***
Горький дым клубился к потолку, чтобы повиснуть там пеленой удушливого чада. Дышать было совершенно невозможно, но Оскара это мало заботило. Впервые Азирафаэль видел, чтобы его рот так долго не был занят привычной праздной болтовней. Высокопарным фразам он предпочел опиумную сигарету: таких Оскар за вечер прикончил целый портсигар. Впрочем, на тишину жаловаться не приходилось: сонм верных поклонников (а иногда еще и верных, пусть и бывших пассий) обволакивал комнату возмущенным гудением. Но не они раздражали Азирафаэля, а скорее тот, кто подзуживал эту толпу на «праведный» гнев. Ретивый лорд Дуглас, вдруг обнаруживший в себе талант оратора, взывал больше не к публике, а к небесам: — Мы не оставим это без ответа! — И тряс тонким пальчиком в сторону виновницы торжества — обыкновенной визитной карточки, сиротливо лежавшей на серебряном подносе. «Мистеру Уайльду, строящему из себя пидераста» — гласила надпись на кусочке гофрированного картона. Авторство сомнений не вызывало. Карточка была на имя Дугласа-старшего. Что еще хуже, врученная портье отеля Эмбермарл. Прилюдно. — Поздравьте: отец для меня отныне умер. Жаль только, что не могу потребовать с него наследства, — распалялся молодой Дуглас. — Нет, довольно: на всякого засидевшегося Кроноса найдется юный Зевс, карающий несогласных громом и молниями. Пусть содрогнутся те, кто клевещет на апостола Красоты! Истошные вопли юного Дугласа встречали одобрение слушателей. Однако если бы кто-то принял тяжелое молчание Азирафаэля за немое одобрение, то он бы жестоко ошибся. Дугласа-старшего не на шутку раздразнили и, как бывалый боксер, он жаждал новой крови. Разумнее всего было опрометью бежать с ринга, не замечая поносящую за трусость публику. Но, кажется, так думал только Азирафаэль. План Дугласа — засудить отца якобы за клевету в адрес Уайльда — был дерзким. Если не самоубийственным. Сколько бы Дуглас и его присные не восхваляли свое «божество», Азирафаэль слишком хорошо знал его земную ипостась. Крайне неразборчивую в связях. И связи эти выходили далеко за пределы светских салонов Мейфэйра. Среди низшего класса Лондона найдется немало тех, кто искал приключений на пятую точку, чем Оскар и пользовался. Так что маркизу Куинсберри не придется долго собирать доказательства: полтора шиллинга развяжут язык любому чумазому трубочисту. Но тревожило Азирафаэля даже не это. «Странно-странно», — думал он. — «С чего бы маркиз, редкий держиморда, не атаковал в лоб? «Строящему из себя пидераста». Слишком витиевато, не в его стиле». На втором бокале хереса пришло озарение: «Если только ему кто-то не помог!..» В самом деле. Публично пристыдить в содомии, дав пищу слухам, но при том не говорить наверняка, чтобы не нарваться на лжесвидетельство. Все равно что потревожить движением мушки пугливую рыбу, чтобы та, раздраженная, потеряла осторожность и сама сделала роковой бросок. Оскар извлек себя из кресла и, ухватив свою разбушевавшуюся музу за руку, клятвенным тоном заявил: — Бози, решено! Телеграфируй моему адвокату. Раз и навсегда покончим с этим чудовищем! Роковой бросок был сделан. Азирафаэль поспешил откланяться. Он не ожидал милости от рыбака. Спасаясь от назойливых менял и женщин сомнительной репутации, Азирафаэль взошел по обмытому чьими-то помоями крыльцу. Толкнул скрипучую рассохшуюся дверь и скрылся в сырой прохладе парадной. Парадная плохо соответствовала своему названию: с вездесущими подтеками и облетающей, как осенняя листва, штукатуркой. Азирафаэль не стал подолгу задерживаться, так как из соседней квартиры на милю разило аммиаком. «Боже, сколько там кошек?» Проскрипев двадцать два раза, ровно столько было ступенек, он наконец-то поравнялся с жилищем своего самого первого ученика. Какая горькая ирония: разве такое будущее он прочил ему? Однако дверь ему открыл распаленный работой и пышущий бодростью Оливер. Облегающее полосатое трико льнуло к нему второй кожей. Смахнув пот со лба, Оливер предложил кресло. — Прошу прощения за вид. Стараюсь держать себя в форме. — Оно и видно, мой мальчик, — сказал Азирафаэль, покосившись на спортивный тренажер для укрепления мышц — две адовы резинки. Кто бы мог подумать, что кто-то пойдет маяться с этим добровольно. — Не будь тут тебя, я бы подумал, что ты съехал, и здесь живет кто-то другой. Как тут все изменилось! — Решил обновить интерьер. Азирафаэля это мало убедило. За без малого пятнадцать лет жилище холостяка не претерпело каких-либо изменений. И тут на те! Помимо кораблей в бутылках (их на каминной полке выстроилась целая флотилия!), этот некогда пустынный скит заполонило домашней утварью. Не хуже, чем когда-то его магазинчик на Риджент-стрит. И это Оливер-то клял его, Азирафаэля, за хлам? Набор фаянсовой посуды, полотенца с вышивкой, безуспешно спрятавшийся за кроватью туалетный столик, уставленный флакончиками с одеколонами, расстеленные везде, куда могла ступить нога, коврики (прикроватный, придверный, прикаминный!), совки и щипцы для угля из вороненой стали, полированный двойной умывальник из красного дерева. Венцом этого эпикурейского собрания служило чучело ворона, навсегда застывшее в невесть зачем оставленной клетке. Что, с Диккенса пример берет? — Неужели ты купил все это? — Азирафаэль постучал пальцем по металлическим прутьям. Ворон остался безучастен к вторжению. — Да. — Оливер отвел взгляд. — Ученик превзошел учителя. — Очень хотелось бы в это верить, — Азирафаэль со вздохом рухнул в кресло. — Потому что дела у учителя из рук вон плохи. — Почему? С долгами вроде разобрались, подготовка к Малым мистериям в самом разгаре. Да и сам лорд Сомерсэт на днях примкнет к нашему клубу. Без лишней скромности скажу… — Мистер Уайльд. — оборвал Азирафаэль. — Что опять? Уж не занес ли в клуб сувенир из Франции? — Не накопил пока, чтобы заносить. К тому же адвокаты сейчас его интересуют куда больше. — Не думал, что адвокаты так подешевели. — Ха-ха. — с горечью выдавил из себя Азирафаэль. — Как бы я хотел, чтобы все это осталось простой буффонадой. — Что ж, полагаю, предстоит серьезный разговор? Без чашек чая и без сливок? — Обойдемся без столь радикальных решений. В отличие от того же мистера Уайльда. Ты же говорил мне, что эта семейка Куинсберри затащит его прямехонько в Ад. Что ж. Ты недурной Нострадамус. Оскар подает в суд на маркиза Куинсберри за ложное обвинение в содомии. — Пока звучит как буффонада. — Но рука Оливера дрогнула, и чайник так и остался на столе. По мере того, как Азирафаэль погружался в подробности публичного скандала, снисходительная улыбка увядала на лице Оливера. — Понятное дело, на суде все всплывет наружу, — подытожил Азирафаэль. — Тем более, мне кажется, Куинсберри действует не один. Оскар погибнет, но напоследок утащит и нас за собой. — Только меня, сэр. — Оливер всегда знал, как заполнить неловкую паузу. — Вы лучший Нострадамус, чем я. Ваше предсказание все же сбылось, хоть и спустя почти четверть века. — Мой мальчик, зачем дожидаться последнего акта трагедии, когда можно сбежать в антракте? Уж ты-то умеешь обращаться с деньгами. Не пропадешь и на другом краю света. — Но начинать все сначала… — лицо Оливера на миг приняло растерянное выражение, но он быстро взял в себя в руки. — Так-то оно так, но прежде стоит утрясти некоторые формальности: укрыть от полиции мальчиков, пристроить мальков в пансионат получше, уничтожить картотеку клиентов, продать дом — на все это нужно время! То ли дело ваш друг мистер Уайльд! Транжирящий время без оглядки. — Он мне вовсе не друг, — Азирафаэль с мучением представлял все описанные Оливером хлопоты, а потому рассуждал отстраненно. — Но во мне еще теплится надежда помочь ему. Помочь осознать свой гений и направить его на служение подлинному Искусству, о котором он так самозабвенно писал. — Вы ему помогать собираетесь? Хотя дело ваше. Только гений ваш разрушал все, с чем соприкасался. Признаюсь, я надеялся на вашего мистера Кроули, что он отвадит вас общаться с этим пропащим человеком. Но надежд и след простыл, как, впрочем, и мистера Кроули. У вас остался только я. Мистер Фэлл, вам не кажется, что пора пересмотреть приоритеты? — За тебя говорит ущемленное тщеславие, — Азирафаэль был обескуражен такой прямотой. Это уже не робкий замухрышка из Ист-энда, подворовывавший книги под прикрытием мусорного ведра. — Если я давал тебе повод усомниться в нашей дружбе…что ж, прости? В конце концов, и у престарелого букиниста из Сохо могут быть свои слабости. — Слабости, у кого их нет, — фыркнул Оливер, удаляясь за ширму — для переодевания. — Ладно. Можете не утруждаться, я предупрежу мальчиков лично. Клиентам тоже будут даны инструкции. Дом после должной уборки тоже недолго будет вакантным — тот же лорд Сомерсэт присматривается к нему. Что до вас, для вашей же безопасности поночуйте пока в магазинчике. Генри уберет вам постель… Какой сухой канцелярский тон! Азирафаэль пропускал мимо ушей половину слов, доносившихся из-за японской ширмы. Вместо слуха обострилось шестое чувство: он буквально спиной ощущал незримое присутствие Гавриила, со скептическим прищуром пророчившего провал его авантюрного проекта с людьми. Холод и отчуждение — все, что он получил за тридцать лет. И не нашел ничего лучше, как поделиться ими с Оливером — единственным, кто согласился пойти с ним до конца. Но не чувство стыда терзало его, стыд не присущ ангелам. Стыд — это про демонов. Это про Кроули. Кроули. Где тебя черти носят?! Сбежал, гаденыш, не оставив даже записки. Хотя нет. Оставил. Ненужный хронометр да декадентскую мазню на стене. Носатая проститутка. Спасибо, дорогой. Зря Азирафаэль блуждал по ночному Лондону, зарываясь в ворот пальто от извечной мороси и углубляясь в лабиринт улиц цвета аптечного стекла. Буквально обшаривая город сверху донизу. Осматривал притоны Лаймхауса любой направленности — безрезультатно. В конце концов ноги привели его к туннелю Темзы — верное место, чтобы скрыться с чужих глаз, но и тут ждало фиаско. На месте зловонного прибежища отщепенцев выросла станция метро. Мимо оживленной платформы с грохотом проносились составы, чтобы, пыхнув в лицо паровозной копотью, сгинуть в червоточине туннеля. Трясясь на протертой лавке с недоцарапанным ругательством на спинке, Азирафаэль изъездил ветку вдоль и поперек. Пересел на вторую, пытаясь в безликом потоке шляп высмотреть знакомый крючковатый нос. Вот и остался с носом. Газеты также не радовали заголовками про хулиганства потусторонней силы. Джек-попрыгунчик безмолвствовал. Прачки спали спокойно. И ладно бы ссора, размолвка — хоть что-то, чем можно объяснить побег. Ничего. «Смотрю, американец тобой пресытился?» — Оскар обронил эту фразу как бы между делом. А она иглой впилась в мозг и теперь постоянно напоминала о себе. Даром Азирафаэль надеялся, что Кроули внепланово вызвали вниз или сцапали ангелы. О таком ему бы хватило совести чиркнуть записку или подать какой-нибудь знак. Да и Гавриил не хвастался уловом. Неутешительный вывод напрашивался сам собой: Кроули банально сбежал, нет, дезертировал, снова втоптав в грязь его чувства. — Так что скажете? Азирафаэль вздрогнул. Оливер стоял перед ним уже переодетый и буравил темными глазами. Сложил руки на груди, закусил губу — злится на что-то?.. Ох. А он, недотепа, все прослушал! — Прости, мой мальчик. Ты что-то мне говорил? Повтори пожалуйста. Оливер только покачал головой и махнул рукой.***
Оливер корпел над рекомендательными письмами, пытаясь на скорую руку устроить будущее вчерашних Адонисов и Ганимедов, когда Джейн ворвалась в комнату, окруженная ароматом лакрицы. Запомнила ведь, как он облизывался от этих конфет в кондитерской лавке на Парк-Лейн. — Оливер, в конце-концов, это бестактность! — она опустила сверток с ароматными конфетами у его носа. — Договаривались же в пять ехать в Сиднем-Хилл на промышленную выставку! Но, смотрю, у тебя другие планы. Оливер оглядел свой домашний халат, потом полную недоумения Джейн и снова заскрипел автоматической ручкой: — Прости, сегодня не выйдет. Нужно срочно привести в порядок кое-какие дела. За конфеты спасибо, за чаем распробуем. — Что за дела такие?! — Вряд ли тебе будет интересно слушать… — Но вежливые отговорки отскакивали от Джейн и рикошетили прямиком в него. Радовавший его сверток конфет исчез со стола. — Вряд ли тебе будет интересно знать, какие они на вкус! — Она что, дразнила его? Кульком конфет? — А еще я не представляю, как при твоем распланированном графике могут вдруг появиться неотложные дела. — Как же я не хотел портить тебе настроение… — И Оливер, отложив в сторону бумагу, емко и ясно изложил ей суть той дивной ситуации, в которой оказался. Джейн не прерывала его, только склонила голову набок и методично уничтожала дорогую укладку, массируя пальцами виски. Вряд ли это была мигрень. Вредная привычка, которую она подхватила у него? Скорее всего, да. — Подумал, куда будешь эмигрировать? — только и спросила она в итоге. Оливер ожидал какого угодно вопроса, но к этому оказался неподготовлен: — Не помню, чтобы я говорил об… Какая эмиграция? Максимум, сменю адрес, надо бы приискать вариант на правом берегу… — Постой-постой, — прервала его Джейн, — мне безынтересно, как и где ты будешь укрываться в Лондоне, ответь лучше: ради чего? — Похлопотать за мальчиков, раскидать молодняк по частным пансионам, замести следы: продать все активы, не привлекая лишнего внимания — это на первое время. А потом — как пойдет, в любом случае буду присматривать за мальчиками. И за мистером Фэллом, конечно. Весь этот скандал здорово подкосит его. Джейн отняла руку от уничтоженной прически, которая теперь больше напоминала грозовое облако. Напомаженные губы скривились в горькой улыбке. В гробовом молчании она поднялась с кресла и принялась расхаживать по комнате. Оливер окончательно утратил надежду закончить письма: его мысль увязалась бродить вслед за Джейн. Остановившись напротив каминной полки, она вдруг заговорила. Начала с усмешки: — Как забавно все-таки. С твоих слов, ты уже давно не работаешь на мистера Фэлла и сам себе господин. Вы компаньоны, так сказать, — Оливер послушно кивнул. — Но что-то тут не складывается. Ты один не видишь, как твой дражайший Фэлл вьет из тебя веревки? Он невзначай свесил на тебя всю заботу о подопечных, но давно ли он спрашивал, чего хочешь ты? Тебе же осточертело заниматься чужими судьбами, не пытайся меня переубедить в обратном. — Не говори о мистере Фэлле в таком тоне. Ты ничего о нас не знаешь. — Знаю, что этот сутенер тебе как названый отец. Но подумай уже о себе! Тебе почти пятьдесят! А ты!.. — Сорок с хвостиком! — Хвостищем, я б сказала. — Ты вольна найти себе компаньона и помоложе. — Нашелся только ты. Оливер не мог понять, кого эта фраза оскорбляет больше: его или Джейн. Джейн продолжила напирать: — Предел твоих мечтаний прозябать в зловонном Лондоне?! Вызволять содомитов из притонов да ныкаться от полиции по съемным углам? До конца своих дней?! Оливер с ужасом понял, что начал терять терпение. Он скомкал трясущимися пальцами безнадежное письмецо. Жар прилил к щекам, и он изо всех сил старался сдержать напрашивавшиеся дворовые словечки, еще жившие глубоко в нем со времен его прошлой жизни. — Джейн. Что ты от меня хочешь? Я помог тебе бескровно разорвать несчастливый брак. Помог тебе поправить дела. Позволил перевернуть вверх дном мою квартиру и купить мне это уродское чучело! И я не спрашивал тебя, почему ты бежишь от своего благоверного… — А мог бы и спросить! — зло перебила Джейн. — …а ты не спрашивай меня, почему я не хочу бросать мистера Фэлла. — невозмутимо продолжил Оливер. — И потом. Ты права: я банально стар. И этот город я знаю как свои пять пальцев. Я знаю, в какую дверь постучать, чтобы мне всегда открыли. Эмиграция? Жизнь на чемоданах? Нет, даже не проси. Джейн взглянула на него глазами Македонского, гонящегося за недобитым Дарием. А потом схватила с полки семнадцатифунтовую бутылку — ту самую, в которой красовалась его Виктория, — и (откуда такая сила?) подняла над головой. — Хочешь остаться на вечном приколе? Оставайся! — и торжественно трахнула бутылку об пол. Полгода упорного труда рассыпались по полу вместе с мириадой осколков. Оливер, не думая, вскочил и отправил смятое письмо новому адресату — прямо в лицо. В яблочко. Зарычав от ярости, Джейн захрустела каблуками по битому стеклу, занесла руку. Но он успел её перехватить и крепко сжать. — Разбила мой корабль, теперь на лицо позарилась?! — Ты разбил мне кое-что поценнее, — рявкнула она и тут же вырвалась. С ловкостью воровки умыкнув конфеты за пазуху (вот же мелочная!), она метнулась к двери, даже не расщедрившись на прощание. Только спустя пару совков подметенного стекла Оливер понял смысл сказанной фразы. Право, лучше б ударила.