Эллин

      Табачного цвета листья опадали на гладь озера Серпентин. Вот дунул ветерок, увлекая эту импровизированную армаду дальше от родных берегов: один листочек причалил к поплавку. Потревоженный лениво качнулся — и тишина.       Азирафаэль давно не гнался за уловом. Достаточно он навытягивал многофунтовых сазанов, форелей, линей и судаков. То ли дело молодежь: клюющая рыба приводила её в восторг. Мальчики еще не утратили способности всему удивляться. И кто он такой, чтобы её отнимать?..       — Почему не спросишь, где я пропадал все это время? — Ветерок обрел дар речи, хотя его голос мог быть и помелодичней. Азирафаэль не испугался: он привык к беззвучной поступи Кроули.       — Я теряюсь в догадках! Где же ты был, пилигрим мой?       — Скажи сразу: у тебя какие планы на вечер пятницы?       — В пятницу я жду Ос…       — Значит, обождет. Идем на пьеску «Тетушка Чарли». Последние урвал, представляешь!       Азирафаэль без восторга взглянул на два желтых билета. Он-то думал, что Кроули гуляет по берегу: строит дьявольские козни несчастным прохожим. Расшнуровывает дамам корсеты, путает цепи у велосипедов, намертво приклеивает монетки к скамейкам и брусчатке…       — Да ладно, будто одолжение мне делаешь! Ни к чему не обязывающее веселье. Мужик рядится в платье — что-то новое.       — Мы же знаем, что хорошо забытое старое, — парировал Азирафаэль. — Лучше бы наведался в гости к жене, раз осмелел. Приличия ради. Тут идти пару минут.       — Приличия! — прогнусавил Кроули, корчась в шуточной судороге. — Чем не повинность перед обществом? Главное, зачем? Мы неплохо уживаемся порознь.       — Не поступай с женой, как Оскар, — вздохнул Азирафаэль. — Люди не тот материал, чтобы разбрасываться им без последствий. На себе проверено.       — Как заговорил. Я чего-то не знаю?       Кроули улыбнулся и сел рядом — в пожелтевшую жухлую траву. Близко, но лучше еще ближе, как они привыкли сидеть в их спальне. Бедром к бедру, щекой к плечу и со скорым переездом на колени, если у Кроули случалось игривое настроение. Но стоило ступить за порог, и Лондон с полчищами поборников нравственности накладывали запреты на любые проявления ласки.       — На днях я случайно повстречал в пассаже моего старого… ученика. — сказал Азирафаэль. — Целых пять лет ни слуху ни духу о нем. Через Оливера только слышал, что он стал импресарио, разъезжает по Европе, вскрывает таланты….       — Неплохо! И что он тебе сказал?       — В том то и дело. Ничего. Хоть и смотрел на меня в упор. Узнал меня. Не мог не узнать. Но он был не один: что-то бурно обсуждал с господами. Может, и свидимся еще… Он живет во Франции.       — Не все ли равно?       — Кроули, ты сколько обучал мальков? Те три дня не в счет. А я в этом всем больше двадцати лет. И знаешь, мне стало обидно!       — Обида — самый безобидный из твоих грехов, — Кроули наотрез отказывался быть серьезным!       — Это еще счастливый случай был. — Азирафаэль перешел на шепот. — Только смотри, мальчикам ни слова! Обычно все, кто уходят от меня, неплохо пристраиваются. Кого содержатель по старой памяти продвинет, кто своим умом ученую степень получит, кто в неустанном поиске себя. Некоторым повезло жениться на той, кого не волнует ветвистое генеалогическое дерево. Или его полное отсутствие. Но пятеро моих бывших так и не бросили своего, кхм, ремесла.       — Эм, им сколько лет-то уже?       — В этом все и дело. В борделях жизнь несправедливее к мужчинам, чем к женщинам. Если женщина может протянуть до сорока, то карьера мальчика кончается к двадцати пяти. А они…       — И что, вместо подарка на двадцать пятые именины выставляешь их за дверь? — перебил Кроули, нахмурившись.       — Всех бы так отпускали с капиталом в три тысячи фунтов! Который они потом тратят на свое усмотрение. Кто издательство открыл, кто интерьерную лавку, кто вот ателье. А кто спустил все накопления в казино и на бессмысленные наряды… Мы с Оливером периодически вызволяем некоторых то из притона, то из долговой ямы, но все возвращается на круги своя…       — Я не понимаю, ангел. Будь честен хоть сам с собой. Когда открывал бордель, ты вряд ли задумывался об ответственности. Не поздно ли спохватился?       — Что б ты знал, именно ответственность привела меня туда, где я сейчас! — Азирафаэль вскочил с травы. — Тебе язвить легко! Ты никогда не отвечал за чью-либо жизнь, кроме своей. Да и над той не шибко властен. Думаешь, играючи убежишь от всех проблем, подслащивая бегство газировкой и прочей дурью?! Не получится.       Кроули, задрав голову, подарил полный детского недоумения взгляд. Но затем глаза дерзко сузились. Тонкие ноздри вздулись, на лице расцвели уродливые красные пятна.       — Знаешь что, содержаночка моя. Я собой доволен. Ты часом не забыл, кто я? Демон по определению никому ничего не должен. А что до твоих сердечных обид, так не в тебе ли проблема? Возможно, подслащивать и глупо, но когда притупляется вкус, пора бить тревогу. Нашелся мне Исусик. Спаситель несчастных сироток.       Азирафаэль сжал кулаки. Уязвленный, он всмотрелся в застывшие на мостках фигуры мальчиков. Молодые, гибкие, из которых он, точно Прометей из глины, лепил что душе угодно. И впервые от этой мысли у него по коже пробежал холодок.       Всю обратную дорогу до книжного магазина Азирафаэль хранил молчание. Кроули его молчание в грош не ставил. Рассматривая болтающихся в садке карпов, он околдовывал мальчиков баснями то о рыбьих дождях, то о проклятии «Марии Селесты». Что самое ужасное: ведь слушали!       Они расстались у книжного магазина. Кроули не терпелось назад в клуб, Азирафаэль не мог отказаться (да и не хотел) от обеда с мальчиками.       Пусть обеды и потеряли былую прелесть. Раньше-то ему казалось, что он интересен молодежи, может ее увлечь. Но каких-то три дня с Кроули, и вот мальчики скучают, слушая его остроумные аллюзии за столом. Им бы что попроще, в духе «тети Чарли». Сальные шуточки, никчемное дурачество, напрасно упущенные минуты… Им бы Кроули. Шальное детство со сладкой липкой газировкой, выкуренными втайне сигаретами и вылазками на крыши в лунную ночь. Весело и бесполезно.       — Ты ведь не злишься на меня, ангел? — спросил Кроули на прощание, перетаптываясь на пороге.       Азирафаэль хотел ответить «нет», но ладони противно потели, а любимая улыбка сейчас раздражала. Азирафаэль закрыл перед Кроули дверь и ничего не сказал.       Вернувшись в клуб, Кроули первым делом направился в главный зал. Не оттого, что соскучился по кому-то из завсегдатаев: за три года он так ни с кем и не сблизился, а, скорее, из желания обозначить свое присутствие. Чтоб не забывали, что он здесь всерьез и надолго. Правда, завидя развалившегося античной руиной Уайльда, он чуть было не пожалел о своем решении.       — Мистер Кроули, куда же вы! Неужто я для вас пустое место? — отловил его Уайльд, жестом приглашая присесть рядом.       — Очень даже полное.       — По вашим саркастическим талантам Панч [1] плачет. Может, вам устроиться туда? Я вас порекомендую.       — Вы что-то хотели мне сказать, мистер Уайльд? — процедил Кроули, неохотно опускаясь на противоположный конец дивана.       — Мне скучно. — Уайльд всплеснул руками, блеснув золотыми перстнями. — Мой дорогой мальчик опаздывает, а он жутко ревнив, если я развлекаюсь один.       Дугласа — нового фаворита — нигде не было видно. Кроули неловко заерзал. Он не понимал, как можно развлекаться одному. Без Азирафаэля любое веселье падало в цене. Радость преснела, если он не мог разделить её со своим ангелом.       Кроули нахмурился. Ох, зря он набросился на него с этим дурацким борделем. Ангел и без него знал горькую правду, а он только гнусно ткнул в нее носом. Конечно же Азирафаэль влип в эту историю из благих побуждений. У него не могло быть иных.       — Смотрите, это может скрасить наше ожидание! — тем временем продолжил Уайльд. Он достал из кармана пухлый вскрытый конверт и протянул Кроули. Из него тут же посыпались черно-белые карточки.       Кроули собрал их в стопку и бегло просмотрел.       — У вас есть иные интересы? — не рассчитывая на «да», спросил Кроули.       — Вам кто-то приглянулся? — увильнул от ответа Уайльд.       Черно-белая эротика, втиснутая в бумажный квадратик. Длинные стройные ноги, как у лучших танцовщиков, томные взгляды, гладкая кожа, еще не сморщенная ни старостью, ни болезнью. Вечно прекрасные и заточенные в объективе фотоаппарата. Они умрут, но так и останутся в клетке. Снимки будут странствовать по миру, а люди продолжат лапать взглядом даже истлевших мертвецов. Человечество неприхотливо.       — Если тут был бы мистер Фэлл, я бы выкупил, — сказал Кроули, возвращая Уайльду фотокарточки.       — Энджел не эстетичен.       — Однако его я бы выкупил, отдав все до последнего фунта, а за это не выложу и пенни.       — Вы узколобый однолюб, мистер Кроули, — если Уайльд пытался его оскорбить, то у него ничего не вышло. — Сочетать в себе эти два качества — преступление. К тому же имея при этом капитал.       Кроули мазнул ленивым взглядом Уилла, сидящего за столиком неподалеку. Этот мальчишка давно вился вокруг него, предлагая себя с пылом заправского коммивояжера. Штамповка Гиацинта, но снабженная зачатком мозга. Взгляду приятен, как только что откупоренная винная бутылка, но не более.       Его не хотелось брать на колени, раздевать или, что гораздо интимнее, чем-то с ним делиться. Будь то хулиганской мыслью или распитым на двоих бокалом.       — Я слишком стар, чтобы распыляться на людей, мистер Уайльд. В мистере Фэлле я уверен. Он сделает ради меня все и еще немного. А что сделают ради меня они? — Кроули кивнул подбородком в зал. — Сиюминутное удовольствие? Я не пленник плоти. Душевная близость для меня важнее.       — Вы говорите как христианин. А они такие лицемеры, мистер Кроули.       — В чем же?       — Душевная близость может кончиться, как и что угодно другое. Только когда закончится она, вы никогда точно не узнаете. А с деньгами все выходит предельно честно. Вы платите — они делают.       — Он меня любит, — отмахнулся Кроули. — Это другое.       — Любит, пока ему удобно вас любить. Пока вы смешной, богатый, эксцентричный. Вы его забавляете. Будоражите, так сказать, его заросший склеп. А как только любовь будет обременительна, ваши дорожки разойдутся. И он найдет другого: легкого, смешного, эксцентричного, благо, Лондон полон чудаков. А, может быть, так поступите вы. В наше время любовь обыкновенный товар, как вино или эта ваша Кока-Кола. Задумайтесь.       Оскар закурил. Толстые губы мяли сигарету, а затем выпускали горький удушливый дым. Болотные глаза блестели насмешливо, и Кроули чувствовал, что вязнет в трясине. Беспомощно бултыхается, но проваливается глубже в темную чавкающую жижу, пока плотная ряска не сомкнулась над головой.       — Как вы еще не разбили свое сердце романтика? Вам ли не знать, что любовь отупляет, губит и обременяет, — густым голосом продолжил Оскар. — Она не окрыляет, как пишут глупцы. Она только толкает на глупости. Любящий человек — посмешище. Мой мальчик со мной, пока я плачу и терплю его очаровательные капризы. А как только мое терпение лопнет, деньги кончатся — моя золотая птичка упорхнет. Я отпущу ее без сожаления: я же не Бэзил [2], чтобы дать своей музе прикончить себя.       Кроули медленно поднялся. Не слушая едкого фырканья «только не говорите, что я вас задел», скрылся за дверью их с Азирафаэлем комнаты.       Наволочка хранила запах Азирафаэля. На столике лежала книга с подаренной американской открыткой, которую ангел использовал как закладку. Рядом пылились пустая чашка и тарелка с крошками торта.       В комнате было тепло, как в оранжерее. Стены тихонько гудели, точно пчелиный улей. Кроули лежал на кровати — в самой его сердцевине.       Азирафаэль защитил, как и обещал. Ангельские силы струились по стенам, как кровь по сосудам, готовые при малейшем уколе обрушить на врага всю свою мощь.       Столько мороки, терпения и усилий ради него одного.       Кроули обнял подушку. Даже Киса свыклась с его присутствием и отсиживалась на прикроватной тумбочке в ожидании вероятной кормежки. Жди-жди, бока втяни. Не получишь ничего! Но он не удержался от почесывания за ухом, чтобы запустить урчащую мелодию, точно музыку на пластинке. Киса тут же спрыгнула с тумбочки, устроилась на его груди живой муфтой. Пока ангел не видит, можно и погладить соперницу.       Идиллия длилась недолго, ее спугнул первый же стук в дверь.       — Никого нет! — гаркнул Кроули.       — Мистер Кроули, вам письмо.       Кроули со стоном поднялся и забрал у ухмыляющегося Джона маленький белый конверт.       — Вам следовало молчать, мистер Кроули.       — Чеши отсюда, умник.       Кроули покрутил конверт. Странно. Без марок и адресата. Ангел в обиде решил черкнуть пару строк?       «Только не пиши, что останешься ночевать с мальками. Ты же знаешь, приползать на коленях и извиняться не в моем стиле», — подумал Кроули, вскрывая ножом письмо.       Лучше бы ангел остался с мальками…       «Поторопись домой к дорогим гостям. Твой ангелочек у нас. Уговор простой. Отдаешь нам свою шкуру, тогда получишь в целости. Не опаздывай, нам скучно. От скуки можем чуть-чуть и покромсать».       Будь Кроули в здравом уме, он имел бы наготове хоть какой-нибудь план. Но какой?! Как найти управу на двух демонов, которые могущественнее, сильнее, а один из них и вовсе шире тебя в плечах раза в два?! Был освященный пузырек, и тот, считай, у них в лапах. Как и ангел. Укрывший его — бесполезного и трусливого. Ох, Азирафаэль, сейчас ты можешь костерить своего горе-любовника сколько душе угодно! Болван! Только болван побежит на авось в расставленную ловушку.       Но он бежал, расталкивая дам в пышных юбках и неповоротливых джентльменов. Бежал вверх по лестнице, не дожидаясь копушу-лифта. И только у своей квартиры его сковал леденящий страх. За дверью — ни звука.       «Может, все это — глупая шутка?..» — с надеждой подумал Кроули.       Он слишком расслабился. Азирафаэль окружил его лаской и заботой, как чахлый росток, а он был только рад нежиться в крепких объятиях и слушать уверения, что не стоит волноваться. Азирафаэль был так убедителен в роли каменной стены…       Как, как ты им попался?! Ты, который умеет зажигать карающее пламя. Ты, который обещал это пламя обрушить и без всякого меча, если понадобится!..       Кроули бесшумно открыл дверь и шагнул в полумрак коридора. Щелкнув пальцами, призвал пузырек со святой водой, который должен был лежать в тумбочке его спальни. Да. Это привлечет внимание, но хоть что-то. Прошла секунда. Две. Три. А спасительного пузырька нет и нет. Одна пустота.       «То есть?! Как не существует?! Не мог же он испариться!»       Он попробовал еще раз — без толку. Но хоть кольт отозвался и приятной тяжестью лег в ладонь. Пусть для демонов это и не более, чем детский пугач. Их не устрашишь пулями.        С опаской Кроули заглянул в гостиную. Но вместо связанного по рукам и ногам Азирафаэля он увидел только Джейн в желтом чайном платье, преспокойно отхлебывающую из чашки.       — Сегодня ты так рано, Энтони, — сказала она ледяным голосом.       — Где он?!       — Кто «он»?        — Ангел!       — Перед тобой сидит же, мудила слепая! — Гулкий хохот донесся сзади, будто из глубокого колодца. — Тебе уже не помогают очки, Кроули?       Кроули подскочил на месте, выронив от неожиданности кольт, и крутанулся на каблуках. Давние знакомые сидели на его чудесных венских стульях и покуривали его кубинские сигары!       Нибрас — лысый широкоплечий чурбан с бисерными черными глазками и гладковыбритым подбородком, похожим на пятку — стряхивал пепел прямо на ковер. Измир скрывал тощее лицо бакенбардами, а бельмо в глазу — золотым пенсне. В отличие от Нибраса, был одет с иголочки, словно только что вышел из бутика. Сразу видно, кто будет пачкать руки.       — Тебя было непросто найти, Кроули! — сказал Измир.       — А не побаловать ли вас джином?.. Такого джина вы во всей Америке не сыщете! — Кроули обратился к Джейн. — Милая, прекращай прятать от гостей выпивку!       Нибрас с недоумением посмотрел на Измира:       — Это что, шутка у него такая?       Измир кивнул подельнику и тут же сказал:       — У меня сегодня тоже шутливое настроение. Вот, держи мою: салага-демон возомнил себя великаном и решил, что обыграет нас в прятки. Раз-два, раз-два, наискались мы сполна. Три-четыре, три-четыре, мы нашли тебя в квартире. Пять-шесть, пять-шесть, да свершится наша месть. Семь-восемь, семь-восемь, рыба в Темзе кушать просит. Девять-десять, девять-десять…       Считалочка-угроза доносилась словно отраженным эхом. Кроули думал об одном: Азирафаэля тут нет. Ангелу ничего не грозит. Его никто не хватал и не пытал. Наверняка сидит у камина и усыпляет мальков старокнижной мудростью. С ним все в порядке. Груза вины не будет.       — Считалочка затянулась, — сказал Кроули. — Что вам от меня надо?       И пускай он оказался всего лишь тупицей, который попался в небрежно расставленные силки, но он, не задумываясь, угодил в них ради Азирафаэля. Уайльд, будь он неладен, в чем-то оказался прав: любовь отупляет и превращает разумного в круглого дурака…       «Не важно».       Азирафаэль не простит, если он бросит смертную и, как трус, сбежит с поля боя. Не простит же?       Кроули с тоской посмотрел в окно. Разбить бы стекло и стремительным броском смыться из этой квартиры. Превратиться в змея, заползти в водосток, переждать…       — Нам? Ничего, Кроули. Мы просто из принципа свернем твою тощую шею и поспешим на поезд. Он, знаешь ли, через пару часов отходит.       — Вот как? Даже не посмотрите Лондон? — Кроули медленно подошел к Джейн. Та сидела с идеально прямой спиной. Несчастная женушка, которой всего лишь не посчастливилось быть наследницей зеленых полей. Он ожидал, что она будет дрожать, хныкать и украдкой стирать слезы с щек, но она лишь с завидной холодностью смотрела на незваных гостей. Прятала страх? Отвращение? Гнев?       — Отпустите её, — сказал Кроули, положив руки ей плечи. — Уж она-то точно ни при чем. Просто человек.       — Иди, девочка. И больше не связывайся с дураками, — легко согласился Измир.        — Беги, — шикнул Кроули.       Джейн нахмурила круглый белый лоб. Поднялась. Подобрав подол платья, чинно зашагала к выходу из гостиной. Умница. Главное, чтоб без истерик.       — Ну так что, Кроули? — сосредоточив все внимание на нем, Измир мечтательно улыбнулся. — Раз ты ведешь себя паинькой, пришел быстро — можешь выбрать себе смерть сам. Едва ли ты встанешь в очередь на новое тело, но…       Кроули закусил губу, пытаясь что-то придумать. Взгляд беспорядочно блуждал по комнате, но голова оставалась пуста. Хваленое воображение, которое его не раз выручало, сдалось и дезертировало с поля боя.       Он был всего лишь сошкой. Без особых сил, талантов и достижений. Даже в его коронном трюке — остановке времени — не было особого смысла. Увы, работало только для смертных.       — Без боли, — сказал Кроули.       — Без боли, так без боли, — поддакнул Нибрас, поднимаясь со стула.       Кроули снял очки и закрыл глаза. Он думал об Азирафаэле. Сожалел, что из всех возможных открыток привез ему одну с каким-то нелепым ослом. Вечно он тащил к нему чепуху, захламляя его жилище лишними напоминаниями о себе. Нет. Открытка — это провал. Как и Кола. Лучше бы он сделал фотопортрет. На фоне собственного особняка или знаменитого каньона, так привлекающего туристов. Да. Пожалуй, стоило сфотографироваться, чтобы похоронить себя в черно-белом квадратике. Возможно, Азирафаэль поставил бы подаренную фотокарточку в рамку? Повесил бы на стену… Ох, у него как раз было свободное местечко над столом!       Или стоило сфотографироваться с ангелом вместе? Комично, официально — без разницы…       Канувший образ. Азирафаэль на Эдемской стене. То еще было бы фото. Небесная синь сливается на горизонте с раскалённым желтым песком. У ангела белая тога, белые крылья и белая улыбка. И себе Кроули хочет белую тогу, белые крылья и белую улыбку (пожалуйста, хотя бы напрокат). Но у него только подпаленный, пахнущий серой хитон и черное клеймо на виске.       «Ты хорош любым, мой дорогой», — мысленно возразил Азирафаэль. Кроули мысленно не согласился, но не стал спорить.       Щелкнул спусковой крючок. От грохота заложило уши.       Нибрас взвизгнул, как свинья, которой пустили кровь.       — Ах ты ж мерзкая сука!       Кроули открыл глаза. Джейн растерянно моргала, сжимая рукоятку кольта подрагивающими пальцами. Нибрас вцепился в бедро и зарычал, точно рассвирепевший бизон. Джейн снова нажала на спуск. Третий раз она нажать не успела: кольт растаял без следа. Словно не замечая волшебной пропажи, она пискнула придавленной мышью и кинулась прочь из гостиной. Нибрас, капая кровью, бросился вслед. Ох, ее смерть будет мучительной…       Хлопнула дверь ее спальни и тут же снова распахнулась, ударившись о стену. Кроули слышал, как Джейн лепечет «не подходите ко мне, не смейте, вон!», а потом кричит. Высоко и беспомощно, как кричат все женщины.       Измир стучал идеально подпиленным ногтем по спинке освободившегося стула. Запрокинул голову, будто слушал не предсмертные крики, а вокализ какой-нибудь оперной дивы. Но ноготь прекратил выстукивать мелодию. К женскому крику на миг прибавился другой (не менее испуганный) и тут же стих.       — Нибрас? — с тревогой позвал Измир.        Вдалеке что-то булькнуло, словно лопнул грязевой пузырь — и тишина.       Не дождавшись ответа, Измир растерял царское спокойствие. Позабыв о сигаре, вскочил с места, чтобы проверить подельника.       Это был шанс. Крохотный, но шанс. Он был не на мушке, за ним перестали следить, и он мог ускользнуть, но… чертово любопытство! Кроули выглянул в коридор. Измир стоял перед спальней Джейн, вжимаясь в стену. Могущественный демон обхватил голову руками и с ужасом таращился на что-то — такое не каждый день увидишь.       — Что ты с ним сделала?.. — спросил Измир.       — Где мой муж?! — послышалось в ответ.       «Мой муж». Ох, идиотка. Просидела недели — нет, года! — в одиночестве, так и не пробив стену его отчуждения, и он ее до сих пор волнует?! Давно было пора завести любовника да ускакать кувыркаться на случайно снятые квартиры. Баловала бы себя туалетами и драгоценностями. Сверкала бы в салонах яркой звездой, заманивая дурачков ореолом загадочного замужества. Могла позволить себя и обрюхатить. Он бы сделал вид, что так и надо, а слюнявый карапуз стал бы ей развлечением…       Измир вышел из оцепенения. Медленно двинулся в сторону Джейн.       С чего начнет? Перекрутит сухожилия или заставит давиться собственными легкими? Да пропади все пропадом!       Да, набрасываться сзади — не по-джентельменски. Да, душить за деревенеющую шею — дурацкий ход. Но Кроули уже висел на Измире, когда подумал об этом. А тот не дремал — подогнул ноги и упал, увлекая за собой горе-душителя. Косой удар — и вот уже они поменялись местами. Оглушенный, Кроули попробовал встать, но куда там. Его с бешеной силой поволокли по ковру. Ворот рубашки не давал вдохнуть, и он бессознательно цеплялся за него.       — Ты все равно подохнешь, Кроули. Ты же готовился к приезду гостей, радушный хозяин. Думаешь, мы не проверили? — и Измир повернул на кухню.       Ох, напрасно Кроули не доверял церковной воде. Пусть не убивала сразу, но жглась. Чертовски жглась, будто его окунули в кипящий фритюр. Никакая одежда не спасет: продирает всюду, из кожи выпрыгнуть хочется.       Невидимые глазу силы Измира не давали шанса выскочить из водяной могилы. И таков его конец? Жалкий. Азирафаэль, ты бы освистал такую концовку. Нам даже не дали довести до кульминации!.. Накрапал бы гневную рецензию на тот свет…       Вдруг, там, на поверхности, что-то разбилось.       Ангел, это ты?       Хватка ослабла, и Кроули всплеснул руками. Послышался оглушительный вопль — ха, он обрызгал Измиру лицо! Маленькое демоническое вмешательство, и уже Измир бултыхался в баке, пытаясь выбраться.       Джейн что-то лепетала, оттаскивала его подальше от побоища, как тюфяк с водорослями. Ковер больно колол пошедшую лоскутами кожу. Кроули из последних сил удерживал Измира в бочке. Но силы таяли. Он таял. Как дурацкий снеговик при встрече с теплом. Скоро от него останется лишь кровавая лужа.       — Валим! ВАЛИМ! Помоги мне!       Когда они выбежали на улицу, Кроули старался не смотреть, как медленно пузырится, краснеет и пластом слезает кожа. Линька для змей — плевое дело, для человека — скверный знак.       — Кэб. Лови кэб!       В кэбе он измарал обивку сидений кровью, словно нечаянно разлитыми чернилами. Он чувствовал, как она бежит по ногам и впитывается в холодные мокрые брючины. В туфлях противно захлюпало, будто он попал под дождь и промочил их насквозь.        Сердце ленилось, засыпало. Джейн без остановки бормотала, тормошила и стирала ему кровавые юшки под носом рукавом желтого платья. Но он не отшатывался. Она везла его домой.       Кроули думал, что хочет эгоистично умереть в постели, которую считал своей. Под тихое гудение стен, мурлыканье Кисы и умиротворяющее дыхание Азирафаэля.        Он не помнил, назвал ли нужный адрес. Не помнил, сказал ли Джейн пароль, который следовало выстукивать Джону. Но он помнил, как в нос ударил запах мяты, и его подхватили и уложили в мягкое облако. Облако поплыло, зашелестело.       В ушах больше не дробился стук копыт. Зато вокруг охали и кричали. Кроули слепо зарывался в облако: прочь от этого гадкого шума, — и оно качало его, как младенца в колыбели.       Облако отчаянно звало его по имени. Но с каждым разом он слышал его все слабее и слабее. Вскоре облако растаяло. Как и все облака.