Путь саморазрушения/The Shattering

— Учитель, — осторожно потрясла его Асока за плечо. — Учитель, пора вставать. — Неужели дроиды нагрянули? — проворчал Энакин, хватая подушку и накрываясь с головой. — Надо вернуться в Храм, — ответила она. Времени прошло не так уж много, но достаточно, чтобы Совет заинтересовался, где же это они болтаются. — Я не могу понять, тебя кто назначил главной? — словно нарочно попытался он задеть ее как можно больнее, и Асока растерянно уставилась на подушку, под которой сейчас находилась его голова. По-хорошему надо бы просто перестать обращать на подобные слова внимание, не воспринимать их — так будет намного проще ему помочь. А ведь даже в самом начале их отношений, в самые трудные времена для обоих, Энакин никогда не позволял себе грубости в ее адрес. И если тогда она хотя бы могла понять причину такого поведения, то теперь Скайуокер пытался задеть ее за живое без какой-либо на то причины. Как будто даже не видел ее искренней поддержки и желания помочь. Или не хотел видеть. — Ну, я один из командиров, и если генерал не совсем здоров, я законно принимаю на себя командование, — ответила Асока, пытаясь вложить в голос хоть какое-то убеждение и уверенность. Ей оставалось лишь надеяться, что вчера те гадости Энакин наговорил ей в порыве злости, а не думал так на самом деле, и что попытка выместить на ней свой гнев была просто способом справиться с обуревающими разум эмоциями. Она помнила слова Рекса, желая показать Скайуокеру всю свою неподдельную заботу и истинную нужду в нем, чтобы в конце-концов помочь ему справиться с горем и вернуть к прежней жизни. Он перевернулся на спину и приподнял подушку, смотря на Асоку, которая сидела на кровати рядом, подогнув под себя ноги. Ночь для него выдалась определенно тяжелой, хотя провалялся он в постели целую ночь — уж она в этом могла быть уверена, потому что сама и глаз не сомкнула. Во взгляде Энакина застыла какая-то неуловимая тень, темная и неприятная; он тяжело переносил любую потерю, однако смерть Падме сказалась хуже всего. — Обязательно на меня кричать? — спросил он наконец. — Я не кричу, — спокойно ответила Асока, протягивая ему горячую чашку кафа. Энакин какое-то время на нее смотрел, а затем взял чашку, пытаясь сесть и сделать глоток. Она пару минут наблюдала за его неуверенными движениями, а потом встала с кровати и снова села за стол. Хорошо, что все-таки удалось с утра сбегать и достать какой-то еды вместе с горячим напитком, чтобы помочь ему справиться с похмельем. И еще лучше, что вчера она не выпила и половины того, что предлагал учитель. Так что перед ней проблема похмелья не стояла. Асока взяла печенье со стола и медленно откусила, совсем не ощущая голода, хотя перекусить все же стоило. Энакин так и молчал — ничего удивительного. Все равно ведь сейчас он явно был не в том состоянии, чтобы обращать хоть какое-то внимание на свою манеру поведения или последствия. Вот и хорошо. Куда важнее было то, что Энакин все так же жив и здоров, а что бы там дальше ни произошло — она справится. Скайуокер наблюдал за ней краем глаза, но Асока постаралась не обращать внимания на этот взгляд и просто сосредоточилась на своем перекусе. А вдруг сейчас он мысленно оценивает ее и думает, стоит ли списывать со счетов? Может, даже взвешивает ее значимость так же, как поступил с ним Совет. А ведь все, что Асока искренне желала — это оказать поддержку в такой тяжелый период. Вскоре Энакин поднялся на ноги и исчез в ванной, а затем через несколько минут вернулся и сел на соседний стул. — Угощайся, — она придвинула к нему тарелку, словно давая разрешение. Хотя он уже вовсю принялся уплетать печенье и без ее согласия. — Думаю, тебе стоит принять душ и почистить зубы, чтобы никто в Совете не почувствовал запаха алкоголя. Энакин перестал жевать и хмуро посмотрел на нее, прежде чем бросить недоеденное печенье обратно в тарелку и встать. — Хочешь со мной, Шпилька? — бросил он через плечо, подойдя к двери ванной. Да, конечно, очень. — Плохая идея, — вместо этого ответила Асока. Он снова нахмурился и взялся за ручку двери, обернувшись к ней. — Знаешь, если уж ты так сильно хочешь, чтобы я продолжал жить, как раньше, тебе стоит немного расслабиться и научиться не упускать свой шанс. Она с трудом проглотила обиду, когда за ним закрылась дверь, едва дыша и стараясь вновь не заплакать. Энакин словно нарочно причинял ей боль всеми возможными способами; так, наверное, и было. Может, Рекс на самом деле оказался неправ, и Скайуокер действительно затаил обиду за то, что она заставила его вернуться и снова жить, и теперь всеми способами вымещал на ней свою злость. Нет, не просто перестал о ней заботиться и нацепил на себя безразличие, хуже. Намного хуже. Асока вовсе не хотела возвращаться в Храм, но ей почему-то казалось, что сейчас Энакин как никогда раньше нуждался в привычной дисциплине и такой знакомой обстановке, даже если атмосфера в Ордене была не самой приятной. Тем более для того, кто жаждал забыть о своем горе и оправиться от тяжелой потери, однако именно в стенах Храма, только среди джедаев само понятие потери не имело права на существование в соответствии с запретом на привязанности. Хотя, может, она и ошибалась. Может, стоит просто вернуться в Храм одной, а Энакину позволить решать самому за себя. Правда это тоже могло закончиться не самым лучшим образом. Энакин даже в свои лучшие времена был излишне угрюм и зачастую непредсказуем, а теперь, учитывая последние события, он запросто попадет в какую-нибудь беду. Может, и чего похуже. Соглашалась ли Асока с точкой зрения Совета или нет, но как далеко может зайти Скайуокер, потеряв желание и цель жить? Как бы ни было больно от его слов и действий, она просто не могла теперь сдаться и спокойно смотреть на то, как Энакин сознательно разрушает не только самого себя, но и, возможно, подвергает опасности весь окружающий мир. Она лишь надеялась, что возвращение на войну, в привычную роль генерала, возвращение огромной ответственности заставит его наконец прийти в себя и поможет забыться. Хотя точно так же эта идея могла обернуться катастрофой куда большего масштаба. Она уже не могла сказать наверняка. Энакин находился в ванной довольно долго, гораздо дольше, чем обычно. Может, стоило все-таки зайти и проверить, не случилось ли там с ним ничего? Или просто терпеливо ждать и прекратить уже напрасно о нем беспокоиться? Убрав остатки завтрака, Асока оставила на столе лишь чашку недопитого кафа и его недоеденное печенье. Даже свое едва надкушенное печенье выбросила. Уже не зная, чем еще заняться, она просто сидела с глупым видом, снова и снова задаваясь ненужными вопросами. Хотелось бы, чтобы Рекс все же оказался прав, что поддержка Энакина в трудную минуту не станет опрометчивым поступком, но все, что она до этого момента получала от него в ответ, говорило об обратном. Оставалось только надеяться, что капитан не ошибался, и учитель все же когда-нибудь ее поблагодарит за спасение, даже если сейчас по большей части грубил. Но как долго еще их отношения должны стремительно и безнадежно падать вниз, прежде чем начнется подъем? Дверь в ванную наконец открылась, выпуская наружу клубы пара, и Асока широко раскрыла глаза, прежде чем быстро накрыть лицо ладонями, пытаясь подавить острое желание вновь посмотреть. На щеках проступил заметный румянец от одной лишь мысли, что сейчас Энакин расхаживал по комнате абсолютно голым. Что он вообще задумал? Может, доктор Нема ошиблась, и учитель еще не до конца выздоровел? — Что такое, Шпилька? Не можешь с собой совладать? — Учитель… — она поперхнулась от смущения, заставляя себя удерживать ладони перед глазами. — Ты же знаешь, что так нельзя. — Конечно, ведь Орден считает вполне нормальным — запрещать все прелести жизни, — произнес Энакин странным голосом. — Неужели ты согласна с их правилами? — он остановился прямо перед ее стулом, и ей не нужно было даже видеть, чтобы понять его намерения, когда он наклонился и, опираясь на обе руки, приблизился к ее лицу. Ей не нужно было видеть, потому что она отчетливо ощущала запах мыла на его теле, ощущала едва заметные колебания воздуха от знакомой энергии. — Я же знаю, что ты тоже этого хочешь. Зачем тогда сопротивляешься? — прошептал он совсем рядом с ее лицом, щекоча дыханием тыльную сторону ладоней. — Я хочу, — неуверенно призналась Асока и, набравшись смелости, медленно опустила пальцы, все еще стараясь не смотреть на нижнюю половину его тела. — Но в то же время я хочу, чтобы для тебя это хоть что-то значило, — слегка откинулась назад в попытке расслабиться. — Я не хочу, чтобы потом ты просто отшвырнул меня в сторону, когда вдоволь наиграешься, — неловко прошептала она. — Ты правда думаешь, что я так поступлю с тобой? Так сильно хотелось взять и хорошенько его встряхнуть, сказать, что она уже и не знает, о чем думать после такого странного поведения в последнее время. Но просто не хватало смелости вот так взять и прикоснуться к обнаженной коже, ведь тогда ситуация действительно имела бы шансы выйти из-под контроля. — Думаю, пора вернуться в Храм, — наконец выдохнула Асока. — Ну и что же в этом интересного? — ухмыльнулся Энакин, распрямляясь и потягиваясь, то ли нарочно, то ли случайно представая перед ней в самом что ни на есть интересном образе. Так что Асоке вновь пришлось на мгновение прикрыть глаза, хотя она все же не удержалась от желания подглядеть сквозь пальцы, мысленно поблагодарив учителя за то, что тот хоть догадался повернуться к ней спиной, и все, что удалось увидеть, это его задницу, исчезнувшую за дверью ванной. Она до боли в легких выдохнула. Да что за крифф вообще происходит? Казалось, Энакин специально дразнил ее, как будто… как будто в полной мере наслаждался вновь обретенной свободой. Но Асока понимала, что не может быть все так прозаично, ведь хорошо знала, что он любил, да и по-прежнему любит Падме. Неужели вот эти нарочно откровенные намеки были еще одним способом справиться со своим горем? Или в какой-то момент ему стало абсолютно все равно на какие бы то ни было запреты, манеры, чувства и последствия? И если он так и будет продолжать себя вести, как долго у нее получится сопротивляться? Да, Энакин был прав на ее счет, она и правда этого желала, желала всей душой, даже не беря во внимание собственное обучение как джедая и того факта, что Скайуокер был ее учителем. Она искренне его любила, любила больше всего на свете. И, казалось бы, переход отношений на новый уровень стал бы естественным развитием событий, но Асока не хотела, чтобы все произошло вот таким образом. Она хотела, чтобы Энакин тоже ее любил, чтобы заботился, а не просто чувствовал временное влечение, пользуясь ее преданностью как удобным способом отрешиться от своего горя, просто потому, что она всегда была с ним рядом, готовая в любую минуту помочь. Не говоря уже о том, что было бы крайне неуважительно по отношению к памяти Падме вот так пользоваться положением Энакина. Может, он и пытался изо всех сил убедить себя в том, что просто пытается забыться таким вот необычным способом, но для Асоки казался едва ли не оскорбительным тот факт, что Скайуокер не стал даже оплакивать ту, которую так любил. Может, она сильно ошибалась насчет характера их отношений. И все ее предположения были пустыми. Может, она совсем ничего не знала о настоящих отношениях, хотя Энакин не очень-то и распространялся на эту тему — а теперь и подавно не станет. Что произойдет, если ему снова напомнить о смерти Падме? А зная Совет, они уж точно захотят выслушать его версию произошедшего на миссии. — Учитель! — Асока вскочила и подбежала к ванной, стучась в дверь. — Что, уже передумала, Шпилька? — спросил он слегка приглушенным голосом по другую сторону. — Что? Нет! — она неверяще уставилась на дверь. Энакин что, теперь все ее слова будет извращать на свой лад? Когда же это поведение прекратится? Дверь открылась, и Асока на пару мгновений приковала взгляд к его, к счастью, уже прикрытой груди, прежде чем поднять глаза. — Тогда что тебе нужно? — Возможно, Совет захочет услышать твою версию произошедшего на Агамаре, — осторожно начала Асока, надеясь, что он не набросится на нее при очередном упоминании. — В своем отчете я не сказала всей правды, — он заметно напрягся, и тогрута невольно сделала шаг назад. — Что ты им сказала? — требовательно спросил Энакин. Асока с трудом сглотнула ком в горле, пытаясь понять, на кого именно он злился — на нее или же на всю ситуацию в целом. — Я рассказала, как мы разделили отряды, чтобы ударить по зданию с двух сторон и раздробить силы противника. Что твой отряд встретил гораздо больше сопротивления, чем мой, и во время боя в результате взрыва здание оказалось охвачено огнем. И что не имея возможности связаться с тобой, я приказала своему отряду отступить, а потом вернулась, чтобы отправиться к тебе на выручку. И… — имя сенатора так и застыло в воздухе. Хватит ли смелости его произнести? Энакин в ответ уже сжал кулаки почти до хруста. — Я сказала в Совете, что ты, должно быть, столкнулся с Дуку, о присутствии которого никто не подозревал, а затем, пытаясь спасти… — она так и не решилась произнести это имя, — тебя ранили. Асока с трудом удержалась от того, чтобы просто не убежать, чувствуя растущий в нем гнев, омрачающий все вокруг. Они ведь оба знали, что на миссии произошло совсем другое. И Энакин, скорее всего, понимал, что Совет вряд ли купился на подобную полуправду. Особенно если слышал слова Оби-Вана прошлой ночью. Асока даже пожалела, что решилась поднять эту тему; лучше уж на ее долю выпало бы наказание за намеренную ложь Совету и противоречие ее отчета словам Энакина, чем снова и снова чувствовать сгущавшуюся удушливым туманом вокруг темноту. Она неловко сдвинулась, наблюдая за его внутренней борьбой и попытками совладать с собой. — Так все и было, — натянуто произнес Энакин, сжав челюсти. По крайней мере, на нее он пока не набросился, но и давать отбой тоже было еще рано. — Прости, — выдохнула она, чувствуя, как на глаза вновь наворачиваются жгучие слезы. За что именно ей надо было извиняться? Может, за то, что вообще подняла эту тему? За ту потерю, что выпала на его долю? За то, что солгала Совету, тем самым поставив его в крайне неудобное положение, и теперь он должен был прикрывать ее перед магистрами и тоже им лгать? — Надо было сказать правду, но я не хотела, чтобы у тебя потом возникли неприятности, — всхлипнула она, просто чтобы хоть чем-нибудь заполнить давящую тишину. А затем повернулась, намереваясь отодвинуться от него, чтобы разорвать дистанцию. Однако Энакин схватил ее за руку прежде, чем Асока успела сделать хоть шаг, и она зажмурилась, внезапно испугавшись возможной реакции учителя. Он крепко сжал пальцами ее руку, и она с трудом сдержала панику, зная, каким опасным мог быть Энакин. Асока ведь не раз видела его силу, его способности, но за все три года, проведенные вместе, ни за что бы не подумала, что учитель хоть когда-нибудь намеренно причинит ей боль. Должно быть, он подумал в этот момент о том же самом, потому что просто отпустил из своей хватки ее руку и прошел мимо, не произнеся ни слова. Асока глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, в то время как Энакин подошел к столу и подобрал оставленное печенье, слегка надкусил, а затем так же выбросил. — Чего ты ждешь? — грубо спросил он, подходя к двери на выход из комнаты. Асока с трудом пошевелилась, подавив желание одновременно и отчитать его за подобное поведение, и признаться в страхе, почти ужасе перед ним. Нет, она не боялась его самого, а того, что он мог натворить, не осознавая собственных действий, боялась того момента, когда он потеряет остатки самоконтроля. Может, она и правда слишком много на себя брала. Может, стоило рассказать Совету все как есть, рассказать о плачевном состоянии Энакина, даже если он потом никогда ее не простит за подобный поступок. Скорее всего, магистры только ухудшат его моральное состояние своими поучениями, но в то же время Совет оставался едва ли не единственной надеждой и той силой, что сможет остановить Скайуокера, если дело примет скверный оборот. И с каждым мгновением Асока теряла все больше веры в то, что сможет справиться самостоятельно. — Учитель? — нервно начала тогрута, когда они оставили ключ бармену и покинули кантину. — Что, Шпилька? — Не бери в голову, — так и не осмелилась она задать вопрос, уставившись в землю. Энакин внезапно остановился, и она влетела ему в спину. Асока моргнула, когда он обернулся и уставился на нее с заметным нетерпением и раздражением. И почему теперь каждый его взгляд причинял такую боль? Почему все его слова, как яд, разъедали ее изнутри? Да, она жаждала возвращения Энакина и скучала по нему, но хотела, чтобы он вернулся прежним, каким когда-то был. Может, немного сумасшедшим, импульсивным, безрассудным и резким, но раньше он всегда относился к ней с пониманием и заботой. Даже если в тот или иной момент им и овладевало плохое настроение, он никогда не вымещал раздражение и злость на ней. И если уж подобное отношение будет продолжаться еще какое-то время, ей придется с этим лишь смириться. — С тобой все в порядке? — наконец не выдержала Асока его свирепого взгляда, пусть и собиралась спросить о другом, ведь и так уже знала ответ на этот вопрос. — Разве нет? — скрестил Энакин руки на груди. Действительно, разве нет? С чего бы? С чего бы ему на что-то сейчас злиться или страдать? Она какое-то время просто смотрела на него, раздумывая, стоит ли спорить прямо посреди людной улицы или же просто не обращать внимания. — Нет, потому что… — Асока замолчала, ощутив на себе его предостерегающий взгляд. — Потому что со мной — нет. — Да? И почему же? — удивленно спросил Энакин, словно действительно не понимал, какую боль причинял ей одним лишь своим поведением. А может и правда не понимал. Но Энакин всегда был тем человеком, к которому она обращалась в самые трудные и самые непереносимые моменты, когда страдала и не знала, как поступить. И после целого месяца, полного переживаний, она нуждалась в нем как никогда раньше. Асока снова заплакала, не в силах сдержаться. — Я так по тебе скучала, — произнесла она едва слышно, всхлипывая. — Мне было так плохо и так одиноко. Никто не хотел со мной поговорить, никто меня не понимал. И без тебя… было так больно. Мне жаль, что так вышло с сенатором, правда жаль. Я знаю, как много она для тебя значила, но… — она упала на колени, полагая, что Энакин не захочет ничего выслушивать о ее переживаниях и просто уйдет. Да и зачем ему вообще этим заниматься? Как будто своих проблем не хватало. Однако вместо этого он присел на корточки рядом и некоторое время смотрел на нее, как будто сам не знал, что можно сказать или как утешить. — Ты тоже для меня много значишь, — наконец произнес Энакин почти механическим голосом, словно давно заученную фразу, едва ли сам понимая смысл этих слов. — Разве? — уже с отчаянием возразила Асока. — А мне кажется, что совсем наоборот! — почувствовав неожиданный прилив сил, она поднялась на ноги. — Я целый месяц провела в твоей палате, приходила к тебе каждую ночь и плакала возле койки! Я столько раз попадала в неприятности только потому, что не хотела оставлять тебя одного. Я отстаивала тебя до последнего, вынуждена была лгать ради тебя, в конце концов, это я защитила на миссии твой отряд! Но все, что теперь я получаю от тебя в ответ — «лучше бы меня никто не спасал»! Ты даже не спросил, все ли со мной хорошо! Ни разу не поинтересовался, что чувствую я. Я знаю, сейчас тебе невыносимо больно, но не вымещай свое горе на мне! Внутри уже не осталось никаких слез — никогда еще так отвратительно у нее на душе не было. Она сорвалась с места и побежала в сторону Храма, ни на кого не обращая внимания и не оглядываясь назад. Не оставалось уже никаких сил выносить это мучение, и хотелось лишь покрепче сжаться на собственной кровати, поглубже зарыться в одеяло и больше никуда не уходить. Может, позвонить Рексу с Винду и попросить их взять с собой на миссию? Самое время сейчас отвлечься, прорубая себе путь сквозь бесконечные волны боевых дроидов. Асока добралась до ступеней Храма, тяжело дыша и чувствуя, как гудит измученное тело. После такой эмоциональной травмы и бессонной ночи она вряд ли хоть чем-то сможет помочь другим. Она рухнула на ступени, судорожно обхватив колени руками и прижимаясь к безжизненному камню, ощущая лишь холодный утренний ветер. Как же она устала. От всего устала. Устала плакать, устала страдать, устала от беспросветного одиночества. Может, стоило наконец отпустить Энакина, разорвать свою связь с ним и выйти из этого порочного круга, чтобы вновь ощутить вкус жизни. Хотя вряд ли ей хватит решимости на подобный поступок.