Эллин

      Оливер семенил за Азирафаэлем в новехоньких шерстяных пальто и брюках. Не жалея слов, он превозносил мастерство портного и заливался соловьем о благодушии своего покровителя.       Азирафаэль не слушал благодарностей в свой адрес. Стискивая набалдашник трости, он занимался ненавистным ему занятием. Подсчитывать про себя траты и прикидывать новые (таких было громадье: закупить продукты на рынке, постельное и нижнее белье, лишнюю пару башмаков, сорочки, панталоны, таз, полотенца — и прочие предметы нормального человеческого обихода) — та еще морока, а голова у Азирафаэля не славилась точностью арифметической доски. Ужасное, ужасное занятие! А, главное, как ни урезай, получалось, что весь заработок с фолианта, который он скрупулёзно реставрировал уже полторы недели, уйдет на облагораживание Оливера!       «Я ангел, а не филантроп!» — ворчал про себя Азирафаэль.       Ангельское нутро требовало горячего ужина в «Веллингтоне», стаканчика (а лучше двух) вермута с померанцевой и похода на книжный аукцион. Правда, теперь ангельское нутро робко заикнулось и об увеселениях иного рода, но Азирафаэль жестко пресёк разыгравшееся любопытство. Сейчас ему не по карману экспедиции в миры плотских наслаждений (нет, даже не думай о Черч-лейне! [1]), к тому же начальный рубеж с рукой так и не был пройден. Потом. Все потом.       Значит, шиллингов двадцать уйдет только на приличную одежду. Пять в неделю — на продукты. А еще, положим, пять…       Он настолько погрузился в подсчеты, что и думать забыл о своем спутнике. А между тем на Риджент-стрит было, как всегда, многолюдно. Под открытой галереей квадранта [2] — так вообще не протолкнуться.       Опомнившись, Азирафаэль обеспокоенно обернулся, но не увидал следующего за ним картуза. Предчувствуя что-то недоброе, он тут же повернул назад. Предчувствие не обмануло. Пробираясь сквозь толчею, он краем глаза заметил Оливера. Тот с увлеченным видом разглядывал витрину дорогого шляпного магазина. Азирафаэль ужаснулся: не решилось ли чадо обновить себе и головной убор — но быстро разубедился в этом. Витрина занимала Оливера недолго. А вот чистильщик с читающим газету господином, которому первый старательно начищал обувь — да. Прервав созерцание шляп, Оливер буднично зашагал мимо этой парочки. Но, поравнявшись с ними, он неожиданно нагнулся, будто что-то обронил — носовой платок или монетку, кто его разберет. Изящное, почти неуловимое движение — и воришка растворился в толпе быстрее, чем мираж в пустыне.       Азирафаэль так и простоял с минуту истуканом, застав удивительное представление, когда почтенного вида господин выворачивал шелковые карманы наизнанку, краснея от неистовой ярости. В самом деле, кому приятно оказаться в должниках у чистильщика обуви?..       Крики, ругань, шумиха, торопящиеся на выручку констебли — но какой в этом толк? Пропажа уже никогда не вернется к хозяину. А Оливер… «хороша обновка, да душа — чертовка». Нечего его дожидаться, сам дворовым котом приползет. Оставив плюющегося ядом на констеблей господина, Азирафаэль поспешил к себе в магазин. На пороге его уже дожидался этот пострел.       — Простите сэр, я немного приотстал и, не найдя вас, решил дойди до магазина сам, — самым что ни на есть чистосердечным голосом сказал Оливер.       — Во внерабочее время ты волен ходить, где вздумается. Тут тебе не работный дом, — ответил Азирафаэль безучастно, а сам не сводил взгляда с округлившегося кармашка пальто. Детские карманы явно были не рассчитаны на взрослые бумажники.       «Талантливый засранец».       Следует ли ему как ангелу разразиться гневной тирадой? А как опекуну? А как просто возмущенному до глубины души? Даст ли хоть какие-то плоды его занудное морализаторство?.. Чем дольше Азирафаэль жил на земле, тем яснее убеждался: люди ненавидят, когда им нашептывают в уши. Своевольные, гордые создания, они совсем не нуждались в советах по уничтожению или благоустройству мира. Их работа с Кроули все больше сводилась к постылой формальности — выдавать возросшее до уровня статистической погрешности число грешников или праведников за победу сил Ада или Рая (конечно победа за нами, мерзкие демоны! Тут и думать не надо! Кроули, ты чего пришипился? Еще чаю? Бери булочку, не стесняйся. Я купил их специально для тебя! Ты же любишь с творогом?..) Из века в век они с Кроули продолжали потчевать своих предводителей байками о неслыханной плодотворности их политики. Пускай те тешатся иллюзиями собственной власти. А между тем люди отлично справлялись как с грехопадением, так и с благодеянием без посторонней помощи.       Ох, ну не припугивать же Оливера, как гадкого ребёнка, ленивым Лоуренсом или Зубы-как-Борона [3]? Он явно перерос детские байки, да и какая фольклорная людоедка на него такого — худосочного — позарится?..       — А теперь мне надо доделать заказ, — пробормотал Азирафаэль, переодевшись в домашний пиджак и потянувшись к банке с формальдегидом на полке. — Тебя не затруднит сходить на рынок самостоятельно? Список покупок на столе.       — Конечно, сэр, — Оливер, мучительно спотыкаясь о согласные, как о кочки на дорогах, прочитал вслух список покупок. — Все верно?       — Верно. Иди.       Тем не менее Оливер не уходил. Стоял, хлопал глазами, разве что руку попрошайкой не протягивал.       — Чего-то ждешь? — с трудом скрывая насмешку, спросил Азирафаэль.       — Конечно, сэр. Мне бы немного деньжат на расходы. Тут никак не меньше трех шиллингов, а жалованье мое невелико.       Азирафаэль чуть не порвал ветхую страницу. У Оливера полон бумажник этого «жалованья». На месте этого сорванца он сейчас бы помалкивал и смотрел в пол, а на сворованные деньги купил бы что-то сверх списка в качестве извинения.       Ладно, если с ним решили играть в дурачка, он подыграет. Видно, он производит обманчивое впечатление добренького простофили.       — Ох. Конечно! — воскликнул Азирафаэль, всплеснув руками. — Три шиллинга! Дырявая голова! Прости растяпу. Старею.       Когда Оливер, лучащийся радостью, получил деньги и ушел, Азирафаэль впервые на памяти запер на ключ все шкафчики стола, за которым работал. В них он хранил искусные безделушки, многие из которых помнили еще династию Стюартов. Все они, коротающие века в странном соседстве: помандеры, серебряные табакерки, фарфоровые статуэтки, пресс-папье в форме собачек, кружевные носовые платки, вышитые золотой нитью — его маленькие коллекции, которые ломбарды примут за милую душу. Он не собирался с ними расставаться только потому, что пригрел змееныша на груди.       Что ж. Сыграем, маленький гаденыш. Пока прикроюсь маской добряка. Но в моем реквизите отыщутся и другие маски.       Всю последующую неделю Азирафаэль загружал Оливера всевозможной работой. Мальчикам ни в коем случае нельзя сидеть без дела: они от этого думать начинают. А Азирафаэль явно побаивался мыслей, которые могли ютиться в этой маленькой головешке. Поэтому Оливер в нарушение всех установленных норм труда с утра до ночи выхлопывал из магазина такой дорогой сердцу дух упадка и разложения. Целый пласт безнадежно испорченных влагой и годами книг, дать упокоиться которому у Азирафаэля не хватало духу, наконец нашел свое пристанище на свалке. Та же участь ждала серию бракованных фаянсовых изделий, которую Азирафаэль как-то пожалел на распродаже.       Часами Оливер драил, шкурил, отколупывал и полировал. Была в кой-то веки прочищена дымовая труба: о том, что там творилось, Азирафаэль предпочитал не думать. А надо было!       «Так вот почему камин дымил», — потирал подбородок Азирафаэль, уставясь на полноценный бархан из сажи и старое галочье гнездо.       Несомненно, охваченные ужасом от творящегося кругом порядка книги скрывались под простынями, но их час был не за горами. Уже со дня на день должны были прийти заказанные таблички, чтобы раз и навсегда покончить с творческим хаосом его коллекции.       Какое разношерстное собрание книг! Годами спорадически пополняемое, оно напоминало разутое ополчение какого-то средневекового князька. Теперь ему грозила безжалостная реорганизация в регулярную армию. Отныне каждая книга будет знать свое место. На первых порах планировались отделы духовной литературы и естествознания, особняком стояли бы книги о магии, предсказаниях и темных искусствах, а в качестве венца коллекции — отдел художественной литературы, занимавший большую часть отполированных стеллажей.       Вопреки страхам Азирафаэля, Оливер работал на славу (либо очень хорошо создавал видимость этого). За неделю плесень и сырые подтеки были изгнаны из магазина. На второй неделе их неравноправного партнерства у Оливера дошли руки до второго этажа. Любой здравомыслящий делец устроил бы там дивную кофейню, где посетители могли бы чинно потягивать черную жижу — пять пенсов чашка. Азирафаэль же превратил второй этаж в немыслимый склад старой мебели (рухляди, отчеканил Оливер), распродать которую не имел ни таланта, ни желания. Части ее было суждено сгинуть в пасти камина, часть Азирафаэль скрепя сердце отправил пылиться в аукционный дом. Оставшаяся мебель (за платяной шкаф времен Регенства Азирафаэль стоял насмерть) осталась доживать свой век. Оказалось, что на втором этаже не так уж мало жилой площади. Нет-нет, даже ради Кроули он не пустит никаких постояльцев. Вот Оливеру можно было бы выделить комнатку. Азирафаэль все еще думал над этим.       Порой усердие Оливера даже выходило Азирафаэлю боком.       — Мистер Фелл, что это? — воскликнул Оливер, решивший было выхлопать от пыли круглый коврик и обнаруживший под ним кое-что интереснее половых досок. И не скажешь же напрямик «видишь ли, Оливер, это круг, обрамленный строками из Кабаллы. Самый обыкновенный. Полезная вещь, когда надо срочно трансгрессировать в Царствие Небесное на очередной бестолковый брифинг».       — Это… это от прошлых владельцев-сатанистов осталось. Советую не трогать, а то мало ли чего, — выдавил Азирафаэль.       — Нечистая сила? Да кто в нее верит! — хихикнул Оливер, но ковер положил на место.       Любой либерал упрекнул бы Азирафаэля в непомерной эксплуатации детского труда, и все же совесть молчала. Картина свалившегося на матрас прямо в одежде мальчика не пробуждала в нем и призрака нежных чувств. Почему? Может, потому, что другая картина, виденная им у квадранта, все не шла из головы?..       Гости из прошлого Оливера не объявлялись, но это только настораживало. А вдруг он до сих пор путается с ними? Конечно, был действенный способ это узнать — диалог. Но если общение с Кроули Азирафаэлю давалось легче дыхания, то со смертными — сущие муки Ада.       — Как жизнь молодая?.. — плоский, как невздувшийся омлет, вопрос заставил Оливера оторваться от протирания витрины.       — Чего мне жаловаться? — отвечал будто сам себе Оливер, продолжая начищать стекло. — Кормят три раза в день, да еще и не собачьей едой. Свой лежак, никто не сгоняет. Ни вшей, ни блох, ни клопов. Что еще нужно для счастья?       Да, вот и задавай ему потом пространные вопросы.       — Тебя не… беспокоят? — никчемная попытка исправиться, но Оливер уже насторожил уши, и эффект неожиданности был безвозвратно упущен.       — Никак нет, — отрезал Оливер, — Как рассчитался, никого из своих не видел. Как завижу беспризорников — обхожу стороной. Они по ту сторону закона, а я теперь по другую. Мне проблемы с законом не нужны, так-то вот.       Оттарабанил не хуже святочного стиха и снова бросился с остервенением оттирать налет пыли. Разве только нимба над головой не хватает. Впрочем, Азирафаэль знал, с какой легкостью этих нимбов лишаются.       Надо только подождать.       Когда Азирафаль взялся реставрировать редчайшее издание стихов Вергилия in octavo, Оливер уже складывал книги на полки. Азирафаэль сам плохо сознавал, когда успел доверить ему даже такую немаловажную обязанность. Как ребенок, едва умеющий читать, определит, что «Феноменология духа» пойдет в немецкую философию, а «Божественная комедия» — в духовную литературу? Потому Азирафаэль пока поручил Оливеру расставить только англоязычные книги в алфавитном порядке.       Правда, пальцы Азирафаэля едва ли касались многострадального томика Вергилия. Механически листая страницы, Азирафаэль не сводил взгляда с застекленного циферблата настенных часов. В нем, как в зеркале, отражался весь магазин и Оливер в частности.       Оливер все никак не хотел расставаться с нимбом. Азирафаэль уже было сдался и мысленно извинился перед ним, но тут-то и началось самое интересное. Оливер увлеченно завертел в руках какую-то книгу. Продолжая не глядя одной рукой рассовывать книги по полкам (для вида), другой он с успехом сунул находку под тряпицу в ящик с мусором, после чего как ни в чем ни бывало продолжил сортировку.       «Попался, ангелок лучезарный!»       Но Азирафаэль и пальцем не пошевелил, будто неведомая сила приковала его к стулу. Внутри клокотало новое, плохо знакомое ему ощущение. Да, он ощущал неистовый восторг от скорого возмездия. Чем дольше было ожидание, тем сильнее он ликовал.       И почему так неохотно идут работать в полицию, ведь ловить с поличным — это ли не блаженство? Наверное, весь азарт убивает коррупция… Ох, ну уж от него никто не откупился бы (если только злоумышленник не шеф-повар ресторана «Вери». За искусно поданных голубей а-ля дюшез можно и простить проступок-другой)!       Пробило два часа дня и Оливер отправился в соседнюю комнатку обедать. Азирафаэль ждал. Обед кончился, и Оливер приступил к мытью полов. Азирафаэль ждал.       Без пяти минут шесть с улицы прогорланили: «Мусор, эй!»       И верно: напротив магазина стояла телега мусорщика — дожидалась свежей порции.       — Мистер Фэлл, я только на минутку… — О, как припустил с ящиком, только пятки сверкают.       — ТВОЕ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО! — Не уповая только на силу своего голоса, Азирафаэль на всякий случай заблокировал замок входной двери. Вот и началось неспешное наступление на жалкого отступника.       — Но сэр, мусорщик не будет ждать...       — Покуда это мой мусор, позволь, — И Азирафаэль изъял ящик из трясущихся рук Оливера. Стряхнув на пол немало обломков штукатурки и пыли, он вытащил завернутую в тряпицу книгу, развернул…       — М-мистер Фэлл, молю, выслушайте! — потускневшим голоском затянул Оливер, — Вы — добрый…       — Не то словцо подбираешь, душа моя! — стальным голосом отозвался Азирафаэль. — Никудышная лесть. «Добрый» — так говорят о человеке, одинаково лишенном и недостатков, и достоинств. Вот мое достоинство — любовь к книгам, оттого я тебя сейчас хорошо взгрею.       Далее последовала сцена, коей негласно предворялась воспитательная беседа в тысячах учебных заведений по всей старой доброй Англии. Кто-то сказал бы, что лупить тростью по мягкому месту — непедагогично, но Азирафаэль в эту минуту как никогда понимал «деспотичных бесчеловечных воспитателей» из романов Диккенса.       Перед некоторыми сорванцами великая сила слова выбрасывала белый флаг. Хорошее отношение быстро начинало восприниматься данностью.       К тому же Азирафаэль никогда не славился железным терпением. Одно дело — Кроули. Ему Азирафаэль был готов прощать если не все, то очень многое. Ведь тот уже давно обосновался риштой в его теле, оставив в нем тысячи своих маленьких отпечатков. И хотя за время такой «дружбы» Азирафаэль растерял ангельскую невинность, слепую веру в непостижимость и желание всецело отдавать себя служению Небесам, он нисколько об этом не жалел. Кроули хоть и был паразитом, но, стоит признать, паразитом полезным — экий оксюморон! Забрав, он много что отдал взамен. В конце концов все удовольствия, которыми Азирафаэль увлекся со временем, были открыты с подачи Кроули. Без его скабрезных шуточек, насмешек и улюлюканий «пей до дна, пей до дна», едва ли он вообще на что-то решился.       Возможно, ангельское всепрощение Кроули тоже прибрал к рукам. Потому лупил Азирафаэль с тем же удовольствием, с каким наслаждался горячей пищей, крепким алкоголем и обветренными губами Кроули. Правда, мать не передала ему своей жестокости (сумасбродка — он мог признаться себе в этом хотя бы в мыслях — она утопила тысячи людей только потому, что десяток ангелов изволило наплодить с женщинами кучку исполинов), поэтому Азирафаэль ограничился шестью ударами. Отставив трость в сторону, он опустился в кресло перед стоявшим перед ним Оливером (тот присесть, ясное дело, не спешил).       — Ах да, я недоговорил, — уже мягче сказал Азирафаэль, поглаживая обитый сканью переплет книги, — недостатков у меня тоже прилично. Например, я отходчив. Потому, будем считать, что ничего не было. Ни кошелька у квадранта, (тут Оливер все же вздрогнул), ни этой дешевенькой библии.       — Но как! — Глаза Оливера округлились, — Тут же золотая проволока в переплете!       — Простительное заблуждение. Многие путают дешевый томпак и золото. Но воровать библию 1830-го года издания — просто неприлично. Она стоит меньше томпака с переплета. А вот истрепанный томик Вергилия, над которым я работаю — бесценен.       Оливер упал на колени. Кажется, каялся искренне:       — Клянусь, они меня подговорили! Болтали, что вы выкинете меня на улицу, а без них я пропаду. А если и останусь — буду белым рабом, если не хуже…       — Если ты останешься, я научу тебя видеть подлинную стоимость вещей. И не только вещей. Своего времени. Даже людей. Звучит цинично, зато помогает в жизни.       Глаза Оливера заиграли опаловыми жилками в закатных лучах солнца.       — Мистер Фэлл, научите!       — Всему свое время, — вздохнул Азирафаэль.       Уже в сумраке ночи, по-настоящему осматривая томик Вергилия, Азирафаэль задумался: может, расщедриться на небольшое чудо и подлатать маленькую красную задницу?       «Но если у него не поболит денек-два, какая цена будет от горестного опыта?»       И, покачав головой, вернулся к работе.