Эллин

Лондон, 1871 год.

      Холодный, отливающий всеми тональностями серого зал оживал под юношескими голосами. Стройные холеные мальчики, казалось, еще вчера были гадкими утятами. Теперь утята вытянулись и сменили былое невзрачное оперение на свежесшитые концертные фраки. Каждый изящен, улыбчив и безупречно вежлив. У каждого бесцветное прошлое было вытравлено, как лист латуни: нищенство и невежество исчезли, а на поверхности проступили светлые стороны. Выжит, как постельный клоп, порок воровства. Каждый свободно изъясняется на итальянском, французском и немецком. Он не жалел на них ни времени, ни сил. Его маленькие любимые творения. Каждое уникальное по-своему.       Азирафаэль с улыбкой поправил очки. Его мальчики были прекрасны, как строки итальянского композитора, слетавшие с их уст. И пускай их голоса сломались, но специально нанятый хормейстер сумел укротить их грубость и обратить ее в нежность. Спустя год обескровивших всех репетиций ария плененных иудеев как никогда была близка к оригиналу. Без сомнения! Азирафаэль не покраснел бы, даже если в зале сидел бы сам Джузеппе Верди. Конечно, последний вряд ли бы отозвался на приглашение (слишком занят постановкой новой оперы, да-да!), но и без него публики было немало. В этот день частный пансион «Элизиум» на Портленд-плейс раскрыл свои двери для всех, кому не жалко было отдать два-три шиллинга за входной билет. Девушка из благотворительного общества имени святой Урсулы с кроткой улыбкой собирала всю выручку в фанерный ящичек. Несмотря на широченный транспарант с надписью «Поможем голодающим Ист-Энда!» за ее спиной, она заводной игрушкой провожала каждого посетителя этой фразой.       Сердце бешено стучало от гордости, от восторга, от… да от всего и сразу. Азирафаэль слышал его грохот громче чудесного пения хора. Даже неприятное соседство на первом ряду не могло испортить ему впечатление. И пускай Гавриил скучающе разглядывает голые стены и испускает мрачные эфирные флюиды, а чопорная графиня, охватившая собой два стула, дует веером ему в ухо, знакомя со своими изысканными парфюмерными вкусами — нет-нет-нет! Он и его воспитанники будут блистать, несмотря ни на что!       Когда ария стихла и собрала заслуженные аплодисменты, мальчики перешли в банкетный зал, чтобы продолжить концерт уже там. Искушенные возможностью насытиться как духовно, так и телесно, зрители густой патокой поползли вслед за ними. Были обещаны стихотворные чтения, и Уильям собирался познакомить публику с сонетами как гениального тезки, так и собственного сочинения (отнюдь недурными).       — Понимаю, замахнуться на итальянскую оперу дерзко, но мальчики старались. Каковы ваши впечатления? — Азирафаэль прервал воцарившуюся неловкую тишину, когда последний земной посетитель их благотворительного концерта перепорхнул в соседний зал. Он остался с ангельской комиссией наедине.       Первой подала голос Михаил:       — Комиссия ждала от вас результатов, Азирафаэль. Мы их не увидели.       — Разве беспризорники, поющие Верди спустя шесть лет учения, не результат? — Азирафаэль оглянулся на Гавриила. Искал поддержки. Но Гавриил, потупив взор, отмалчивался.       В разговор вмешался другой ангел — Сандальфон:       — Азирафаэль, пойми, что искусство для ангелов и Всевышней безразлично. Искусство — это… как вы удачно подметили, Михаил?       — Заурядная форма выражения людских добродетелей, но чаще — пороков. — отчеканила Михаил, возвращая себе эстафету. — Мы, ангелы, стоим в стороне от искусства. Творческих натур в особенности. Слишком много их попадает в контору уровнем ниже.       — Вы бы видели, какими я нашел мальчиков на улице! Искусство облагородило их, возвысило над той грязью. Им больше не приходится идти на преступления из выживания. Я оградил их от этих пороков и сделаю еще больше. Были бы только деньги…       — В общем, показатели твоей работы оставляют желать лучшего, — Михаил будто пропустила мимо ушей все сказанное. — Хотя тут недоработка больше Гавриила, чем твоя. Надо же проглядеть такое! Но раз новый отчетный период давно начался, прерывать твой… кхм, эксперимент технически нецелесообразно. Продолжай, хоть мне решительно непонятно, как эти самородки своими трелями отвратят погибель человечества.       — Ми… уважаемая комиссия, могу я рассчитывать на определенную поддержку? — Азирафаэль чувствовал себя просящим на паперти. Ощущение было отвратное. Но в руку просящего была протянута не хрустящая пачка банкнот, а акт о проверке, где стигматой алел штамп «удовлетворительно». На этом комиссия в полном составе растворилась в вспышке холодного света.       Оставшийся в зале Гавриил отошел от сковавшего его паралича чинопочитания и, проходя мимо, шаркнул рукой о его локоть. Тараторил так, будто на счету была каждая секунда:       — Он еще с просьбами к ним полез — сдурел совсем? Денег можешь не ждать. Молись, чтоб я выбил тебе освобождение от командировок. Вот уж подкинул мне дел!       И сам канул в мерцающее аметистовыми всполохами облачко.       Азирафаэль скомкал влажными пальцами платок, который достал из кармана брюк. Голова упоительно опустела. Все его старания, терпение, любовь и уважение — все, что он с таким рвением взращивал, за чем ухаживал, и на что не жалел себя. Все это было оценено… штампом с жалким «удовлетворительно»?..       Оглушенный неудачей Азирафаэль перешел в соседний зал (оттуда как раз доносилась ода герцогу Веллингтону и его победе над Наполеоном), но при всем желании не смог слушать сочинения своих воспитанников. Он переживал свое собственное Ватерлоо и теперь думал, как бы отступать, не растеряв знамена.       Неожиданно в груди шевельнулась надежда. Если силы Небесные отказали в помощи, почему бы не попытать удачи с силами земными? Да вот же она. Графиня Данлоу со своим карманным муженьком, будто бы заменившим ей породистую собачку. Да, она даст. Целый вечер не сводила взгляда с его мальчиков. Уж она-то не чужда великой силы искусства! Что еще могла увидеть в его воспитанниках благопристойная женщина, кроме их блистательных талантов?..       По окончании чтений преисполненный надежд Азирафаэль поспешил к ней.       — Ах, мистер Фэлл, ваши ангелочки покорили мое сердце! — ворковала она, кутая несуществующую шею в пышную чернобурку, — Такие одухотворенные лица! В наше безбожное время — настоящая редкость. Желаю вам дальнейшего успеха!       — Радовать почтенную публику — это ли не высшее призвание? — улыбался во весь рот Азирафаэль, геройски преграждая графине путь к выходу, — Ах, если бы кто-то наравне со мной посодействовал этому благому начинанию!.. Увы, в наше безбожное время просвещение обходится недешево.       Азирафаэль с трудом представлял, как можно галантно просить милостыню. Тем не менее последний пассаж он считал удачным.       — Ах, мистер Фэлл, я бы с огромной охотой осталась бы с вами подискутировать о музах, прекрасном, но дела! Дела зовут! Уже восьмой час, а меня еще ждут в работном доме, богадельне и психлечебнице! Сколько страждущих! Мистер Фэлл, я порой не выношу их молящих взглядов! До того хочется всем помочь, объять, так сказать, необъятное! Ох, жаль-жаль, что у вас девочек нет. Их голоса придают должное обрамление любому хору…       И, обмахиваясь веером, она с изяществом коровы направилась к выходу. Адам проводил ее и подал её манто, продав которое можно было бы несколько месяцев кормить сотню голодных ртов.       Она что… поставила его мальчиков вровень с жильцами работного дома, богадельни и психлечебницы?.. Его прекрасных, вымуштрованных наукой, музыкой и танцами воспитанников?!        С невыразимой тоской Азирафаэль простился не только с графиней, но и с девушкой из благотворительного общества. Как назло та передала ему ящик с пожертвованиями, покуда сама сражалась со шнурками ботинок. Когда пришла пора отдавать, пальцы едва слушались (может, слишком хорошо слушались?), стискивая желанную выручку дольше приличного. Но вот прощальный книксен — и бесценные деньги теперь растворятся безвкусной баландой в желудках бедняков.       Он сам не понял, как оказался сидящим на лестнице, подвывающим в свои ладони. Картинка плыла, очки заляпались влагой, а он все выплакивал и выплакивал сваливающуюся усталость, обиду и глухое раздражение.       В таком плачевном состоянии его застали Адам с Уильямом. И куда только делась непоколебимая власть его слова?! Он пытался прогнать их, выругать, но сделал только хуже. С каждым произнесенным «вон!» лица мальчиков вытягивались все больше.       — Зови Оливера, — тут же шикнул Адам Уильяму. Пока последний устремился за помощью, Адам заключил его в теплое кольцо из собственных рук.       Азирафаэль пытался избежать этого унижения, но Адам сжал его только крепче. Ужасная закономерность. С каждым рывком силки объятий пуще затягивались.       Ох, такой же настойчивый и заботливый, как его допотопный тезка. За-бот-ли-вый. И льва, наверное, также без ропота зарубит. Когда он успел так вытянуться, что обскакал его в росте?.. Еще же вчера жаловался, что так и останется главным коротышкой в их компании!       Оливер появился спустя мгновение. С тревожно горящими глазами и разъяренный тем, что лепечущий Уильям ничего не мог ему объяснить.       — Что с ним?! — Оливер налетел на ни в чем не повинного Адама.       — Без понятия. — ответил тот. — Сидел на лестнице и рыдал, как банши.       — Мистер Фэлл, что случилось? Болит что-то? Сердце? Нужен врач?       Я рыдаю не как сиплая старуха! обиженно подумал Азирафаэль, но только сморщил нос. Я рыдаю как… как ангел! Очень прилежно, старательно, наверстывая упущенное за пять тысяч лет.       — Мистер Фэлл! Энджел?.. — Волнение Оливера набирало обороты. — Что с вами?!       Мальчики были так учтивы. А он мог только моргать, морщиться и икать от сжимавших горло спазмов. Ох, дурацкое тело. Угомонись уже.       — Я за врачом, — сказал Уильям. — Только накажу остальным развлекать гостей. Я мигом.       Золотые кудеря свободно подпрыгнули, больше не укрощаемые ни гребнем, ни маслом. Уильям умчался за бесполезным врачом, которому тоже придется платить. Нет-нет-нет. Надо догнать.       — Со мной все в порядке! — хотел было восстать Азирафаэль. На деле только родил новую волну всхлипов, будто на смертном одре.       Но я не умираю! Со мной все хорошо. Отлично! Я сейчас успокоюсь и, как ни в чем ни бывало, выпью пунша!       Адам гладил по волосам и бубнил над ухом что-то о нервах, переутомлении и умном слове «инфаркт» — в медицинском журнале вычитал.       — Дурак, разве при инфаркте рыдают? Там же боль в груди? У него будто срыв. Истерия. Но это, вроде, женский диагноз?       Адам нахмурил лоб. Он не помнил.       — Мистер Фэлл, вас кто-то обидел? — спросил Оливер.       Ох, мальчики-мальчики. То инфаркт, то обиды, то истерия. Рукой подать до старческого слабоумия. Азирафаэль потерся носом о крепкое плечо Адама, попытался выдохнуть. Вроде получилось.       — Т-табакерки! — вдруг вспомнил он.       Точно! У него же еще осталась коллекция серебряных табакерок! Ее можно заложить, а потом выкупить… когда-нибудь. Главное, что деньги будут. И тогда можно погасить часть долгов! И отсрочить крушение! Как он мог забыть о табакерках?! А если, как следует, порыться в закромах, то наверняка найдется пара-тройка диковинок, за которые богатеи поборются на аукционах. Конечно. Не все потеряно. Рано сдаешься, ангел Начал Азирафаэль, страж восточных врат, хранитель огненного меча.       Ты командовал взводом! Воевал против демонов! А разрыдался от упыря Гавриила и какой-то графини, похожей на разжиревшего мопса.       — Какие табакерки, мистер Фэлл?       — Сер-р-р-ребрные! — важно крякнул Азирафаэль и снова икнул.       — Он о чем? — непонимающе спросил Адам у Оливера.       — О своей коллекции хлама. Мистер Фэлл показывал, не помнишь, что ли? Помандеры, фарфоровые котики. В столе за семью замками.       Нету там котиков уже как год! И помандеров давным-давно нет! И несессер позолоченный продан! И гравированные бонбоньерки! Нахал!       — А-а-а. Что-то было, да. А это к чему?       — Мы на мели! — буркнул Азирафаэль.       Адам наивно выпучил глаза, будто впервые услышал, что у всего есть цена. Оливер же только невозмутимо округлил бровь. Оливер все понял. Он всегда был его самым умным мальчиком.       — Отведи мистера Фэлла наверх. Уложи, пусть поспит. Следи за ним. Чтобы никуда не выходил.       — Оливер! А ты куда?!       — Закрою вечер, как подобает. Мистер Фэлл? Отдохните. Я обо всем позабочусь.       И Азирафаэль поверил этому уверенному голосу, позволяя увести себя в мягкий одеяльный кокон.       Адам лежал рядом и сторожил его как нарушителя спокойствия. Ох, у всех бы нарушителей были такое надсмотрщики.       — Со мной все в порядке, — неловко сказал Азирафаэль, сжимая мокрыми пальцами наволочку.       Адам покачал головой и снова стал гладить его по волосам. О, подлые человеческие касания, такие приятные его изнуренной рыданиями плоти! Они баюкали не хуже материнской колыбельной. Сам не заметив, Азирафаэль прикрыл глаза и провалился в дрему впервые за много лет. Оно и к лучшему.       Вопреки всем надеждам, сон не дал избавления. Азирафаэль проснулся, когда было уже затемно. Только лишь уличный свет повис желтыми квадратиками на светло-голубых обоях.       Поблизости никого не оказалось, и Азирафаэль тихо порадовался этому. Неуместная опека со стороны мальчиков только вывела бы его из равновесия. Если быть честным, ничего, кроме успехов в обучении, он от них и не ждал. Это хуже всего: ссуживать годами свою заботу в ожидании, что тебе ее вернут и с процентами.       Тут Азирафаэль с досадой стиснул зубы. Аналогия с ссудой напомнила ему о близившемся свидании с домовладельцем. И вряд ли последний по достоинству оценит его владение искусством ламентации. Единственное, что будет иметь для него вес — солидная пригоршня серебряных монет с унылым профилем королевы Виктории на аверсе.       Раз уснуть ему все равно было не суждено, так стоило провести время с пользой. Хотя бы пробежаться по чековой книжке, чтобы скрупулёзно высчитать последние траты и наметить дальнейший план действий.       Благотворительный концерт заметно опустошил их бюджет. Уже второй за этот месяц. И все били мимо цели. Меценаты, точно донная рыба, скрывались и не отвечали на рассылаемые приглашения. Была графиня Данлоу — и та сорвалась с крючка. Да какой там крючок…       Так думал Азирафаэль, садясь за стол. Уродливая жаба — стражница его чернильницы — пялилась на него рубиновыми глазами из темноты (похоже, Кроули подарил ее из насмешки. Единственные деньги, которые она может принести, так это выручка за ее продажу).       Азирафаэль зажег свечу и было потянулся за чековой книжкой, но рука задела какую-то склянку. Оказалось — бутылочка. Горлышко было обвязано бумажкой, на которой неподражаемым почерком, коим владеет только каста врачей, был написан рецепт. Потратив некоторое время на перевод написанного на человеческий, Азирафаэль прочел:       Rp.: Tinct. Laudani 400 ml       D.S. По 30 капель 2 раза в день.       Лечащий врач: Сэмуайз Фаннинг, Кливленд-стрит-23.       23 января 1871 года. Подпись. [1]       Потрясающее завершение дня. Врач удержал не меньше пятнадцати шиллингов за вызов. Пятнадцать шиллингов за лечение его бессмертного тела!       Не доверяя незнакомому названию на этикетке, Азирафаэль откупорил бутылочку и потянул носом воздух. Сладковатый запах породил дежавю. Точно. Граненый плафон лампы. Рваные занавески. Задымленный притон в таком же задымленном Лаймхаусе. Кроули с его невинным «приливом новых ощущений».       Азирафаэль с отвращением отставил чадящий опиумом пузырек подальше. Чистый рассудок; чистый, чистый рассудок!       Не вешать нос! Еще чуть-чуть и Его Величество мозг подскажет выход из тупикового положения. О. Вот и она. Идея! К чему распинаться перед этими узколобыми мистрис Грэнди [2], когда в их распоряжении целый Лондон! Да стоит его мальчикам наведаться в Гайд-парк, за один вечер соберут на месячную аренду. Они дадут фору любому уличному оркестру, что шастают в округе. Публика растает от их ангельских голосов! Сердца дрогнут, и руки сами собой потянутся к кошелькам и ридикюлям…       В ту же секунду Азирафаэль вцепился себе в волосы. Боже, как он низко пал. Он, много лет назад забравший мальчиков с паперти, этими же руками погонит их попрошайничать на виду у всех?! И не важно, что уличные куплеты доросли до итальянских арий. Он предаст принципы, на которых взращивал их все это время! Искусство не должно опускаться до подачек!       Да, они не те, что прежде. Познавшие идеалы Платона, Локка, Руссо. Они должны с презрительной усмешкой отвернуться от него!       С мучительным вздохом Азирафаэль бесшумно приоткрыл дверь комнаты. Ему еще следует принести извинения за то, что он позволил себе столь непристойную искренность. Где это видано: взрослому джентльмену разрыдаться на виду у публики? Какой позор.       Азирафаэль как раз спускался с лестницы, когда услышал дрожащий голос Оливера. Преодолев еще одну ступеньку, он увидел его обладателя, возбужденно расхаживающего по залу в зелёном шлафроке с бархатными кисточками:       — Еще один вопрос о моем самочувствии, и я оттаскаю вас за уши, паршивцы.       — Но Оливер! Как ты мог?!       — А как ты тогда мог?! С подготовкой, естественно. Лучше заткнись. Я играл милашку полтора часа. Ты думаешь, это легко?!       Азирафаэль тактично кашлянул. Восемь пар глаз тут же оказались прикованы к его фигуре.       — Мистер Фэлл, зачем вы встали?! — тут же спросил Оливер тоном, который предполагал, что ему следует безотлагательно вернуться в постель.       — Мальчики мои, мы через многое прошли, и я не могу вас уже более обманывать. С тяжелым сердцем сообщаю, что к концу месяца наш пансион прекратит свое существование. К сожалению, нам всем придется снова вернуться в книжный магазин. Если кто-то хочет оставить меня, прошу сообщить мне сейчас. Я попробую помочь поступить вам в технический институт. Здесь же. На Риджент-стрит. Там вам выделят комнату в общежитии. С вашими знаниями у вас есть шанс получить стипендию…       — Мистер Фэлл!       — А еще я приношу извинения за свое возмутительное поведение. Мне очень жаль, что некоторые из вас были свидетелями моей… минуты слабости. Больше я такого не допущу.       — Вам и не потребуется, — сказал Оливер внезапно доставая мешочек из кармана шлафрока.       — Что это?..       Оливер хмыкнул и раскрыл мешочек. Десятки маленьких солнышек засияли в убогой серой мешковине. С ума сойти. Да это же соверены. Не веря глазам, Азирафаэль проверил случайную монету на зуб.       — Граф Данлоу был очень щедр, — резюмировал Оливер. — И напоследок просил передать, что остался очень доволен сегодняшним концертом.       — А ты не говорил, что он дал золотом! — разъяренно прошипел Ульям, тут же подлетая и заглядывая в мешочек.       — Я принимаю только золото, — фыркнул Оливер, а затем с сияющей улыбкой приподнял брови. — Видите, мистер Фэлл! Нашелся щедрый меценат! А вы переживали! Не пугайте меня больше так. Не надо.       — Только ты можешь втюхать то, чего нет, Оливер, — глухо засмеялся Стивен, закрывая рот полосатыми ладонями.       — Фокус-покус, — Оливер обернулся и весело подмигнул. — Учитесь у мастера, школяры желторотые.       Азирафаэль перебирал золотые монетки и никак не мог взять в толк. Как тот тщедушный мужичонка, являющийся, скорее, приложением к жене, чем полноправным мужем, мог расщедриться на такую неприличную сумму?! К тому же не чеком, как принято у аристократов. Наличными!       Азирафаэль все больше хмурился. Оливер продолжал улыбаться, будто выторговать золото у скупердяя для него самое привычное в мире дело.       — Что ты сделал? Что ты ему сделал?! — медленно отчеканил Азирафаэль. — Это то, о чем я думаю?..       — Почем мне знать, что вы думаете, мистер Фэлл, — Оливер сузил глаза. — Голова — предмет темный… исследованию не подлежит!       — Это статья, Оливер. — Азирафаэль нашел в себе храбрость взглянуть неприглядной правде в лицо. — Акт о преступлении против личности! Пожизненное тюремное заключение! Я понимаю, когда вы… экспериментируете у себя в комнате, но это! Это совершенно другое.       Оливер отбросил длинные взлохмаченные волосы назад. Бесстрашно сверкнул глазами, будто для него тюрьмы существовали только на страницах книг. Ох, как ты заблуждаешься, мой глупый мальчик, если думаешь, что ты особенный, и тебя эта участь минует.       — Что ж. Если мы изволили говорить откровенно, мистер Фэлл. Спасибо, что избавили меня от унизительного сочинения причин, почему граф Данлоу частит с визитами в нашу скромную обитель.       — Мы завтра же вернем графу Данлоу всю сумму. — сухо сказал Азирафаэль. — И я заставлю его принести должные тебе извинения.       — Мистер Фэлл, обижаете! И слишком низко цените мой труд: я не для того выстанывал на греческом, какой у него огромный πέος.       Раньше за такую вольность Оливер получил бы тростью. Но трости рядом не было. Да и глупо бить того, кто вымахал выше тебя. Жаль, что мозги за ростом тела не угнались.       — Я апробировал накопленные знания на практике! — сказал Оливер, теряя дерзкий пыл. — Мистер Фэлл. Не смотрите на меня так. Я думал, вы на тот свет собрались. Мною двигало отчаянье! Мистер Фэлл!       Азирафаэль не знал, какой ответ был бы уместен сейчас. Пожалуй, никакой. Поэтому в гнетущем молчании он пересчитал каблуками ступени и вернулся в постель. В конце концов ему с самого начала наказали быть именно там.       У Азирафаэля была бессонная ночь с вечным вопросом «быть или не быть?» Мешочек с деньгами на прикроватной тумбочке держал в плену его взгляд.       Внутренний голос, который он приписывал своему ангельскому началу, призывал отказаться от грязной мзды (занудный киник, критикующий славных гетер!) Но его перебивал все громче и настойчивее другой голос — его-то он и прозвал голосом разума. И говорил тот чертовски убедительно.       Эти деньги — плата за пропуск в их лучшее будущее. Февраль обещает быть таким насыщенным! Объявлен поэтический вечер, и сам Джон Рёскин изъявил желание явиться. Мальчики уже начали разучивать новую арию. На этот раз на немецком. Уильям подает серьезные надежды как поэт. Стивен как пианист. У Артура блестящие карандашные наброски! А Оливер… А Оливер просто хорош во всем. И он, Азирафаэль, просто не имеет права лишить их этого пропуска. Что до денег… да пусть это будет даром во имя красоты.       «А продажа тела, как с ней быть?..» — в агонии вопило ангельское начало. — «Оливер так юн и пылок! Он не осознает, какой грех берет на себя!»       «Ну, а тут вообще ничего предосудительного не вижу» — парировал разум. — «Оливер уже давно не ребенок. В древних Афинах мальчики вообще с двенадцати лет пробовали себя в мужской любви. Разница в возрасте… Сам Плутарх допускал любовь между старшим и младшим. А то, что эти болваны в парламенте никак не догадаются прописать в законе возраст согласия — этот вопрос не ко мне».       «Но как же так!» — ангельское начало издавало предсмертные хрипы. — «Сам же говорил, что искусство не берет подачек. А твое искусство хуже шлюхи».       «Позвольте-позвольте! Один неглупый император сказал: «деньги не пахнут». Да и мне ли тебе напоминать, что своды Сикстинской капеллы расписывались на барыши от проданных индульгенций?..»       Утром Азирафаэль задал всего один вопрос:       — Кто готов этим заниматься?       Он надеялся, что его поднимут на смех. Унизят. Оскорбят. Смешают с грязью. Возмутятся даже возможностью такого вопроса!       Шестеро из восьми мальчиков робко подняли руки. Что ж, кажется, его «Элизиум» обречен кануть в водах Леты.       Через месяц Оливер наматывал шелковый шарф на шею и, лихо сдвинув цилиндр на лоб, рассматривал новехонькую вывеску, занявшую законное место над входной дверью:       — Я голосовал за подпольный клуб танцев. Но теперь понимаю. «Клуб искусных рыболовов» звучит куда свежее и оригинальнее.        Конечно, свежее, хмуро подумал Азирафаэль. Он уже навидался этих заведений, в названиях которых фигурируют полонезы и мазурки. Через квартал как раз расположился конкурент, зазывающий отплясывать гавот. Ужасное соседство. А он, между прочим, собирался держать приличное заведение!       Азирафаэль стянул зубами перчатку и потянулся за портсигаром. Чиркнув спичкой, закурил, внося лепту в серый лондонский смог. Однако золотую рыбину не брала никакая серость. Жирный карп весело взирал на мир с начищенной вывески круглым туповатым глазом. Азирафаэль выпустил дым из ноздрей и ответил ему вежливой улыбкой.       — Дань увлечению моего… гхм, доброго друга. Пошли внутрь. Надо как следует подготовиться к сегодняшнему вечеру. Орхидеи сами себя не расставят.       — Конечно, мистер Фэлл.       Азирафаэль впервые оценил иронию собственной человеческой фамилии. Среди миллиона других нашел, какую выбрать. Удивительное совпадение. Главное, чтобы не пророческое. [3]