Эллин

      Темза в верхнем течении точно девица на выданье. Светлая, свежая, с тонкой талией. Но она бежала навстречу желанному Лондону, который ее испортит. Откуда бедняжке было знать, что дальше ее ждет только унылое прозябание в забитом нечистотами и мазутом ложе. Какая жестокая метаморфоза постигнет её! И вот она уже не бойкая рыбная красавица, а понурая, располневшая от стоков карга…       Благо, Горинг-на-Темзе городок достаточно маленький «чтобы приличной природы хватило на всех». Лучшего места для эпикурейского скита и не придумать.       Да, как это обычно за ним и водилось, в преддверии написания новой пьесы Оскар уехал «поститься» в глухомань — подальше от соблазнов Большого города. Одна печаль: соблазны приехали сами.       Если миссис Уайльд, снимая коттедж на лето, полагала, что обеспечит себе месяцы идиллической (хотя бы совместной) жизни с мужем, то жестоко просчиталась. Не прошло и недели, как на зеленые пастбища потянуло заскучавшего после отчисления из Оксфорда лорда Дугласа, а за ним и всю честну́ю (или бесче́стную) компанию. Чего она ожидала? Стройные юноши роились над Оскаром, куда бы он ни пошел. Особенно с Дугласом. Видимо, представление об идиллии у супругов разошлись. В который раз. В начале июня миссис Уайльд учтиво собрала чемоданы и вместе с детьми отправилась на континент. Когда Азирафаэль и Кроули остановились в красном домике с трубой, там окончательно воцарилось мужское царство.       Азирафаэль не хотел навязываться, но это был удобный повод вывезти Кроули из города, покуда скандал не утихнет. Хотя рассчитывать на это было несколько самонадеянно, но Азирафаэль старался верить в лучшее.       Когда он, еще будучи в обличье Кроули, вернулся от Уайльдов в апартаменты на Гросвенор, то его ждали закрытая дверь и сиротливый саквояж на пороге. Напрасно он стучался и взывал к совести Джейн. Получил разве что цветочный горшок, который она швырнула с балкона вдогонку. Гибискус-то в чем виноват?!       В клубе Азирафаэль робко протянул скудные пожитки Кроули. Тот, вывалив содержимое саквояжа на ковер, только усмехнулся:       — Носков мне не доложила. Скупердяйка.       Киса обнюхала три носовых платка, битую (намеренно или нет) пару очков и стетсен с порванным донышком. Киса мяукнула, словно рассчитывала на полную миску паштета, а получила кукиш с маслом.       Возможно, Джейн таким образом надеялась на благоразумие блудного мужа (далеко с тремя платками и дырявой шляпой не уйдешь), но муж отмахнулся от вещей и создал на себе новый черный фрак щелчком пальцев.       — Немножко нечестно, да? — озабоченно спросил Азирафаэль, разглядывая свое тело в черном одеянии. — Смертные всегда проиграют высшим силам, как бы ни пыжились…       — Пусть подавится, — Кроули взлохматил светлые волосы. — Ты же примешь бездомного любовника к себе под крыло?..       — Как трогательно. По идее, бездомный теперь я.       — Ах да.       Они поменялись, пожав друг другу руки. Скользнули в тела друг друга легко, доверяя и на короткий миг обнажая истинную сущность.       Мгновение — и Азирафаэль деловито поправлял черные рукава созданного Кроули фрака, потупив виноватый взгляд.       Он снова видел его. Того. Настоящего. С карими глазами, чистой от рокового клейма кожей и белыми пушистыми крыльями.       Рыжий ангел умел открыто дарить и принимать любовь. Он не стыдился, не таился и не трусил.       Ангел подарил ему прощальную улыбку и бултыхнулся с разбегу в душную вязкую тьму. Тьма булькнула и переварила его, как легкую закуску.       Пахнуло серой и горелым мясом.       И снова змеиные восьмерки на виске. Радужка выцвела, и зрачок вытянулся, выдавая демонскую подоплеку. И ничего ее не скроет.       Азирафаэль надеялся, что его дрожащая улыбка не выглядит слишком вымученной.       Конечно выглядит.       — Не делай такую мину, будто похоронил меня заживо. Я почти не изменился за лето! — Кроули упер руки в бока.       Азирафаэль ухватился за спасительную шутку, как за соломинку.       Только бы не жалеть и не оплакивать. Перед ним все тот же ангел.       Кроули       Азирафаэль подыграл, топнув ногой.       — Сколько стараний, сколько плотных ужинов — и все впустую! Ни дюйма в талии не прибавил.       — А тебе бы так хотелось!.. — Ответное поддразнивание, и скрученный комок в груди стал постепенно рассасываться.       Улыбка из мучительной превратилось в просто грустную.       Да. Ему бы очень хотелось.       Рыжие волосы намокли и потемнели. Окунувшись, Кроули вынырнул, отплевываясь и щурясь от сочащейся в глаза речной воды.       Куда ему до Ахелоя… И это хорошо. Боги смущают своим совершенством, Кроули смущать было нечем. Он ежился, корчился и скалился, при этом разгуливая голышом по илистому дну.       Но Азирафаэль слишком увлекся созерцанием и потерял бдительность. Подобравшись поближе, Кроули мотнул головой, и сотни холодных брызг с его волос окатили пригретую солнцем кожу.       — Вот Иуда, — буркнул Азирафаэль.       — Что сразу Иуда? Любой другой апостол подошел бы ничуть не хуже. — Кроули вышагивал вдоль водной кромки, как кваква. Ил чавкал под его ногами.       — Он под горячую руку попался, и ты попадешься, — заметил Азирафаэль.       Ступня взметнулась, рассекая воду. На этот раз Кроули не мелочился: окатил водой и тиной так, что разморенный на соседнем шезлонге Оскар вздрогнул и сморщил нос.       Неугомонный гаденыш!       Скрепя сердце Азирафаэль оставил тюленное лежбище, на котором запекал бока уже пару часов. Его негодник устал бродить в одиночестве и нарывался на наказание. Негодник хихикнул, как безбашенный мальчишка, и шагнул в воду. Но Азирафаэль оказался шустрее.       Карающая ладонь без промедления настигла преступный зад. Зад трусливо поджался и кинулся наутек вместе со своим глупым хозяином.       Очаровательное зрелище.       Вдобавок Кроули, убегая, «нечаянно» толкнул лорда Дугласа, принимающего солнечные ванны, и тот, не удержав равновесие, плюхнулся поверженным Икаром в камыши.       Барышни визжат тише, чем этот Икар.       — Энджел! — прикрикнул Оскар, неохотно привставая с облюбованного шезлонга. Увитый тиной и водорослями Икар вопил, требуя внимания и мести. — Ради всеобщего блага утопи своего любовника.       — Боюсь, вода против него бессильна… — пробормотал Азирафаэль и продолжил погоню.       Пойманный на глубине Кроули крякал и извивался в руках. Дергал за колечко в соске, кусал проколотое ухо, поддавал розовой сморщенной пяткой в мягкий бок.       Звук очередного смачного шлепка вспугнул прятавшихся в камышах уток, и те поднялись на крыло. А Кроули будто бы и нравилось.       Ну конечно. Его обделили вниманием с утра, и теперь он наверстывал упущенное. Как это пред ним не преклонялись в постели, а предпочли ему завтрак в компании другого?!       — Иисусе. Мальчики ведут себя приличнее, чем ты, — шикнул Азирафаэль, когда Кроули наконец обмяк на его руках и болтал ногами, разбрызгивая речную воду.       — Мальчиков ты не носишь на руках, — беззаботно парировал Кроули. — А меня — да. Давай на берег: до того тополя и обратно. Ставлю бутылку, что ручки позорненько дрогнут.       — У меня-то?!       — «У меня-то»?! — передразнил Кроули, как въедливый Панч. — Меня недокатали в портшезах!       — Только не говори, что играл в знать.       — Что это? Укор? У меня и рабы были. Очень весело. Советую.       Врет и не краснеет. Азирафаэль вздохнул и поудобнее перехватил Кроули под коленями, чтобы через пару минут щелкнуть его по крючковатому носу. Неужели Кроули думал, что его вызов не примут?       — Я этого никогда не одобрял! — важно сказал Азирафаэль, выходя из воды на берег.       — Не одобрял и пользовался. — Кроули крепче сжал его шею, когда вода перестала его поддерживать. — Только не смей мне врать, что ты белый и пушистый. Я бы не удивился, узнай, что у тебя гарем из наложниц. Соломону нос утрешь!       — Ты мне льстишь.       — Ничуть.       — Ты ведь знаешь, что это неправда. Я… ждал тебя?       — Еще и вопросительная интонация?! Тошненько, ангел. Два пальца в рот бы.       Азирафаэль сделал еще пару шагов и прижал пятку Кроули к коре тополя. Кроули сморщил мину, которой бы и кривое зеркало позавидовало. Азирафаэль неспешно двинулся назад.       — Я не устану повторять: ты — это лучшее, что со мной произошло. Со времен Эдема, когда неугомонная змейка подползла уколоть меня скабрезной шуточкой о мече и влюбилась. И по сей день.       — Влюбилась?! — Кроули вспыхнул до корней волос и тут же дернулся на руках, как выловленная рыбина. — Еще чего! Я тебя просто использую. А ты и рад. Все это — обыкновенное демонское искушение. Я просто понял, что ты легковерный простофиля еще с той поры, когда предложил тебе оливки.        — Чудесные были оливки… — мечтательно сказал Азирафаэль и улыбнулся.       Оскар копошился на траве с лордом Дугласом, все вытирая его полотенцем, хотя тот давно как обсох. Дуглас кривил розовые губы и источал бесконечные упреки-капризы, летящие в Оскара черным облаком стрел. Но тот носился со своим малахольным, превозмогая ленное желание запекать тушку на солнце. Это Оскар-то! Менявший пассий, едва те начинали ему докучать.       Азирафаэль наблюдал за нежными касаниями. С таким трепетом припадать бы к алтарю, а не человеческому телу. Но разве сам он выбирал алтарь?       Его алтарь ерзал на руках и прижимался щекой к щеке, строя из себя искусителя со стажем. И ему он был готов поклоняться, несмотря на небесные запреты и замшелую ангельскую мораль.       Если подумать, они с Оскаром в чем-то схожи. Его Констанс Уайльд — стерильный Рай, который он должен слепо почитать. Его лорд Дуглас — Кроули, сверкающим проклятыми глазами и бессовестно провоцирующий:       — А меня вытереть не хочешь?       — Я рассчитываю на бутылку! — фыркнул Азирафаэль и шагнул обратно в воду.       — Господь всемогущий! Срам-то какой! — донеслось из зеленой рощицы.       Все обернулись. На тропинке к реке стоял викарий местного прихода — преподобный Пристли. Лицо его было настолько преисполнено удивления, что все морщины разом разгладились.       Оскар, прикрывшись одним только махровым полотенцем, поднялся с шезлонга:       — И мы рады вас видеть, святой отец. Вам исключительно повезло. Только что вы стали свидетелем реконструкции редчайшего события! Панионии в честь бога Посейдона [1]. Увы, в нашем распоряжении только река.       — Бедная миссис Уайльд! А я шел позвать ее на благотворительную ярмарку… Что я вижу! Прелюбодеяние при свете дня, поклонение языческому божеству… Сколько заповедей вы нарушаете в день, мистер Уайльд?       — Не более десяти существующих. Хотя, может, и больше, просто им еще не придумали названия. Однако, что мы совершаем предосудительного? Разве есть что-то греховного в единении с рекой? Разве сын божий не принимал крещение нагим в водах Иордана?       — Мое вам слово: я лично буду просить королеву, дай бог ей здоровья, предать вас Анафеме! — И, грозно потрясая пальцем, преподобный заковылял по тропинке прочь.       Оскар с безмятежным лицом вернулся и распластался на своем шезлонге. Лорд Дуглас, тут же скинув полотенце и обнажив свое отнюдь не атлетическое тело, водрузил на голову любовника цветочный венок.       — Моему победителю, — с блаженной улыбкой пропел он, — Ты был неотразим. Как и всегда.       — Ничто и никто не осквернит наш Элизиум. Только продолжай играть на струнах моей души, Гиацинт, а я защищу тебя от бурь людских волнений.       Лорд Дуглас одарил Оскара долгим смачным поцелуем. Тонконогий, с хрупкими запястьями и шеей-стебельком, он смотрелся игрушкой-миньоном в услужении капризного деспота. Хотя все было в точности до наоборот.       Дуглас первым оборвал поцелуй, и, не замечая расстроенной мины Оскара, устремился к мосткам — окунуть свое холеное, не знающее невзгод тело в воды Темзы. Лишь бы Кроули его опять не столкнул…       — Неземная красота. Смотрю на него и не понимаю: мерещится он мне или существует взаправду. Если это мираж, то пусть солнце напечет мне голову до теплового удара. Он мое всё. Хотя перевод Саломеи, что он мне накропал, никуда не годится. Сказать ему — преступление над собой, смолчать — над искусством. Скажи мне, Энжел, я полоумный идиот?       — Старый полоумный идиот, — Азирафаэль протянул Оскару сигареты. Они синхронно раскурили их, и к медовому запаху донника примешался заморский пришелец — марихуана.       Приведя нервы в порядок, Азирафаэль спросил:       — Ты планируешь все так оставить? С преподобным.       — Планирую ли я вымаливать епитимью, а потом не есть после шести и красить церковный забор? Нет. Да и за что? Мы невинно развлекались. Не волнуйся.       — Ему это не показалось невинным. Пойдут разговоры… Хоть бы только разговоры! Будешь волноваться, когда общество видит содомию даже в затянувшемся рукопожатии!       — … Разговоры пойдут, конечно. Как прославится викарий! Не каждый может похвастаться такой яркой паствой. Еще повысят до епископа.       — А если серьезно?       — Изволь. Я спокоен, потому как знаю, что все предопределено. В какой-то степени.       — Чтобы ты да верил в Провидение?       — Я верю, что жизнь — череда неизбежных случайностей, ведущих к предсказуемому финалу. Пусть критики съедят меня на обед со спаржей, но финал этот слабо зависит от нас. Твой американец плещется в двух футах от нас — разве не по случайности? Мой стол до сих пор шатается от этой случайности, хотя это — цельный дуб.       — Смотри на это под другим углом. Теперь твой стол можно втридорога продать на аукционе. Люди питают слабость к вещам, оскверненным преступлением.       И оба залились смехом.       Смеяться Азирафаэль смеялся, а на следующий день, чуть рассвело, отправился «замаливать грехи» в приход мистера Пристли. Душу свою Азирафаэль очистил вряд ли, зато память святого отца — точно. Преподобный Пристли расставался с ним, восхваляя Оскара и компанию как добрых христиан и звал выступить на благотворительной ярмарке. Муки совести? Их не было. Не мог Азирафаэль позволить себе такую роскошь — полагаться на случайность. И виной тому вовсе не страх перед земными наручниками…       — Что, даже нательный крест не помешал? — усмехнулся Кроули, выведав, как прошло дело. Он болтался в гамаке, методично отправляя вишенки в рот, не сплевывая косточки. Да и зачем, если он уже избавился от них одним щелчком пальца. — Так-так-так, чудненько. За местное духовенство можно не беспокоиться.       — Кризис веры начинается с ее столпов, — со вздохом подытожил Азирафаэль, — И мне ее спасать? Но мне другое покоя не дает: почему твоя жена не поддалась?       — Мне почем знать? Может, это все ее книжка.       — Книжка?       — Да. Что-то магическое. Ву-бу, ду-ву или ву-ду. Ересь в общем. Да не прими всерьез. Она настолько забила голову этой чепухой, что совершенно безобидна. Пусть живет на моей квартире хоть сто лет, куплю другую.       Кроули продолжил поглощать вишню, а Азирафаэлю и ягодка в рот не лезла. Уж неизвестно, что там у миссис Кроули — дар, не дар, а безобидной ее считать глупо.       Никаких случайностей.       Потому, не теряя времени, он засел за письмо, чтобы поспеть к утренней почте. Оливер же простит его за месяц молчания?

***

      Планшетка водила остроконечным носом, колеблясь между буквами F и G. Уже пять минут Джейн и Констанс держались за нее — без изменений.       Может, доска Уиджа попалась бракованная? Так или иначе Констанс прощала такую медлительность духу своего отца. Он хотя бы приходил к вечернему чаю, чего не скажешь о ее звездном муже…       Джейн с тоской следила за бесхитростными манипуляциями. Напрасный труд: ее гри-гри [2] бездействовал. Духи, увы, обходили дом Уайльдов стороной в тот день. Так что злосчастную дощечку двигали не духи, а пальцы Констанс — Джейн это чувствовала.       Раньше спиритические сеансы служили Джейн отдушиной. Попыткой приоткрыть завесу смерти и заглянуть дальше дозволенного. Волнующе и увлекательно! Но сейчас, когда ее сковало горе, которое она не смела озвучить — ничего. Ничего, кроме потухшего взгляда Констанс, читающего несуществующие знаки потустороннего мира.       Неожиданно планшетка пришла в движение. Констанс вздрогнула и, не отрывая пальцев от планшетки, стала прыгающим почерком записывать указанные «духом» буквы.       Дописала и замерла.       — «Бежим в США». Что все это значит? — нахмурилась она, подчеркнув карандашом фразу.       — То и значит, — буркнула Джейн, — Между мной и мистером Кроули все кончено. Лондон мне осатанел, меня ничего здесь более не держит. Но я не хочу бросать тебя одну.       Констанс нисколько не удивилась вести о ее разрыве. Было бы чему удивляться. Они обе были солидарны в своем молчании.       — Но я не одна, — холодно уронила Констанс, стиснув набалдашник трости — своей неотлучной спутницы. — У меня семья, у меня бывают приемы…       — На которых тебе не дают и рта раскрыть. И кто приходит? Я бы половину на порог не пустила. О детях не беспокойся — я приму их как своих. Других все равно не будет. По мне лучше полное отсутствие отцовского воспитания, чем такое… Что до мужей — они не заметят особой перемены.       — Мое состояние… — Констанс, была бы ты так же тверда с мужем, как в своих отговорках!       — Я возьму твой недуг в свои руки. Напишу знакомому врачу в Новом Орлеане! О средствах не беспокойся — половина состояния мужа моя по праву! Будем жить бостонским браком — никто не пикнет! Решайся!       — Сирил и Вивиан любят слушать его сказки…       — Ты, видимо, тоже, — отчаяние в голосе Джейн сменилось злобой, — Слушай, пожалуйста, только у этой сказки будет горький конец.       Констанс отвела взгляд, уставившись в набор букв на доске.       — Ты написала чудесную детскую книжку. Без страха выступала в женских комитетах, перед бастующими рабочими, на выборах. Боролась против этих адских корсетов и юбок на страницах «Женского мира» [3]. Что ж с тобой стало, дорогая Констанс?       — Оскар… Раньше он во всем меня поддерживал, не то что теперь. Может, это всё моя слабость к спиритическим сеансам?.. Вдруг он стесняется моей веры в привидений…       — Ты ищешь мир духов, призраков, а сама уже давно живешь в нем. Да, для них мы не более, чем призраки. Если в нас не верить, то нас как будто и нет. Где сейчас твой дражайший Оскар? Какое такое нашлось дело вселенской важности, что он третий месяц не видится с семьей?       — Он еще немного побудет в Горинге, работает над пьесой, — заученной фразой ответила Констанс, — Мистер Дуглас пишет, что…       — Ни слова об этом мерзавце! — Довольно с нее играть массовку в этой пошлой пьеске! — … а потом он остановится в отеле в двух кварталах отсюда, «не захочет стеснять». Хочешь хранить домашний очаг, когда тот давно остыл — я не неволю.       Джейн вскочила с кресла, но ее схватили за руку. Констанс блеяла голосом, полным надежды:        — Обожди еще час. Жалко прерывать сеанс, но мы можем заняться … чтением, например?       — Нет, я больше никого не буду ждать, моя дорогая. Но ты сама почитай, пожалуйста! Сказку «Соловей и роза» [4]. Хоть там твой Оскар не врал.       Острие планшетки уткнулось на надпись «До свидания».       Джейн шла, не оглядываясь. Шла вперед, мимо бесчисленных мытарей и торговок цветами. Мимо пропахших сажей докеров и гутарящих без умолку ткачих. Мимо докучливых мальчишек-продавцов газет и скучающих продажных женщин.       Забытый второпях парасоль звал вернуться. Но она вполне проживет и без этого нелепого зонта. Чего бояться обгореть на солнце в этом беспросветном краю?

***

      «Прошу не как ученика, но как друга… задуть пламя скандала в зародыше… утешь миссис Кроули…потребуется все твое мастерство… я уверен в тебе… не подведи…»       Утешь! Какое слово-то подобрал!       Скомканные клочки письма давно сгорели в камине, но разве их выжжешь из памяти? Нет. Они останутся с Оливером, куда бы он ни пошел.       Мистер Фэлл был для него не просто схолархом. Доказательством бытия Бога. Ни больше, ни меньше. Когда мистер Фэлл вытащил его, мелкого заморыша, из трущоб, Оливер поверил в Провидение. И с тех пор не терял веры в своего Учителя. Даже когда этот учитель самым дурацким образом компрометирует себя, а потом целое лето прозябает в провинции невесть с кем. Стоит тому только попросить — и Оливер исполнит. Но эта последняя просьба ставила в ступор.       Он был готов оградить мистера Фэлла от любой беды, от любого переживания, но… Как долго можно издеваться над миссис Кроули, лишь бы только оставить все, как есть? Конечно, правы Ницше, Шопенгауэр и прочие. Мораль — убогий гомункул, выдуманный для контроля над обществом. Но утешить женщину, да еще с которой он знался раньше… «Я уверен в тебе».       А впрочем, велика ли разница? Он соблазнял членов парламента, маститых землевладельцев, держащих под пятой десятки деревень, тысячи душ — и не справится с молоденькой американкой? Мужчина ли, женщина ли — человеческая природа одинакова. Он профессионал и знает немало техник, перед которыми границы пола стирались. Остается только стряхнуть пыль с выходного костюма, выдернуть пару (если бы!) седых волос и сделать дело.       И он делал его гладко! С неделю слал пышные букеты с зашифрованными на языке цветов посланиями. Вырезал буквы из передовицы «Таймс» и склеивал их в анонимные признания любви, настолько пылкие, что пальцы жглись о бумагу. Подкупил паренька-помощника швейцара в ее доме, чтобы тот стучался в дверь и убегал — пускай все время будет в ожидании. Под конец Оливер даже вошел в азарт — совсем как при ловле на мушку, которую так любил.       После недельной подкормки из цветов и конфет можно было снимать улов! Нужна только одна грамотная провокация.       Старая, но не забытая формула: остро отточенный шиллинг, толпа на Ковент-Гарден, да такая, что яблоку негде упасть, и жертва, больше занятая содержимым своей головы, чем кошелька. Невидимый в творящейся сутолоке покупателей и зазывал, Оливер просто подошел к ней сзади. Дальше — элементарно. Одно изящное движение монеткой — и ридикюль разродился бумажником, как рыба икрой. Никто и не заметил.       А затем стоит всего лишь отойти на пару шагов и поднять клич «Держи вора!» Дальше — погоня за воришкой-призраком. Наклон за «чудом оброненным» кошельком. Финал — подобострастный поклон и подношение ворованного оторопевшей хозяйке.       — Я в первый раз на этом рынке, и тут сразу вы, — вместо пламенной благодарности сказала она.       — Вы — в первый, а я бываю тут ежедневно с понедельника по воскресение. По должности положено, я же ведаю хозяйственной частью клуба. В том числе.       — Не клуба, а бор…       — Я вас провожу, с вашего позволения. Не дай бог вас опять обкрадут, я не прощу себе… — Оливер подхватил миссис Кроули под руку и поспешно вывел на Кинг-стрит.       Чтобы она не вспугнулась, Оливер всю дорогу прикармливал ее пустой болтовней наподобие «Лондон уж не тот сейчас, он весь в преступности погряз». Как бы невзначай подмечая гипюр на французской плиссированной накидке или аметистовые серьги.       В холле кондоминиума их уже дожидался его верный продажный помощник швейцара. Как науськанный он подоспел к ним и с видом невинного ангела спросил:       — Мистер Фэлл, простите великодушно, букет, что вы велели передать мадам, в общем, он рассыпался, и…       — На первый раз прощаю, — сказал Оливер и отпустил паренька прогуливать награду, равную месячному жалованью.       Миссис Кроули одарила его пытливым взглядом. Сработало, теперь она узнала «о его тайной страсти». Дело за малым. Мушка привлекла внимание, ей осталось только заглотить крючок.       Поздороваться (подчеркнуто учтиво) с седобородым швейцаром — будет кому засвидетельствовать адюльтер — и вот уже Оливер поднимался с миссис Кроули на лифте к заветной квартире.       Когда дверной замок щелкнул за спиной, Оливер скинул с себя котелок и перчатки, пройдя вслед за миссис Кроули, хотя та его не приглашала. Он прошелся по запущенным коврам — прислуга явно отлынивала — и очутился в гостиной. Или нет. Потому что заставленная букетами комната напоминала, скорее, дендрарий. Но куда же подевалась хозяйка? Оставленная у двери в спальню шляпка и накидка выдали место укрытия. Оливер постучал. Тишина. Повернул ручку. Не поддалась.       Сорвалась в последний момент?..       — Неужели орхидеи были недостаточно свежи, а марципаны — сладки? — спросил Оливер бесстрастно, облокотясь о неприступную дверь.       — Мистер Фэлл, поверьте, мне понравилось ваше представление. На секунду я даже поверила, значит, у вас талант. Меня давно не соблазняли, так что спасибо. Но я же вижу, что вас подослали меня скомпрометировать. Чтобы я своим пуританством не мозолила глаз. Такого подарка они не дождутся. Уходите.       Умна. Следуй Оливер неписаному джентльменскому кодексу — он бы послушался её. Слава богу, он не замаран благородным происхождением. Не клюнула на любовную приманку, так попробует подловить на уязвленном самолюбии.       — Прогнав меня, вы капитулируете перед вашим непутевым мужем. Что им до вашего пуританства? Только посмеются, что вы упиваетесь своей жертвой — вот и все. Иметь шанс поквитаться — и упустить? Не будет обидно?       За дверью — тишина, нарушаемая только ходом маятника в настенных часах.       Оливер умел ждать. Умел часами то подтягивать, то отпускать приманку, пока рыба не осмелеет для клева. Но, когда дверь отворилась, он был в замешательстве. Уличное платье с жакетом, скомканные, лежали на полу. А на кровати, на самом ее краешке, восседала Миссис Кроули в полупрозрачном пеньюаре с кружевными воротничком и рукавами. Вкупе с бледным лицом и затушеванными бессонницей глазами она напоминала Пьеро. Одна из его любимых трагических ролей.       — Вы правы-правы-правы! — приглушенно пролепетала она, — Меня и так будут считать бесчестной. Тогда какой толк от моей чести? Хочу ли я отомстить? Больше жизни. И пусть ответная измена — жалкая месть, это лучше, чем никакой…       — Не смею вас задерживать… — и, скинув фрак, Оливер опустился на кровать рядом. Взял ее за запястье. Она дрогнула, но руки не отдернула.       Для начала хватило целомудренных поцелуев руки.       Кожа холодна, будто ее покрывали не поцелуями, а окатили родниковой водой. Оливер чувствовал себя Пигмалионом, чья Галатея решила обернуться назад в статую.       Может, коснись он ее ниже пояса, отклик будет иным? Не выпуская руки, Оливер притронулся к ее бедру. Твердое. Теперь точно окаменела.       Пора сматывать удочки?       Оливер призвал на помощь свое последнее средство. В свое время оно помогало раззадорить даже самых замкнутых клиентов. Конечно, Ее Величество Поэзия. Пусть сам Оливер стихоплетом был неважным, но чужие стихи схватывал на лету и помнил годами. Роберт Бернс, ваш выход. Оливер зашептал на ухо миссис Кроули с деланно серьезным тоном:       — Если кто-то звал кого-то       Сквозь густую рожь       И кого-то обнял кто-то, —       Что с него возьмёшь!       И какая нам забота,       Если у межи       Целовался с кем-то кто-то       Вечером во ржи!..       Краешки ее рта едва дрогнули. Неужели снизошла до улыбки?       — Вам понравилось, не так ли? — изобразил изумление Оливер, плавно ложась на кровать и раскладывая подушки в знак присоединиться.       — Глупый стишок, но забавно. Удобное стихотворение. Можно смело подставить кого-угодно. И какого угодно пола.       — Что вас натолкнуло на эту мысль? — насторожился Оливер. Он не припоминал рыбалки, чтобы рыба кусалась.       — Мне кажется, вы не первый раз читаете это тем, под кого вас подкладывают.       Оливер подскочил на мягкой перине, да так, что с таким трудом уложенная челка разом растрепалась и упала на глаза.       «Меня никто никогда не…»       А разве сейчас не происходило то самое? А раньше…       Нет, он сам ступил на эту дорожку! А что мистер Фэлл не отговорил… Он же чтил их свободу воли. Чтил, потому и не спрашивал «Оливер, ты не одинок?», «Оливер, ты счастлив с кем-нибудь?» Они негласно договорились оставить личную жизнь (или ее отсутствие) за скобками. Так мог ли учитель вовсе забыть про то, что вынесли за скобки? Превратить его, Оливера, в удобного исполнителя, в функцию? Покуда они жили бок о бок, покуда мистер Фэлл не запропал с рыжей бестией, отделываясь жалкими письмецами — Оливер не размышлял об этом. Слова миссис Кроули всколыхнули то, что лучше бы оставить в покое.       Оливер накинул фрак на плечи и решительно встал:       — Боюсь, ничего не выйдет. Нам обоим это противопоказано.       Рыбак наконец понял, что сам был наживкой. Хотел уйти ущемленным и оскорбленным, но куда там! Теперь миссис Кроули вцепилась ему в рукав и тянула к себе.       — Простите. Не отделаюсь от вредной привычки говорить, что думаю. Прошу, останьтесь.       И она откинулась на подушки, потянув за собой. Он навис над ней, едва успев выставить руки:       — Подумайте, оно вам действительно надо?       Миссис Кроули провела тыльной стороной руки по его вспотевшему виску. Скрестила руки за его шеей, но так, что в любой момент можно высвободиться. Задумчиво протянула:       — Мне любопытно. Было бы обидно так и не узнать, каково это — быть с мужчиной. Вы не волнуйтесь, я не боюсь разочарований.       Оливер замер в вялых объятиях:       — Ты не тронута?!       — Чище Орлеанской девы, — уверенно заявила она, никак не наказав его за дерзкое «ты». Только нахмурилась, — Смутились? В моих краях мужчины радуются такой вести. Она их тешит.       Чем сильнее хмурилась миссис Кроули, тем лучше у Оливера просветлялось в голове. Ну конечно! Теперь понятно, зачем далась мистеру Фэллу эта интрижка. А в письме ни слова… Шельмец! Он их обоих водил за нос….       У Оливера будто гиря с души упала. Он выпутался из объятий, хотя она продолжала за него цепляться.       — Я страшна даже для вас?! Или вы все такие, как Энтони?!       — Даже для меня? Что за вздор. Вы красивая же… девушка. Просто появилась пара мыслей. И они получше жалкого адюльтера.       —  Почему все мужчины такие недотроги?! — возмутилась она, злобно сощурившись.       Не обращая внимания на ее глупый комментарий, Оливер продолжил:       — Вам повезло с мужем — редкостный пройдоха. Обычно женатые, падкие на мальчиков, худо-бедно исполняют супружеский долг. Для отвода глаз работает. Но ваш — полный уникум. Шесть лет воздержания!       — Спасибо, что посыпали солью на мою личную жизнь. Как мне это поможет?!       — Хотите порвать с ним, как будто его никогда и не было? Вернуть дорогое приданое, оставить прохвоста ни с чем? Выбросить его фамилию из своего имени? Есть верный способ. Не привлекая сюда бордель, чтобы о вас не ползли грязные слухи. Весь позор ляжет целиком на него.       — Вы говорите о разводе? Я проверяла: ни одно основание, кроме содомии, не подходит…       — Не развод. В Англии это почти нереально. Пойдем другим путем. Аннулируем брак по причине вашего целомудрия. Засудим его прямо здесь — в Великобритании. В нашей дрянной стране считанные единицы таких дел, но есть успешные прецеденты. Ваше дело так похоже на скандал Эффи Грей и мистера Рескина [5]… Доказывается легко: у меня есть проверенные доктор и барристер…       — Вам-то со мной возиться зачем?! — она поджала губы.       — О, — Оливер сложил ладони домиком. — Маленький бунт на корабле. Напомню, что за человеком-функцией остался еще кто-то. Заодно повидаюсь со старыми друзьями… И вы правы. Сегодня, именно сегодня меня подложили. Неприятное чувство.        Написать Адаму, написать Уильяму — Оливер уже составлял план в голове. Хорошо, когда друзья юности реализовались в жизни и в самых разных профессиях…       Испытывая небывалый подъем сил, Оливер вскочил с кровати. Рванул к выходу, но на миг замер в дверях, круто повернувшись на каблуках:       — Пробираясь до калитки       Полем вдоль межи,       Дженни вымокла до нитки       Вечером во ржи. Вы не правы. Там про девушку. И я подбирал специально для вас. Если бы я ловил на одну приманку — думаете, я бы поднялся так высоко?..       Он только ухмыльнулся на то, как она брезгливо потянула на себя покрывало.       — Загляните ко мне через пару дней. Я наверняка уже получу ответы от друзей, и мы обсудим детали. Угощу вас кофе. — Он хрустнул костяшками пальцем. — Соберем же нашу Викторию.