Путь саморазрушения/The Shattering

Вскоре к Энакину позвали доктора для осмотра, и Асока все это время нетерпеливо расхаживала взад-вперед по комнате ожидания, прекрасно понимая, что магистр Кеноби и магистр Йода внимательно наблюдают за ней. Ей так хотелось сейчас наброситься на них с обвинениями за столь глупое решение, накричать, сказать с надменным видом что-то вроде: «Ну я же говорила, что он вернется». Просто доказать им, что все это время она поступала правильно, упрямясь и отказываясь подчиняться. Что, однако, не отменяло факта последующего наказания за все грубости, высказанные в адрес магистра Кеноби, а еще за то, что она, игнорируя все нормы и правила приличия, спала в обнимку с Энакином. Также как и за целый месяц наглого непослушания, игнорирования прямых приказов, за нежелание прислушаться к поучениям мудрых магистров и к их извечной ругани. Вполне возможно, что ее накажут даже за то, что она почти полностью забросила всю учебу, на постоянной основе отказываясь выполнять какие-либо задания, тем более в условиях тяжелой войны. Но Асока по большей части беспокоилась о последствиях для Энакина, чем для себя. Он так и не обмолвился ни словом о сенаторе Амидале или же о том, что произошло на той миссии. Не поинтересовался состоянием своего падавана — вообще ни о чем не спросил. Скайуокер просто недовольно смотрел на окружавших его магистров, сдерживая тихий гнев. И когда Асока увидела его откровенно враждебный взгляд, брошенный в сторону Оби-Вана, когда тот на время отвернулся и позвал доктора, то она все поняла. Поняла, что Энакин слышал абсолютно все, прежде чем проснуться, слышал ее жаркий спор с магистром Кеноби и слышал жестокие слова бывшего учителя. Трудно было даже вообразить, каково сейчас приходилось Энакину после пережитого, но мало того, Оби-Ван словно нарочно сыпал ему соль на рану, так холодно отзываясь о страшной трагедии, безразлично размышляя на тему ценности жизни бывшего ученика и даже обвиняя самого Скайуокера в смерти сенатора и сокрушительном провале миссии. Асока не так уж и часто поддавалась гневу, в отличие от своего учителя, но если бы хоть кто-то посмел так небрежно отозваться о смерти близкого ей человека, да еще и стал бы обвинять в произошедшем именно ее… она уж точно не удержалась бы и накинулась на этого человека, чтобы хорошенько так ударить. Желательно по лицу и как можно больнее. Тогрута могла только удивляться и даже восхищаться, как у Энакина, несмотря на знаменитую импульсивность, до сих пор хватало самоконтроля. Но в то же время этот «самоконтроль» ее немного нервировал. По очень простой причине: если Энакин не выказывал свой гнев внешне, то внутри он лишь рос в геометрической прогрессии, подобно снежному кому, и вывести учителя из подобного состояния уже не будет так просто, как казалось. Когда дверь в его палату открылась, Асока остановилась как вкопанная. Целый месяц Энакин лежал на одном месте и никак не реагировал на окружающий мир; теперь же он стоял на собственных ногах, а не лежал на койке, вызывая совершенно противоречивые чувства. С заметно побледневшей кожей, но живой. Асока чувствовала исходящую от него мощными волнами физическую боль наряду с такой же эмоциональной. Энакин неуклюже сдвинулся, как будто разучился ходить; он похудел так сильно, что привычная одежда смотрелась слегка мешковато, как будто была на один-два размера больше. Остановившись возле нее, он посмотрел на магистра Йоду и магистра Кеноби, но так ничего и не сказал. Было такое чувство, что Энакин еще не скоро хоть с кем-нибудь заговорит, но Асока продолжала надеяться, что хоть с ней он молчать не будет. В его глазах навечно поселилась темнота, непонятная, странная, как будто он испытывал лишь бесконечное отвращение ко всему, на что падал его взгляд. Так и продолжалось в полной тишине, и тогрута хотела было уже спросить его о самочувствии, но уже один внешний вид учителя заставил ее передумать — он едва ли не пылал справедливым гневом к магистрам. Через несколько минут появилась доктор Нема. — С пациентом все в порядке, — сообщила она. — Он может покинуть медкорпус, хотя ему, может, еще потребуется пара дополнительных дней для полного восстановления. Ни одной из проблем, о которых я вчера говорила, не обнаружено. Пациент совершенно здоров. На какое-то мгновение воцарилась абсолютная тишина, и прежде, чем кто-либо успел произнести хоть слово, Энакин протянул руку и с силой сжал плечо тогруты. — Идем, Асока, — грубо сказал он и потащил ее к выходу. Конечно, она не понимала, как именно ей стоит реагировать на такое не самое привычное обращение, но сопротивляться не стала. Вряд ли Энакин злился на нее, но свою порцию негатива она, безусловно, еще получит. — Но… — При всем уважении, магистры, — Скайуокер повернулся к готовому возразить Оби-Вану, — мне не помешало бы сейчас размяться, — не дожидаясь ответа магистра Кеноби, он просто проигнорировал неодобрительный взгляд и потащил свою ученицу на выход из медкорпуса. А потом стало любопытно уже ей, куда именно направлялся Энакин, ведь сначала он прошел мимо тренировочного зала, а потом и вовсе мимо собственной комнаты. Даже несмотря на горе, пустившее глубоко внутри корни, несмотря на его боль, Асока просто не могла не наслаждаться присутствием своего учителя, на этот раз уже живым. Годы, казалось, прошли с тех пор, как они вот так вдвоем куда-то шли в полном молчании и уютной тишине. Вскоре Храм остался позади, где их встретил прохладный ночной воздух. Какая-то ее часть хотела вывести Энакина на разговор, спросить о чем-нибудь незначительном, но в то же время Асока хорошо понимала его душевное состояние и что не стоит на него сейчас давить. Ей вовсе не нужно было знать абсолютно всех подробностей развернувшейся трагедии на той миссии — увиденного собственными глазами хватало с избытком, чтобы сложить два и два, даже если какие-то детали отсутствовали в общей картине. Зачем же тогда вновь поднимать худшие воспоминания? Пусть уж лучше Энакин отвлечется на что-то другое, не столь мрачное. Они спустились по ступеням Храма и побрели вдоль улицы. Скайуокер все время оглядывался по сторонам, словно раньше никогда не обращал внимания на удивительные виды ночного Корусанта. К ее изумлению, Энакин нырнул в первую попавшуюся кантину, и Асоке не оставалось ничего, кроме как зайти следом и молча наблюдать за тем, как он уже успел устроиться возле барной стойки и заказал алкоголь. Логично предположить, что он отчаянно пытался найти облегчение и забытье таким способом, но выпивка? Это совершенно не вписывалось в его прежний характер. — Садись, — коротко произнес он, указывая на стул рядом, когда увидел ее, неловко переступающую с ноги на ногу. Асока беспрекословно подчинилась. Энакин махнул рукой бармену, и вскоре перед ней тоже стоял алкоголь. Напиваться до полусмерти — заведомо плохая идея, но учитель просто не поймет, если она ему на это сейчас укажет. Вовсе не так надо было преодолевать собственное горе и избавляться от душевных мук, иначе ситуация имела все шансы стать еще хуже, чем раньше. Но он не поймет. Может, стоило бы кому-нибудь позвонить и сказать, что сейчас они проводят время вовсе не в тренировочном зале, а в кантине, за выпивкой? Просто хоть кому-нибудь, на всякий случай. Энакин жестом указал ей на стакан, который так и остался стоять нетронутым в стороне, и Асока нерешительно протянула руку, чтобы поднести его к губам и сделать маленький глоток. И тут же поморщилась от неприятного привкуса, отчего джедай рассмеялся. Рассмеялся странным, глухим смехом, почти зловещим. — Итак, Шпилька, что же я пропустил? — спросил он наконец, заказав вторую порцию. Асока какое-то время лишь наблюдала за его отчаянными попытками утопить горе в алкоголе, и он, по видимому, даже не заметил порядком затянувшегося молчания. На пути к третьему стакану Энакин уже значительно расслабился, слегка повернув к ней голову. Когда же осушил до дна и его, то уже полностью повернулся к ней и выжидающе приподнял бровь, словно интересуясь причиной ее молчания. А затем бросил многозначительный взгляд на стакан, стоящий перед тогрутой, спрашивая, почему она так и не стала пить. Асока скривила губы и быстро сделала еще один глоток, стараясь на этот раз не морщиться от обжигающего горло отвратительного напитка. Коротко кивнув с удовлетворенным видом, Энакин принялся за четвертый стакан, который поставил перед ним бармен. Она уже хотела начать говорить, набравшись смелости, но быстро проглотила собственные слова, увидев вспышку боли в его глазах. Поэтому, лишь на мгновение переведя дыхание, она просто рассказала ему обо всем, что произошло за целый месяц его комы, старательно избегая любого упоминания сенатора или трагично закончившейся миссии. Не упомянула она ни о похоронах на Набу, ни о выступлении Канцлера перед народом по поводу очередного гнусного поступка сепаратистов. Она вообще избегала всего, что касалось Сената и политики в целом. Но о чем еще можно было рассказать, если она только и делала, что сражалась рядом с ним на войне, особо не задумываясь и не беспокоясь насчет остального мира? Энакин, казалось, даже не слышал ее речи, смотря куда-то в сторону. Может, ему просто была невыносима тишина. Может, он просто хотел отвлечься от собственных мыслей. Или нужен был какой-то фоновый шум для всего невообразимого хаоса, творящегося в голове. Энакин пустым взглядом уставился на недопитый стакан. Асока знала, как ему сейчас тяжело, и очень хотела бы его утешить, пусть и не знала как. Когда магистр Кеноби инсценировал свою смерть, Энакин тоже был вынужден пройти долгий путь гнева, насилия и опрометчивых решений, но сейчас… Сейчас все было по-другому. И чем дольше она на него смотрела, тем сильнее росло ее беспокойство. Его молчание никогда еще так не пугало; глаза были одновременно охвачены как леденящим холодом, так и полыхающим огнем. Тьма невидимым туманом поглотила его ауру целиком, и вся ответственность, тяжелым грузом лежавшая на плечах, теперь сжимала его в своей смертельной хватке. На лице не было видно никакого намека на прежнее счастье, беззаботность и безрассудство, стерты оказались даже воспоминания. Словно там, где раньше жила его душа и билось сердце, теперь эхом отдавалась пустота. Да, возможно, Асока все же поступила эгоистично, как ее и предупреждали. Может, не стоило защищать Энакина. Вдруг он хотел умереть еще там, в плену у сепаратистов, зато рядом с человеком, которого искренне любил? И какие бы усилия Асока ни прилагала, ей никогда не удастся заполнить зияющую рану в его сердце. И теперь она могла лишь молча наблюдать, как он шаг за шагом уничтожал самого себя, видела его пустые глаза… Что могло быть хуже? — Учитель? — наконец прошептала Асока. — У тебя есть с собой деньги, Шпилька? — Э-э, да, — в замешательстве нахмурилась она. Да, у нее было немного кредитов, совсем чуть-чуть, как раз на мелкие расходы. — Заплати за выпивку и брось пару кредитов в музыкальный автомат. Хочу немного отвлечься. Она кивнула и бросила деньги на стойку, дождавшись сдачи от бармена, а затем Энакин взял пару кредитов и, покачиваясь, слез со стула. Пьяно шатаясь, он направился к музыкальному автомату в углу, расталкивая всех на своем пути, и выбрал какую-то песню, нажав на кнопку воспроизведения. Затем он вернулся в центр помещения, неуклюже пытаясь раскачиваться в такт музыке. Однако, к его несчастью, танцы требовали куда большего равновесия и концентрации, и поэтому Энакин вскоре просто повалился на стол, опрокидывая напитки других посетителей. И следующее, что Асока успела уловить, это серьезную драку, завязавшуюся с каким-то инопланетянином раза в три больше Энакина. Но Скайуокер, даже напившись до чертиков, прекрасно владел своими крепкими кулаками. Ей оставалось только умолять его остановиться, но все просьбы Энакин пропустил мимо ушей, увлеченный дракой не на жизнь, а насмерть, по пути задевая других людей и сметая столы. Даже бармен не стерпел беспорядка и начал кричать, что если они сейчас же не прекратят это безобразие, он вызовет полицию. Асока схватила учителя за руку, намереваясь оттащить в сторону, но тот просто отбросил ее назад одним небрежным движением. Поднявшись на ноги, она выхватила один из своих световых мечей и направила клинок на крупного инопланетянина, который теперь держал Энакина за ворот мантии в метре над полом. — Отпусти его, — приказала она, размахивая зажженным световым мечом. — Световой меч, хм, — пробормотал Энакин. — Прекрасная идея, Шпилька. И как я сам не додумался? — Вы джедаи? — спросил инопланетянин, наконец отпустив Скайуокера. Асока кинула несколько кредитов перед ним. — Просто купи себе еще выпивки и забудь, — сказала она. Инопланетянин некоторое время изучающим взглядом смотрел на нее, а потом просто пожал плечами, поставил на место опрокинутый стол и вернулся к своим делам. — Да ладно, Шпилька, — разочарованно пробормотал Энакин. — Я же почти выиграл. — Ну да, конечно, — недовольно ответила она. — Мне все равно, кто вы такие, — к ним подошел бармен, — но меня не устраивают драки в заведении. Вон отсюда. — У вас есть свободные комнаты? — перебила Асока. — Да, но я… — Сколько стоит? — Они не для… — Сколько? — с рычанием повторила она. — Пятьдесят кредитов, — сдался бармен, как будто понял, что лучше с ней лишний раз не связываться. Асока отсчитала деньги и всучила ему. — Последняя дверь слева, — он дал ей ключ и вскоре исчез, не став выслушивать благодарности. Затем Асока схватила за руку нетвердо стоящего Энакина и, приобняв его за плечи, практически потащила на себе по коридору, игнорируя все взгляды, что неуклонно преследовали ее по пути. Она втолкнула его в комнату и на мгновение отпустила, чтобы повернуться и запереть дверь на ключ. И замерла, ощутив движение Энакина прямо у себя за спиной. Сердце бешено заколотилось, когда он пальцами вдруг коснулся ее талии, явно что-то задумав. — Учитель, — Асока резко втянула воздух, хватая его за запястья, чтобы не дать рукам спуститься еще ниже. Не сказать, что она никогда о таком не мечтала; еще как мечтала, и не раз. Давно мечтала о его прикосновениях, его нежной ласке и, может, даже любви. Только к ней и ни к кому больше. Но сейчас? Сейчас Энакин просто напился, просто искал шанса забыть о своем горе и прекратить невыносимые мучения. — Асока, — прошептал он и наклонился совсем близко к ее лицу, все еще находясь за спиной тогруты. Она вздрогнула от хриплого оттенка в голосе и невольно ослабила хватку на его запястьях, чем Энакин и воспользовался, скользнув ладонями вверх и сминая тонкую ткань на ее груди. Асока резко развернулась, чтобы разорвать контакт с его руками, но он просто шагнул вперед, заставляя ее практически вжаться спиной в дверь. Его лицо находилось так близко, что она почти чувствовала запах алкоголя в его дыхании; он словно пытался прочитать что-то в ее глазах, вынести на свет то сокровенное желание, которое она к нему испытывала и которое теперь изо всех сил пыталась скрыть. А затем взгляд опустился на ее губы. Асока попыталась отодвинуться, чтобы остановить происходящее недоразумение, но Энакин воспринял это движение как приглашение, прижимаясь к ней всем телом. А затем он поцеловал ее, проникая горячим языком внутрь и крепко обнимая руками за талию. Она не отстранилась, хотя, наверное, должна была — в один момент все электричество, заключенное в его прикосновениях и объятиях, вдруг парализовало ее тело, не позволяя сделать ни шагу. Все, на что она когда-либо надеялась, жаждала и о чем мечтала, теперь находилось прямо перед ней. И Асока не оттолкнула его, желая ответить тем же, наслаждаясь моментом и позволяя их поцелую продолжаться намного дольше, чем следовало. Но потом, когда его рука скользнула вниз и внезапно сжала ее ягодицы, она подпрыгнула на месте и выскользнула из объятий. — Нет, так нельзя, — нервно возразила Асока, изо всех сил пытаясь скрыть тяжелое дыхание. — Но ты же сама говорила, что любишь меня, — возмутился Энакин, снова приближаясь. — Это правда, — неуверенно ответила она, но признание собственных слов, кажется, лишь усугубило положение, давая разрешение продолжать. Он снова накрыл ее губы, снова коснулся своим языком ее языка, скользя пальцами вверх и вниз по спине. И с каждым движением, с каждым прикосновением все здравые мысли и доводы исчезали за очередной огненной волной. Он прикусил ее нижнюю губу, а затем перешел к подбородку, и Асока откинула голову назад, когда ощутила влажные поцелуи на своей шее. — Но… — Ты же обещала, что будешь заботиться обо мне, — с нажимом произнес Энакин почти манипулятивным тоном, используя ее же слова как рычаг давления; те самые слова, которые Асока почти каждую ночь в слезах шептала ему, думая, что он не слышит. Или не мог слышать. Его руки снова соскользнули с талии вниз, к ее ягодицам, к внутренней стороне бедер и обратно, снова крепко и властно сжимая пальцами. — Я обещала, — рвано выдохнула Асока, когда он еще сильнее прижался к ней своим разгоряченным телом, позволяя теперь по-настоящему ощутить всё его желание. — Но я имела в виду совсем другое. Энакин гневно отстранился от нее, и Асока вздрогнула от неожиданности, снова увидев прежнюю темноту, клубящуюся в его глазах. — Все только и говорят, что обо мне заботятся, но никто не дает мне того, что я хочу! — Я забочусь о тебе, — отчаянно возразила она. — И всегда заботилась! Энакин сердито покачал головой и выпустил ее из своей хватки. Все это время она опиралась только на него, не в силах устоять на дрожащих ногах, а теперь рухнула на стену, держась обеими руками и стараясь не свалиться на пол. — Это всего лишь пустые слова! — крикнул он, и Асока уставилась на него, широко раскрыв глаза. — Твои обещания всегда были пустыми словами! — Нет, неправда… — прошептала она каким-то сдавленным и хриплым голосом. — Я просто хочу забыть, но даже в этом ты отказываешься мне помогать! — Я знаю, учитель, — вздохнула Асока, осторожно шагнув навстречу, и замерла, когда он вновь повернулся к ней. Пусть его слова и были полны гнева и злобы, но теперь она видела в них также и отчаянную мольбу, уже жалея, что оттолкнула его в такой тяжелый момент. Да, она хотела ему помочь, но не таким способом, обреченным на провал. — Но если ты совершишь какой-то глупый поступок, чтобы забыться, потом станет только хуже, — она вдруг замолчала от нахлынувшей боли. Но теперь уже от собственной боли, такой знакомой. От боли, когда любишь кого-то так сильно, так преданно, когда готова пожертвовать абсолютно всем, даже если знаешь, что на следующий день этот человек уже полностью забудет о твоей самоотверженности. Вот почему Асока и остановила его. Несмотря даже на то, что ее тело и разум буквально молили о продолжении, жаждали прикосновений Энакина, жаждали исполнения такой сокровенной мечты, она просто не хотела впоследствии почувствовать себя использованной и уже ненужной. Он просто удовлетворит свою потребность, то, что хотел прямо здесь и сейчас. И даже если это каким-то образом станет отправной точкой для восстановления их прежних отношений и развития чего-то большего, ей просто не хотелось, чтобы у него потом была причина сожалеть о содеянном, может, причина злиться или даже делать вид, что ничего подобного не происходило. Уж в этом Асока была точно уверена — когда алкогольный дурман выветрится, он начнет сожалеть, что никак его горю не поможет. Она готова была пожертвовать всем ради него, чтобы хоть как-то отвлечь от тяжелых мыслей, но в итоге она просто окажется использованной и уже никак ему не поможет. После совместной ночи Энакин не проснется утром иным человеком, не захочет строить с ней отношения, не начнет любить ее больше всех. Потому что в жизни так не бывает. Пусть даже Скайуокер и питал к ней какие-то чувства, он никогда не полюбит ее так же сильно, как любил сенатора. Сейчас Асока для него была не более чем игрушкой, которая, как он полагал, существовала исключительно для его удовольствия. И что бы Энакин ни говорил, она просто не могла вот так взять и сдаться лишь потому, что в данный момент ему было слишком плохо и он так отчаянно нуждался в поддержке, пытаясь заглушить хоть чем-нибудь собственное горе. Он плюхнулся на кровать, все еще кипя от злости. — Зачем ты вообще меня спасла, Асока? Почему не дала спокойно умереть? — Не говори так, — Асока покачала головой, едва сдерживая слезы. — Лучше бы ты оставила меня умирать. — Нет, — она хотела закричать от боли где-то глубоко внутри, но не смогла произнести ни звука. Энакин повернулся к ней спиной на кровати и сжался в комок, а ей оставалось лишь со слезами на глазах за этим наблюдать. Может, она и правда поступила слишком эгоистично, желая его вернуть. Уже через несколько минут Энакин вырубился от непомерного количества выпитого алкоголя. Асока почти вбежала в ванную, упала на пол и зарыдала, уткнувшись лицом в колени. Слова Энакина эхом отдавались в голове, причиняя ей нестерпимую боль и отнимая дыхание, снова и снова. Да, она знала, как тяжело ему будет пережить потерю, знала, что будет нелегко. Она знала, на что придется рассчитывать, когда так отчаянно умоляла его вернуться. Но никогда бы не подумала, что Энакин вот так просто пожелает сдаться, что потеряет весь смысл жизни. Что прежние времена утратят всякое значение, что он так просто плюнет на их отношения. Асока в тот момент просто искренне надеялась, что рано или поздно он вернется к обычному состоянию. Но его слова? И то, что произошло между ними в этой комнате? Ситуация оказалась гораздо хуже. Взяв себя, наконец, в руки и с трудом остановив горькие рыдания, Асока подняла запястье и нажала на коммуникаторе кнопку, чтобы осуществить вызов.