Back to Neverland

      Чуя сидит на кухне и думает о том, как он докатился до жизни такой.       Ах, ну да, леди Динь. Фея-подружка Дазая порою была хуже самого Дазая (хотя куда уж хуже?). Капризная, но далеко не глупая. И очень-очень настойчивая. Чуя сам не понимает, как позволил девчонке притащить его сюда. Попросить о помощи, о сотрудничестве — пожалуйста, они сейчас все в одной лодке. Но потащить его с собой в дом к Осаму Дазаю… Зачем? Чем он ей поможет? Сцена, произошедшая минутами ранее, прекрасно доказывает — ничем.       Чуя смотрит на мужчину, ловкими движениями заваривающего чай. Высокий, худощавый, бледный, под глазами тёмные круги. Видно, что живёт на износ. За внешним видом не следит совершенно — внутренний франт Чуи возмущён. Шея и запястья обмотаны бинтами — и вот это уже действительно вызывает тревогу.       Чуя смотрит на этого человека и думает:       «Это не может быть Осаму Дазай»       «Этого просто не может быть»       «Это не Дазай, чёрт подери!»       Да, внешне мужчина похож на Дазая. Мальчишка, которого Чуя знал когда-то, тоже был худеньким. И волосы у него были тёмными и вечно растрёпанными. И лицо у него было бледное, но симпатичное.       Но, святые каракатицы, разве этот человек может быть Дазаем?       И дело даже не в том, что он вырос — ясное дело, десять лет вне Неверленда не прошли даром. Дело совсем не в этом.       Чуя знает его очень давно. Чуя Накахара, вечный злейший враг Осаму Дазая, знает его чуть ли не целую вечность. И он готов поклясться чем угодно: треуголкой, оставшейся рукой, собственной жизнью — у того никогда не было таких глаз.       У мужчины, которого они с Элис встретили в этой забытой богами, безвкусно обставленной квартире, были глаза мертвеца.       У Накахары была возможность сравнивать. За несколько веков пиратства (и это вовсе не преувеличение) он повидал немало трупов. Лица мертвецов могли выражать всё, что угодно: страх и злобу, печаль и смирение. Но глаза у них всегда были одинаковые. Равнодушно отражающие, но ничего не выражающие сами по себе. Пустые. Мёртвые.       У этого человека в бинтах глаза были такими же. Человек, без сомнения, был живым — он двигался, говорил и заваривал свой дурацкий чай. Чуя недоумевал — какому шутнику пришло в голову засунуть стекляшки в глазницы живому человеку? Знал бы — руки бы поотрывал.       Мужчина с глазами мертвеца наконец-то сделал себе чай и сел за стол боком, расслабленно откидываясь на спинку. Поставил перед леди Динь крышку от бутылки — тоже с чаем — и положил кусок сахара. Чуе ни чая, ни сладкого не предложили — ну и ладно, он и не просил, и не хотелось ему вовсе.       — Ну что же, выкладывайте, — сказал Дазай.       Вид у него при этом был скучающий и досадливый, словно бы Чуя и Элис были надоедливыми детьми, отвлекающими его от несомненно важного дела.       Чуя бросил взгляд на всё ещё немного рассеянную и расстроенную фею. Вздохнул и первым начал говорить.       — Итак, повторяю специально для скумбрии с гниющими медузами вместо мозгов, — Дазай на это только фыркнул, — я не похищал никаких детей.       Он прикусил губу собираясь с силами.       — Но кое в чём ты прав, — вздохнул пират, — это действительно был мой корабль.       Мужчина напротив приподнял брови.       — И как же так получилось?       Накахара опустил глаза, с интересом рассматривая крюк на правой руке.       — Её украли.       — Что, прости? — лицо Дазая удивлённо вытянулось.       — «Смутная печаль», — пират приложил всё усилия, чтобы голос не дрогнул, — её украли у меня.       Собеседник нахмурился. Выпрямился и развернулся всем телом к столу.       — И как же наш великий капитан допустил подобное?       И сам вопрос, и его тон звучали издевательски, но и Дазай, и Чуя знали — это ни черта не смешно.       Пират снял с головы треуголку и положил её на стол. Уселся поудобнее. Вздохнул и начал свой рассказ.

Двумя неделями ранее

      Это был ничем не примечательный солнечный денёк. Пару дней назад «Смутная печаль» после довольно длительного плавания вернулась в Неверленд. Пираты много заработали в море, и большинство уже успело потратиться в разных портах на еду, выпивку и женщин. Хотя были и такие, кто предпочёл раскошелиться на одежду и оружие. В Неверленде, у которого они бросили якорь, деньги было тратить негде и не за что. Еды было предостаточно, погода стояла хорошая. Команда наслаждалась заслуженным отдыхом.       Настроение у Чуи Накахары в то утро было отвратительное. Не то чтобы это было чем-то из ряда вон выходящим. Последние лет десять у Чуи часто было плохое настроение. Особенно во время остановок в Неверленде.       Раньше в команде ещё находились люди, которые спрашивали: а не является ли причиной плохого настроения капитана отсутствие Дазая на острове. Капитан, в зависимости от степени своей угрюмости, мог либо просто покрутить пальцем у виска, либо наорать на «пустоголового выкидыша облезлой чайки» и послать того драить палубу.       Разве может отсутствие Дазая Осаму стать причиной плохого настроения? Присутствие — о да, несомненно! Но отсутствие? Да это не просто не причина для печали, это счастье! Гадкий мальчишка столько крови ему попортил! День его исчезновения нужно объявить праздником! Что Чуя, кстати, и сделал. И теперь каждый год в этот день открывал лучшее вино и напивался до беспамятства.       Короче говоря, плохое настроение капитана в то утро не имело никакого отношения к давнему врагу. Чуя и сам не понимал, что его тревожит. Просто он чувствовал — сегодня случится какая-нибудь гадость. Какая-нибудь крупномасштабная гадость.       Надо сказать, что пиратское чутьё никогда его не подводило.       А началось всё со стука в дверь.       — Войдите, — разрешил Чуя.       Дверь отворилась и в капитанскую каюту проскользнул паренёк. На вид тому было лет девятнадцать. Волосы были рыжие, но темнее и короче, чем у Чуи. И, как и все в команде, ростом паренёк был выше капитана.       — Тачихара? — мужчина поднял глаза от корабельного журнала, — Что-то случилось?       — Капитан Накахара, — Тачихара явно нервничал, — у нас незваные гости. Прибыли на шлюпке с берега.       — Нападение? — нахмурился Чуя.       — Нет, — паренёк замотал головой, — не похоже. Их всего четверо. Выглядят серьёзно, но ведут себя спокойно, никакой агрессии. Говорят, пришли поговорить с вами.       Чуя задумчиво побарабанил пальцами единственной руки.       — Я сейчас выйду. Иди.       Тачихара, кивнув, вышел.       Мужчина сунул корабельный журнал в ящик стола и поднялся.       Тревожное предчувствие не давало ему покоя. Чуя, заправляя рубашку и натягивая камзол, не переставал думать. Только теперь он вспомнил, что забыл спросить Тачихару о личности самих гостей. Впрочем, будь это кто из знакомых — Мичизу бы сказал. Или, может…? Надежда, хрупкая и слабая, шевельнулась — и тут же затихла. Нет. Пират помотал головой. Что за глупости лезут ему в голову?       Он пригладил волосы и надел сверху любимую треуголку. Привычным жестом прикрепил к поясу рапиру и к ноге под брюками — нож.       Что же, кем бы ни были эти незваные гости, Чуя полностью готов к встрече с ними.       Уверенным движением капитан распахнул дверь каюты и поднялся на палубу. Тихий гомон, царивший там до этого, тут же смолк.       Четверо гостей, как и сказал Тачихара. Все четверо — взрослые европейцы. Человек, стоявший впереди со скучающим видом, был, похоже, самым главным. Он был бледен и имел тёмные волосы до плеч. На нем был тёмный плащ с белым мехом и странная белая шапка. И не жарко же ему.       За плечом у него маячил человек, являющийся, по-видимому, его правой рукой. С длинной светлой косой, улыбкой до ушей и в нелепом шутовском костюме. Ещё чуть дальше за их спинами стояли ещё двое — мелкие сошки — толстый и тонкий.       Чуя медленно приблизился к гостям, внимательно разглядывая их и чувствуя, как его разглядывают в ответ.       — Это и есть тот самый капитан? — донёсся до него удивлённый шёпот толстяка, — Он же совсем ещё мальчишка!       В следующую секунду мужчина, которого Чуя про себя окрестил «шутом», не переставая доброжелательно улыбаться, сделал шаг назад, старательно и с удовольствием топчась на чужой ноге. Толстяк взвизгнул, словно ужаленная свинья. Команда вокруг тихонько захихикала.       «Мальчишка?» — усмехнулся Чуя. Это они ещё настоящих мальчишек не видели. И то — некоторые мальчишки на этом острове по факту старше некоторых взрослых из его команды.       — Капитан Крюк, я полагаю? — мужчина в шапке сделал шаг вперёд.       Голос у него был ровным и спокойным, а фиолетовые глаза — холодными, словно лёд. Он не только самый главный, понял Чуя. Он ещё и самый опасный.       — Предпочитаю, чтобы меня называли «капитан Накахара», — пират сделал шаг навстречу.       Каким бы опасным человеком не был этот гость, но правила на борту «Смутной печали» устанавливает Чуя. И первое правило — капитан очень не любит, когда кто-то зовёт его этим дурацким прозвищем.       — Прошу прощения, капитан Накахара, — поправился гость, — моё имя Фёдор Достоевский. Я бы пожал вам руку, но, боюсь, это не представляется мне возможным.       Чуя вскинул изящную бровь. Он что, издевается?       — Нет нужды, — оборвал капитан, — на самом деле мне плевать, кто вы и как вас зовут. Всё, что меня интересует, это то, зачем вы припёрлись на мой корабль.       Толстый и тонкий вылупились на него, как на безумца. Шут продолжил улыбаться.       — Неужели даже на чай нас не пригласите? — усмехнулся Достоевский, — Какое удивительное негостеприимство.       — Мы — пираты, господин Достоевский, — парировал Чуя, — нам не интересен этикет. Всё, что я могу предложить, это пройти в мою каюту и обсудить вопрос там.       — Это было бы очень любезно с вашей стороны, капитан Накахара.       Чуя выбрал из своей команды троих человек и подозвал к себе — не пойдёт же он один с четырьмя незнакомцами. Нужно уравнять шансы.       Проведя гостей в капитанскую каюту, Чуя опустился в кресло перед широким столом и жестом указал Фёдору на кресло напротив. Сопровождающие остались стоять рядом.       — Что же, — начал Достоевский, — я так понимаю, вы не любите долгих разговоров, капитан.       — Правильно понимаете, — усмехнулся пират.       — Отлично. Значит перейдём к делу, — гость закинул ногу на ногу, и положил сверху сцепленные в замок руки, — Я хочу нанять вас.       На пару мгновений в каюте повисла гробовая тишина.       Чуя весь подался вперёд.       — Прошу прощения?       — Я хочу нанять вас, капитан Накахара, — повторил Достоевский терпеливо, — за достойную цену, конечно же.       — Господин Достоевский, — Чуя сузил глаза, — вы явно ошиблись кораблём. Мы — пираты, а не наёмные рабочие.       — Прошу вас, капитан, не спешите, — гость улыбнулся, — вы именно то, что мне нужно. Не будь я уверен в этом, меня бы здесь не было. И я готов более чем щедро заплатить вам за ваши услуги.       Он щелкнул пальцами.       Шут выпорхнул вперёд, показательно тряся внушительным мешком в руках.Потом развязал его и опрокинул. На стол посыпались золотые монеты.       Чуя поморщился. Он ненавидел подобные жесты. Золото раздражающе гремело, отскакивало от стола, падало на пол и укатывалось во все возможные углы.       — Надеюсь, ваш помощник потрудится собрать это всё обратно в мешок, — заметил пират.       — Гоголь, будь так добр, — махнул Фёдор, и шут тут же бросился исполнять приказ, — итак, как вам сумма, капитан Накахара?       — Впечатляет, — уклончиво ответил пират.       Сумма была немаленькой, это правда, но он не собирается соглашаться, даже не узнав, что от него требуется. К тому же, Чуя всё ещё не мог отделаться от тревожного ощущения касательно этих гостей.       Краем глаза он заметил, как смотрит на золото один из его пиратов, и мысленно вздохнул. Всё-таки зря он взял с собой Эйса. Он, конечно, полезен в деловых вопросах, но слишком уж любит деньги. Нет, деньги, конечно, любили и Чуя, и все члены его команды, но Эйс в своей глубокой и страстной привязанности превзошёл их всех вместе взятых.       — И это, — продолжил Достоевский, — только за одну вашу вылазку.       «Вылазку?»       — Думаю, самое время вам объяснить, господин Достоевский, — Чуя твёрдо взглянул в чужие глаза, — для чего именно вы хотите нанять меня и мою команду.       — Конечно, — Фёдор смахнул с колен упавшую на них монету, — я хочу нанять вас для похищения. Точнее, серии похищений.       — Похищений, — медленно повторил Чуя, — не краж.       — Да, для похищений людей, — лицо Достоевского как было, так и осталось бесстрастным, — мне нужно, чтобы вы на своём корабле похищали для меня детей.       Пират понадеялся, что ослышался.       — Это несмешная шутка, господин Достоевский, — натянуто улыбнулся он.       — Я не шучу, — ответили ему ледяным взглядом, — мне необходимо, чтобы по нескольку раз в неделю вы и ваша команда летали в Нижний мир.       Нижний мир, мир без магии, и Верхний мир (который, к слову, вовсе не ограничивался Неверлендом) на самом деле не были ни выше, ни ниже относительно друг друга. Географически они вообще никак не соотносились и не соприкасались, будучи параллельными мирами. Однако единственный путь из мира без магии в Неверленд проходил по воздуху. Поэтому те немногие, кто знал о существовании другого мира, называли его Нижним, а свой мир — Верхним. То, что об этом было известно чуиному гостю, уже многое говорило о нём.       — Там вы будете похищать для меня детей, — продолжал тем временем мужчина, — не из родительских домов — это слишком хлопотно, а из приютов. Привозить мне по десять человек за раз, хотя можно и больше — за это я могу вознаградить вас дополнительно…       Достоевский всё говорил и говорил, а Чуе казалось, что он стоит на краю огромной пропасти. И этот человек, который сидит сейчас перед ним и разглагольствует о похищении детей, на самом деле с улыбкой стоит у него за спиной и вот-вот столкнёт его вниз.       — Вам следует быть поосторожнее с мебелью, капитан Накахара, — заметил между тем Фёдор, кивая на его правую руку, — впрочем, новое кресло я тоже могу вам обеспечить.       Чуя отстранённо выдернул крюк из обивки. Не в первый раз.       — Что вы хотите сделать с этими детьми?       — Это важно? — гость с удивлением посмотрел на него.       Пират ответил ему серьёзным взглядом. «Да, важно».       — Скажем так, мне необходима рабочая сила, — вздохнул Достоевский, — думаю, это всё, что вам следует знать. Да и за ту цену, что я вам предлагаю, странно, что вас это интересует.       Чуя почувствовал, что его тошнит.       — Интересует, — выдавил он.       — Бросьте, капитан Накахара, — улыбнулся собеседник почти что ласково, — считайте, это такой же товар, только живой. Так что прекратите играть в благородство и просто соглашайтесь.       Тошнота усилилась. Чуя заставил себя проглотить комок в горле и вместо желчи выплюнул слово.       — Нет.       — Что — нет?       — Я отказываюсь от вашего предложения, господин Достоевский.       Улыбка всё ещё не сходила с лица гостя, но глаза его опасно сверкнули.       — Но почему? Это выгодная сделка.       — А я должен объяснять причину? — Чуя отзеркалил его ледяной взгляд.       — Если вы скажете мне, какие именно моменты вас не устраивают, то я постараюсь их исправить, — пояснил Достоевский, — например, я могу вам честно пообещать, что я оплачу не только вашу работу, но и всё непредвиденные расходы в случае повреждения корабля, или каких-то ранений, или…       — Да, якорь вам в глотку, плевал я на ваши деньги! — взбесился Чуя, — Меня не какие-то моменты не устраивают! Меня сама сделка не устраивает! Я не желаю иметь ничего общего с похищением детей!       Достоевский больше не улыбался. Он молча смотрел на пирата. Взгляд у него был такой, словно бы пред ним была комнатная собачка, которая вместо того, чтобы выполнять трюки за подачки, принялась тяфкать на хозяина.       — А вы и правда мальчишка, Накахара.       Чуя ответил ему дерзким взглядом. То оцепенение, что владело им ранее, исчезло без следа. Вот ещё, станет он бояться сухопутной крысы в нелепой шапке. Да ещё и на собственном корабле.       — Ладно, — вздохнул Фёдор, — похоже, мне и правда вас не купить.       Капитан недоверчиво посмотрел на него. «Так просто?»       — В таком случае, — продолжил гость, — позвольте мне купить ваш корабль.       — Что? — вот тут Чуя оказался действительно поражён до глубины души.       — Вы говорите, что не хотите похищать детей. В таком случае просто продайте мне свой корабль, чтобы я мог сделать это сам.       Пират чисто физические ощутил, как корабль вокруг них заволновался. «Тише, старушка, тише», — шепнул он мысленно, — «никому я тебя не отдам».       — «Смутная печаль» не продаётся, — отрезал он вслух.       — Послушайте, я знаю, что ваш галеон — вещь исключительная, — слово «вещь» заставило Чую скривиться, как от зубной боли, — корабль на редкость мощный и быстроходный, но не это главное — ваш корабль единственный во всём мире умеет летать. Но что вы будете делать с этим сокровищем? Вы же только и делаете, что рассекаете по морям Верхнего мира да грабите, кого попало. Зачем вам этот корабль, если вы не можете толком распорядиться его возможностями? Продайте его мне. За те деньги, что я вам дам, вы сможете купить себе целый флот.       — «Смутная печаль» не продаётся, — повторил Чуя, давая понять, что разговор закончен.       — Да что не так с этим местом, — трагично вздохнул Достоевский, — люди не продаются, корабли — тоже. Есть здесь хоть что-то, что я могу купить?       — Господин Достоевский, если вы закончили, то я попрошу вас свалить к чертям с моего корабля и больше никогда не показываться мне на глаза.       — Вы пожалеете о своём решении, Накахара.       — Я жалею о том, что вообще встретил вас.       — Удивительно мудро с вашей стороны.       Гость медленно и грациозно поднялся и направился к двери.       — Убедитесь, что господа покинут судно, не задерживаясь, — приказал капитан своим людям.       У самой двери Достоевский обернулся.       — Вы всё ещё можете передумать, капитан Накахара.       — Да чтоб тебя абордажным крюком с перцем да во все дыры!!! — взорвался Чуя, — Не тормози, мать твоя крыса, и выметайся уже ко всем чертям, вонючий пожиратель рыбных потрохов!!!       Фёдор на подобную тираду отреагировал без должного восхищения.       — У вас отвратительный характер, Накахара, — ещё один скорбный вздох, — неудивительно, что ваш сосед от вас сбежал.       Нож сверкнул, словно молния, и вонзился в дерево в нескольких миллиметрах от чужой головы, пригвоздив к двери дурацкую шапку.       — Меткий бросок, — отметил Достоевский, осторожно смещаясь в сторону и позволяя шапке соскользнуть с головы и безвольно повиснуть.       — О чём вы? — голос Чуи звенел, словно ещё одно лезвие, — Я промахнулся.       Не без помощи Гоголя Фёдор выдернул нож. С сожалением осмотрел испорченную шапку. Однако ему хватило ума больше ничего не говорить и, открыв дверь, выйти наконец вон.       Чуя не выходил из каюты до вечера, но даже до него периодически доносился несмолкающий гул пиратов. Все обсуждали незваных гостей. Вероятно, команда очень хотела бы знать мнение капитана, но у Накахары не было никакого желания обсуждать произошедшее.       Тревога, которая чуть ранее отступила перед лицом его неудержимой ярости, снова вернулась. Чуя прекрасно понимал, то, что он отказал этим странно одетым ребятам, ещё не значит, что он избавился от них навсегда и можно забыть о проблеме. Нет, по лицу Достоевского было видно — так просто он не отвяжется. Нужно быть настороже.       Также капитан раз за разом обдумывал заказ. Зачем этому безумцу дети? Он сказал «рабочая сила». Работорговля? Она, конечно, ещё процветает на некоторых островах Верхнего мира. Но дети — не самый выгодный товар. Чаще всего продают молодых людей, которые сильны, молоды и уже чему-то обучены. Те деньги, которые Достоевский был готов заплатить, уж точно не окупятся.       Но зачем тогда? Рабочая сила… Что он заставит делать этих детей?       Чуя устало потёр переносицу. Вот же…       Может, стоит предупредить остальных жителей Неверленда? А смысл? Русалкам всё до фонаря, местонахождение жилища фей никому неизвестно, а дикари пиратов на дух не переносят. С пропащими детьми Чуя не контактировал уже давно, да и нет у него желания с ними видеться.       Но что-то же нужно делать. Интуиция Чуи просто кричит — эти люди ещё вернутся. И, вполне возможно, что они будут уже не так любезны, как раньше. Капитану ещё аукнется его грубость. Но разве он мог иначе? Согласиться на воровство детей? Да ни за что!       Это же… дети, чтоб их. Да, они могут быть невероятно раздражающими. И порою вызывают стойкое желание отвесить им хороший подзатыльник. А лучше — выпороть. Но похитить ребёнка прямиком из тёплой постели и заставить работать…       Чуя попытался представить себе, каково это — причинить реальный вред ребёнку. Чтобы детские глаза — глаза, что ярче любых звёзд — наполнились болью и страхом. Чтобы детский смех — смех, что звонче любых колокольчиков — сменился криками. Чтобы детская душа, такая доверчивая по своей природе, вдруг поняла, как ошибалась.       Нет.       Чуя никогда не был на это способен. И никогда не будет.       В дверь постучали.       — Да?       В капитанскую каюту вошёл мужчина. Его седые волосы были зачёсаны назад. Также мужчина имел аккуратные усы и козлиную бородку.       — Капитан Накахара, — уважительно, но не теряя достоинства, обратился он к Чуе, — вы с самого утра ничего не ели. Вот, возьмите.       Он поставил на стол поднос. От тарелок на нём поднимался восхитительный запах.       — Ох, — и правда, со всей этой мозготрёпкой Чуя совсем забыл про еду, — спасибо, Хироцу.       Хироцу Рюро был одним из самых уважаемых пиратов в команде. Он был невозмутим перед лицом опасности, умён и рассудителен по жизни и хорош в бою. Но даже не это было его главным достоинством. Хироцу, будучи единственным и неповторимым коком на борту «Смутной печали», готовил просто божественную еду. Ничего вычурного, простые матросские блюда, но всё равно — пальчики оближешь.       — Команда уже вовсю обсуждает ваши переговоры с гостями, — как бы невзначай обронил Хироцу, глядя на то, как капитан уплетает поданное кушанье.       — И фто хофовяф? — поинтересовался Чуя с набитым ртом.       — Мы с Тачихарой, — старик был очень дружен с юным пиратом, — понимаем, почему вы так поступили. Остальные не очень понимают, но уважают ваше решение. Хотя, — он нахмурился, — есть и недовольные.       — Недовольные всегда находятся, — вздохнул Чуя, отставив пустую тарелку, — однако я здесь капитан, и на этом корабле решения принимаю я. Если кто-то не хочет подчиняться, то я никого не держу — в первом же порту распрощаемся навсегда. Можешь так и передать.       Кок кивнул. Забрал со стола поднос и удалился, не говоря больше не слова.       Чуя блаженно откинулся в кресле. Как удачно Хироцу зашёл. После сытного обеда и думать ни о чём не хочется. А если какая мысль и придёт в голову, то она уж точно не будет такой тревожной, как предыдущие.       Сколько люди ни отмечали его видимую молодость и низкий рост, они не могут отрицать того, что Чуя был и остаётся самым знаменитым и грозным пиратом Верхнего мира. Что могут ему противопоставить эти сухопутные крысы?       Чуя спал, словно мёртвый. Никаких сновидений. Только бесконечное чёрное забытье. Как будто бы впервые за сотни и сотни лет капитан пошёл под воду и теперь лежит на дне морском. Тяжёлая тёмная вода обнимает его со всех сторон, ласково, но настойчиво давит. Вода такая уютная. Чуе совсем не хочется шевелиться, да он и не может.       Но кто-то настойчиво тянул его со дна. Тормошил за плечи и звал, звал…       — Капитан Накахара!       Капитан… Накахара…?.. Ах, ну да, это же его имя…у него…есть имя…?       Кто-то всё не унимался. Легонько похлопал по щекам. Чуя, погребённый под толщами тёмной воды хотел бы улыбнуться, только мышцы лица тоже не слушались. Как будто подобная мелочь заставит его выйти из этого чудного забытья…       Щёку обожгло сильной пощёчиной. Вода отхлынула куда-то в сторону, и Чуя нашёл в себе силы разлепить веки. Лицо Тачихары расплывалось перед глазами, весь мир норовил уехать куда-то вбок, в голове всё ещё темно и вязко.       — Капитан Накахара! — голос юного пирата ударил по ушам, — Вы слышите меня, капитан?       Усилием воли Чуя выдавил из себя неразборчивое мычание, больше похожее на страдальческий стон. Что…чёрт возьми…с ним творится…?       — Капитан, прошу, вставайте! — паренёк схватил его под мышками и потянул из кресла, — нам нужно торопиться!       Ноги отказывались слушаться. Мир раскачивался перед глазами, словно корабль на волнах. Чую повело, но Тачихара вовремя подхватил его.       — Дьявол! — зашипел паренёк, сгорбившись и закидывая левую руку капитана себе на плечо, — Это всё тухлая рыбина Эйс! Он подсыпал что-то в еду, которую готовил вам старик.       Эйс… У Чуи в памяти всплыли чужие глаза, отражающие блеск золота на столе. Вот же…сволочь…       — Он провёл тех людей на корабль, — продолжил Тачихара, — и они привели подмогу. Их вдвое больше, капитан! Наши держатся, но, чует моё сердце, долго это не протянется. Либо все положат за вас головы, что вряд ли, либо сдадутся. Вам нужно уходить!       Уходить… Невероятным усилием воли Чуя собрал мозги в кучу.       — Я не…побегу, — хрипло выдавил он, — я…не оставлю… «Смутную печаль».       — Капитан, нам не победить, — попытался убедить Тачихара, — вам нужно уходить, вас они вряд ли оставят в живых.       Накахара оттолкнул паренька. Зашатался, чудом удерживаясь на ногах. Тяжело и тупо замотал головой.       — Чтобы…какие-то сухопутные крысы…да заправляли моим кораблём, — протянул он, заплетаясь, — ни…за…что.       В дверь каюты кто-то тяжело застучал.       — Чёрт, они уже здесь! — вздрогнул Тачихара, — капитан, прошу вас, не делайте глупостей…       — От-кры-вай-те! — протянул за дверью весёлый голос шута, — Мы знаем, что вы здесь, капитан Накахара! Выходите! Господин Достоевский ещё готов простить вам вашу грубость!       Чуя собирался уже ответить заборным ругательством, но паренёк поспешно зажал его рот ладонью.       — Прошу прощения, капитан, — шепнул он, — надеюсь, у вас ещё будет возможность послать меня драить палубу за это.       Тачихара ухватил со стола золотую статуэтку, трофей с плавания годичной давности, и ударил ею в окно капитанской каюты. Зазвенело стекло, на пол брызнули осколки. Паренёк нанёс ещё пару ударов, проделывая в окне широкий проём.       Звон стекла не остался без внимания. В дверь заколотили яростно и настойчиво.       — Ещё раз простите, капитан, — паренёк всунул золотую статуэтку в руки Чуе, — Держите. Сами знаете, русалки такое любят.       В следующую секунду дверь в каюту слетела с петель. Тачихара с силой толкнул капитана в окно. Краем глаза Чуя успел увидеть лицо Гоголя, на котором застыла широкая безумная улыбка.       А потом мир опрокинулся, и мужчина камнем полетел вниз. Водная гладь расступилась под его телом, рассыпаясь тысячами брызг, а потом сомкнулась над головой и проглотила Чую Накахару.