Тебе следует уже вырасти наконец, Дазай
Вырасти, да? Ну что же, он вырос. Дазай молод, умён, красив и обеспечен. Он хорош в учёбе, и профессора в университете пророчат ему великое будущее. Ему ничего не стоит покорить любую женщину или любого мужчину. Его уважают как за деятельность его приёмного отца, так и за его собственный вклад в благотворительность. Осаму чувствует себя чертовски старым и уставшим от жизни. Когда он идёт в душ или проходит по мосту, он думает о том, чтобы утопиться. Нарезая овощи на кухне или лежа в тёплой ванне, он мечтает вскрыть себе вены. Стоя на пешеходном переходе, он ощущает непреодолимое желание шагнуть под машину. В шкафчике в его квартире неизменно хранится кусок мыла и моток крепкой верёвки. Вот только он никогда не доводит дело до конца. Сразу же перед глазами — больничная палата, режущая глаза своей белизной. Виноватое лицо молодой медсестры и спокойное — опытного врача: «Мы сделали всё, что могли». Бледное осунувшееся лицо Одасаку и его рука, неожиданно крепко сжимающая пальцы Дазая.Позаботься о сиротах, Дазай Стань хорошим человеком, Дазай Это поможет тебе, я знаю Я ведь твой отец
Отец? За все те годы, что Дазай был под опекой Оды, он не разу не назвал его отцом. Он неизменно звал его Одасаку — прозвищем, что тот получил ещё ребёнком. В первый год после смерти Сакуноске у Дазая совершенно не было времени на депрессию. Точнее, не совсем так. Он пребывал в депрессии постоянно, ещё до смерти приёмного отца, но времени на то, чтобы поддаться ей, уйти в запой и целыми днями рыдать в подушку, у него не было. Сначала была организация похорон. Дело это оказалось на редкость муторным. Самое обидное, что никто в упор не хотел видеть того факта, что Ода предпочёл бы тихие похороны с минимальным количеством народа. Всем хотелось проводить благотворителя с максимальными почестями. В итоге Дазай просто взял и устроил две церемонии. Первая — шумная и пышная, с длинным шествием и бросанием цветочков. На второй присутствовали только Дазай и парочка близких друзей. Потом выяснилось, что чёртов дурак Одасаку не оставил завещания. Возможно, он считал, что в сорок лет рановато задумываться о смерти (и то, что его восемнадцатилетний сын успел задуматься над ней не раз и не два, его, похоже не волновало). Поэтому весь тот год Дазай развлекался тем, что разбирался с внезапной толпой близких и дальних родственников, каждый из которых мечтал урвать долю немалого состояния покойного. Сделать это было нелегко, пару раз дело даже дошло до суда. Но Дазая не просто так считают человеком умным и на редкость изворотливым. Родственники, которые поначалу всё же могли рассчитывать на малую долю наследства, в итоге не получили ни копейки. Когда спустя год мужчина наконец нашёл возможность навестить могилу приёмного отца, ему хотелось почувствовать хоть что-то. Боль, злость, тоску, горе — хоть что-нибудь. Он хотел бы закричать, срывая голос, упасть на колени и рыдать, уткнувшись в сырую землю. Но и в голове Дазая, и в его груди царила оглушительно тихая, тянущая и сосущая пустота. Эта пустота так и осталась с ним по сей день. Дазай раз за разом пытается заполнить её. Он старательно выслушивает и записывает лекции в университете и берёт все предложенные профессором проекты. Он снова и снова дразнит раздражительного Куникиду, он снова и снова развлекает детей. Дазай пытается залить пустоту чаем и виски, заполнить её прикосновениями к чужим горячим и обнажённым телам. У него ничего не получается. Осаму хочет умереть. Но не может.Ты же позаботишься обо всех этих детях, Дазай? Ты же не оставишь их?
Дазай усмехается, поднимаясь с холодной земли. Куда он денется? Когда Дазай подходит к приюту, он с удивлением обнаруживает несколько полицейских машин. Поперёк ворот натянута жёлто-чёрная лента, туда-сюда снуют люди в форме. Дазай хмурится, оглядывая всё это. Выцепляет взглядом из толпы знакомое лицо. — Куникида-кун! — кричит он. Блондин в очках оборачивается на голос, и мужчина машет ему рукой. Когда тот подходит, становится видно, что выражение лица Куникиды гораздо серьёзнее чем обычно (хотя, казалось бы, куда уж серьёзнее). — Что случилось? — Дазай не тратит времени на приветствия. — Похищение, — коротко бросают ему в ответ. Мужчина поражённо замирает. — Похищение? — Да, — Куникида со вздохом поправляет очки, — ночью кто-то пробрался через окно в спальный зал и похитил десятерых детей, — он снова вздыхает, — хотя некоторые идиоты из полиции придерживаются мнения, что они сами сбежали. — Кто именно пропал? — первым делом спрашивает Дазай. Куникида перечислил имена. И правда — эти бы не сбежали, тем более — Ацуши. — То что похищение совершено через окно — это точно? — продолжает допрос Дазай, — Пятый этаж всё-таки. А похитители не только забрались в приют, но и вышли обратно с грузом из детей. — Камеры наблюдения на входе и в коридорах ничего не показали, — покачал головой Куникида, — и следов там никаких. А окна в спальне взломаны снаружи, и на них отпечатки пальцев. Чьи — пока неизвестно. — Есть какие-нибудь предположения по поводу того, кому и зачем это могло понадобиться? — Никаких. Впервые за несколько лет их знакомства Дазай видит, как Куникида опускает глаза. — Ты ни в чём не виноват, ты же понимаешь? — темноволосый легко хлопает его по плечу. Куникида кивает, но по его лицу видно, что вина по-прежнему гложет его. — Прошу прощения, — вмешивается в разговор один из полицейских, — вы ведь Осаму Дазай? — Да, это я. — Отлично, — лицо полицейского совершенно не соответствовало его вежливому тону, — мы как раз собирались вам звонить. Могу я задать вам несколько вопросов? — Конечно, — Дазай напоследок снова хлопает Куникиду по плечу, после чего идёт вслед за полицейским. Тот, похоже, испытывал врождённую неприязнь к успешным людям. Дазая он не расспрашивал, он его допрашивал, пусть и в неформальной обстановке. Лицо у него при этом было такое, словно он подозревает мужчину не только в похищении детей, он подозревает его во всех грехах человеческих. Однако Дазай, во-первых, не первый раз общался с полицией и прекрасно знал, как себя вести, а во-вторых, был невиновен. А потому спустя примерно час бесполезных вопросов полицейскому пришлось от него отцепиться. — Будьте, пожалуйста, на связи — мы можем вызвать вас для повторной дачи показаний, — кисло пробурчал он и направился обратно к коллегам. Дазай только усмехнулся. Уже уходя, он стал невольным свидетелем разговора другого полицейского с каким-то из местных бомжей. — Говорю же вам, это был корабль! — повторил бомж, чуть не плача. Дазай замедлил шаг, не веря своим ушам. — Я своими глазами видел! — продолжил тот, — Огромный летающий корабль! С чёрными парусами и пиратским флагом! — Прекрати заливать мне эту чушь, чёртов пьяница! — полицейский грубо оттолкнул собеседника, — Если не можешь ничем помочь следствию, то иди отсюда и не путайся под ногами! Дазай поспешно пошёл прочь. В груди у него словно бы что-то оборвалось. Пиратский корабль, да? Когда он наконец добирается до дома, на улице уже совсем темно. Дазай с мимолётной тоской вспоминает об учёбе. У него никогда не было проблем с тем, чтобы запомнить материал или решить поставленную проблему, вот только всё это все ответы и исследования необходимо было излагать письменно и в установленной форме. А работать с официальными бумагами Дазай просто ненавидел. Тем более ему сейчас совсем не до бумажек. Всю его голову сейчас занимает похищение детей. Дазай снова и снова обдумывает три вопроса. Кто это сделал? Зачем? И как? К сожалению, ни на один из этих вопросов у него нет ответа. По крайней мере, реального. В голове раз за разом всплывают слова бомжа. Огромный пиратский корабль с чёрными парусами… Дазай мотает головой. Нет, нет и нет. Это просто невозможно. Мало ли таких кораблей в современных книгах и фильмах? Старому алкоголику просто привиделось. То, что описание корабля именно такое, — это наверняка простое совпадение. Вот только Осаму в совпадения не верит. Усталый и измученный, он поднимается на лифте на свой этаж. "Хватит, Дазай", - говорит он сам себе, - "утро вечера мудренее". Для дальнейшего расследования необходимо больше фактов. Этим он займётся завтра, не сейчас. Повернув ключ, Дазай заходит в свою квартиру. Впрочем, он всё ещё не уверен в том, что может называть эту квартиру своей. Прошло четыре года с тех пор, как она стала принадлежать ему. Однако в ней по-прежнему не было ничего от Осаму. Нет, были, конечно, учебники и ноутбук, кружка и зубная щётка - но это всё просто необходимые для жизни вещи. Никаких приятных мелочей или странных фигурок. Говорят, человек вкладывает частичку души в интерьер. Дазай был твёрдо уверен в том, что души у него нет и быть не может. Те немногие вещи, которые создавали в квартире иллюзию жизни и уюта, остались здесь от Одасаку. Парочка фотографий в рамках, две картины, купленные у какого-то уличного художника, нелепая статуэтка в виде пса и жуткие старинные часы в коридоре, тикающие чуть ли не на всю квартиру. Кстати об этом. Дазай медленно закрыл дверь и, не включая свет, замер в коридоре, прислушиваясь. Тишина. «Неужели остановились наконец?» — с надеждой подумал мужчина и двинулся вперёд. Под подошвой хрустнуло. Дазай включил свет и опустился на корточки. На полу лежали вдребезги разбитые часы. Как уже упоминалось, Осаму Дазай был не из тех людей, которые верят в совпадения. Медленным и тихим шагом он двинулся в гостиную. Ринувшаяся ему навстречу точка была столь яркой и неожиданной, что Дазай, отпрянув назад, споткнулся и грохнулся на пол. Огонёк суетливо закружился над ним. Мужчина сел, потирая ушибленный локоть, и недовольно уставился на него. — Может, перестанешь мельтешить? Яркая точка послушно опустилась на его протянутую ладонь. — Дазай! — радостно воскликнула она. Теперь, когда бесконечное мельтешение прекратилось и чуть приугас яркий свет, стало видно, что на ладони сидит на редкость изящное и фантастическое существо. Это была девочка ростом не больше десяти сантиметров, с длинными золотистыми волосами и в красивом алом платьице. За спиной у неё трепетали две пары тонких прозрачных крыльев с золотыми прожилками. — Дазай! — голос феи был похож на звон тысячи маленьких бубенчиков, — Это и правда ты, Дазай! Ты так вырос! Поверить не могу, что ты вырос! Ты теперь такой высокий, Дазай! — Элис, — холодно и резко прервал её мужчина, — что тебе нужно? Девочка растерянно уставилась на него большими голубыми глазами. — Ты не рад меня видеть, Дазай? Конечно же, он рад её видеть. Очень рад. Но в том-то и дело, что он не должен быть рад. Элис — часть того бесконечного потока воспоминаний, что Дазай так долго пытался похоронить. — Что тебе нужно, Элис? — повторил он снова спокойным и равнодушным голосом, — Если это не что-то действительно важное, то тебе лучше уйти. Фея внимательно всматривается в его лицо. Хмурится и поджимает губы, как обыкновенная маленькая девочка. — Это очень и очень важно, — она обиженно надула щёки, — так что прекрати вести себя так грубо и просто выслушай нас. Дазай усмехнулся. — Прошу прощения за грубость, принцесса, — тут он осёкся, — подожди, ты сказала «нас»? Элис вздрагивает. Смотрит неуверенно и, возможно, немного виновато. Сдаёт себя с потрохами, косясь в сторону кресла. Дазай опускает фею, которая, шелестя крылышками, зависает в воздухе, и медленно поднимается с пола. Обходит кресло и пронзительно смотрит на сидящего в нём человека. — Святые каракатицы, — голос у того хриплый и немного резковатый, — неужели обо мне наконец вспомнили? «Лучше бы не вспоминал», — думает Дазай. Мужчине в кресле с виду можно дать не более двадцати трёх лет, но жёсткое выражение лица даёт понять, что обманываться чужой молодостью не стоит — перед вами человек серьёзный. Серьёзный и опасный. На голове у мужчины простая чёрная треуголка. Из-под неё выбиваются непослушные рыжие волосы, пара длинных прядей ложится на левое плечо. В правом ухе — золотая серьга. В чёрные брюки заправлена белая рубашка с напуском, v-образный вырез открывает вид на крепкую мужскую грудь. Поверх рубашки накинут полностью расстёгнутый кроваво-красный камзол с длинными рукавами. Под ним не видно, но Дазай знает, что на чужом поясе висит смертельно острая боевая рапира. Пальцы левой руки нервно барабанят по подлокотнику кресла. Правой руке барабанить нечем — вместо кисти у мужчины из рукава торчит металлический крюк. Дазай с раздражением отмечает, что тот уже успел вспороть им обивку. Это кресло, между прочим, тоже Одасаку покупал. — Давно не виделись, скумбрия, — мужчина расслабленно откинулся на спинку кресла, но Дазай каждой клеточкой чувствует исходящее от него напряжение. Чужие глаза пронзают насквозь, улыбка — оскал. Дазаю бы хотелось съязвить, усмехнуться весело и насмешливо, стащить треуголку с чужой головы. Дазаю хотелось бы не знать этого человека и не иметь повода язвить, улыбаться и таскать чужие шляпы. Дазай не верит в совпадения. — Чуя Накахара, — его голос даже более равнодушен, чем при разговоре с Элис, — так это всё-таки был ты? Мужчина непонимающе хмурится. — Я — что? — Дети из приюта, — Дазай медленно подходит ближе, — это ты их украл? Чуя вскидывает голову. — Чего? — возмущается он, — У тебя мозги полипами покрылись? Нужны мне твои дети, как кораблю колёса! — Но там был твой корабль, Чуя, — теперь Дазай нисколько не сомневается в словах свидетеля-бомжа, — огромный пиратский корабль с чёрными парусами, способный не только плавать, но и летать. «Второго такого на свете нет» — это ведь твои собственные слова. — Три тысячи чертей, да не я это! — орёт мужчина, вскакивая с кресла. Это не особо помогает. Собеседник на пару десятков сантиметров выше него, и Чуе приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза. Дазай тоже смотрит. В глазах Чуи дикая ярость и бешеная обида. Глаза Чуи пылают, глаза режут острее его верной рапиры. Опасно. Восхитительно. И именно эта незабываемая восхитительность сейчас так невыносимо злит Дазая. — А кто тогда? — Дазай не замечает, как сам повышает голос. — Замолчите! — Элис топает ножкой по воздуху. Оба замирают, продолжая буравить друг друга злобными взглядами. — Дазай, — обращается фея к бывшему другу, — это и правда был не он. Пожалуйста, успокойся и позволь нам всё объяснить. Дазай выдыхает. Кажется, у него снова начинается мигрень. Да и постоянный недосып сказывается на его состоянии. Он разворачивается и идёт прочь из гостиной. — Поговорим на кухне, — бросает он через плечо. Если Дазай не выпьет чаю, то точно помрёт и без собственной помощи.