Эллин

Лондон, 1891 год.

      — Энтони, что скажешь, эта шляпка мне идет?       — Да-да, несомненно, — Кроули был слишком занят чтением о собственных ночных похождениях на страницах утренней газеты.       Вот-вот часы наконец отобьют шестнадцать раз, и он выпрыгнет из курительной курточки прямиком в объятия Азирафаэля.       — Позволь заметить, ты женат не на моем голосе. Я ему завидую. Ему не надо одеваться на выход каждый раз, как на парад.       Кроули отложил газету, смахнул горсть пепла с сигары и уставился на подобие шляпы, придававшее Джейн сходство с шампиньоном.       — Хочешь знать мое мнение? По мне все эти дамские шляпки — вздор и чепуха. Если для чего и годятся, то как средство прикрыть скверные волосы. А у тебя с волосами все в порядке.       — Я бы не спрашивала ТЕБЯ, — вздохнула Джейн, — не иди я на Тайт-стрит. Появиться в доме Уайльдов в безвкусном наряде я не могу.       — Что? — скуксился Кроули, — Нашла, кого тешить своими визитами. Да этого надутого увальня днями не бывает дома. Зачем ты вообще туда ходишь?       — Я же рассказывала, не помнишь? Каждую пятницу у нас с Констанс вечерние чтения. Сегодня читаем «Терезу Ракен».       — Какая гадость! — Кроули и не думал скрывать сморщенной гримасы. — Ты все равно меня не утопишь! [1] Неужели не могла найти занятия получше? Хоть бы в суфражистки подалась. К решетке там приковалась. А если в участок поволокут, я с удовольствием внесу за тебя залог. Прибавим графу к будничным расходам.       В их медовый месяц (казавшийся теперь обрывком забытого эпоса) Джейн встретила бы остроту стеснительным смешком, задушенным в запястье. Теперь — могильная тишина.       — Констанс нуждается в поддержке, — не своим голосом ответила Джейн. — Ее недуг отнимает много сил, а молодые джентльмены заходят в гости вовсе не к ней. Передай это мистеру Уайльду, если пересечетесь в клубе.       — Ты же знаешь, я его на дух не переношу.       — И все же вам повезло разделить общее увлечение.       «Она имеет в виду рыбалку или… или…»       Джейн оставила подозрения неразвеянными. Спешно собрав ридикюль, она направилась к выходу:       — Кстати, я взяла на себя смелость просмотреть твою почту. Неделями пылится на журнальном столике. Там и от твоего управляющего есть. Я бы на твоем месте прочла сейчас же.       — Не горит, — отмахнулся Кроули, не сводя глаз с часов.       — Куда там. Скорее тлеет. — И без лишних прощаний Джейн удалилась, чисто по-английски. Здешние манеры до отвратительного заразны.       С великой неохотой Кроули взялся за вскрытое письмо своего управляющего. Уже почтовые марки на конверте кричали «Срочно!», «Срочно!»       Как хорошо, что Джейн ушла. Пробежавшись глазами по письму, Кроули чуть с проклятиями не швырнул его в огонь камина.       После сухого отчета о полученной прибыли и текущих расходах, его управляющий Билл валил наповал одной новостью: «аптеки горят». И не в одном штате, даже не в двух. Вот уже пять аптек обратились в пепел. Учитывая, что при соединении городов, где произошли возгорания, получалась пентаграмма, вывод о демонических происках напросился сам собой.       «Пошли ва-банк, сволочи! Хотят войны? Будет им война!» — подумал Кроули, и пошел… нет, скорее, дезертировал на Портленд-Плейс.       Уже на пороге клуба его встретил приятный слуху музыкальный мотив. Граммофон не халтурил, отобрав хлеб у трех-четырех музыкантов. Точно, сегодня пятница, танцы. Если ему и объявлять себя на осадном положении, то здесь, а не «дома». В отличие от угрюмых арендованных апартаментов, тут он считал все своим: от благочинной рыбины на вывеске до бронзового тинтиннабулума, чей звон первым встречал его в комнате Азирафаэля. Кроули устремился вверх по лестнице, чтобы насладиться его звучанием, но его задержал Уилл — во всем блеске бриолина и разодетый в вельвет.       — Мистер Кроули, не присоединитесь к нам? — пропел он, огибая его чуть не вплотную, хотя ширина лестницы позволяла легко разойтись четверым.       — Оргии в мое меню пока не входили.       — Как вы могли такое подумать? Мы танцуем экосез.       — Как-нибудь в другой раз, — обронил Кроули, сбегая от надоедливого живчика верх по лестнице.       — Вы можете запереться сегодня, но придет день — и мы заполучим вас! — крикнули ему вдогонку.       Кроули поежился. Продавать смертным всякую всячину уже вошло в привычку, но быть нарасхват самому — нет, увольте. Он надежно ангажирован, и это не обсуждается.       Тинтиннабулум не подвел. Весело покачался, едва он отпер дверь.       Азирафаэль никогда не запирался, даже если стоило. Он не стеснялся их занятий, что с некоторым успехом привил и ему.       Сняв запыленные туфли, чтобы не наследить, Кроули нырнул в мягкие бабуши — и этому его выдрессировали. Сам дрессировщик куда-то запропал.       «Уж не танцует ли? При живом-то мне?!» — заклокотало внутри самолюбие, но тут же улеглось. Еда, книги, даже чертов Уайльд — со всеми этими слабостями Кроули давно свыкся. Хочет разогнать кровь напоследок — пускай. Все равно не получит поблажек, как бы там ни устал.       Раскорячившись на диване и любуясь сеточкой пыли на абажуре, Кроули поискал на кофейном столике легковесное чтиво. Как назло — все мудреные сочинения Плутарха, Лукреция и Спинозы. Ясно, чем ангел дрючит своих воспитанников.       После, казалось бы, бесплодных поисков рука нащупала таинственный (потому как неподписанный), перевязанный шпагатом сверток. Судя по всему внутри была книга или что-то вроде этого. Кроули не выносил ничего «непостижимого». Потому…       «Я только гляну краем глаза, он и не заметит».       Узел шпагата распустился, крафтовая бумага сочно захрустела, расправляясь и обнажая сшитые листы какой-то рукописи. Никакого названия. Только скромная надпись вместо эпиграфа: «Мои поздравления! Ты не устоял перед искушением и открыл ее! Теперь слишком поздно, ты обречен прочесть до конца. Я оставил для тебя пустые страницы. Твой Оскар».       «Повезло так повезло. И как он смеет? Место искусителя занято и не продается!»       Пусть и нехотя, но Кроули перевернул страницу. Рукопись не пугала объемом, а в моменты скуки он на удивление быстро читал. Пусть и по диагонали. Как раз убьет время до прихода Азирафаэля.       Уайльд не соврал. Это было настолько безобразно, пошло и бесцеремонно, что хотелось еще и еще. Кто-то же любит есть перебродившее? А он наткнулся на самый настоящий эротический роман с мужчинами в главной роли! Да, это было во много раз занятнее «Портрета Дориана Грея». Последний Кроули не осилил: бросил на третьей главе. Жалкий заскок на тему богочеловека, которому все дозволено, приправленный туманными намеками на уранические похождения главного героя. А разговоров-то было! То ли дело эта вещь: никакой фальши, одни фаллосы. Да, фаллосы встревали в половину сцен и подпитывали гаснущий интерес.       Одно было точно, к этому приложил руку не один только Уайльд. Почерк то и дело менялся, извиваясь на бумаге во все новые и новые непотребства. По окончании чтения рукопись хотелось сжечь, воскресить, перечитать и снова сжечь. [2]       За дверью послышались шаги. Тинтиннабулум вовремя забил тревогу. Щелчок пальцев — и рукопись стыдливо оделась в крафт и подвязалась шпагатом. Смирно устроившись на старом месте, она с искусством шлюхи притворялась девственницей.       Азирафаэль не удивился гостю. Только устало выдохнул, вытряхиваясь из пиджака, пока вмиг воспрявшая ото сна Киса обваливала его брюки шерстью, точно войлоком.       — Даже не думай садиться, — предостерег его Кроули, — Думаешь, натанцевался, и я оставлю тебя в покое? Готовься, сейчас мне оттанцовывать будешь.       — Вообще-то я только что из Альберт-холла. В последнюю пятницу месяца я вожу мальчиков в театр. Пора бы запомнить.       — Pardon moi! — Желание уползти под диван было непреодолимым. — Рядом с тобой все дни сливаются в один. Блаженный!       — Поздно подлизываться! — Азирафаэль уже занял «позу превосходства»: упер руки в бока и слегка склонил голову на бок, будто разглядывал непонятную мазню импрессионистов. — И, знаешь, трогать чужие запечатанные вещи, как минимум, неучтиво. Мог бы и Спинозу почитать, не умер бы.       — Как?! — Все, что только и вырвалось у Кроули.       — Ангелам под силу разглядеть, что материальная вещь была посрамлена нечестивой силой. А еще ты разбросал все мои книги, и только сверток лежит аккуратно на прежнем месте.       — Pris en flagrant délit! Зачем Уайльд вообще припер ее сюда?!       — Я должен ее прочитать? Оскар приходит ко мне с этим свертком, как бы невзначай забывает его на столике. В ответ я молчу, он тихо забирает сверток с собой. А потом все по новой.       — И зачем?       — Ты мне скажи, раз читал.       Кроули озадаченно посмотрел на сверток.       — Рукопись написана разными почерками. И она обрывается. Возможно, Уайльд хочет, чтобы ты тоже что-нибудь… написал? Извинение за Дориана?       — Да? — отсутствующим голосом спросил Азирафаэль. — И что же там?       — Ничего примечательного. Онанизм в партере посреди концерта, любовные утехи малолеток и гибнущие в припадке страсти и чахотки проститутки. Скукотища.       — Серьезно?       Кроули кивнул.       — Оскар сдает, — фыркнул Азирафаэль, — Низкопробные эротические романы ныне и без того в изобилии.       — А ты подредактируй, отшлифуй текст.       — Я в жизни не писал пошлостей и не собираюсь.       — Если хочешь, я помогу тебе найти вдохновение.       Кроули встал и обнял Азирафаэля со спины: удобная позиция, чтобы руки гуляли на приволье, забираясь под жилет и сорочку.       — Что-то мне подсказывает, что мое вдохновение мы будем искать на простынях. Снова.       — Можем не на простынях. Прямо тут, на диване, — в следующий миг язык уже облизывал мочку уха, задевая тонкую серебрёную сережку.       — Ай! — Азирафаэль дернулся, когда Кроули игриво потянул её зубами.       — Нашпиговал оболочку металлом — терпи.       — Ошибаешься, терпеть сегодня будешь ты, — промурлыкал под нос Азирафаэль. Прежде чем Кроули успел опомниться, его легонько толкнули, и он упал на укрытый пледом диван.       Кроули любил это: мягкость и одновременно властность, с которой Азирафаэль направлял его. И хотя неделя была его, он и не думал возмущаться. Пускай ангел ведет, раз ему хочется. Главное, что хочется.       — Разденься. Медленно. Чтобы мне понравилось. — сказал Кроули.       Азирафаэль с улыбкой покачал головой и расстегнул жилет. Затем пальцы взялись за пуговицы белой батистовой сорочки, вынимая их из петель, и он легко выскользнул из нее. Одежда аккуратной стопкой легла на стул.       Азирафаэль погладил свои плечи. Ущипнул соски с серебряными колечками, по которым Кроули так любил кружить языком. Голубые глаза лучились весельем.       Сердцеед бессовестный.       Бесшумно, с грацией, которой позавидовала бы любая кошка, Азирафаэль приблизился. Не было в его походке расхлябанной пошлости и вульгарного покачивания бедрами. Однако Кроули не мог оторвать глаз от плавных, точно в полонезе, движений.       Азирафаэль не подводил глаза. Не румянил щеки, как его размалеванные Иезавели [3], и уж точно не орудовал бритвой каждый день, следуя моде Македонского [4]. Но он выглядел так, будто мог соблазнить всех и каждого. Что уж говорить о каком-то жалком демоне, чей потолок скормить яблоко любопытной девчонке.       Не прилагая никаких усилий, Азирафаэль волновал и подгонял его сердце. И то билось, стучало, кидалось на ребра, словно Азирафаэль стегал его плетью «быстрее».       — Поможешь мне? — Азирафаэль знал ответ на этот вопрос.       Кроули стиснул зубы и потянулся к брюкам, оказывая «помощь». Пальцы потели, подрагивали и словно не гнулись в суставах, когда он вызволял Азирафаэля из плена шерсти и хлопка. Они не слушались, когда он возился с поясом, сужающим талию, и ремешками на икрах, борясь с коварной застежкой.       — Все хорошо. Не суетись. Мы никуда не торопимся, — сказал Азирафаэль.       Кроули всегда казалось, что он заскакивает в последний вагон.       Когда застежка наконец поддалась, Кроули не скрывал облегченного вздоха. Азирафаэль мимолетно погладил по щеке — «умница» — и опустился рядом на диван, утянув в поцелуй.       Ангел всегда хвалил, даже за дурацкие мелочи. Поощрял. Говорил доброе слово. Он ни разу не подгонял и не унижал, проявляя чудеса терпения даже в самых нелепых ситуациях. От убожества первого проникновения «а он точно влезет?» до будничных поползновений, от которых Кроули больше не хотел отказываться.       Ангелу бы шарахнуться, отлепить от себя назойливого демона, как мерзкий полип, но нет. Отвечает, льнет навстречу, приглашает на колени. Кроули ничего не оставалось, кроме как сказать «да» своему вожделению. И пускай тихо презирает жена, пускай горят аптеки, да что там, пусть весь мир летит в объятия грядущему Армагеддону — он не хотел сдерживать глупое человеческое тело. А оно жаждало Азирафаэля. Сейчас же.       Кроули вызывающе заерзал задницей, раз Азирафаэль раскрыл-таки свое желание. Не разрывая поцелуя, Азирафаэль сжал ягодицу сквозь ткань брюк.       Раз соблазнившая Ликенион снова возьмется за своего Дафниса [5]. И пусть Кроули с последним не имел ни малейшего портретного сходства, но какое ему до этого дело, когда его костлявое лицо целуют с рвением паломника?       — Долго будешь припадать к мощам? — спросил он, едва ему позволили.       Азирафаэль отстранился, даже хватку ослабил:       — Перестань. Будешь и дальше лелеять жалость к себе — дверь там. Моя комната не место для насмешек.       Кроули фыркнул. А раньше Азирафаэлю нравилась его самоирония! Но, если тому так угодно, он представит себя хоть Аполлоном. Богиня одарила его богатым воображением: будет не мощами, а Божеством. Вечно молодым и красивым. Требующим даров, как обласканный ребенок. Осыпьте Божество дарами!       Азирафаэль осыпал, и тело благодарно выгибалось и трепетало. И даже когда любой Бог уже постыдился бы принимать дары — это слишком, ангел! — Кроули все равно жадно притягивал Азирафаэля к себе.       Ему бы предложить взамен дождь, солнце, ясное небо, вечное изобилие — все, что просят взамен глупые люди, неся подношения. Но Азирафаэль ничего не просил. Только целовал и поклонялся, раз за разом добровольно вставая на колени.       Стянув мешавшуюся одежду, Азирафаэль, не дожидаясь позволения, обхватил губами член. Нескольких движений хватило, чтобы Божество испытало знакомые любому смертному муки возбуждения. А почему бы богам не брать у смертных все лучшее?       Кроули отдавливал затылком неудобный подлокотник, но стоически молчал — еще спугнет проснувшееся в Азирафаэле желание (да и усмешки членов клуба уже порядком надоели. А лишь раз забыли о чуде!) Кроули хотел восхищать своего любовника, а не вынуждать слушать остроты о вопящем баклане каждый раз, когда они спускались в холл. Но, по крайней мере, теперь он знал, на что похожи его стоны.       Азирафаэль вбирал член все глубже в рот, слизывая выступающие на головке крупные капли. Скользил губами по выступающим сизым венкам, щекотал языком нежную уздечку, так и подначивая застонать наперекор злословящим аристократам.       — Сейчас кончу, — прокряхтел Кроули, с тревогой ощущая знакомое томление, готовое выплеснуться на дразнящий язык.       — Не надейся, — Азирафаэль обыденным движением оттянул его яйца, как и близившийся конфуз. Член перестал подрагивать и спокойно замер. — Чуть не оставил меня ни с чем. Расточитель! Во всем тебя приходится ограничивать!       — Из тебя вышла бы неплохая экономка, — перевел дух Кроули. — Для чего меня приберег?       — Запасись терпением, скоро узнаешь. Не рассчитывай на быстрый конец.       И Азирафаэль неспешно отошел к каминной полке, где стал рыться в поисках чего-то. Кроули привстал на локтях и вытянул шею. Вернулся Азирафаэль уже с подушкой, которую тут же кинул на жесткий подлокотник, маслом и маленькой каменной шкатулкой. Извлек оттуда два кольца, слишком широких для пальцев.       — Что это? — с опаской спросил Кроули.       — Да вспомнил наконец. Подарок от одного из клиентов. Он, как и ты, бывал в Китае. Пылилось много лет, а теперь появился такой повод опробовать.       — Куда ты их хочешь «опробовать»?       Азирафаэль молча надел кольцо на свой полувставший член, опустив до самого основания, второе вручил с присказкой:       — Конец твоим страданиям и разочарованиям! Отныне время больше не бремя! Надевай кольцо, будь молодцом!       — Переборщил со слоганами. Больше двух сразу — внимание распыляется! — Кроули послушался. Мутно-зеленое, словно из нефрита, кольцо плотно обхватило член. Кроули с любопытством разглядывал новинку, пока Азирафаэль возился с маслом, подогревая его в ладонях.       — Пожалуй, это самое необычное обручение в моей жизни, — хмыкнул Кроули.       — И самое выгодное! — подхватил Азирафаэль, накрывая теплом своего тела.       Кроули шумно выдохнул, когда Азирафаэль снова поцеловал и потянул за бедра. Кроули легко приподнял ноги, скрещивая их на пояснице Азирафаэля. Хоть где-то пригодилась природная гибкость — ему это не стоило никаких усилий.       Хотя он терпеть не мог оказываться с ангелом лицом к лицу — тут не уткнешься лбом в подушку, чтобы скрыть пылающее лицо — Азирафаэль смотрел так восторженно, что он не смел препираться. Кроули был готов закидывать ноги на плечи, беспомощно елозить по стене на весу и корячиться до ломоты в костях ради этого взгляда.       Член уперся в зад, и Кроули знал, что делать. Плавно качаясь, слегка поднимая бедра, он толкался навстречу, пока не ощутил холод от нефритового кольца. По старой привычке хотелось замереть, обхватив широкую спину Азирафаэля руками и ногами, и баюкать свое перевозбуждение, пока не уляжется. Но толчки продолжились, сотрясая тело мелкой дрожью. Силясь сохранить остатки хладнокровия, Кроули было стиснул зубы, но быстро сдался — раскрыл рот и больше не закрывал.       Взмокший, пышущий жаром, сжавшийся от внутреннего напряжения он напоминал себе переспелый плод. Стукни палкой — упадет. Но дьявольские (точнее ангельские) кольца не давали никакого шанса. Его пронимало от макушки до кончиков пальцев, но впустую.       Азирафаэль совсем не помогал. Его влажные поцелуи скорее распаляли, чем тушили. Словно в насмешку он выставлял их на смех снова и снова, порождая стоны ласковыми касаниями. Он не щадил. Выворачивал всю подноготную, которую Кроули денно и нощно отрицал, стараясь, чтобы она не просочилась наружу. Но просачивалось. Текло. Разливалось. Как дрянное черное пятно посреди моря, которое неумолимо пожирало бирюзовый простор.       Но никто не устоял бы перед этими «мой хороший, прекрасный, чудесный». Любого бы прорвало, когда тебе это повторяют чуть ли не каждую встречу.       Вот и Кроули иногда позволял себе сдаться. Слушал всю эту нежную любовную ахинею, которую ангел нашептывал в уши, и охота брюзжать пропадала. Сжимал ноги плотнее, тянул Азирафаэля за плечи, буркал что-то несуразное в ответ.       Да. Хороший. Да. Твой. Да-да-да, что бы ты там ни говорил. И я тебя. От звезд и обратно. А может и больше. Не заставляй меня говорить все это.       Пальцы зарылись в густую, точно руно, поросль на груди Азирафаэля. Заскребли кучерявые волоски, задевали серебряные колечки.       Даже презрительный (кошки способны на такие эмоции?) взгляд Кисы, восседавшей на ближайшем кресле, не мог усмирить их пыл. А вообще. Пошла вон.       — Больше не могу… — взмолился Кроули.       — Я тоже. — Азирафаэль обдал шею горячим дыханием, и они трясущимися пальцами с третьей попытки освободились от сковывавших колец. Большего им и не надо. Последний рывок, последний свист сипящего загнанного дыхания и с гортанным «ох» Азирафаэль устроился под боком, утыкаясь носом в ключицу.       — Ну ты и… изувер! — смог только вымолвить Кроули, думая, как бы ему перекатиться на бок, не запачкав обивку дивана.       — Мм? — очнулся Азирафаэль, чудотворным мановением руки стирая с него липкие капли. Какая любезность!       — И-зу-вер говорю. Так измываться над рядовым демоном! Придумать же такое! Гадкие китайцы.       — Не трогай китайцев. Они были очень любезны: изобрели для нас бумагу.       — Нет, не подумай. Было здорово. Можно повторить. Только не сегодня.       — «Здорово»? Кроули, такие слова здесь — моветон. Опиши ощущения.       — Тебе в красках подавай? Ты же знаешь, по части высокого слога я — инвалид. Ну, сам напросился! «Я ощущал свой фаллос, как он дрожит, пульсирует, трепещет. Внезапно врата семявыводящих каналов разверзлись…       — …И из адского пламени мы, осыпаемые дождем обжигающих искр, вознеслись на восхитительно спокойный, сладостный Олимп». Кроули, так скучно. Мы подмечаем одни и те же цитаты.       — Постой, — насторожился Кроули, пристально глядя Азирафаэлю в глаза, — ты же дал понять, что не читал ее?       — Вовсе нет. Но это между нами. А для Оскара легенда останется именно такой. Не спешил делиться впечатлением, хотел прежде твое мнение услышать. Из тебя же и слова не выбить, когда я прочел от корки до корки.       — «Семявыводящие каналы», — Кроули ухмыльнулся.       — «Вознеслись на Олимп», — Азирафаэль зевнул, прикрывая рот рукой. — Худший оргазм, какой только можно представить. Ты возносился на Олимп?       — Однажды. Скучная пустынная каменюка, где козы срут.       — Вот именно. Может, и правда внести свой вклад?       — И какой же? — Кроули осторожно запустил руку в светлые кудри. Азирафаэль довольно улыбнулся.       — Не знаю. Я люблю добрые истории. Камиль и Рено жили долго и счастливо? Без трагедий, метаний, мелочных интриг и недопонимания? Первый любил второго. Второй любил первого.       Рука предательски дрогнула.       — Что-то не так? — тут же насторожился Азирафаэль.       Кроули поспешно помотал головой. Он не будет рушить воцарившуюся хрупкую гармонию никому не нужной исповедью.       Жили долго и счастливо. Счастливые истории не омрачают будничными неурядицами вроде поджогов и разъяренных демонов, мечтающих сыграть в футбол головой незадачливого коллеги. Такие истории кончаются плохо. Их никто не будет читать.       — Мне нравится, ангел, — сказал Кроули. — Немного занудно, по-сказочному, но мне нравится.