Эллин

Недалеко от Лондона, 1866.

      — Нет, я решительно отказываюсь это понимать!       Азирафаэль держал в одной затекшей руке удочку, а в другой — потрепанное сочинение Исаака Уолтона «Искусный рыболов или досуг Созерцателя». Библия рыболова, как говаривал один покупатель, оберегала начинающих рыболовов от любых подводных камней. Однако то ли форель за минувшие двести лет решила изменить прописным истинам о себе, то ли господин Уолтон желал поиздеваться над рыбаками-самоучками, но Азирафаэль второй час и все напрасно. Или во всем виновата мушка?.. Связанный из черной шерсти комочек с прицепленными двумя перьями черной утки-гоголя — только умалишенная рыба поверит этому жалкому подобию изящной поденки! Но менять мушку Азирафаэль не спешил: другие рекомендованные Уолтоном виды приманки уже не прошли тест.       Раз по части искусного рыболова он попал впросак, оставалось другое — «досуг созерцателя». Журчание Уондла в среднем течении — будто дюжие лапищи Большого города плотно прижали уши, а теперь постепенно отпускали, и все звуки разом ворвались в откупоренную голову. Скверна еще не протянула свои щупальца в эти места, однако ближе к Темзе от речки уже несло клозетом. Здесь же, вдали от пригородов, еще рос камыш, и плюмажами топорщились над водой пушистые пучки желтеющей осоки.       — Мистер Фэлл, полно вам! — возмутился мальчонка Уильям, поправляя укрощенные гребнем и маслом с утра кудеря. — Хоть бы на природе отдохнули от книжек! Спойте с нами что-нибудь эдакое!       — Я из разряда людей, коим на роду написано только читать и слушать. А стоит заголосить — одно огорчение получается.       — Ну же, что-нибудь простенькое. Мы же не «Кающегося Давида» просим спеть. Да хоть…       — «Том из Бедлама»! — подал голос Стивен, чей ихтиоз сослужил ему плохую службу. За его полосатую, усеянную темными чешуйками кожу, его было окрестили «gros chat» [1], но Азирафаэль живо излечил мальчиков от мании раздавать клички. С тех пор иначе, как по имени, никто никого не называл.       Увы, Оливер, Адам и Уильям уже выводили первый куплет:       — От безумных буйных бесов,       И от сглазу, и от порчи,       От лесных страшил, от совиных крыл,       От трясучки и от корчи —       Сохрани вас ангел звездный,       Надзиратель грозный неба,       Чтоб не шлялись по предместьям       Как Том-безумец, клянча хлеба.       Азирафаэль невольно засмотрелся на затянувших песню мальчишек. В самом деле, почему это он не может попробоваться на роль ангела-хранителя? Гавриил и Комиссия заблуждаются. Если подумать, он и без их соизволения стал таковым. Где бы были эти мальчики, если б не он?.. Кого нашли увязшим по колено в иле Темзы — бедолага собирал червяков на пропитание и гвозди для лома. Кого выкупили у брюзгливой пьяной нищенки, которой компания ребенка помогала разжалобить знатную публику на паперти. Кого застали за сбором собачьего помета для кожевенного завода или за развлекающими застрявших в заторе увеселительными плясками за два-три пенса. Всех их объединял не по годам осознанный взгляд — это было осознание деспотии нищеты. Она пугала их сильнее тюрьмы, каторги и прочих «исправительных» наказаний. Ведь из тюрьмы есть хоть и затруднительный, но выход, а от нищеты бежать бессмысленно — она обступала со всех сторон, ей смердела каждая улочка Ист-Энда.       Когда Оливер приводил этих замухрышек в опрятный книжный магазин, те цепенели на пороге, точно попали в страну Чудес. Чудеса были прозаичны: горячее трехразовое питание, чистое платье и постель, человеческое отношение — но это не делало их менее ценными. Не все были готовы к такой жизни, но никто никого и не держал. Львиная доля пришедших так и осталась.       Теперь, октябрьским ясным днем Азирафаэль любовался итогом первого года набора — восемь мальчиков, восемь первых воспитанников. И все, что удивительно, счастливы.       Ради такого не жалко и позябнуть битый час на берегу реки. Даже бесплодное ожидание улова не казалось таким томительным. Он обещал мальчикам рыбалку, он слово сдержит. Только бы не думать о прошедшем завтраке…. Казалось, он был не этим утром, а столетие назад.       — Мистер Фэлл, позвольте, я возьму вашу удочку? — внезапно подошедший Уильям принял из руки осточертевшую снасть.       — Ох, что я делаю неправильно? — разве только сокрушился Азирафаэль, но с тихой радостью приобщился к зрителям.       Уильям не говорил, вместо этого, спрятавшись за нависшей над берегом плакучей ивой, стал тихонько подергивать мушку, как Азирафаэль без устали делал ранее. Нет, не совсем так. Пошевелив мушку, Уильям давал ей время безвольно болтаться на поверхности, после чего снова делал три-четыре движения, будто поденка из последних сил борется с течением. Леска натянулась. Подсечка — и трехфутовая форель забилась на травянистом берегу в последнем танце, выставляя расписанный пятнами, точно боевой раскраской, бок. Мальчишки тут же повскакивали, включая Оливера, и обступили героя, наперебой нахваливая вытащенный из воды трофей.       — Странно, я делал все, как по книге, — с досадой уронил Азирафаэль.       — Без обид, мистер Фэлл, но этот ваш Уолтон не такой уж мастак, каким хочет казаться, — без тени самодовольства заявил Уильям. — Недостаточно, чтобы мушка казалась живой. Рыба должна подумать, что мушка в опасности, измотана. В них тогда просыпается… азарт, что ли.       Когда все освоили ловлю нахлыстом и новый способ подманивая, пустая корзина наконец стала наполняться. Ловились если не форели, так голавли, а Азирафаэлю, как назло, попался угорь. Ох и намучился же он с ним! Тот извивался, как на раскаленной сковороде. Но игра стоила свеч!       После целого дня на свежем воздухе и часовой тряски в омнибусе мальчики свалились спать замертво.       Азирафаэль с видом приговоренного поплелся в закуток, именуемый кухней — рыба сама себя не разделает и не засолит. Даже мертвым угорь был изворотливым малым.       Азирафаэль уже было взялся за нож, как дверь скрипнула. Не дожидаясь позволения, Оливер подставил табурет рядом и взялся чистить другую рыбину.       Разлетевшаяся по сторонам чешуя блестела драгоценными пайетками с наряда безмолвной баядерки. Правда, воняла так же сильно, как узкие переулки, которые лондонцы использовали под собственные нужды.       — Ты бы отдохнул. Я справлюсь сам.       — Вы тоже устали! — возразил Оливер, заправляя длинные пряди за уши. — Надо было поручить чистку мальчикам. Вы неправильно распределяете обязанности, мистер Фэлл.       Азирафаэль усмехнулся, наблюдая трогательное упрямство. Оливер так забавно пекся о его благополучии, будто боялся, что он скоро свалится от переутомления заодно со всеми. Или с сердечным приступом. Или от чего нынче мрут лондонцы?..       — Мистер Фэлл. Вы главный. Главные занимаются другим. Они… командуют!       Азирафаэль ласково улыбнулся, снимая прозрачную чешуйку с носа Оливера:       — Я не Фейгин [2]. А вы не шайка у меня в услужении. Мальчики устали. А мне даже…       Азирафаэль осекся. «Спать не надо».       — Кстати, не хочу усердствовать с рыбными метафорами, — продолжил Оливер тише. — Но скоро мы будем как сельди в бочке.       Азирафаэль хмыкнул, вспарывая брюхо очередной рыбине: вонючие кровавые внутренности со звоном упали в таз на полу. Он уже давно понял, что второй этаж магазина плохо подходит для общежития восьмерых подрастающих мальчишек.       В одной комнате пришлось оборудовать кухню со столовой, во второй — кабинет для занятий, чтобы эта громогласная орава не оккупировала в дневное время его магазин. И без того тесное помещение, помимо ряда парт, занимало громоздкое подержанное пианино, стоявшее впритык к входной двери. Каждый раз, чтобы открыть дверь, приходилось отодвигать стул. Несмотря на небольшое окно, в пасмурные дни тусклого света двух настенных газовых рожков было недостаточно, и комната постоянно пребывала в полумраке. Азирафаэль обзавёлся рефлекторами, чтобы не портить воспитанникам зрение. Отвоеванный платяной шкаф, хоть и получивший вторую жизнь (в нем мальчики хранили выходные костюмы), тоже занимал драгоценное пространство!       Восьмерка вытянувшихся в рост мальчишек ютилась в последней — третьей комнатке. Сколоченные им и Оливером, скорее на страх, чем на совесть, двухъярусные кровати угрожающе поскрипывали в ночные часы. Невзирая на свое шаткое положение, мальчики, точно павианы, лазали друг к другу в постель, скрипом будя всех остальных. Азирафаэль уже хотел разломать кровати к черту и бросить матрасы прямо на пол, но не мог. Не хватало места.       — Что ж. Попробую найти вам бочку побольше. Но не ждите от меня чудес спозаранку. Я не волшебник.       — А вам бы пошло, — Оливер очаровательно улыбнулся. — Дела с продажами идут в гору. Мы вполне можем позволить себе снять какую-нибудь квартирку попросторнее. Как думаете? Хотя бы чтобы комната приходилась на четверых.       Азирафаэль нехотя кивнул, уже пропуская мимо ушей устоявшееся «мы». Не то чтобы он планировал тратить ежемесячно получаемые суммы на себя, в конце концов они возникли только благодаря деловой хватке Оливера, но… Ох. Пустое. У него все равно не осталось времени даже на набеги в полюбившиеся ресторанчики.       — Ладно-ладно, сходим на днях, поглядим, что есть в округе. Согласен?       Улыбка Оливера расплылась только шире.       Азирафаэлю некогда было задумываться, есть ли у него призвание к преподаванию или нет. Раньше ему как-то не доводилось заниматься подобным, а теперь он только и был занят тем, что вбивал мудрость древних в неокрепшие умы. Причем, не сказать, что зерна знаний падали в благодатную почву (сыны нищенского Лондона. Куда им до пухлощеких баловней аристократов, которым с младых ногтей были обещаны лучшие английские колледжи). Порой тянуло поскрежетать зубами, но Азирафаэль всякий раз с отрепетированной улыбкой слушал сотую по счету просьбу повторить и повторял. Любая почва требовала перекопки, прополки, рыхления и каждодневного полива, чтобы на ней проклюнулись благородные культуры. Впрочем, Оливер был достойным помощником (не сияющий Пифагора, но все-таки [3]) и объяснял отстающим материал в моменты, когда у Азирафаэля уже начинало дергаться нижнее веко.       Терпение! Главная добродетель.       Однако на одной только добродетели юношество не взрастить. Нужен элементарный досуг. Потому после недели скрупулезного изучения Эвклидовой геометрии, механики Ньютона и сонетов Петрарки Азирафаэль в обязательном порядке водил мальчиков «в поле». А именно: по всевозможным музеям, выставкам, тематическим паркам, театрам, коварно совмещая их единственный выходной с закреплением пройденного накануне.       И потом: рассказывай сколько хочешь, а картину можно только увидеть! Вот и в этот раз Азирафаэль повел своих воспитанников знакомиться с прекрасным.       Музей сэра Джона Соуна своим классическим фасадом протискивался меж двух грозящихся его раздавить жилых домов по Линкольнс-Инн-Филдс. Внутри дом был нисколько не просторнее, Азирафаэлю приходилось то взбираться, то опускаться по узким пролетам лестниц.       — Воспитанники, попрошу не бежать вперед, вы можете… потеряться, — Азирафаэль переводил дух в холле, над которым точно каменным шатром раскинулся куполообразный потолок.       — Не беспокойтесь, мистер Фэлл, — Оливер явился первым, как и всегда, — я всех соберу, только скажите где.       — Вы идите, встретимся в зале британских живописцев… Если, конечно, я его найду.       И его, ЕГО! магазин называли захламленным и хаотичным? Поговаривали, что этот Соун был тем еще чудаком, и, видимо, молва не врала. Дефицит пространства явно не оказался помехой на пути заядлого коллекционера. Античные бюсты, барельефы, ордеры — все это великолепие громоздилось прямо над лестничным пролетом, свисало над самой головой. Требовалось немалое мастерство, чтобы пройти и не снести какую-нибудь погребальную урну или амфору. Азирафаэль с охотой бы выпил из флакончика, чтобы уменьшиться на порядок — он в целом не отказался бы от стаканчика-другого.       — Вот вы где, сорванцы! — наконец, застал всех Азирафаэль. В картинном зале — то же самое мельтешение полотен всех размеров, развешанных, казалось, в случайном порядке. Правда, нескольким картинам посчастливилось оказаться на уровне, доступном для человеческих глаз.       — Кхм, кхм, — вооружившись складной указкой, Азирафаэль вышел вперед. - Прошу обратить внимание на серию полотен Уильяма Хогарта. Прекрасный пример сюжетной живописи! Конкретно эта серия из восьми картин зовется «Карьера мота». Как вы успели заметить, все полотна объединяет один герой: молодой повеса Рейк, на которого свалилось состояние его отца. Слева направо показано моральное падение главного героя, от размолвки с беременной девушкой и до сумасшедшего дома. Посмотрите, как на первой картине художник символами отразил скупость умершего отца Рейка: спрятанные под штукатуркой медяки, старые сапоги в… Стивен, Артур! Я разве что-то смешное говорю?       Увы, мальчики были поглощены созерцанием другой картины цикла.       «Как ожидаемо».       В самом деле, когда еще увидишь, чтобы вменяемый художник осмелился написать сцену в борделе? Мальчики! Стоит завидеть на картине переодевающихся проституток, как весь поучительный эффект от картин — насмарку.       А ведь сколько еще не сказано. Да хоть две льнущие друг к другу собачки, как символ бракосочетания. Ну какие тут метафоры.       — Смотрите, я нашел кое-что получше! — подал голос с другого конца зала Уильям.       Мальчики голодной воробьиной стайкой перелетели к нему. Фурор был понятен.       — А это, — не растерялся Азирафаэль, — цикл картин «Карьера проститутки» того же автора. На шести полотнах можно проследить душераздирающую повесть о жизни и смерти проститутки Молли Хэкэбаут. Привычная ситуация: провинциальная девушка в большом городе без гроша в кармане… сводня… Посмотрите, как художник одной только кистью ухитрился поведать нам целую историю, раскрыть внутренний мир персонажа. Хогарт — символист. В нижнем правом углу первой картины — мертвый гусь со сникшей шеей, скажите вы. Но это и символ доверчивости Молл. Да, доверчивость погубит ее. А падающие кастрюли… Уильям, Адам!       Конечно, мальчики залюбовались продолжением истории. Они разглядывали вторую картину: сцену ссоры Молли и ее содержателя. Азирафаэль оттащил мальчиков от картины, стекло едва не запотело от их близкого дыхания.       — Интересует женская грудь? — спросил Азирафаэль с долей иронии, — Уильям, будто этого добра ты в Лаймхаусе не видел. Если кто соскучился, следующую экскурсию могу провести там.       Запрятанные в рукава смешки выдавали своих хозяев.       — Смех смехом, а на шести картинах представлена трагедия. Автор показывает карьеру проститутки в ее взлете и падении. Начиная с богатого содержателя, опускаясь до второразрядного борделя, следом закономерно — тюрьма, сифилис и дешевые похороны. Грустная история проститутки. В общем-то и все. Или Хогарт хотел вложить какой-то скрытый смысл в эти картины? У кого какие соображения?       Рука Оливера взметнулась вверх. Куда же без него! Он всегда приходил на выручку в трудные минуты, когда остальная масса проглатывала язык.       — Думаю, Хогарт предостерегает нас. Что любое прегрешение есть гибель души и влечет за собой неминуемую кару. Рок судьбы?       «Молодец, Оливер, все всё поняли и стали чуточку чище, а теперь…»       — Разве всегда так? — подал голос Артур, чьи вечно прищуренные глаза будто все подвергали сомнению.       — Что именно? — не понял Азирафаэль.       — Разве всегда грешникам воздается за их грехи? Мой бывший хозяин всю жизнь воровал — и ни разу не сидел. Да и на душу тоже не жаловался.       — Артур! — шикнул Азирафаэль. — Верь мне: в итоге возмездие настигнет всех. Воровство, торговля телом — они, конечно, не убивают, но, безусловно, пагубны для души.       Взгляд Азирафаэля неудачно остановился на ухмыляющейся физиономии Оливера.       «Да-да, ты прав, кто бы говорил…. Попался ведь смышленый на мою голову!» — зло подумал Азирафаэль.       Сейчас, со всеми навалившимися хлопотами он забыл дорогу на Друри-лейн. Никто, кроме Оливера, не знал о его амурных похождениях, да и не узнает. Новым воспитанникам это ни к чему. И все же немой упрек от Оливера заставлял кончики ушей пламенеть, благо отросшие волосы скрывали его позор.       — Впрочем, мнение Хогарта лишь одно из многих. Понятия греха расплывчаты даже для отцов церкви, что уж говорить о нас, мирянах. Да и душа человека — предмет крайне темный. Как ее исследовать? Лучшие анатомы не ответят вам, в каком органе оная прячется. А Молли… Может, главным ее грехом было упустить богатого содержателя? Кто знает. Не все грешники кончают плохо. История знает и счастливые примеры. Те же проститутки. Некоторые своим ремеслом смогли завоевать себе положение в обществе, принесли благо. Сколько Фрина — известная гетера — помогала бедным и нуждающимся согражданам? Она бы отстроила и стены Фив, сокрушенных Александром Великим, если бы жители не посчитали ее состояние грязным, а само предложение — недопустимым.       Он вспотел так, будто рассказал не сухие факты, а эротическую историю во всех подробностях. Накрахмаленная рубашка омерзительно липла к телу, кожу щипало. К счастью, Оливер больше не буравил его взглядом, а стал помогать разъяснять мальчикам мудреные символы Хогарта.       В музее Азирафаэль оставил свой недельный заработок и хорошее настроение. О чем он только думал? Как ему, гедонисту, другу наслаждений, привить мужающим юнцам уважение к культуре, где любое наслаждение — постыдно? Эллинам было проще. Тело — храм, все что телу приятно — священно. Они не застали костров Инквизиции и викторианских чаепитий.       Он погорячился, взявшись создать цельное учение. Слишком много взглядов, мнений — и чем дальше, тем хуже. Что за создания эти люди, им непременно нужно дойти до всего самим. Что Земля круглая, что кровопускание не панацея, что какао вкуснее с сахаром. Конечно, ангелы и демоны нет-нет да и пытались помочь людям в нелегком деле, нашептывали разные истины, но… ничем хорошим это не кончалось. В лучшем случае «озарение» не замечалось и пылилось, как паровой двигатель Герона, тысячи лет. Это все еще развитие техники, а как быть с душой в самом деле? Отравляет ли душу грех и может ли грех обернуться даже… благом? Кроули бы понравились такие вопросы. И пять тысяч лет назад Азирафаэль бы ответил на оба из них, как подобало любому ангелу. Но с тех пор он испробовал едва ли не все людские смертные грехи и …. Ничего. Ангельская душа была даже спокойнее обычного. Вопросы оставались открыты, и это нисколько не мешало ему рутинно благословлять очередного смертного. Задание помечалось как выполненное, и Азирафаэль этого человека больше никогда не видел. Но эти мальчики — с ними надо поступать иначе. Тут не отделаешься банальной апелляцией к Библии и страху перед Судным днем. Нужен взвешенный ответ, да такой, чтобы сам Сократ пожал плечами и заткнулся. И что он скажет? Он, до сих пор, как говорится, не отделивший зерна от плевел?       Со времен службы в Эдеме Азирафаэль уже примерял на себя амплуа садовника (пару раз от скуки он подрезал сухие ветки на той злополучной яблоне)! Но какой он садовник, если в кущах человеческих страстей он не в состоянии отделить сорняки от культурных растений? От дурного садовника жди дурных всходов…       Но Азирафаэль не сдавался, верил в лучшее и рвался в бой. Учил и сам старался учиться у мальчишек.       Ох, если бы Кроули приехал!.. Он бы не узнал теперь его магазин: что ни час, то новый посетитель. С самого утра Азирафаэль на ногах: если с завтраком ему помогал Оливер, то бремя преподавания с девяти до двух лежало целиком на нем. А потом открывался магазин, и он больше не отпугивал покупателей плесенью, затхлостью и мелочной скупостью… Нет! Улыбайся, Азирафаэль! Продай, как можно больше. Всучи этим дурачкам то, что те в жизни бы купить не вздумали (хотя с этой задачей гораздо лучше справлялся Оливер).       Глубоким вечером, пожелав мальчикам приятных сновидений, Азирафаэль спускался по скрипучей винтовой лестнице в заднюю комнатку и погружался в мир книг, последнюю тихую гавань, которую он позволил оставить себе. Но и ей грозил скорый шторм!       Как это бывает со всеми великими открытиями, все произошло по воле случая. Листая в первом часу ночи прижизненное издание «Похвалы глупости» Эразма Роттердамского, Азирафаэль вдруг осознал, что жить не сможет без пары-тройки сэндвичей со сливовым джемом. После непродолжительной борьбы с искушением он оставил Роттердамского в темноте и одиночестве, направившись наверх — на кухню. Чудесным образом лестница ни разу не скрипнула. Состряпав на кухне свой нехитрый поздний ужин, Азирафаэль с подносом направился было к себе, но узкая полоска света, пробивавшаяся из-под двери в спальню мальчиков, привлекла внимание. Он еще за газ платит, а эти неблагодарные его посреди ночи жгут?! Расточители!       Оставив поднос на полу, Азирафаэль бесцеремонно распахнул дверь, чтобы разразиться гневной тирадой, но так и застыл на пороге. Газовый вопрос мог подождать.       Мальчики стояли кружком, точно сатанисты, в полузадранных ночных рубашках, а их руки усиленно работали (этим рукам такой бы энтузиазм при разгрузке угля и новых поступлениях книг!) Благо, хоть не сатану вызывали. Вспугнутые, они тут же одернули подолы, но смотрелось это настолько жалко, что Азирафаэль невольно посочувствовал неудачникам-онанистам. И он бы тактично оставил их, позволяя юным исследователям и дальше познавать свое тело, если бы не Оливер с выражением лица, как у теленка при заклании.       Не считаясь с таинством братства, Азирафаэль вошел в комнату и подошел к мальчикам вплотную: ох, напрасно Оливер геройски прятал за спиной переданную товарищем книгу. Она была тут же реквизирована. Как… орудие преступления! Азирафаэль даже ощущал пагубное злорадство, вырывая её из влажных сжатых пальцев: теперь они с Оливером квиты.       — И что читает братство рукоблудов? — Азирафаэль с любопытством изучил название на твердой канареечной обложке, которую прежде не встречал. — «Монастырские сказки»?.. [4]       Он пролистал новехонькое издание. Первые страницы вовсю темнели склизкими пятнами и склеивались друг с другом. Невежды проклятые!       Однако глаза бегло пробежались по строчкам, превозмогая отвращение.       Женский монастырь. Похотливые, жадные до плоти мужланы. Оргии-оргии-оргии. Фонтаны спермы, влажные любовные гнездышки и плюхающиеся яйца, которые, какая жалость, от плюхов не разбились. То ли от обилия вульгарных эвфемизмов, то ли от варварского обращения с новехоньким изданием у Азирафаэля дрогнули губы.       В ту ночь ротанговая трость отменно прогулялась по задницам и спинам наглецов. Но, выпустив гнев, Азирафаэль пригласил в гости уныние. Угораздило же еще вляпаться ногой в сэндвич, напрочь забытый на полу! Джем он удалил мановением руки, а уныние — нет.       Как он мог позволить себе хранить такую растляющую и, что самое главное, низкопробную литературу?! Мог бы догадаться, что юноши в этом возрасте не о формах Вероккьо думают… Или это Оливер такие книги выписывает?! Теперь всегда следует тщательно проверять, что этот наглец заносит в бланки заказов. Вот и доверяй этим людям!       К тому же, как никогда ясно, вскрылась и стала до боли осязаемой проблема — жалкая комнатка с трудом вмещала восемь великовозрастных лбов! Нет, надо их расселить, покуда они не устроили оргии похлеще содомских. Пришел этот страшный час: пора приискать им новый дом.       Через неделю Азирафаэль с волнением стискивал набалдашник трости и разглядывал свеже выбеленное четырехэтажное здание на Портленд-плейс, которое планировал арендовать на ближайший год.