Путь саморазрушения/The Shattering

Асока очнулась в собственной кровати и, приподнявшись, растерянно огляделась, не понимая, как вообще здесь оказалась. Последнее, что она помнила, это холодные каменные ступени на входе, но никак не личная комната; она была так измучена, так истощена, когда там плакала, что не заметила, как заснула. Неужели Энакин, которого она бросила по дороге, заметил и донес ее до комнаты? Или же кто-то другой из Храма? Если учитель, то где же он сейчас? Асока едва не подскочила на месте, ринувшись к двери, чтобы незамедлительно отправиться на поиски, и вздрогнула, когда на входе уже стоял Энакин. — Как себя чувствуешь? — спросил он. — Лучше, чем вчера, — ответила Асока, пропуская его в комнату. Когда дверь закрылась, Скайуокер окинул ее внимательным взглядом. — Я только что говорил с Советом, — ее глаза расширились. О нет-нет-нет. Она должна была там быть, быть рядом с ним. — И? — с трудом сглотнула тогрута. Энакин подошел к пуфу для медитации и сел, подогнув колени. — Они считают, что я еще не в состоянии вернуться на передовую. Хотя все равно я нигде не могу найти свой меч. — Ах, да… насчет этого, — Асока вдруг замялась, вновь ловя на себе взгляд учителя. — Я его нашла, когда отправилась тебя спасать. И он… э-э-э, был не в самом рабочем состоянии. — А… точно, — пробормотал Энакин и уставился в пол, как будто вспомнил обо всем произошедшем только сейчас. Но больше ничего не произнес. Она подошла к прикроватному столику и открыла ящик, вытаскивая наружу клинок. — Мы вдвоем с R2 попытались его как можно лучше отремонтировать, но ты же знаешь, что у меня никогда не выйдет так же хорошо, как у тебя. Энакин молча кивнул, принимая меч, и внимательно его осмотрел со всех сторон. Асока почти видела на его лице досадное разочарование и недовольство текущим состоянием клинка. При помощи дроида ей удалось пересобрать рукоять практически с нуля, но металл по-прежнему хранил в себе отпечатки множества вмятин и сварочных швов. Обрезиненная часть во многих местах была разрезана, изодрана или вообще отсутствовала. Всю внутреннюю электронику пришлось полностью заменить из-за повреждений, нанесенных лезвием другого светового меча. Ну, хотя бы кайбер-кристалл уцелел. А вот кнопку, предназначенную для активации клинка, ей так и не удалось восстановить, потому что та просто сгорела при пожаре. Не говоря уже о том, что сама рукоять меча вообще оказалась сантиметра на два короче прежнего, так как ей пришлось буквально шлифовать поверхность, чтобы избавится от сгоревшего и искореженного металла в месте разреза. И основная проблема теперь заключалась в том, что из-за вынужденного плотного размещения всех внутренних компонентов, включая электронику и непосредственно сам кристалл, потенциально клинок мог подвергаться значительному перегреву, что вызывало бы нестабильную работу схем. — Прости, — прошептала Асока и села на кровать, наблюдая, как Энакин оценивающе повертел в ладони рукоять клинка, прежде чем его зажечь и размахнуться. Он еще несколько минут пытался словно приноровиться к давно забытым движениям, а затем выключил меч и прицепил его на пояс, снова обратив все внимание на падавана. — Совет рассказал, как ты целый месяц не хотела их ни в чем слушаться. И как ты неоднократно игнорировала все указания и лекции, отказываясь помогать на фронте, — Асока съежилась и бессильно уронила руки на колени, вжавшись спиной в стену. — Также Оби-Ван рассказал, что ты повела себя слишком своевольно и наотрез отказалась принимать его помощь в продолжении обучения. — Это правда, я не слушалась, — прошептала она. — Но почему? — Потому что никак не могла сосредоточиться и не хотела тебя покидать, — призналась Асока, перебирая пальцы. — Я думала, что смогу хоть чем-нибудь тебе помочь, если ты очнешься, и… — она покачала головой и замолчала. — Я позволила привязанности взять над собой верх. Энакин долго молчал, и она так и не осмелилась перевести на него взгляд. Неужели он тоже будет ее отчитывать? И какое именно наказание придумал Совет? — Совет хотел, чтобы я отказался от твоего обучения, — наконец произнес Энакин. Асока удивленно выдохнула, прикрыв ладонями рот от удивления. Да, она знала, что наказание непременно последует, но забирать у нее Энакина? Разве они совсем не видели, разве не замечали, как сильно он в ней нуждался? Даже если он сам пока так не считал? Кто же будет о нем заботиться, если не она? — Я отказал им. Асока нахмурилась, поднимая взгляд на лицо учителя, в острых глазах которого все еще плескался гнев и тьма, но теперь там поселилась также и усталость наряду с тоскливым одиночеством. Но Энакин словно что-то недоговаривал. — И? — Я горжусь тобой, Шпилька, — выдохнул он наконец. Вот теперь Асока по-настоящему удивилась, окончательно запутавшись в своих предположениях. С чего бы ему гордиться очередной не самой приятной ситуацией, в которой оба теперь очутились? И учитывая все, в чем она только что ему призналась, все, что шло вразрез с поведением примерного джедая и что она успела натворить за целый месяц… с чего бы ему гордиться очередным нарушением правил? — Что? — с трудом выдавила Асока. Даже несмотря на вчерашний день, полный разочарования и боли, она была теперь так счастлива, что Энакин все-таки не отказался от нее, и могла лишь удивляться, как у него возникла даже мысль отклонить решение Совета после того, что произошло между ними вчера в номере. Однако было стойкое ощущение, что Энакин снова что-то недоговаривал, что-то, что было напрямую связано с самой Асокой, из-за чего у него теперь намечались серьезные проблемы и очередные бесконечные лекции. И если это действительно так, то с чего он вдруг решил зайти к той, которая эти проблемы и вызвала, да потом еще и сказать, что так ею гордится? — Я не согласен с точкой зрения Совета и считаю неправильным отстранять меня от твоего обучения. — И их такой ответ устроил? — неверяще спросила Асока. Неужели Совет вдруг по какой-то неведомой причине не стал настаивать на своем, как обычно? — Ага, Шпилька, — несколько глухо усмехнулся Энакин. — Конечно же нет. Ты сама знаешь Совет, — попытался пошутить он, но эта попытка выглядела такой жалкой, такой вымученной, что Асока вновь ощутила острый укол страха где-то внутри. Вот что он пытался от нее скрыть. Что с его желаниями никак не считались. Конечно, Совет не мог вот так просто смириться с его несогласием, с его отказом передать падавана другому учителю. Асока в свое время тоже не захотела отказываться от Энакина, защищая его до последнего, но теперь ее просто вынудят с ним расстаться. Что еще они придумают, чтобы усложнить их жизнь? Она упала на кровать и вся сжалась, лежа на боку, уже не в силах плакать и почти задыхаясь от болезненной тяжести, навеки поселившейся в груди. Что ж, зато теперь, благодаря Совету, решившему их разлучить, она испытает именно то, что испытала бы, увидев смерть Энакина наяву — горькое понимание, что больше никогда с ним не увидится. Он легко соскользнул с пуфа и прилег рядом с ней на кровать, уставившись в потолок. Нет, он никак к ней не прикасался, не пытался утешить, а просто лежал в тишине. Но Асока пыталась найти утешение и успокоение даже в таком отношении, в одном лишь его присутствии, когда внутри все горело и взрывалось болезненными осколками. — Тебе никогда не приходила мысль уйти? — тихо произнес Энакин. — Я даже представить себя не могу вне Ордена, — сдавленным и хриплым голосом ответила она. — Как и я, — едва слышно пробормотал Энакин. На какое-то время установилась полная тишина, и Асока продолжала лишь неподвижно лежать, почти впитывая всем своим существом каждый всплеск боли в Силе вокруг учителя. Такое знакомое, прежнее ощущение, и ей почему-то казалось, что будет куда легче справиться именно с его горем, его болью и потерей, чем со своими переживаниями. В этом было даже что-то успокаивающее, словно неожиданная безмятежность, — может, только из-за того, что за все эти годы она успела порядком привыкнуть к подобной ауре, неизменно окружающей Энакина. Пусть даже эти ощущения по своей природе были не самыми приятными, порой ужасными, но она настолько к ним привыкла, чувствуя эмоции наставника через связь, что теперь казалось, будто лишь этот извечный страх и застывшая внутри боль остались от прежнего Скайуокера. — Когда-то я думал, что с окончанием войны покину Орден. Может, посещу каждый уголок галактики, но не для того, чтобы сражаться, а чтобы жить обычной, мирной жизнью. Я думал, что освобожу всех до единого рабов… или помогу сначала навести порядок после всех этих разрушений сепов. Асока ловила каждое слово, ведь никогда раньше Энакин так перед ней не откровенничал. У нее, конечно, проскакивали время от времени какие-то смутные, но логичные предположения насчет его желания — которое рано или поздно возникнет — желания однажды покинуть Орден и зажить спокойной жизнью, но сам он в подобном стремлении никогда не признавался. Напротив, всегда был тверд в убеждениях о собственном долге как перед Канцлером, так и перед Республикой, очень часто рассуждая на тему войны и предлагая иной раз излишне радикальные меры для ее прекращения и предотвращения подобного в будущем. И эти предлагаемые идеи практически всегда казались Асоке слишком жесткими и чрезмерными, тем более, когда речь заходила о принуждении других людей в целях обретения всеобщего порядка. Но в то же время такая концепция имела куда больший смысл, чем казалось изначально; логично было предположить, что если предоставить людей самих себе, позволить им делать все, что угодно, хаос в одно мгновение поглотит целый мир, причиняя лишь боль и страдания тем, кто по несчастью оказался меж двух огней. А теперь Асока могла лишь с упоением слушать, как он так увлеченно рассказывал ей обо всем на свете, но не о войне, не о битвах и драках на поле боя. В его словах было что-то цепляющее и такое притягательное, что она отдала бы все, чтобы Энакин продолжал. Продолжал выносить на свет то, что всегда было сокрыто глубоко внутри, похоронено — и хорошее, и плохое. Но он так и не продолжил, и Асока почувствовала, как между ними вновь выросла незримая стена. «Ну пожалуйста, — мысленно взмолилась она. — Не закрывайся от меня снова». — Хорошие желания, — наконец произнесла она, надеясь таким образом подбодрить его на продолжение разговора. Но Энакин так и не произнес ни слова, и тогрута лишь коротко вздохнула. — Насколько я помню, даже будучи ребенком я не вписывалась в образ жизни своего народа и не была похожа на большинство. Тогруты, конечно, по своей природе и так очень духовны, но мои способности уж слишком сильно выделялись на их фоне. Мне они казались странными, а оттого, наверное, и страшными. И совсем не нравились. Я чувствовала себя не по годам взрослой и одинокой, потому что слишком сильно отличалась от детей своего возраста. А потом прилетел Пло Кун и открыл мне глаза на то, что эти способности — дар, а не проклятие, как я раньше считала. Дар, который я смогу использовать во благо других. Он сказал, что может взять меня с собой туда, где находятся точно такие же люди, как и я, и где мой дар получит должный уход, будет многократно улучшен и в конечном счете использован, чтобы помочь исцелить галактику. Я искренне поверила и без колебаний отправилась вместе с ним. И когда я впервые попала в Храм, то почувствовала, как будто вернулась домой после долгого путешествия. Словно внутри меня что-то проснулось, как будто уже не надо было отказываться от своей истинной природы. Энакин перевернулся на бок, лицом к ней. — А я до прибытия в Храм опасался своих способностей куда меньше, чем когда оказался здесь в первый раз. Да что и говорить, даже сейчас опасаюсь, — пробормотал он. — На Татуине я чувствовал себя каким-то особенным, иногда даже возникало ощущение какого-то могущества, как будто однажды у меня хватит сил одолеть рабство и сбежать. Но даже здесь, в Храме, существует столько правил и ограничений, что я не могу использовать свои способности без опасений. — Ага… И даже несмотря на постоянные напоминания о падении на темную сторону из-за одного лишь страха, они прекрасно воспитывают внутри тебя этот страх к своему же дару и неверному его использованию. Тебя так запугивают последствиями неповиновения, что ты уже на автомате боишься всего, что отличается от их взгляда, — задумчиво произнесла Асока. — Но самое смешное, наверное, в том, что как бы я ни старалась во всем походить на примерного джедая, у меня так и не вышло. Она посмотрела на него испытывающим взглядом; Энакин посмотрел в ответ, но в его глазах при этом было какое-то отстраненное выражение, словно он и не замечал ее вовсе. Так много хотелось ему сейчас сказать, во многом признаться — возникло вдруг такое странное чувство, даже подозрение, что если она не сделает этого сейчас, то в будущем уже никогда не будет подобной возможности. Если Совет и правда намеревался их разлучить, это означало лишь то, что они вряд ли смогут часто видеться, особенно если магистры хорошо постараются и будут держать их обоих подальше друг от друга. Чтобы разорвать привязанность. Не стоило даже лелеять надежду, что ей вдруг назначат в учителя Оби-Вана или еще какого-нибудь джедая, что нередко выполнял задания вместе со Скайуокером, нет. Ее заберут далеко-далеко, как только можно дальше, чтобы держать на расстоянии от Энакина. На другой конец галактики или вообще бросят в какой-нибудь порядком затянувшийся конфликт. И это еще повезет, если они умудрятся вновь хоть раз встретиться в Храме, если Скайуокер, конечно, к тому времени тоже освободится и будет там после миссии. И что-то Асоке подсказывало, что сейчас она видит его в последний раз — по крайней мере, до самого конца войны. А когда она закончится-то, война? Ну, им хотя бы дали какое-то время на прощание, а могло быть и хуже. Если неловкие слова прощания здесь вообще были нужны. Ведь Энакин все еще будет где-то там, далеко, вновь будет сражаться за свою жизнь и в очередной раз выходить победителем. И вместе с ним вечно будет жить надежда на новую встречу. — Ты даже не представляешь, как однажды меня спас, — прошептала Асока, и он резко раскрыл глаза, в каком-то замешательстве смотря на нее в ответ. — Когда я поняла, что даже Избранный вовсе не обязан быть примерным джедаем, то у меня появилась надежда, что быть не такой, как все, быть особенной — не так уж и плохо. Что вполне нормально не разделять некоторые взгляды Совета. И когда ты согласился взять меня в падаваны… я словно нашла того, кто меня мог понять и принять такой, какой не мог принять Орден. У меня так и не вышло стать идеальным джедаем, но я наконец обрела покой, став падаваном, потому что между нами было так много общего. Энакин протянул правую руку и нежно коснулся ее щеки. И на этот раз Асока даже не думала сопротивляться, не пыталась его остановить. Если этот порыв был искренним, то зачем его отрицать? Пусть его боль и утрата все еще зияли свежей раной, пусть со стороны это и выглядело, может, каким-то неуважением, она все равно не собиралась упускать свой первый и, наверное, последний шанс. Шанс показать, как сильно и как искренне она его любила, всегда заботилась и была привязана, снова и снова пытаясь себя убедить, что на этот раз Энакин примет ее признания по-настоящему, а не как тогда, когда искал утешения и пытался забыть о своем горе. Асока слегка подалась вперед и мягко коснулась его губ, прежде чем он успел хоть что-то возразить или отстраниться. Она так хотела рассказать ему все то, что невозможно было передать словами; может, только отчаянные прикосновения и объятия способны будут исцелить его рану и заставят Энакина наконец понять то, чего он раньше в силу каких-то обстоятельств не мог понять. Он колебался пару мгновений, прежде чем ответить тем же. — Асока, — выдохнул он совсем близко. — Я люблю тебя, — прошептала она. — Я любила тебя еще очень давно и изо дня в день пыталась доказать свою преданность, когда помогала или заботилась о тебе, даже если порой была вынуждена переступать все учения джедаев. — Тогда почему ты в тот раз сопротивлялась? — спросил Энакин с горящими в полумраке глазами. — Потому что я не хотела потом чувствовать себя использованной, — несмело ответила Асока. — Я хотела взаимности, искренности, чтобы ты тоже меня любил, а не просто использовал, чтобы забыться в трудный момент. — Я тоже по-своему любил тебя, — возразил Энакин, целуя ее в щеку, перейдя затем к подбородку и самому краю челюсти. Он скользнул вниз по ее руке, оставляя за каждым прикосновением рой мурашек. — Но не мог, потому что… — он вдруг замолчал и отстранился, перекатившись обратно на спину. — Падме, — едва слышно прошептала Асока, тут же пожалев, что так бездумно произнесла это имя, когда вся комната наполнилась почти осязаемой тьмой. — Я давно уже знала о твоих отношениях с ней. Вот почему я не спешила тебе признаваться в своих чувствах. По крайней мере, словами. Но во всем, что ни делала, я пыталась показать, как сильно тебя люблю, и надеялась, что однажды ты все поймешь и ответишь мне. Энакин с коротким вздохом прикрыл глаза левой ладонью. — Мы были женаты. Сначала Асоке показалось, что она ослышалась. Это же невозможно! Отношения находились среди джедаев под строгим запретом, хотя это вряд ли остановило бы Энакина. Одно дело — все время испытывать любовь и привязанность к какому-то человеку, при этом не позволяя своим чувствам заходить слишком далеко, но… жениться в полном секрете ото всех? — Что? — переспросила Асока, не в силах поверить услышанному. Так или иначе, теперь этот брак мог объяснить многое из того, что она раньше не понимала. Хотя лучше бы Энакин, наверное, продолжал хранить в себе этот секрет, даже если она буквально несколько мгновений назад почти умоляла об обратном. И теперь все его прикосновения вдруг начали казаться такими грязными, такими отвратительными и неприятными, что она буквально возненавидела себя за то, что так сильно их жаждала. Нет, любить его меньше Асока не стала, просто теперь все происходящее так неприятно и мерзко отзывалось в душе. Зато ей наконец стало понятно безрассудное поведение Энакина на той миссии. — И Канцлер знал… — она вдруг замолкла, вспомнив рассказ R2. Асока переползла через него, не в силах больше усидеть на одном месте, и стала нервно расхаживать по комнате. Она не могла понять, что именно вдруг так ее напугало, но какая-то совсем маленькая деталь в общей картине явно не сходилась. Энакин был женат на Падме. Падме находилась на пути к Альдераану, то есть почти на другом конце галактики. Затем ее корабль атаковали сепаратисты, что само по себе едва ли имело смысл. Зачем идти на такой откровенно глупый поступок — атаковать галактического сенатора в республиканском же пространстве? А затем Падме так удачно доставили на Агамар, где в это время совсем «случайно» находился на боевой операции ее муж — могущественный, но очень непредсказуемый джедай. Случайно… — Это была ловушка, — едва слышно прошептала Асока. — Какая ловушка? Для кого? — Теперь настала его очередь удивляться. — Сенатор, — осторожно продолжила она. — Ее использовали как приманку, — Энакин сел, зло сжав кулаки и нахмурив брови, и тогрута отступила назад на пару шагов. — Даже не смей намекать, что Падме погибла из-за меня! — Нет, я не об этом, — с трудом возразила Асока. — Просто послушай… Сенатор Амидала направлялась на мирную конференцию на Альдераане, верно? Мы оба ее видели, прежде чем отправиться на Агамар. Но Альдераан же в совсем противоположном направлении от нашего пункта назначения, в уже устоявшемся республиканском пространстве! R2 рассказал мне, что в сообщении канцлера говорилось об атаке корабля сенатора на подлете к Альдераану. Затем ее захватили, и куда после этого направили? На Агамар. Совсем в другой конец галактики. Зачем? Зачем именно туда? — Ее везли к Дуку… — Именно, — пальцем прочертила она в воздухе невидимую дорожку. — Но никакие разведданные не указывали на присутствие Дуку до тех пор, пока мы не начали атаку. — Значит, разведданные были неверными. Подумаешь, на войне такое случается сплошь и рядом. Асока чувствовала, как в нем медленно нарастает гнев и раздражение, и старалась как можно быстрее донести до него свою теорию о произошедшем, пока Энакин еще хоть что-то здраво воспринимал. — А что, если данные нарочно были искажены? — Что? — Сенат знал, что мы собираемся атаковать Агамар, верно? Что, если кто-то из сенаторов сообщил об этом Дуку, и тот прибыл на планету? — Так, давай еще раз, — произнес он, вскакивая с постели. — Если я правильно понимаю, ты считаешь, что Падме была схвачена и с определенной целью доставлена именно на Агамар, потому что мы вот-вот собирались атаковать? Ты говоришь, что Дуку намеренно оказался там во время самой атаки. И что же это значит? Что меня заманили в ловушку? Но ведь только Канцлер знал о моих отношениях с Падме. — Ну, не совсем, — возразила Асока, слегка отступив назад, когда он повернулся к ней. — Может, никто и не знал о том, что ты на ней женат, но большинство догадывались о ваших отношениях. Вполне возможно, что кто-то из ее друзей в Сенате тоже мог это заметить. Но мне кажется, что ловушка была устроена не для тебя, — она скрестила руки на груди, снова чувствуя, как комната наполняется осязаемой темнотой, холодной и неприятной. — Думаешь, целью был Дуку? Они захватили Падме и доставили ее на Агамар, чтобы заманить меня в ловушку и чтобы я в свою очередь напал на графа, когда тот меньше всего ожидал атаки? — Ну… на войне, как говорят, все средства хороши, чтобы уничтожить врага. Энакин повернулся к ней, и в его глазах на мгновение блеснула какая-то странная угроза, тут же вспыхнувшая ярким пламенем, поглотив привычный голубой цвет. Асока судорожно вздохнула. — Если я узнаю, что Падме действительно использовали в качестве приманки хоть для меня, хоть для Дуку, я поубиваю всех. Асока не знала, кого он имел в виду под «всех», но ничем хорошим это не закончится. Через пару секунд Энакин, буквально взрываясь в Силе негативными эмоциями, уже покинул ее комнату, и тогрута с трудом выдохнула. И когда она только научится держать рот на замке? Выходит, на ней теперь будет лежать ответственность за всю череду убийств, совершенных Энакином в яростном порыве отмщения? И стоит ли пытаться его остановить, не дать сделать какую-то непоправимую глупость, или лучше все-таки обратиться за помощью к Совету, если дело примет наихудший оборот? — Энакин! Постой!