Седьмой позвонок

      — Всё в порядке?       — А?       Чонгука рывком выдёргивает из сознания собственной головы в мир их небольшой кухни, когда мама, собираясь на работу, мимоходом легко поглаживает его по плечу. Она как всегда ужасно торопится, но всё равно находит время поставить перед ним тарелку с завтраком. Наверное, специально встала раньше, чтобы успеть приготовить.       Обычно он накидывается на домашнюю еду как оголодавший: вечная лапша, раскисшая от кипятка, сидит поперёк горла, — а сейчас перед ним уже минут пять стоит порция супа из соевой пасты, и он к ней не притрагивается.       — Всё в порядке? — повторяет мама вопрос.       Если можно считать порядком, что всю ночь его мысли крутились вокруг человека, существование которого старательно игнорируется, — то:       — Ага. Всё в норме.       Полный порядок.       Он трёт лицо руками, сдерживая зевок. Поспать удалось…       Да не удалось поспать. Этой ночью его мозг будто жил своей самостоятельной жизнью и думал о том, о чём Чонгук думать совсем не собирался. О чём думать не хотел. Даже на тот короткий период, когда у него получилось задремать перед звонком будильника, его сознание провалилось в какую-то чёрную дыру, где не было ничего, кроме Тэхёна. В этой чёрной дыре Тэхён стоял у стены в коридоре в точно такой же позе, как стоял в реальности, когда говорил про свой день рождения. Только выражение лица у него было другим. Отсутствующим, как в машине.       Чонгук так и сидит, уткнувшись в ладони. Внутри что-то неприятно напрягается, стоит вспомнить чужой стеклянный взгляд. По-настоящему нехороший взгляд. Люди, у которых «всё в шоколаде» — так не смотрят.       Как мама садится на стул, Чонгук скорее чувствует, чем слышит. Убирает руки, взглянуть на неё. Она действительно напротив, теребит пальцами край салфетки. По всему видно: хочет о чём-то спросить, но не решается. А когда, наконец, настраивается, он уже знает, о чём пойдёт речь, и оказывается прав.       — Чонгук, вы с ребятами готовите новый маршрут?       Старательно скрытое беспокойство всё равно различается. Новый маршрут, значит, очередные тревожные мысли: какая высота у крыши будет в этот раз, или — сколько этажей пробежит её сын, если это будет заброшка или стройка?       Теперь и не вспомнить, как давно они научились понимать друг друга вот так: читая главное между строк.       — Да, — кивает, подтверждая, и сразу старается успокоить. — Он несложный. Будет отработан до мелочей. Тебе совершенно не о чем волноваться.       Мама зеркалит его движение. У неё еле уловимо напрягается линия плеч.       — Вчера я видела Ли Юнджи, — произносит осторожно. — Она спрашивала о твоём здоровье и передавала привет.       Суп в тарелке стоит уже достаточно долго, чтобы остыть. По истечении определённого периода времени всё рано или поздно меняется: настоящее становится прошлым, суп — остывшим. Ещё немного, и он станет невкусным, его надо съедать сейчас. Пережевать. Проглотить. Надеяться, что добавки не будет.       Проще простого.       Надо только выйти из мимолётного коматоза.       Видимо, он сидит так слишком долго. Мама поспешно кладёт свою ладонь на его руку и слегка сжимает:       — Мне очень жаль, если я тебя расстро…       — Всё в порядке, — быстро перебивает Чонгук. Вскидывает голову. — Правда, мам. Всё хорошо.       Конечно, она не верит. И теперь расстроена сама, что завела этот разговор. В её взгляде слишком отчётливо просматривается вина. Чонгук мысленно ругает себя за реакцию: если кто и виноват, то точно не она. И Ли Юнджи не виновата, что мама встречает её, когда речь заходит о новом маршруте. Для неё это такой способ сказать: будь осторожен. Помни, что я волнуюсь за тебя.       Чонгук помнит. С этим проблем не возникает.       — В следующий раз, когда вы встретитесь, передай ей от меня тоже привет, — как можно бодрее говорит.       «Я знаю. Я буду осторожен.»       Мама ещё с минуту изучающе рассматривает его лицо, выискивая подвох, но в итоге расслабляется. По крайней мере, улыбка у неё получается искренней и даже весёлой.       — Хорошо, — треплет его по голове.       «Я тебе верю».       Чонгук выворачивается из-под руки:       — Мам, я же просил так не делать, — повторяет в стотысячный, наверное, раз, приглаживая волосы.       Как с маленьким.       Она смеётся и, посмотрев на наручные часы, подрывается с места, округляя глаза.       — Чёрт! Я опаздываю! Вот же чёрт!       И ещё минут пять носится по дому, громко чертыхаясь. Повторяет это «чёрт!» пока бежит к входной двери и пока ищет ключи, и пока обувается. Только, оглядываясь, строго взмахивает пальцем в воздухе:       — Ты не слышал, как я ругаюсь, договорились?       Чонгук показывает знак «ок» и, едва дверь за ней закрывается, откидывается на спинку стула, запрокидывая голову.       Ли Юнджи…       Было время, они могли говорить часами, а сейчас Чонгук не уверен, что когда-нибудь сможет лично сказать ей хоть слово.       Он выливает уже остывший суп, моет тарелку и, подхватывая спортивную сумку, выходит из дома, направляясь в сторону зала.       Конечно, Тэхён уже там.       У него немного бледное лицо, глаза закрывают солнцезащитные очки. То, что он болеет с похмелья, понимает даже Алекс, с сочувствием протягивающий ему свою бутылку с водой. Вода газированная, а модник пьёт обычную. Чонгук заметил это ещё в первые дни, когда Тэхён слишком часто начал мелькать перед глазами. Разумеется, он заметил это не специально, так само собой получилось: тот слишком пристально демонстрировал своё внимание, и Чонгук невольно стал присматриваться в ответ. Не из интереса. Больше в целях безопасности: хрен знает, что ему могло прийти в голову.       Сегодня в зале особенный день, но Тэхён об этом не догадывается. Сидит в своём облюбованном углу на матах, привалившись к стене, когда Чонгук не без удовольствия ставит перед ним ведро с водой, в котором плавает тряпка. Проходит несколько секунд времени, прежде чем Тэхён поднимает очки, цепляя их на макушку. Озадаченно рассматривает подношение. Показывает свою бутылку и вымученно улыбается:       — У меня уже есть попить.       Надо же, какая божественная шуточка.       Чонгук скрещивает руки на груди:       — Сегодня день уборки.       Тэхён сонно моргает, — спал он тут, что ли? — заглядывает через его плечо на парней, которые уже отодвигают в сторону колёса, выметая из-под них пыль.       — Если ты таскаешься сюда, то будь готов и убирать за собой. А если не в состоянии это сделать — проваливай и не путайся под ногами.       Тэхён не в состоянии — они оба знают. И это реальный шанс спровадить его, спокойно заниматься своими делами, без возможности постоянно ощущать на себе чужой взгляд. Чонгук уже предвкушает целый день свободы.       Но он недооценивает чужого упрямства.       — Что мне надо делать?       Отставляя бутылку в сторону, Тэхён закатывает рукава своей белой рубашки, и Чонгук, наблюдая, как сворачивается в складки ткань, едва не рычит в голос от разочарования. Подпинывает ведро.       — Никогда пыль не вытирал?       — Ко мне приходят делать уборку раз в неделю.       Точно.       К богатеям же ходят простые смертные и вылизывают их квартиры дочиста. Как можно было забыть?       — Сам боишься запачкать руки?       У Тэхёна какое-то сложное, непонятное выражение лица, когда он, склонив голову к плечу, смотрит на него.       — Это просто работа другого человека. Что в этом плохого? — спокойно говорит, слегка приподнимая бровь.       Ничего.       Ничего в этом плохого. Но память — та ещё дрянь — подкидывает воспоминания, как мать в качестве подработки ходила убирать дом к одной обеспеченной семье. Тогда были тяжёлые времена, денег не хватало, а там хорошо платили.       У владелицы дома всегда был вздёрнутый подбородок и губы, сжатые в тонкую полоску. Она с надменным лицом проверяла мебель на наличие пыли, пока мама покорно стояла и ждала вердикта. Чонгук всегда стоял рядом, потому что его разрешали брать с собой при условии, если он не будет отходить от неё и на шаг. Хозяйка дома боялась, что он может что-нибудь испортить или разбить. Когда ты маленький — никто не верит словам, что тебе нет дела до всех этих дорогих декоративных хреновин, натыканных по всему дому. Когда ты маленький — ты на многое не можешь повлиять. В семь лет Чонгук тоже на многое не мог повлиять, и молча глотал свою детскую обиду, когда женщина с брезгливостью тыкала пальцем в угол и велела перемыть, и мать бросалась выполнять, хотя убрано было идеально. Уже много позже он понял, что богатая дамочка таким образом показывала своё превосходство, тешила раздутое эго, утверждаясь за счёт его матери.       Чонгук пообещал себе, что никогда не опустится до такого же.       И сейчас, бросая перед Тэхёном ведро и направляясь к рукоходам, он растерянно замирает на месте. Появляется глупое чувство, что он делает что-то неправильно.       Чонгук оглядывается.       Сильно забрызгав пол, свои брюки и ботинки, Тэхён сосредоточенно трёт куб, с которого на пол бегут чуть ли не ручьи. Интересно, он в курсе, что тряпку можно выжимать, а не заливать всё вокруг водой?       В следующую секунду Чонгук убеждается, что — да, в курсе: садясь перед ведром на корточки, Тэхён опускает в него тряпку, немного мнёт её в пальцах и с довольным видом шмякает на куб, развозя ещё большую грязь. Деревянная поверхность с жадностью впитывает влагу, излишки стекают и образуют под ногами лужу. Если бы он просто вылил ведро воды сверху — результат был бы тем же. Такими темпами куб высохнет не раньше, чем через неделю. Или две. Или сгниёт и развалится, не выдержав такой тщательной помывки.       Бля-ать… Серьёзно?       Чонгук фейспалмит и отворачивается. Хмурится, цепляясь за турник, и взбирается на него сверху, начиная протирать перекладины. Все рукоходы моет он, не доверяя другим парням лазать по влажным штангам.       Искоса продолжает поглядывать на Тэхёна: скоро воды в его ведре совсем не останется. Может, он и правильно делает, что не убирается дома сам: заколебался бы оплачивать соседям снизу ремонт. Даже не верится, что можно быть настолько рукожопом.       Как оказывается с ним рядом, Чонгук сам не замечает. Очевидно, его нервная система не выдерживает. У всех рано или поздно не выдерживает, и предел его нервам наступает из-за чувака в дорогих тряпках, что на кой-то чёрт пытается помогать с уборкой.       Парни тихо гиенят, наслаждаясь зрелищем, когда Чонгук выдёргивает тряпку из тэхёновых рук и показывает, что её надо скрутить с двух сторон (скрутить, скрутить, блять, ну неужели так сложно сообразить?), а не просто смять в кулаке, чтобы избавиться от лишней влаги.       — А что, так можно было? — хмыкает Тэхён.       — Ты удивишься, если узнаешь, сколько всего можно, если думать, к примеру, мозгами, а не задницей, — возвращает ему тряпку Чонгук.       Тэхён не обижается, вообще никак не комментирует. Демонстративно повторяет все действия, как было показано, и продолжает уборку дальше, теперь действительно вытирая грязь, а не размазывая её на одном месте. Получается на удивление хорошо. Если его семья разорится — сможет пойти работать в клининговую компанию. Сделает там сногсшибательную карьеру.       Чонгук фыркает себе под нос. Его внимание против воли возвращается к Тэхёну. Рожа у него всё ещё белая, на лбу — нездоровая испарина, но он помогает отодвигать кубы Алексу, перекладывает колёса вместе с Чжухоном. Работает наравне со всеми и не жалуется. Ни одного недовольного слова, ни одной гримасы, даже не морщится ни разу. Хоть бы не грохнулся в похмельный обморок. Объясняй потом его предкам, что его никто тут силой не удерживал.       Хотя… Учитывая вчерашний рассказ, родителям Тэхёна нет до него особого дела. Они у него не самые заботливые люди.       Чонгук сжимает губы. Почему он опять об этом думает?       Ну — да, оказалось, что в семье у богатого мальчика не всё гладко. Неприятно, но случается и такое. Да с родителями чуть ли не у каждого третьего есть своя занимательная история! Например, мать Чжухона пьёт, его воспитывала бабушка; а Алексу частенько перепадает от вспыльчивого отца.       У Чонгука и своя история есть: его родитель как-то утром ушёл на работу и не вернулся обратно. Спустя несколько месяцев, гуляя с друзьями, Чонгук случайно встретил его в парке. С новой женой. С их дочкой, которая сидела на шее его отца в кремовом платьице. Чонгук отчётливо запомнил это долбаное платьице, и как блестели на солнце бусины под жемчуг, которыми на груди была вышита бабочка. И лицо отца тоже запомнил. Как сползла с него улыбка. Как он отвернулся…       Мама потом укладывала его спать и наставляла: не вздумай винить себя, Чонгуки. Ты не виноват, что папа ушёл. Ты у меня — самый замечательный. Понял?       Чонгук слушал и кивал. Отвечал: конечно же, я не виноват. Отвечал: пфф, что за глупости, конечно же, я ни при чём. Понял, мам.       Ха.       Правда заключалась в том, что каждую ночь он пытался найти ответ на вопрос: что я сделал не так, что нас бросили? Что я сделал, что мне предпочли другого ребёнка?       Тогда он своим детским мозгом не понимал: когда ты маленький — взрослый мир не считается с твоим мнением, ты на многое не можешь повлиять. Ты и взрослый не всегда можешь повлиять на решение другого человека, а ребёнком — тем более. И люди… иногда люди просто уходят. Так бывает. Они исчезают из твоей жизни, а ты остаёшься.       Отец был первым исчезнувшим человеком. Как ластиком стёрли. От него остался только стакан, который Чонгук специально разбил (матери солгал, что нечаянно), и совместные детские снимки.       Но всё в полном порядке. Чонгук научился без него. Оказывается, можно жить и так: без человека, который исчез.       А вообще: да было и было. Чего сейчас вспоминать и загоняться?       Рассказывать об этом он тем более бы не стал. Для чего? Для жалости? Зачем ему жалость? Что с ней делать? Упиваться, купаясь в слезах?       Так это нихрена не изменит.       Не похоже, чтобы и Тэхёну вчера нужна была жалость, иначе он бы сразу начал ныть про свой день рождения и плохих предков, а он… Он не жаловался. Он делился. Неприятными, но важными моментами своей жизни. Скорее всего, об этой части его жизни мало кому известно. Эта часть рушит образ счастливого богатея, у которого всё в шоколаде. О таком не распространяются направо и налево. И знание этой части его жизни теперь каким-то странным образом их связывает. Как общий секрет в детстве, что объединял своей тайной.       Мать твою… Ну и чушь лезет в голову.       Ничего у них общего нет. И не будет.       Взъерошивая пятернёй волосы, Чонгук осознаёт, что уже минут пять натирает одно и то же место. Шумно выдыхает и спрыгивает вниз, забираясь на другой турник.       Через несколько часов уборки они все мокрые и заёбанные в хлам. Тэхён не исключение. Может, он выглядит даже хуже, чем остальные, в этих своих дорогих шмотках и с обморочной бледнотой, которую украшают тёмные тени под глазами и прилипшие ко лбу пряди волос. Он зачёсывает их назад плавным жестом, и Чонгук внезапно замечает, что сегодня Тэхён без линз: холодный голубой цвет не закрывает натуральный оттенок.       Цвет его глаз напоминает некрепкий горький кофе, что Чонгук пьёт утрами. Только кофе всегда горячий, а цвет глаз — тёплый.       …как пальцы, что гладили шею.       Эта мысль основательно коротит, и Чонгук едва не подпрыгивает, когда Хосок закидывает локоть ему на плечо, осматривая их труды.       — Ща ослепну от чистоты, — довольно тянет. — Хорошо потрудились, теперь можно и перекусить.       Алекс тут же воодушевляется:       — Я съем за троих. Давайте сходим в кафе к тётушке Чен?       — Всеми конечностями «за», — Чжухон торопливо натягивает на себя майку, от которой избавился в процессе уборки.       — Без проблем, — легко соглашается Хосок и уже на выходе оглядывается через плечо: — Тэхён? Идёшь?       Чонгук тоже поворачивается.       Поднимая с матов свой пиджак, Тэхён растерянно замирает, словно ослышался. Мнёт ткань в руках.       — Тоже ведь не жрал ничего, пойдём с нами, — добродушно предлагает Хосок. — У тётушки Чен не ресторан, конечно, но свинина — выше всяких похвал.       И тогда Тэхён делает это: переводит взгляд на Чонгука. Просто молча смотрит, почти как всегда.       И всё же в этот раз по-другому.       Он будто спрашивает: ты не против, если я пойду? И Чонгук уверен, если он сейчас скажет ему «нет» — Тэхён действительно не пойдёт с ними. Послушается и останется в зале или — хрен знает, — свалит домой. Но не пойдёт. Словно та часть этапа «достать, во что бы то ни стало» — пройдена, и теперь он перешёл на какой-то новый уровень известной лишь ему одному игры. На этом новом уровне Тэхён, очевидно, считается с чьим-то мнением, кроме своего собственного. На этом уровне он считается с мнением Чонгука.       Самым разумным решением всё ещё будет сказать: нехрен делать, — и остаток дня провести в спокойствии. Но Чонгук знает — он не сможет ему так сказать. И дело вовсе не в его вчерашнем рассказе и не в том, что сегодня он работал наравне со всеми. Дело в том, что Чонгук помнит прикосновение к своей шее, несмотря на то, как сильно хочет об этом забыть.       Помнит, как дрожали пальцы Тэхёна.       Это короткое воспоминание ни разу не упрощает жизнь, не делает всё понятней. Иногда Чонгук всерьёз начинает задумываться: кому надо приплатить в этом долбаном мире, чтобы жить стало чуточку легче? Вот бы пришёл какой-нибудь седой мудрый хрен и всё объяснил, дал ответы на все вопросы. Не зря же говорят: «хрен знает» или «хрен там был». Наверное — реально умный дядька. Везде побывал, многое повидал.       Чонгук хоть сейчас готов стартануть по тому же маршруту, если это поможет во всём разобраться.       Он сухо бросает:       — Не выделывайся. Никто тебя там не отравит.       — Тётушка Чен вкусно готовит, — подтверждает Алекс, закидывая на спину рюкзак. — Идёшь?       Продолжая смотреть на Чонгука, Тэхён слегка прикусывает нижнюю губу, сдерживая улыбку, и кивает:       — С удовольствием.       Сердце почему-то начинает сильно колотиться, как будто Чонгук снова сбегает по ступеням в подъезде помпезного дома, у которого стены снаружи зеркальные. И возникает чувство, что позволяя Тэхёну сейчас пойти с ними, он на самом деле позволяет ему нечто большее, просто пока не понимает, что именно.       Он скоро мозг себе свернёт, пытаясь разгадать его мотивы.       К чёрту.       Просто — к чёрту.       Это всего лишь обычный перекус в компании парней. И если Тэхёна не смущает, что он будет есть с ними, почему должно смущать его? Чонгук идёт со своими друзьями, в отличие от некоторых.       Рамённая тётушки Чен расположена в неприметном двухэтажном здании среди ряда таких же забегаловок, понатыканных вдоль улицы, и встречает запахом мясного бульона, а сама хозяйка — радостной улыбкой.       Пока они рассаживаются, Чжухон делает заказ, параллельно с этим подмигивая молодой помощнице. Болтает с владелицей заведения, что ласково треплет его за щёку, видя в нём внука, которого увезли в Штаты.       Тэхён оказывается с торца стола, по правую руку от Чонгука. Он с интересом осматривается и, поднимаясь, низко кланяется тётушке, когда та замечает в компании новенького. Всплескивает руками, громко поражаясь «какой красивый юноша», а спустя две минуты общения добавляет «приятный». Тэхён словно забывает, что ещё секунду назад выглядел так, будто собирается упасть и сдохнуть прямо на пороге рамённой, приосанивается, распушает свой павлиний хвост, преображаясь прямо на глазах. Он так быстро включается в режим «всё зашибись», что Чонгук, поражаясь, упускает возможность пересесть от него подальше. И пока Алекс увлечённо болтает, рассказывая тётушке, что Тэхён паркуром не занимается, но зато шарит в обработке видео, сам «приятный юноша», не подтверждая и не отрицая всё о нём сказанное, продолжает вежливо улыбаться и стоять по стойке смирно.       Тётушка уходит, только когда помощница, заинтересованно поглядывая на Тэхёна, начинает расставлять на столе мясо, миски с рамёном, зелень, соусы и специально для Чонгука — хотток. Парни накидываются на еду, уплетая за обе щёки — что-что, а еда здесь всегда восхитительна. Тэхён ест медленно, цепляет палочками лист салата и долго пережёвывает, прежде чем проглотить. Он всё больше пьёт воду — его стакан пустеет очень быстро.       — Хреново тебе? — неожиданно даже для себя спрашивает Чонгук.       Тэхён, кажется, тоже удивлён. Моргает как-то заторможено, будто не до конца уверен, что обращаются к нему. Разводит руками:       — Немного перебрал вчера.       — Ага, немного, — фыркает Чонгук.       Пододвигает ему свой стакан с водой.       Тэхён даже палочки на стол опускает, прослеживая движение стакана в свою сторону.       — Такой заботливый сегодня, — ёрничает, прижимая ладонь к груди.       И Чонгук почему-то чувствует облегчение: нет больше отсутствующего выражения лица — с ним всё в порядке. Он берёт хотток и с удовольствием вонзает в него зубы, откусывая сразу чуть ли не половину.       Тэхён подпирает голову рукой.       — Не думал, что ты любишь… — неопределённо крутит пальцем в воздухе, — нечто подобное.       — А что я, по-твоему, ем? Собак и кошек, которых расчленяю в тёмных переулках?       Изображая задумчивость, он запрокидывает голову, упирается языком в щёку с насмешливым видом и кивает:       — Приблизительно. Ну, знаешь, — продолжает. — Ты всегда такой хмурый. Не куришь, не пьёшь…       — И не ем, значит?       — Я бы не удивился, — подмигивает, делая глоток.       Чонгук аж жевать перестаёт. Смотрит на него, будто ослышался. В мозгах крутится сотня уточняющих: от — «почему ты так думаешь?», до — «ты дебил?». Он проглатывает их вместе с хоттоком.       Продолжая пить воду из стакана мелкими глотками, Тэхён наблюдает за его реакцией, вопросительно приподнимая брови. В глазах — искрящийся смех. Ему, блять, весело.       Чонгук открывает рот, собираясь подробно и красноречиво объяснить ему, что он может сделать со своим «я бы не удивился», куда засунуть и в каком направлении унести, но тут же передумывает. Просто больше не говорит с ним ни в рамённой, ни пока они идут обратно к залу. Игнор — лучшее решение. Каждый их диалог, как игра со спичками: либо вспыхнет пламя, либо дерево сломается. Кто-нибудь обязательно проиграет — у сломанных и сожжённых нет победителя. Чонгуку такие развлечения не нужны. Огонь обжигает.       Алекс и Чжухон всю дорогу дурачатся. Сытые друзья — неограниченный запас энергии до очередного чувства голода и дикие взгляды от некоторых прохожих. К этому легко привыкнуть. Чжухон пытается сдёрнуть с пацана бейсболку, и Хосок заговорщически говорит Тэхёну:       — Ходят слухи, что если снять с Алекса кепку, то вместе с ней снимутся и его волосы.       Как только шутка доходит, Тэхён начинает смеяться. Растягивает губы в обычную открытую улыбку без налёта ехидства и выебонства. Искреннюю и…       Красивую.       Он вообще довольно смазливый, Чонгук не слепой, чтобы не заметить. Даже помощница тётушки Чен засматривалась на него сегодня, а сама тётушка назвала его «красивым» и «приятным».       Приятный, как же.       Чонгук ещё готов признать, что с большой натяжкой, но понимает, почему его друзья приняли Тэхёна, но что он «приятный»? Да ладно. Заёбывающие люди не могут быть приятными, потому что, ну — они заёбывают? Это же всё равно, что умиляться голосу коллектора, который задалбывает тебя звонками, — глупо.       Алекс с возмущёнными воплями сдёргивает с себя кепку, показывая, что волосы остаются на голове, и провоцирует новую порцию гогота. Его достают этим последние несколько лет, и он всё равно каждый раз ведётся. Поразительно, как что-то даже с годами остаётся неизменным.       Веселясь наравне с остальными, Тэхён треплет пацана по голове жестом старшего брата, продолжая улыбаться.       Чонгук не смеётся со всеми. Не смеётся, потому что хмуро смотрит на его улыбку и ловит себя на мысли: он может понять, почему тётушка Чен назвала Тэхёна «приятным».       Сейчас — может.       Торопливо отворачивая голову, Чонгук ускоряет шаг. Маршрут — вот что действительно важно. Надо тренироваться усерднее, проработать все возможные риски. Паркур — спасение в его жизни. Потому что твоя голова забита тем, чтобы правильно поставить ногу, чтобы верно выполнить зацеп руками, чтобы приземлиться и ничего себе не сломать.       Чтобы не думать, о чём не надо.       О ком не надо.       Сильно опережая остальных, он заворачивает за угол и словно врезается в незримую преграду: из магазина через дорогу выходит женщина в цветастом платье, держит в руках пакет с продуктами.       Ли Юнджи.       Её волосы собраны в тугой пучок, а раньше всегда были распущены и красивыми волнами спадали с плеч. И раньше ей не приходилось носить тяжёлые пакеты самой.       Чонгук резко дёргается обратно, врезается лопатками в кирпичную стену жилого дома, скрываясь от чужих глаз, которые ещё не успели его заметить. За рёбрами прохладно сдавливает, не даёт сделать глубокий полноценный вдох, а потом — выдохнуть, чтобы уже, наконец, отпустило.       На этот раз — совсем.       Поравнявшись с ним, парни озадаченно замолкают. Чонгук знает, чей взгляд ощупывает его внимательней других: он ощущается почти на физическом уровне.       А потом на плечо опускается рука. Алекс заглядывает ему в лицо:       — Чонгук-хён?       И невидимые пальцы на горле разжимаются, ком исчезает.       — Желудок скололо, — негромко лжёт он.       — Ты хоть жевал или целиком куски глотал? — хохочет Чжухон.       Тэхён выглядывает из-за угла, быстро осматривая улицу. Поворачивается к нему, слегка сдвигая брови. Чонгук от этого даже привычного раздражения не испытывает, такая на него наваливается усталость. Придавливает своим стотонным грузом.       Когда они выходят все вместе, женщины в цветастом платье возле магазина уже нет.