немного, ещё чуть-чуть, и все несказанные им когда-то слова перелились бы через край. Он выложил бы Дазаю всё до последней капли, поднёс бы своё беззащитное сердце на блюдце с голубой каймой.       Чуя никогда бы не открылся весельчаку и клоуну, озорному и бессердечному мальчишке, бросившему его десять лет назад. Перед тем Дазаем, который вернулся на остров спустя десять лет, он был готов вывернуться наизнанку. Сделать всё, что угодно, чтобы вернуть жизнь в чужие потухшие глаза, вернуть лёгкость чужому шагу и звон чужому смеху.       Пират горько усмехнулся и легко провёл по лицу ладонью — близился выход из подземелья, нужно было вернуть себе мало-мальски уверенный вид.       Подумать только, войдя в чужой лабиринт, он сам оказался, словно на ладони.       Когда все четверо выбрались через проём между корнями, над горизонтом уже потухал отгоревший закат.       Взгляд Чуи тут же устремился на Дазая — это получилось само собой. Он не пялился, нет, ничего такого, просто наблюдал. Наблюдал, как бинтованный с явным облегчением выпорхнул на свежий воздух — ему, похоже, и правда не нравятся столь тесные и замкнутые места. Наблюдал, как Дазай расправил плечи, как прикрыл глаза, вдыхая полной грудью. Как подставил последним солнечным лучам лицо — повзрослевшее, усталое, и всё же такое знакомое.       Чуя думает, что всё-таки не до конца был искренен с Дазаем. Он желал ему счастья, бесспорно, но, бушприт твою в компас, мысль о том, что Дазай найдёт это счастье где-то в Нижнем мире, где-то далеко-далеко, там, где нет и никогда не будет Чуи, была просто невыносима.       Чуя хочет видеть Дазая счастливым. Хочет видеть своими собственными глазами. Хочет видеть и тёмные глаза, блестящие азартом и жаждой приключений, когда Осаму готовит очередную пакость, и искреннюю сияющую улыбку, когда тот звонко и радостно смеётся, и расслабленное лицо в редкие минуты покоя, как сейчас.       Как жаль, что пират не может любоваться им вечно.       Они проходят обратно в тронный зал. Мори и Коё занимают свои законные места, в то время как Дазай, не особо церемонясь, садится прямо на пол, среди цветов. Чуе ничего не остаётся, кроме как присесть рядом.       — Итак, — говорит Король, — может, хотите чего-нибудь выпить?       — Мори, — в голосе Дазая слышно плохо скрытое недовольство, — вы итак достаточно тянули.       — Ладно, ладно, — Мори поднял ладони в примирительном жесте, — сразу к делу, так сразу к делу.       Он вздохнул, качнув рогатой головой.       — Я начну немного издалека, — его тон сделался серьёзным, словно бы по щелчку пальцев, — впрочем, особо углубляться в исторические подробности тоже не стану. Немногим известно, что когда-то Верхний и Нижний мир были едины, хоть в этой реальности они никогда и не соприкасались. Знаю, звучит это странно, но потерпите немного — и вы всё поймёте. Так вот, было время, когда мир не делился на Верхний и Нижний, а люди спокойно путешествовали туда-сюда. И не только люди — что фэйри, что иные волшебные народы жили рядом со смертными. Однако время течёт, и всё меняется. Людская жадность воистину не знает границ. Смертные распространялись по земле, как зараза, гнали иные народы прочь. Для них не существовало ничего, кроме их собственных желаний и убеждений, они убивали, подчиняли, разрушали — но при этом чудовищами почему-то были мы. Они же были непогрешимы. Впрочем, чему тут удивляться? Люди же придумали законы морали, а потому и трактовали их так, как сами того хотели, — Мори усмехнулся без тени улыбки в глазах, — Так больше не могло продолжаться. Мы по-разному пытались решить проблему: сначала договаривались, потом воевали, потом снова договаривались, потом снова воевали. Наконец наш народ решил покончить с этим раз и навсегда. Мы пожертвовали одним из наших священных деревьев — ясенем. Наши мастера изготовили из него самый могущественный из когда-либо существовавших артефактов — книгу, способную менять реальность.       Король сделал паузу, видимо, давая Дазаю и Чуе возможность обдумать услышанное.       — Понятное дело, что подобный предмет нужно было использовать со всей возможной осторожностью. Однако тогдашний Король фей вконец обезумел, по его вине народ фэйри уже несколько лет вёл беспорядочную войну, почти сравнявшись по жестокости с людьми. Когда он узнал, на что способна Книга, он решил навсегда стереть людей из истории. Принц, наследник Короля, не мог допустить этого, — Мори коротко вздыхает, но следующие слова произносит, даже не дрогнув, — Так что он пробрался ночью в королевские покои и перерезал отцу горло.       Пауза снова повисает в тронном зале. Нет нужды долго размышлять о том, кто именно был этим наследником. Однако никто из присутствующих не выказывает ни страха, ни осуждения. Только тонкая изящная рука Коё тянется к непроглядной тьме и ласково гладит чужое плечо.       — Новый король вписал в Книгу всего одну фразу, но она целиком и полностью изменила реальность. Мир разделился на Верхний и Нижний, при чём так, как если бы они никогда и не были едины. Все волшебные народы, а также те немногие люди, которые были против вражды, жили в Верхнем мире, а все остальные смертные остались в Нижнем. Они забыли друг о друге, и все доказательства их взаимодействия были стёрты из истории — даже и не стёрты, нет, их ведь и не было никогда, этих доказательств, как и самого взаимодействия. Один лишь Король, будучи хранителем Книги, сохранил память о былой реальности. Однако Книга не разорвала связь миров до конца. Посреди Верхних морей неожиданно возник остров, место, которому было предназначено стать хранилищем для Книги, а также единственным связующим звеном между двух миров. Остров, которого никогда не было, но который существовал с начала времён.       — Неверленд, — выдохнул Дазай еле слышно.       — Да, Неверленд, — кивнул Мори, — время шло, многое менялось. Количество смертных в Верхнем мире росло, и я опасался, что начнётся новая война. Но нет. Все народы просто разбрелись по разным островам и продолжили развиваться мирно и спокойно. И это было… странно. Были все условия для новой катастрофы, огромное количество факторов риска. Но ничего просто не случилось. А потом в Неверленде, словно из ниоткуда, появились дикари. Я был в растерянности, расспрашивал, кто они и как вообще сюда попали, но они ничего толком не рассказали. Только то, что родом они из Нижнего мира, и другие смертные изгнали их с родной земли. Дикари скитались без цели и малейшего пристанища и их племя было близко к гибели, они почти потеряли надежду, и им только и оставалось, что молить о невозможном. Потом они заснули, а проснулись уже в Неверленде. Я наведался в Нижний мир и выяснил, что любая память об этом племени дикарей была стёрта. И тогда я понял.       — Книга сама исправила реальность, — шепчет Чуя.       — Да. Я был в ужасе поначалу. Но поразмыслив немного, я начал понимать действие Книги. Когда на острове появились вы двое, картинка сложилась полностью. Книга не пишет чужие жизни и не управляет ими. Она скорее… подправляет. Просто бывает так, что она откликается на самые сильные желания, и тогда она может переписать чью-то судьбу. Дать второй шанс, а дальше просто предоставить человеку возможность действовать самостоятельно… Я не знаю, есть ли разум у самой Книги, или же такова суть её магии. Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем. Но я знаю главное — та система, по которой Книга работает сейчас, обеспечивает гармонию. Это та гармония, которая установилась сама по себе, и такую гармонию никто и никогда не сможет создать искусственно.       — Поэтому и нельзя, чтобы кто-то писал в Книге, — понимает Дазай, — если кто-то попытается сам прописать новую реальность, страшно представить, к каким катаклизмам это может привести.       — Именно, — кивнул Мори, — поэтому, когда Агата предложила воспользоваться Книгой, чтобы сосредоточить всю власть в руках народа фэйри, я строго настрого запретил ей. А когда понял, что она планирует всё же исполнить свою задумку тайком, то лишил её титула Королевы и изгнал с острова. Правда что народу, что Элис пришлось соврать, будто Агата просто пыталась прирезать меня в приступе ревности, — губы Короля тронула кривая усмешка, — Теперь я понимаю, что отпустить Агату так легко было ошибкой. В то время я больше думал о том, как уладить волнения в народе и успокоить Элис, и мне совсем не пришло в голову, что Агата найдёт себе единомышленника.       — Думаю, сейчас стоит думать не о прошлых ошибках, а о нынешних проблемах, — подал голос Чуя, — если Фёдор и Агата получат эту книгу, в опасности окажется не только Неверленд, а вся существующая реальность.       — Поэтому мы и просили вас посмотреть воспоминания, — заметила Коё, — теперь, когда вы знаете, что Книга для вас сделала, уверена, вы сделаете всё возможное, чтобы её защитить.       — Звучит так, будто нам придётся делать это в одиночку, — щурится пират.       — Защитить сокровище Неверленда и в наших интересах тоже, — говорит Мори, — Но я не смогу объяснить феям, почему мы вдруг решили встать на защиту смертных. Так что помочь мы поможем, но только незаметно. Тем более, что поддержкой дикарей вы уже заручились, так что…       — В любом случае, нам понадобится хороший план, — заметил Чуя.       Взгляды всех присутствующих обратились к бинтованному мужчине.       — Дазай, — гранатовые глаза Короля лукаво мерцают, — есть мысли?       Тёмные глаза опасно блестят в ответ.       — Есть.       Мори с Дазаем с головой погрузились в обсуждение плана, так что Чуя решил им не мешать и, извинившись, вышел из тронного зала наружу. Впервые за всё время он пожалел об отсутствии портсигара. Курил он нечасто, но после всей той информации, что сегодня свалилась ему на голову, надобность в табаке ощущалась довольно остро.       Королева фей возникла рядом, словно бы из ниоткуда.       — Дышишь свежим воздухом?       — Так же, как и вы.       — В такие моменты мне кажется, что эти двое говорят на другом языке, — Коё прикрывает улыбку рукавом, — так что, боюсь, мы сейчас будем только мешать.       Она сделала лёгкий жест рукой. Несколько ближайших фей тут же нырнули в листву дуба и вынырнули оттуда уже с двумя кубками. Один со всем почтением поднесли Королеве, другой, помедлив, всучили Чуе. Фея мягко обвела пальцем кромки обоих кубков — и в ту же секунду те наполнились янтарной жидкостью, источающей ароматы трав и цветов.       — Не стоило, — говорит пират, разглядывая неизвестный напиток.       — Брось, тебе не помешает расслабиться, — прикрыв глаза, Королева отпивает из собственного кубка, — когда Мори рассказал обо всём мне, у меня просто голова кругом пошла… Знаю, ты предпочитаешь вино, но уверяю, тебе понравится.       — Откуда вы знаете, что я люблю вино?       — Шутишь что ли? — улыбнулась Коё, — В детстве Дазай ни о ком так много не говорил, как о тебе.       Картина того, как юный Дазай влетает в тронный зал и с жаром принимается о чём-то, нет, не о чём-то — о Чуе — рассказывать, вспыхивает перед глазами пирата словно наяву, заставляя в очередной раз покраснеть. Пытаясь скрыть смущение, он наконец сделал маленький глоток. Сладость и хмель прокатились по языку вместе со вкусом солода и трав.       — Что это? — спросил Чуя, облизывая губы.       — Вересковый эль. Нравится?       Пират кивнул, делая ещё несколько медленных глотков и чувствуя, как отступает владевшее им ранее напряжение.       — Вот и прекрасно. А то в пещере ты был весь на взводе, я уж думала, ты на нас с кулаками бросишься, — тихо смеётся Королева.       У Чуи горят уши.       — Я ни в коем случае не хотел вас оскорбить.       — О, не извиняйся, — отмахивается Коё, — нет ничего более важного, чем защита человека, который тебе не безразличен.       Пират крепко сжимает пальцы на кубке и одним махом допивает пьянящий мёд.       — Неужели так заметно? — хрипло и тихо спрашивает он, не поднимая глаз.       — Если знаешь, куда смотреть, всё становится более чем очевидно, — Королева всё ещё тянет алые губы в улыбке, но взгляд у неё внимательный и цепкий.       — А… — пират сглатывает, не в силах озвучить вопрос.       — Вряд ли. Знаешь, гении порою так глупы, когда дело доходит до чувств, — Коё тихо хихикнула, — взять хотя бы Огая. Ох, ты бы видел его. Весь такой умный, властный, холодный, но со мной вёл себя, будто мальчишка, застенчивый и милый дурачок…       Мужчина кашлянул, тактично прерывая чужие откровения. Собирать компромат на Короля фей он как-то не планировал.       — Вы самая красивая пара из всех, что я видел, — честно говорит Чуя.       — О, благодарю, — Королева парой глотков осушает свой кубок и, ни капли не захмелевшая, подмигивает пирату, — впрочем, мы будем не против потесниться на пъедестале.       — Что вы имеете в виду? — не понимает Чуя.       — Да так, — Коё снова делает жест рукой, и маленькие феи тут же забирают опустевшие кубки, — просто напоминаю, что мы не где-нибудь, а в Неверленде. Порою то, что кажется тебе невозможным, недостижимой мечтой, пустой надеждой, на самом деле оказывается самым реальным и настоящим.       И, не оставляя Чуе возможности спросить что-нибудь ещё, она разворачивается обратно ко входу в Древо.       — Пойдём. Они уже должны были закончить.       И что это, чёрт подери, было?       План, простой и действенный, был разработан в два счёта, но ни Мори, ни Дазай не стали звать обратно только что ушедшего Чую, как и не стали останавливать выскользнувшую следом Королеву.       — Ты довольно спокоен, — заметил Мори, — гораздо спокойнее, чем был в пещере. И даже после всех этих откровений на уровне мироздания, ты выглядишь скорее задумчивым, чем нервным.       — Думаете? — спросил Дазай, впрочем, не особо интересуясь ответом.       — Вижу.       — М… — отрешённо мыкнул бинтованный и наконец перевёл взгляд на собеседника, — может быть.       — Что ж, наверное, это не удивительно, с таким-то защитником, — улыбается Король, — кстати, ты очень мило краснеешь.       Дазай, мигом выйдя из задумчивости, кинул на Мори возмущённый взгляд. Тот рассмеялся.       — Ну наконец-то. Я уж начал беспокоиться, — с ловкостью фокусника Король извлёк из-под плаща два кубка, — Выпьешь?       — Верескового эля? Хотите, чтоб я голову потерял?       — От одного кубка тебе ничего не сделается, — не дожидаясь чужого согласия, Мори наполнил посуду ароматным пивом, — да и не нужна тебе голова сегодня. Мы же уже решили, что операцию проводить будем завтра. Сегодня уже поздно, да и вам двоим не помешало бы отдохнуть.       Дазай со вздохом принял кубок.       — Или… — гранатовые глаза насмешливо сверкнули, — ты боишься проболтаться пирату о своих чувствах?       — Я и забыл, каким вы бываете раздражающим, — Осаму сделал несколько медленных глотков, наслаждаясь ароматом вереска и сладостью.       — Не менее раздражающим, чем ты.       Они помолчали, потихоньку потягивая напиток.       — Вернёшься? — наконец спрашивает Король, — Ты ведь думал об этом.       — Не знаю, — честно говорит Дазай и повторяет, словно эхо, — не знаю.       — Нижний мир не место для тебя, Дазай, и я знаю, что в глубине души ты понимаешь это, — Мори наклонил рогатую голову, не сводя с бинтованного пристального взгляда, — Ода Сакуноске не плохой человек, как мне показалось, но он плохой друг, если вынуждает тебя оставаться там, где ты несчастлив.       — Он мёртв уже четыре года, — тихо отвечает Осаму.       — О… тогда что тебя держит?       — Я дал обещание, — даже сейчас, четыре года спустя, от воспоминаний так больно и тоскливо, и Дазай судорожно сжимает побелевшие пальцы вокруг кубка, — обещал позаботиться о детях из приюта и стать хорошим человеком.       — Хорошим человеком, да? Интересно, — усмехается Мори, — В любом случае, в твоём обещании нет пункта, который обязал бы тебя остаться в Нижнем мире.       Дазай в ответ лишь низко опускает голову, наблюдая за янтарными бликами верескового мёда.       — Ты, возможно, не поверишь мне, но я волновался, — говорит Король, — покинув Неверленд, ты отказался от всего, что подарила тебе Книга, и я не знал, какими будут последствия.       Мягкая тёплая тьма ложится на макушку и треплет бинтованного по волосам.       — Ты мог бы так и остаться там, прожить остаток своей жизни в Нижнем мире, просто состариться и умереть. Но нет, спустя десять лет тебе вдруг представился шанс вернуться. Совпадение? Везение? Чудо? Кто знает. Но судьба не бывает вечно благосклонна. Так что подумай несколько раз, прежде чем принять окончательное решение.       Окончание визита к феям немного скомканное и поспешное. Дазай не знает кого в этом винить — сгустившуюся тьму, их с Чуей усталость или же странное необъяснимое желание Мори и Коё поскорее избавиться от гостей.       Бинтованный подробно, но быстро объяснил свой план Коё и Чуе. Королева кивнула, а пират отозвался лишь нечленораздельным мычанием. Пират выглядел довольно рассеянно, и Дазай мысленно смирился с тем, что потом план нужно будет изложить ещё раз — всё-таки Чуя играл в нём одну из главных ролей.       Затем они скомкано попрощались с Коё, Мори провёл их сквозь терновую стену и, потрепав Дазая по плечу и кивнув Чуе, расстворился в темноте. Так, вдвоём, в задумчивой тишине, они двинулись обратно к деревне пропащих детей — ближайшему месту, где можно было переночевать.       Дазай неторопливо шёл, глубоко дыша свежим ночным воздухом и краем уха вслушиваясь в тихий шорох шагов позади. Из головы никак не шли слова Мори.       Всего неделю назад мужчина твёрдо был уверен — он никогда не вернётся в Неверленд. Он даже не надеялся оказаться здесь вновь. Но теперь… События последних дней перевернули всё с ног на голову, и Дазай чувствовал, как песком утекает сквозь пальцы вера в правильность собственного решения.       Воспоминания стали последней каплей. Дазай теперь понимает, почему ему было так плохо в Нижнем мире. Он практически вернулся к тому, с чего когда-то начал. Когда-то давным-давно Неверленд позволил ему переписать судьбу, подарил ему дом, дал шанс избавиться от ненависти к себе. Дазай не сумел воспользоваться этим шансом. Свободу, честность и беспечность он перепутал с эгоизмом и бесчувственностью, жажду справедливости — с жестокостью. Дазай снова запутался, снова испугался, снова нашёл повод для самобичевания — и в конце концов просто сбежал вслед за поманившим его Одасаку.       Второй раз в Нижнем мире во многом был, конечно, лучше первого. Не было мерзких слуг, не было слепых к нему родителей, не было Такэити. В конце концов, в чём-то Дазай всё же стал чуть сильнее и смелее. Но… вместе с тем, эти десять лет стали невыносимой пыткой. Потому что Дазай знал — где то там, в небесах, куда ему теперь никогда не подняться, — где-то там величественный и прекрасный Неверленд. Остров, населённый дорогими ему существами. Остров, который он звал своим домом.       Господи, какой же он идиот.       Вересковый мёд кипит в крови, и Дазай мысленно благодарит Мори. Древний эль, напиток фей или же смертных безумцев, напиток правды и смелости. Да, к следующему утру от него не останется и следа, но Дазай уже принял решение. И сделает всё, чтобы не оставить самому себе ни единой возможности повернуть назад.       Ода Сакуноске, тоскующий брат, известный благодетель, лучший друг и приёмный отец — он хотел, чтобы Дазай стал хорошим человеком. Чуя Накахара, грозный пират, благородный воин, прекрасный капитан и первая любовь — он хотел, чтобы Дазай был счастлив. Сегодня, в это самое мгновение, Осаму чувствует, как два этих желания заполняют пустоту глубоко внутри, становясь его собственными. А рядышком, под самым сердцем, робко теплится надежда.       Может, хоть в этот раз он сделает всё, как надо.       Дазай останавливается в один момент, но так плавно и тихо, что Чуя, шедший следом, неизбежно врезается в его спину.       — Бушприт твою в компас, Дазай, какого дьявола… — пират отступает на пару шагов.       Бинтованный разворачивается к нему лицом и наблюдает, как рыжеволосый, тихо ворча, проверяет, не помялась ли треуголка. Чуя поднимает голову, почувствовав чужой взгляд.       Дазай стоит перед ним неподвижно и глядит, не отрываясь.       — Чуя, — тихо говорит он, и что-то в этом голосе заставляет пирата вернуть треуголку на голову и обратить всё своё внимание на человека напротив.       — Да?       — Я хочу остаться.       Всего три слова, ничего лишнего, но Чуя сразу же понимает, о чём речь. И это понимание выбивает весь воздух из его лёгких. Нет, нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой…       — Ты… остаёшься?       — Да.       — Здесь? В Неверленде?       — Да.       Осаму неотрывно наблюдает, фиксируя и анализируя малейшее движение. Молчит, прежде чем продолжить.       — Что скажешь?       Чуя, ещё не отошедший от первого заявления, удивлённо моргает.       — Почему ты спрашиваешь у меня?       — Потому что хочу знать твоё мнение, — знакомым птичьим движением Дазай склоняет голову набок, — Ты рад? Хочешь, чтобы я остался?       Пират ощутимо напрягается. К чему он ведёт? Догадался о чужих чувствах и теперь хочет убедиться? Или действительно просто спрашивает?       — Что ты хочешь услышать?       — Правду.       — Зачем?       — Чуя, пожалуйста, — впервые в голосе Дазая звучит мольба, — просто ответь. Ты хочешь?       — Разрази меня гром, да! — взрывается Чуя, — Я хочу! Хочу чтоб ты остался! Я буду рад! Ты доволен, мать твою за борт? К чему этот допрос? Ты уже сказал, что хочешь остаться, или передумал уже, а, скумбрия?       — Нет, — Дазай улыбается немного печально, — но остаться в Неверленде это не единственное моё желание.       В тусклом свете звёзд его лицо кажется очень бледным, а глаза, наоборот, кромешно чёрными. Сейчас он совсем не похож на того сияющего мальчишку на берегу, но Чуя очарован ничуть не меньше. Может, даже больше.       — Я хочу остаться с тобой, Чуя.       — Что… — во рту вдруг мигом пересохло, и Чуя сглатывает, прежде чем продолжить, — что ты имеешь в виду?       Дазай переминается с ноги на ногу и мнёт ткань своего плаща.       — Знаешь, — тихо говорит он, — я всё думал, кто мы друг для друга. Мы не просто знакомые, ты и сам это знаешь. Но кто тогда? Ты сказал, мы не враги, но мы ведь и не друзья.       Бинтованный прерывисто выдыхает. Засовывает руки в карманы, чтобы сжать их там в кулаки.       — Когда ты уплыл тогда, — продолжает он, и Чуя видит, с каким трудом ему даётся каждое слово, — после того, что я сделал, я… я думал, что больше не увижу тебя. И когда ты всё-таки вернулся, мне было всё равно, кем мы будем друг другу. Лишь бы только иметь возможность видеть тебя. Слышать твой голос. Быть рядом.       Ещё один судорожный вздох.       — Уже в Нижнем мире, когда тебя не оказалось рядом, я понял… Понял, насколько ты мне нужен, Чуя. Ты лучшее, что случилось со мной, и мой мир никогда не будет полным без тебя.       Дазай не знает, как всё ещё находит в себе силы говорить. Сердце бьётся так сильно, что даже больно. В груди становиться всё теснее и теснее, кажется, будто объём его лёгких уменьшается в разы, и он говорит обрывками, хватая ртом воздух после каждого предложения.       Не важно. Нельзя останавливаться.       — Столько всего случилось за эти пару дней. Я многое понял и многое обдумал. И, Чуя… я… — голос, дрогнув, предаёт его, но Дазай упрямо заканчивает, — я до сих пор не знаю, что между нами, но я точно знаю, что хочу большего, — ещё один вдох, короткий и жадный, будто перед прыжком в омут, — Я хочу остаться с тобой, Чуя.       Вот и всё.       Голова кружится, и глаза цепляются за фигуру напротив, как за единственный якорь. У Чуи непонятное выражение лица, и Дазаю становится страшно.       — Звучит, как признание в любви, — говорит наконец пират ровным голосом.       — Наверное, — бинтованный позволяет себе короткую печальную улыбку, — это оно и есть.       Чуя чувствует себя оглушённым. Он силится собрать мысли воедино, но они рассыпаются, путаются, мечутся, отдаются многократным эхом. Пират прекрасно понимает, о чём говорит Дазай — да только дурак бы не понял. А ещё он видит — по сжатым в карманах плаща кулакам, по бледному лицу и отчаянно блестящим глазам — видит, что тот искренен как никогда.       Но как такое возможно? Неужели все эти годы Дазай тоже…       Чуя не может сдвинуться с места, а язык будто бы насмерть прилип к горлу. Он даже вдохнуть не смеет, потому что один вздох — и он проснётся. Проснётся в мире, где Дазай снова оставит его одного.       — Я знаю, я сделал так много ошибок, — тихо говорит Дазай, видимо, не в силах терпеть затянувшееся молчание, — я не в праве что-либо требовать от тебя. Просто подумал, что… — он сделал судорожный жест рукой, — что нужно сказать, и… Если ты хочешь, мы можем просто забыть об этом. Всё будет, как раньше: ты, я, пираты и дети… я просто…       Бинтованный говорит сбивчиво, опускает глаза и путается в словах. В конце концов и вовсе стихает, отступая назад и обнимая самого себя за плечи. Этот беззащитный жест неожиданно возвращает Чую к реальности. «Порою то, что кажется тебе невозможным, недостижимой мечтой, пустой надеждой, на самом деле оказывается самым реальным и настоящим», — звучат в голове слова Королевы фей.       Это правда, понимает Чуя. Всё, что происходит сейчас, все те чувства, о которых говорит Дазай — это невозможная, но абсолютная правда.       Ему бы следовало злиться, наверное. Сколько лет они потеряли, бушприт твою в компас… Впрочем, разве только Дазай виноват в этом? Да и время ли сейчас для обид?       Чуя прошёл нелёгкий путь, но в отличие от Осаму он всегда знал, кто он и чего он хочет. Понадобилось так много лет, так много ошибок и страданий, прежде чем этот несчастный, вконец запутавшийся мальчишка наконец смог понять и принять себя. И теперь, когда Дазай стоит перед ним — раскрытый, вывернувшийся наизнанку, доверившийся, впервые в жизни столь мучительно и страстно желающий чего-то сам для себя — Чуя не хочет, Чуя не может его оттолкнуть. Особенно когда самого так сильно тянет навстречу.       Дазай уже готовится к отказу, смиренно прикрывая глаза. И тут же широко распахивает их, потому что Чуя, стремительно преодолев разделявшее их расстояние, чуть ли не влетает в него и сжимает его в обьятиях.       Бинтованный замирает истуканом, балансируя на краю между страхом и надеждой. Второй раз за сегодня Чуя обнимает его. Но если объятия в пещере служили утешением и защитой, то теперь… В том, как сильно пират прижал его к себе, словно бы желая слепить их в единое целое, в том, как он сжал его в объятиях обеими руками, предусмотрительно отвернув острие крюка в другую сторону — во всём этом читается такая нежность пополам с жадностью, что Дазай почти что задыхается в них. Неужели… ?       — Двести лет, чёрт бы тебя побрал… — глухо шепчет Чуя, из-за разницы в росте уткнувшийся ему в грудь, — а потом десять длиной в ещё одни двести, тысяча горбатых моллюсков… Ты такой идиот, скумбрия, такой идиот, да и я не лучше, бушприт твою в компас…       — Чуя, — неверяще выдыхает бинтованный.       — Я чувствую тоже самое, — звучит ответ на его незаданный вопрос, — я нуждаюсь в тебе и не знаю, смогу ли снова почувствовать себя таким живым, если тебя не будет рядом.       Пират отстраняется, чтобы взглянуть в чужое лицо. У него пронзительные и серьёзные глаза, и похоже, что Чуе тоже и радостно, и больно.       — Я дам тебе всё, что пожелаешь. Я приму всё, что ты захочешь мне дать, — хриплый голос кажется Дазаю громче любых криков, — Останься со мной.       Тугой звенящий узел в груди стремительно разматывается. Лицо Чуи перед глазами расплывается и теряет очертания, и когда Дазая тянут обратно, и он, сгорбившись, утыкается в чужую шею и хватается за крепкие плечи, бинтованный чувствует, как обжигающие капли ползут по щекам. В следующий миг пират зарывается носом в его волосы и прижимается губами к виску, и сдерживать рыдания становится невозможно.       Третий раз в своей жизни Дазай плачет. На этот раз, похоже, от счастья.       Конечно же, Чуя всё замечает — и дрожь чужой спины под своими руками, и стремительно намокающий ворот своей рубашки, и прерывистое дыхание на собственной шее. Он тут же отстраняется и встревоженно замирает, увидев заплаканное лицо Дазая.       — Дазай? Всё хорошо?       Бинтованный попытался восстановить дыхание, утирая мокрые глаза основанием ладони.       — Всё просто прекрасно, — выдавил он всё-таки и улыбнулся сквозь слёзы, — но будет ещё лучше, если ты наконец поцелуешь меня.       Второй раз просить не требовалось. Чуя несколько раз моргнул. А потом вдруг улыбнулся, такой открытой и счастливой улыбкой, какой Дазай не видел уже очень и очень давно. Властная левая рука надавила на затылок, а правой пират опёрся на чужую грудь, приподнимаясь на носках — Дазай мельком заметил, что металлический крюк осторожно прижался прямо напротив его сердца. Они останавливаются лишь на мгновение, глядя глаза в глаза и опаляя дыханием губы.       Первые прикосновения почти невесомые — лишь секундные столкновения губ. Потом Чуя прижимается настойчивей, а Дазай в ответ приоткрывает губы, мягко отвечая и чувствуя вкус верескового эля. Хочется смеяться до боли в животе, когда он понимает, что этот вкус не только на его губах — Мори и Коё, чёртовы сводники!       Но эти мысли, как и остатки рассудка, покидают голову, когда Чуя принимается горячо терзать его губы. Дазай будто бы оказывается посреди океана в самый разгар шторма — только вот он не чувствует страха и с радостью готов утонуть. Когда пират толкается языком сквозь его губы и яростно принимается вылизывать его рот изнутри, он немедля реагирует, отвечая с неменьшей страстью и прижимаясь всем телом. Трение языков словно бы высекает искры, неудержимый огонь стекает вниз по горлу, заставляет одичавших бабочек бешено метаться в животе, а потом ползёт ещё ниже, рождая тяжесть в паху.       Он приходит в себя только тогда, когда обнаруживает ладонь Чуи на своей заднице, а металлический крюк — в опасной близости от ширинки. С трудом поборов себя, Дазай оторвался от чужих губ.       — Стой, Чуя, подожди…       К его удивлению, пират отстраняется в ту же секунду, будто бы испугавшись.       — Извини, — он убирает обе руки, — тебе неприятно?       — Что? — ещё больше удивляется Дазай, — Почему мне должно быть неприятно?       — Ты… — Чуя делает неловкий жест рукой, — твои воспоминания…       Бинтованный не сразу понимает, о чём речь, а когда понимает — чувствует томительное тепло в груди. Кто бы мог подумать, что Чуя может быть таким заботливым?       — Всё в порядке. Если это и травмировало меня тогда, Неверленд исцелил эти раны, так что пока я был в Нижнем мире, — он опускает глаза, ощущая внезапную неловкость, — у меня было достаточно опыта. И с женщинами, и с мужчинами.       Он почти готов к чужому возмущению, но слышит только вздох облегчения.       — Тогда почему ты остановил меня? — хмурится пират.       Дазай вскидывает бровь.       — Ты серьёзно хочешь завалить меня посреди леса?       Чуя забавно хлопает глазами и почти мгновенно заливается краской, и Дазай невольно хохочет.       — Пойдём, — говорит он сквозь смех и, схватив мужчину за руку, тянет его за собой.       Плевать на Достоевского и Агату с их планами, плевать на угрозу — сегодня они с Чуей просто побудут вдвоём.       До деревни пропащих детей они добираются чуть ли не бегом, останавливаясь лишь для того, чтобы ещё раз поцеловаться. Огибают шалаши, спотыкаясь о разбросанные игрушки. У Дазая в голове уже всё смешалось, и он лишь чудом находит вход в пещеру с первого раза. Чуя, без труда подтянувшись, забирается первым и подаёт ему руку.       Пират с любопытством окидывает взглядом полутёмную пещеру, но бинтованный тут же отвлекает его, наваливаясь на спину и обхватывая руками, зарываясь носом в горячую шею.       — Поверить не могу… — невольно шепчет Дазай.       — М? — Чуя легко разворачивается в его объятиях и глядит с вопросом.       — Чуя… — это всё, что он слышит в ответ, но этого достаточно.       — Я здесь, — твёрдо говорит пират и притягивает мужчину для нового поцелуя.       Этот поцелуй гораздо медленнее тех, которыми они обменивались по дороге, но вместе с этим — сильнее. Не отрываясь от чужих губ, Чуя в слепую нащупал чужую руку и прижал к своей груди. Стук сердца многократным эхом повторил его слова: «Я здесь».       Красный камзол и бежевый плащ с тихим шорохом упали на пол. Треуголку безжалостно сбили с головы ещё на входе. Дазай, не желая отрывать руки от чужого тела, поочерёдно наступил на носки собственных ног, избавляясь таким варварским способом сначала от ботинок, затем — от носков. С сапогами из крокодиловой кожи обошлись немногим бережнее.       Губы Чуи сползли на подбородок, а затем — на горло. Мазнули невесомо, а потом вдруг прижались над линией бинтов с неожиданной силой, втянув кожу и заставив Дазая ахнуть. Забинтованная рука соскользнула с чужой груди и мстительно накрыла чужой пах, мягко сжимая.       Реакция превзошла все ожидания. Чуя весь подался вперёд, низко застонав, дёргано потираясь о чужую руку. Дазай прошёлся пальцами вверх и вниз, мягко поглаживая, а затем, воспользовавшись чужим замешательством, сам впился в чужую шею, оставляя засос прямиком под подбородком. Пират, рыкнув, принялся расстёгивать пуговицы на его жилете — вот только одной рукой с дрожащими от напряжения пальцами это получалось из рук вон плохо. Дазай, тихо смеясь, отстранил его и стянул жилет сам, пока пират взялся за пуговицы собственной рубашки — справляться с ними ему было привычнее.       Бешено целуясь и выдёргивая ремни из брюк друг у друга, они сделали пару шагов вслепую, прежде чем Дазай опустился вниз — на лежащую в углу шкуру — и потянул за собой Чую. Его тонкие руки скользнули по плечам и спустили с них рубашку — так нежно и трепетно, и от того даже немного смешно — в силах Чуи сломать эти руки пополам. Пират пошатнулся, замешкавшись, чтобы сбросить рубашку на пол, а затем повалился сверху. Мягко придавил Дазая к постели и снова нашёл чужие губы.       Дазай не помнит, чтоб когда-либо так много целовался, если вообще целовался — его парам на одну ночь почти никогда не выпадала такая честь. Но даже будь его опыт в поцелуях больше — разве бы он осмелился сравнивать с кем-то Чую? Разве что-то вообще способно сравниться с Чуей? С этими сильными руками, которые так легко отнимали чужие жизни: одна — изящным взмахом рапиры, другая — яростным вспарывающим движением крюка — и которые теперь так ласково и бережно сжимали его в объятиях? С губами, кривящимися обычно в оскале, и мечущим ругательства языком, которые сейчас были сосредоточены исключительно на Дазае — на его губах, языке и удовольствии? С огромным яростным сердцем, честным и храбрым, которое теперь — из-за Дазая — так сильно и быстро колотилось?       Пальцы, совладав с дрожью, стянули галстук боло и расстегнули несколько верхних пуговиц, но затем Чуя снова потерял терпение. Он потянул рубашку вверх, и когда Дазай покорно приподнялся и вытянул руки — стащил её через голову. Чуя отвлёкся ненадолго, отбрасывая бесполезный предмет одежды. Повернул голову обратно. И застыл, задохнувшись.       Тонкие руки раскинуты в сторону, а грудь часто и коротко вздымается в такт дыханию — Дазай похож на птицу, прибитую к земле. Белая кожа кажется ещё белее на фоне чёрной шкуры и не сильно отличается по цвету от стянувших её бинтов. Тёмные волосы, и так вечно растрёпанные, разметались в полном беспорядке. Кадык дёргается, когда бинтованный нервно сглатывает под пристальным жгучим взглядом.       — Что? — роняет он севшим голосом.       — Ты… — пират проглатывает слово «красивый», — ты восхитителен.       Щёки Дазая стремительно и ярко заливаются краской. Дыхание Чуи снова прерывается.       Мог ли он когда-то подумать, что увидит Дазая таким? Сама мысль о том, что тот мог бы оказаться с ним в постели посетила его совсем недавно — Дазай вернулся в Неверленд повзрослевшим, и инцидент с русалками услужливо обратил внимание пирата на это. И то — Чуя быстро поспешил отбросить постыдные фантазии.       Однако вот — они сейчас здесь, вдвоём, и, кажется, Чуе вот-вот сорвёт крышу — но это не те обычные его срывы с алым маревом перед глазами и ужасным тиканьем в ушах. Нет. Исчезла та неизмеримая тяжесть, что незаметно давила на него всё это время. Чуя свободен и счастлив. А ещё разгорячён и возбуждён. И Дазай, доверчиво раскинувшийся перед ним, похоже, желает пирата ничуть не меньше.       Остриё крюка осторожно подцепило краешек бинта.       — Можно?       — Не стоит, — тихо откликается Дазай.       — Ты мне не доверяешь?       — Дело не в этом, — мужчина опускает глаза, — это… не лучшее зрелище.       Чуя без труда улавливает момент, когда Дазай снова готов закрыться. Отвести глаза, стыдливо зажаться, напрячься, будто бы заранее готовясь к боли.       Нет, нет и нет.       — Осаму.       Имя мягкое и невесомое, оно срывается с губ так легко, будто бы Чуя никогда и не звал его иначе. Левая ладонь снова ложится на чужую щёку, заставляя бинтованного вздрогнуть.       — Ты самое прекрасное создание, которое я только встречал. Я ни о ком так ни мечтал. Даже, когда тебя нет рядом, я не могу перестать о тебе думать. Будто бы одна из твоих теней устроила в моей голове личную каюту, — пират усмехнулся, — я никого и никогда не желал так, как тебя сейчас. Ты действительно думаешь, что я отвернусь от тебя? Оттолкну? Да я скорее отгрызу себе вторую руку.       Дазай молчит, и Чуя спокойно ждёт, пока тот обдумает его слова. Наконец чужое тело расслабляется. Тёмные сияющие глаза встречаются с голубыми, и Дазай еле заметно кивает.       Чуя действует осторожно, снимает бинты медленно и наматывает их на крюк, чтобы не путались. Получается три мотка — по одному с каждой руки, и ещё один с шеи и груди. Пират откладывает их в сторону и возвращается к обнажённому телу.       Кожа под бинтами сплошь покрыта шрамами. Глубокие и длинные следы на предплечьях — вдоль, поперёк, наискось. Их невозможно посчитать, они пересекаются, сливаются, перекрываются более мелкими шрамами — они не глубокие, но их больше, и некоторые выглядят свежими. Похожая картина на груди: более старые шрамы — длинные, широкие, страшные, и более свежие — маленькие, но многочисленные. А ещё — тонкие, прерывистые, почти незаметные шрамы, идущие от плеч до груди. «Следы от ногтей», — с замиранием сердца понимает Чуя. На шее — странгуляционная борозда.       Он наклоняется и целует этот страшный след. Покрывает поцелуями израненную грудь, особенно долго прижимаясь губами напротив колотящегося сердца. Зацеловывает исполосованные плечи. Мажет губами по коже каждой руки, ощупывает ниточки пульса. И замирает, прижавшись щекой к чужой ладони, закрыв глаза и переводя дыхание.       Страшно. В голове всё плывёт от ужаса, когда Чуя думает, что все эти десять лет Дазай мог действительно исчезнуть. Просто покончить со всем, где там, в Нижнем мире — и никогда, никогда, никогда не вернуться к Чуе.       Тонкие длинные пальцы гладят висок, зарываясь в рыжие волосы.       — Прости, — сдавлено выдыхает Дазай, — я говорил, это не лучшее зрелище.       Пират медленно качает головой и открывает глаза.       «Тебе было больно, но ты больше не обязан терпеть это один». «Я приму тебя». «Я исцелю тебя». «Я сделаю всё, чтобы этого не повторилось».       Так много слов, но в итоге Чуя не говорит ничего.       Он ложится сверху, мягко придавливая, а затем, плотно прижавшись бёдрами, несколько раз сильно трётся, давая возможность Дазаю почувствовать всю силу своего возбуждения. Звук, раздавшийся в ответ, подозрительно похож на смущённый писк, и Чуя прячет улыбку в чужой шее.       Он снова прослеживает шрамы губами, ласкает ладонью рельеф чужих рёбер под кожей. Затем губы и рука следуют ниже, на живот, а потом ещё ниже. Пальцы выталкивают пуговицу из петли, а крюк, ловко подцепив бегунок, расстёгивает молнию, и Чуя быстро стягивает светлые брюки. Ноги у Дазая длинные и стройные, с острыми коленками и бледной тонкой кожей. Пират начинает ласку с лодыжек, осторожно скользит вверх, гладит и разводит колени, целует внутреннюю сторону бедра. Дазай тихо ахает, и Чуя, поощрённый такой реакцией, ещё пару раз прихватывает губами кожу.       Ладонь ныряет под чужое бельё, мягко сжимает и скользит по стволу. Осаму весь выгибается, и его голос вмиг срывается на протяжные бархатные стоны. Чуя от этих звуков ловит звёзды перед глазами. Не убирая руку, он поднялся выше на постели, беззастенчиво любуясь тем, как партнёр запрокидывает голову, жмурит глаза, роняя тени от длинных ресниц, и кусает губы.       — Три тысячи чертей, — смеётся пират, — ты бы видел себя.       В следующую секунду Чую толкают в грудь и опрокидывают на шкуру спиной, меняя их местами.       В глазах Дазая мерцает манящий и опасный огонёк, а на губах — тонкая улыбка. Выражение, в равной степени подходящее и для обольщения, и для убийства.       — Моя очередь командовать.       — Вот как? — поддразнивает его Чуя, — А ты сможешь?       Улыбка Дазая становится шире.       — Посмотрим.       Пират быстро жалеет о своих словах. Дазая немного потряхивает от нервов и возбуждения, но действует он уверенно. Каждая часть его тела будто бы живёт отдельной жизнью: широкие ладони гладят и массируют мускулистые руки, в то время как губы и язык исследуют грудь и твёрдые мышцы пресса, ласкают редкие шрамы и играются с сосками. А глаза, уши и голова целиком сосредоточены на реакции Чуи — фиксируют, анализируют, запоминают. Чуе хочется пошутить про то, что Дазай даже в постели работает мозгами, но любая мысль разбивается вдребезги, не успев добраться до языка. Единственное, что срывается с губ — это низкие хриплые стоны и обрывистые ругательства.       Пальцы проникают за пояс брюк и замирают, почувствовав голую кожу.       — Ты действительно не носишь бельё?       — Не такая уж и редкость, — Чуя пользуется чужим удивлением, как возможностью перевести дыхание, — среди пиратов.       Дазай хмыкает и, не давая опомниться, быстро расстёгивает и сдёргивает брюки, оставляя пирата полностью обнажённым. Затем вдруг поднимается на ноги.       — Подожди, я сейчас.       Чуя хочет возмутиться, но только недовольно мычит, наблюдая за передвижениями Осаму из-под прикрытых век. Тот шлёпает босыми ногами по полу пещеры. Поднимает свой бежевый плащ и, порывшись в карманах, извлекает оттуда и демонстрирует пирату коробочку с целебной мазью. Рыжеволосый готов пробить ладонью собственный лоб — и почему он сам об этом не подумал? Дазай невозмутимо возвращается к постели, по пути стаскивая бельё.       «Китового червя мне в кишки», — думает Чуя, когда мужчина седлает его бёдра и обхватывает их члены своей широкой ладонью. «Фок-грот-брамсель мне в левое ухо», — думает он, когда Дазай, продолжая ласкать их обоих одной рукой, снимает крышку от коробки зубами и макает в мазь свои невозможно длинные пальцы. «О, Господи, о, Дьявол, мать твою за борт, чёрт… Ох, чёрт!» — судорожно бьётся в его голове, когда партнёр заводит руку за спину и проталкивает в себя палец.       Когда Осаму сползает ниже и, не переставая растягивать себя, накрывает губами его член, Чуя, уже вслух, выдаёт что-то короткое, ёмкое и совершенно нецензурное.       К своему тайному облегчению, Чуя понимает, что Дазай не особо опытен в этом, когда тот давится при попытке взять глубже. Но чужие старания и стремление доставить удовольствие настолько очевидны, что пират дуреет, как никогда, силой удерживая себя от того, чтобы толкаться навстречу. Дазай снова пользуется своим умом, полностью сосредоточившись на своих действиях и чужой реакции (насколько вообще можно сосредоточиться с пальцами в заднице). В конце концов Чуе приходиться чуть ли не силой отталкивать его.       — Хватит, ох… хватит!       Дазай отстраняется, напоследок мазнув языком по головке, и вынимает пальцы. И почему-то так и замирает между чужих ног.       Чуя хмурится. На щеках у Дазая лихорадочный румянец, а глаза круглые и растерянные. Он словно бы мигом растерял всю свою смелость.       Неожиданная догадка бьёт в голову.       — Когда ты говорил, что у тебя был опыт с мужчинами, — медленно говорит он, — ты ведь не имел в виду опыт снизу, верно?       Дазай делает непроницаемое лицо, но Чуя по-прежнему чувствует чужую неуверенность.       — Они все были похожи на тебя, — признаётся он тихо, — рыжеволосые, низкорослые, но… они не были тобой. Я просто не смог никому довериться, не смог позволить… Это было слишком.       Чуя прерывисто выдыхает, чувствуя томительную нежность в груди. Дазай определённо самый хлопотный его партнёр. И самый лучший.       Пират протягивает ему руку и улыбается.       — Иди ко мне.       Осаму неловко приподнимается, хватается за его руку, и Чуя тянет его на себя, заставляя улечься сверху. Он изящный, хрупкий и очень-очень лёгкий, будто пташка с полыми костями. Чуя гладит его между лопаток и не может не думать о том, что это остатки когда-то потерянных крыльев. Дазай, уткнувшись ему в плечо, постепенно расслабляется.       — Доверишься мне?       — Угу, — немного по-детски мычат ему в ответ.       Дазай — чёртово ходячее противоречие. Дерзкий соблазнитель и смущённый юноша. Беззащитный ребёнок и безжалостный убийца. Отчаянный шутник и сорванец, душа компании, и вместе с тем — печальный и одинокий мечтатель. Острая тьма в перемешку с мягким и звонким сиянием.       Он выпрямляется, позволяя проникшему сквозь полог лунному свету коснуться своего тела. Шрамы переливаются перламутром.       — Ты необыкновенный, — говорит Чуя, упорно проглатывая другое слово.       Дазай застенчиво улыбается ему, и эта застенчивость совершенно не вяжется с тем, как его пальцы обхватывают член Чуи, направляя.       Он насаживался медленно, пробуя, прислушиваясь к себе, растягивая себя. Чуя шипел, чувствуя чужую узость, но не торопил — лишь поглаживал по животу, призывая расслабиться. Дазай жмурился и кусал губы, но останавливаться не собирался, пока наконец не опустился полностью.       — Ты как? — обеспокоенно спросил пират.       — Ну, — криво успехнулись ему в ответ, — природа сполна компенсировала твой рост.       Эта попытка пошутить выдаёт всю степень его нервозности. Чуя настойчиво накрывает ладонью его член и медленно размашисто гладит, стараясь отвлечь и расслабить.       — Чуя, — застонал Дазай.       А затем принялся раскачиваться, заставляя рыжеволосого снова потерять голову. Жар и влажность, почти болезненные узость и давление, шумное дыхание и стоны, смешанные с его именем — всё это было так хорошо, что Чуя и не заметил, как застонал сам. В какой-то момент он подался бёдрами навстречу, погружаясь глубоко и сильно и задевая простату.       Дазай подавился воздухом.       — Ещё, — всхлипнул он.       Чуя с радостью выполнил его просьбу.       Они оба потеряли счёт времени, растворившись во взаимной близости. Наверное, прошло не больше десяти-пятнадцати минут, но Чуе кажется, что целая вечность. Такое чувство будто он несколько раз успел умереть и возродиться, прежде чем сладкое тягучее удовольствие вдруг сделалось острее.       Предчувствуя скорую разрядку, пират поднял к себе правую руку, ослабил ремни зубами, стянул и отбросил протез. Напрягши мышцы пресса, поднялся и сел на постели, искалеченной рукой прижал Дазая за талию, левой ладонью схватил чужое бедро и принялся толкаться — быстро, резко, до упора, заставляя партнёра вскрикивать и цепляться за спину и плечи.       Оргазм был ярким и сладким. В глазах Чуи сначала потемнело, а потом вдруг рассыпалось яркими слепящими искрами.       — Осаму! — почти зарычал он, наконец изливаясь.       Ладонь скользнула между их телами и несколько раз провела по чужому члену, пока Дазай тоже не кончил с его именем на губах.       Несколько секунд они просто сидели, опираясь друг на друга. Дазай гладил Чую по волосам, а тот целовал его влажное от пота плечо. Потом пират осторожно отклонился и медленно опустился обратно на спину. Дазай приподнялся на коленях, разъединяя их, и слегка поморщился, когда чужая сперма потекла по бедру. Чуя почувствовал себя виноватым.       — Извини.       — Ничего, — Дазай устало повалился сбоку и натянул на них одеяло, — завтра с утра сходим к водопаду.       Зевнув, он устроил ладонь на пиратской груди и закрыл глаза, видимо, собираясь вот-вот отрубиться.       Чуя наблюдал за тем, как постепенно выравнивается чужое дыхание, и чувствовал, как медленно слипаются его собственные глаза. Мысли, спокойные и неповоротливые, неторопливо переваливались в голове.       Всё случилось так быстро. Чуя не знает, что вдруг произошло и с ним, и с Дазаем (хотя краем сознания он подозревает выпитый вересковый эль). Все чувства в один миг перелились через край, а они просто выразили их наиболее очевидным способом, не оставляя шанса на сомнения.       Наверное, так оно даже лучше.       Всё у них ещё будет. И извечные догонялки, азарт борьбы и поддразнивания — теперь уже без масок и тени вражды. И тихие беседы обо всём на свете, и уютное молчание. И объятия, и поцелуи, и тысячи признаний.       Всё у них будет хорошо, думает Чуя, проваливаясь в сон.       Главное — пережить завтрашний день.