Shadows of Paris

Искусство заслуживает почета и любви лишь в том случае, если оно подлинно человечно и обращается ко всем решительно людям, а не к одной лишь кучке педантов. Р. Ромен

      Небольшой, но набирающий популярность бар под названием «Vieux cric», что в переводе с французского означает — «Старый Джек», становится одним из лучших заведений города, где с пластинок без устали звучат потрескивающие, словно бурный огонек в камине, голоса джазовых исполнителей.       Но с наступлением 22:00 небольшой тихий бар по улице Вавена на окраине Южной границы Ботанического сада, превращается в площадку, где показываются зрелища, исключительно для искушенного светской жизнью общества.       «Посторонним вход воспрещен» — гласит табличка, висящая на двери с десяти вечера до самого утра и, не принадлежащим гламурной тусовке Парижа, посторонним остается только завистливо поглядывать на сияющую неоном вывеску «Vieux cric», в своем воображении прикрывая завесу в сияющий мир бурлеска.       Именно в десять часов после полудня изо дня в день скромный бар снаружи обволакивает завеса тайны, изнутри помещение наполняется атмосферой загадки, иллюзии и гламура. Артистичные, изящные полуобнаженные женские тела чаруют, мелодичные голоса и запах лучшего алкоголя вперемешку с дорогим табаком сводят зрителя с ума, заставляя поддаться огню страсти, желать большего.       Работать в таких заведениях очень непросто, особенно, когда все артисты находятся под контролем жесткого и эксцентричного руководителя, настроение которого может меняться каждую минуту. В такие моменты, находящиеся рядом люди понимают, что бежать им некуда.       В объятьях ночи, романтично-нежный и такой утонченный Париж, попадал в плен хмеля, похоти и размашистых шоу, людьми начинали править лишь инстинкты, заложенные в них всегда, мужчины так вообще превращались в жадных только до разного рода развлечений и выпивки животных. От них было не спрятаться, не убежать. Поэтому, в темное время суток дамам особенно рискованно было разгуливать в одиночку.       Но мы оставим грехи столицы Франции и вернемся в «Vieux cric». Действом, что ежевечерно разворачивалось в нем, руководил профессионал «до мозга костей» по имени Дуглас Де Блуа, ставший хозяином и режиссером сия шоу. Парижской общественности он был известен, как «Воланд» (с нем. — «дьявол», «сатана»), то был его творческий псевдоним, который он присвоил себе после многочисленных слухов и мнений артистов о своей не очень скромной персоне.       Несмотря на то, что ему шел пятьдесят шестой год, его тело выглядело достаточно атлетическим, полным сил и энергии, чего не скажешь о его некогда иссиня-черных волосах — их будто припудрили кокаином, которым он баловался и по сей день. Лишь волосы и нездорово выступающие плотные вены на руках выдавали его настоящий возраст. Если бы вы встретили этого мужчину на улице, он бы запомнился Вам, наверное, глубокими межбровными складками и изогнутыми густыми бровями, а вот если бы Вы попытались с ним заговорить, брови, да и вся его внешность перестали бы завладевать Вашим вниманием. Вы бы услышали чарующий, чуть хриплый низкий голос, покрывающий все трехэтажной руганью или, если Вы — молодая, симпатичная особа, этот голос мог бы показаться вам нагло флиртующим.       Подчиненные боялись смотреть в его строгие глаза цвета янтаря, в которых всегда горел огонь вожделения. Если им все же приходилось встречаться с ним наедине и смотреть в налитые всеми возможными пороками глаза, то несчастные переставали контролировать себя: им хотелось рыдать, забиваться в спасительную пустоту, в которой нет этого человека, а порой — умереть, только, чтобы больше никогда не встречаться с ним.       Такой случай однажды произошел с молоденькой актрисой, чьи рыжие локоны слегка касались острых ключиц, а кожа была бела, как молоко. Девушка невероятно владела своей речью и высоким ангельским голосом, но была слишком сентиментальна и ранима, что ее и сгубило. Спустя полгода работы, она повесилась в гримерной. Но руководителя ничуть не трогала эта трагедия или, как он сам любил ее называть «бабья выходка». Слабость окружающих лишь самоутверждала его, подпитывая нездоровый эгоизм. С каждым днем он набирал силу, возвышая себя до небес (или спуская в ад).       Лишь те, кто был способен стерпеть издевательства, унижение и насилие с его стороны, оставались работать дальше, за что получали крупные вознаграждения от Его Величества. Хозяин заведения был щедр по отношению к своим подчиненным, он с благодарностью выплачивал им достаточно крупную сумму за невероятно тяжкий труд, устраивал вечерние посиделки с алкоголем, табаком и не только. С легкой барской руки девицы получали, как он сам говорил: «премии за особое усердие», и все понимали, что трудились эти особы не совсем по профессии. Сексуальное удовлетворение он ставил превыше человеческой души, может, потому что сам душу то ли продал, то ли пропил.       — Адели-и-и-и-н! — протянул он своим низким хриплым голосом, запрокидывая массивные ноги на край рабочего стола. — где моя «Зеленая фея»? — так с насмешкой Дуглас Де Блуа называл «Абсент», которым баловался в последнее время.       Рыжеволосая женщина сорока трех лет подошла к резному деревянному бару, достала оттуда бутылку со стаканами и поставила ее рядом с ногами шефа, тот одобрительно цокнул и ущипнул ее за ягодицу.       За время работы в этом месте, Аделин Гроссо научилась игнорировать все колкости, непристойные шуточки, шлепки и прочие не самые приятные вещи, которыми «одаривал» Воланд своих подчиненных. Будучи миловидной, но все же непробиваемой и до невозможного стойкой, карьеристкой по натуре.       Аделин начала добиваться все новых и новых вершин с первых месяцев работы в театре, пока не стала Правой Рукой своенравного хозяина. Воланду нравилась эта женщина, ее износостойкость и выдержка.       Порой, ей было адски тяжело находиться, а тем более постоянно контактировать с ним. Тем не менее, женщина никогда не скулила и не жаловались, как делали почти все ее предшественницы, кроме одной женщины, работающей вместе с ним достаточно долгое время, которую Воланд потерял вследствие собственного эгоизма и двуличности. Рыжеволосая видела цель и не видела препятствий, за это он ее и уважал.       — Благодарю Вас, Мадемуазель Адели. — прохрипел мужчина, попевая заветный «Абсент» и проводя шершавыми пальцами по длинным медовым локонам женщины, на что та отреагировала лишь сдержанной улыбкой.       Он притянул ее за подбородок поближе к себе, еще ближе и еще, так, чтобы прикоснуться к ее приоткрытым бархатным губам. Он незамедлительно и жадно впился в ее нежные губы своими, полными желания. Мужчина, с присущей ему грубостью, покусывал ее губы, так, будто бы она всецело принадлежала лишь ему, отчасти, так и было. Гроссо привыкла ко всему.       Дело было вовсе не в чувствах, а в желании сохранить карьеру, ведь она стала для женщины всем. Пожалуй, это все, за что она могла держаться в этом мире, ведь карьера — единственная вещь, которую она могла сохранить.       Рыжеволосая понимала, что Воланд — это тот человек, который сделает все, если ты будешь послушна, если станешь верной марионеткой в опасном спектакле, именуемом так же, работой в баре «Vieux cric», если позволишь дергать себя за ниточки всякий раз, когда того пожелает месье Кукловод.       Жизнь преподносила ей множество трудностей, с которыми она героически справлялась, стараясь оставить прошлое там, где ему и место — в прошлом.       — Месье, — женский голос окликнул мужчину, заставив отвлечься от Аделин, — не желаете посмотреть на нашу репетицию? — игриво поинтересовалась Мари — одна из его любимых девочек.       Мужчина перевел свой тяжелый взгляд на темнокожую актрису с весьма аппетитными формами, отстранившись от губ рыжеволосой. Ночь обещала быть долгой, но полной приятных искушений, которым он поспешит поддаться, впрочем, как и всегда.