The Final Victory

      Алехандро был странным.       Это убеждение с каждым днём всё сильнее и сильнее крепло среди обитателей имения Ла Сегадора. Даже отец, который никогда не воспринимал всерьёз шепотки прислуги, стал замечать, что долгожданный наследник, на самом деле, далёк от идеала, придуманного своим отцом.       Маленький Алехандро рос, на удивление, крепким и здоровым ребёнком. Вопреки всем судачествам суеверных служанок из-за его необычной, «проклятой» внешности, он ни разу за все годы своей жизни не болел какими-то серьёзными заболеваниями. Зараза, какой бы сильной она ни была, всегда будто отскакивала от мальчишки, никогда не имея власти над его юным организмом. Более того, она словно ускоряла его рост, и Алехандро рос практически в прямом смысле не по дням, а по часам.       Алехандро рос, помимо всего прочего, также невероятно смышлёным ребёнком. Развитым не по годам, опять же вопреки всем судачествам суеверных женщин, пророчивших, что проклятое дитя станет настоящим горем своим родителям, не способным не то, что графством управлять, как следует о себе самом позаботиться. Алехандро, который с самого своего рождения привык расстраивать чужие ожидания, не преминул и в этот раз поступить также.       Тихий и молчаливый мальчик, он с раннего детства полюбил неугасимой крепкой любовью лишь две вещи в своей жизни: книги, за которыми он мог проводить часы напролёт, и Альму, которая единственная из всей его многочисленной родни питала к брату нежные сестринские чувства.       Всегда улыбчивая и чуткая, именно она занимала в жизни маленького Алехандро больше всего места. Красивая и безгранично добрая — Альма не вызывала у младшего брата ничего, кроме безграничного восхищения и той безграничной любви, которой дети делятся только с самым близким и дорогим человеком. Кроме того, в глазах Алехандро, Альма также была невероятно умной, ведь именно она научила младшего брата читать и писать, и без двух месяцев трёхлетний мальчик искренне желал когда-нибудь вырасти таким же.       Вот только отец, этот грубый, старый человек, был против постоянного общения долгожданного наследника и младшей дочери. Он всегда грозно рычал на Альму, когда видел её с братом, и девочка неизменно, не смея перечить отцу, лишь виновато опускала голову. Бросала на растерянного Алехандро долгий сожалеющий взгляд и, не проронив ни слова, быстрым шагом удалялась прочь так, что лишь шорох подола её платья долетал до чуткого уха мальчишки.       Своего отца, как и всю остальную родню, кроме Альмы, Алехандро не любил. В открытую, правда, демонстрировать родителю свои чувства он не решался — граф всегда вселял в своего сына инстинктивный страх, и Алехандро считал более благоразумным лишний раз не попадаться ему под горячую руку. Неприязнь, однако, крепла с каждым днём хотя бы потому, что отец, совершенно не замечая потребностей сына, с самого раннего детства пытался прививать ему любовь к светским наукам и искусствам. Которые, несмотря на одарённость юного виконта, даются ему тяжело.       Ведь магия, а не сила — вот, что больше всего всегда интересовало Алехандро. Тонкое расчётливое искусство, а не прямолинейная грубость, которую ему, как графскому наследнику, пытались привить.       Ни искусство фехтования, ни охота, ни экономика или светский этикет не привлекают его. Вызывают скуку и отторжение, и желание поскорее закончить ненавистные занятия. Многочисленные имена династий Сокола, герцогского дома и семьи самого Алехандро мешаются в одну кучу, от которой болит голова. Мальчик недовольно хмурится, нетерпеливо ёрзая на своём месте, и стоит только учителю хотя бы на мгновение отвлечься, как он проворно выскакивает из-за стола, чтобы убежать в библиотеку или сад с какой-нибудь книгой подмышкой. Там его всегда непременно найдёт сестра, и они вместе снова посмеются над зевакой-учителем и хитростью Алехандро, которому снова удалось прошмыгнуть мимо него незамеченным.       А после Альма, любимая и всегда внимательная к брату сестра, посмотрит на него своими пронзительными глазами цвета чистейшего ультрамарина и спросит, по каким мирам тот путешествовал сегодня.       Альма, единственная, кто всегда серьёзно относилась к фантастическим рассказам брата; единственная, кто верила всем его словам; единственная, кто не считала его странным, а наоборот видела в необычном даре благословение божества.       Странные, слишком реалистичные сны приходят Алехандро столько, сколько он себя помнит. Дивные миры, по которым он бродит, словно наяву, они всегда размыты и не имеют чётких границ. Мальчик ступает по тонкой хрупкой грани и пытается всматриваться в размытые очертания, не имеющие своих границ; пытается разглядеть хоть что-то, но глаза его улавливают лишь тени и мягкие контуры, мерцающие разными яркими оттенками цветов.       Мачеха смотрит на него, словно на ума лишённого, а отец лишь отмахивается от него. Хмурит грозно и недовольно кустистые с проседью брови — он считает это глупостями, детскими фантазиями, порождёнными еретичными книжонками, которыми сын непозволительно часто зачитывается вместо того, чтобы молиться Эльрату или совершенствовать искусство риторики, и настоятельно рекомендует выбросить ребячество из головы. Алехандро в ответ недовольно сводит на переносице тонкие светлые брови, но молчит.       Уже тогда он знает, что перечить отцу, в общем-то, бесполезно.       Ведь он действительно рассчитывал вырастить из Алехандро достойного преемника, своего настоящего наследника, мудрого графа и правителя. И он пытался изо всех сил как-то повлиять на упрямого мальчишку, пытался искоренить в нём тягу к науке и магии и даже пытался окончательно разлучить с сестрой, которая, по его мнению, плохо влияла на брата, размягчая его.       Выдать, однако, пятую дочь замуж было гораздо труднее, чем её четырёх старших сестёр, поэтому Видалу всё же пришлось смириться с присутствием Альмы в жизни Алехандро. Как и, до поры до времени, пришлось смириться со всеми остальными неискоренимыми странностями сына. — Маленький упрямый паршивец, — граф рычит сквозь зубы, засучив рукава, когда бедный учитель в очередной раз плачется ему, что «его сиятельство снова сбежал».       Алехандро напрягается всем телом, предчувствуя какую-то опасность. Щурит светлые глаза и вздрагивает всем телом, когда слышит тяжёлую поступь, приближающуюся к ним. Быстро стреляет взглядом в Альму, но не успевает предупредить её: отец показывается на берегу реки, могучей тенью заслоняя солнце. — Я долго закрывал глаза на твои чудачества, — он рычит гневно, наступая на проворно вскочившего на ноги мальчишку. — Но, видит Эльрат, своим попустительством я позволил тебе перейти все границы! — рявкает, а после переводит безумный взгляд на замершую в страхе Альму. — Ты, глупая девчонка, сколько раз я говорил тебе оставить в покое брата! — граф кричит, замахиваясь для удара, но его руку резко перехватывает Алехандро. — Не смей, — мальчишеская грудь вздымается высоко, в голосе звенит ледяная угроза, а светлые глаза, потемневшие от гнева, режут металлом взгляда. — Не трогай сестру! — Ах ты маленький неблагодарный паршивец! — Видал побагровел от ярости. — Вздумал руку поднимать на отца, щенок! — без особого труда высвободившись из детского захвата, он ударил сына, но не рассчитал силы, из-за чего мальчик, запнувшись о корень дерева, упал в реку. — Алехандро! — вскрик Альмы был последним, что он услышал, прежде чем прохладные воды реки сомкнулись над ним.       Граф не сразу понимает, что его отпрыск не умеет плавать, а когда осознание достигает его затуманенного злостью разума, без колебаний бросается в воду. Успевает вытащить ребёнка до того, как станет слишком поздно, и пытается хоть как-то привести его в сознание, но…       В себя Алехандро так и не приходит.       Не приходит он в сознание и к вечеру, и на следующий день, и через день. Он всё ещё жив, но словно и не жив. Лежит в постели, то сгорая в лихорадке, то наоборот становясь едва ли не холоднее камня. Пока граф, клянущий себя на чём свет стоит за несдержанность, звал в поместье одного лекаря за другим.       Все они лишь разводили руками, не зная, как помочь ребёнку, а Алехандро, меж тем, в себя не приходил уже двенадцатый день.       Он то горел в горячке, то бился в ознобе, беспокойно метался по постели, истекая потом. В короткие мгновения прозрения пил воду и в следующий же миг снова проваливался в пучину беспокойного забытия, бормоча под нос что-то неразборчивое на каком-то древнем, богами забытом языке.       Альма, все эти дни не отходящая от брата практически ни на шаг, смотрит на него с нескрываемым беспокойством. Ласково гладит по холодной, почти как у мертвеца, влажной руке и в искренней тревоге сжимает её, когда слышит, как сквозь бред Алехандро зовёт её. — Я здесь, Сандро, я здесь, — шепчет успокаивающе, аккуратно протирая лоб, на котором блестят крупные капли пота, и садится обратно, чутко вслушиваясь в чужое тяжёлое прерывистое дыхание.       Старый граф наблюдает за сыном с тяжёлым сердцем. Его кустистые с проседью брови сходятся на переносице, бороздами глубоких морщин расчерчивая лоб, когда очередной лекарь лишь беспомощно разводит руками.       «Науке неизвестен недуг вашего сына, милорд. Молитесь Эльрату и надейтесь на его милость — жизнь мальчика теперь только в его руках», — повторяли все, как один, и с каждым неутешительным ответом старый граф сникал всё сильнее и сильнее.       Пока на двенадцатый день, окончательно отчаявшись, глядя на отпрыска, что и до того отличался худобой, а теперь и вовсе напоминал обтянутый кожей долговязый скелет, не решился позвать священника.       Жрец Эльрата, высокий, сухопарый, уже не молодой мужчина с ясными, излучающими мудрость и спокойствие глазами, молча выслушал выдержанный, скупой на описания рассказ Видала. Способный, но странный юноша, тяготеющий больше к книгам и наукам, чем к мечу и военному делу, погружённый в себя и вечно витающий в облаках. Досада и разочарование отца, едва не обернувшаяся трагедией, а теперь вытаскивающая из мальчишки последние соки. Священник на это лишь кивал понятливо, а после вдруг ни с того ни с сего задал странный вопрос: — Милорд, а при каких именно условиях родился ваш сын?       Видал хмурился, сбитый с толку внезапным вопросом, который, вообще-то, не имел никакого отношения к делу. Но не рискуя отказать в ответе служителю Эльрата, силился вспомнить — кажется, родился он позже срока, умертвил своим рождением мать, да и сам чуть не помер, вроде как. Лишь спустя несколько мгновений оповестил мир о своём приходе громкими криками. — И вы сказали, что постоянно чудятся ему дивные миры? — жрец свёл кончики пальцев вместе, спокойно глядя на графа, что тот подтвердил с явной неохотой. — Дивные миры… — повторил, недовольный. — Своими рассказами о путешествиях по ним он скоро сведёт с ума и себя, и свою глупую доверчивую сестру. Впрочем, Альма всегда была добродушной простушкой, поэтому что стоит заговорить ей зубы!.. — Видал покачал головой. — Его и так все сторонятся, как прокажённого, считают странным в мере, большей дозволенного, а из-за всех этих россказней… — Скажите, милорд, прежде чем случилась ваша ссора и недуг сразил его, ваш сын выглядел встревоженным больше меры или, быть может, его разум был слишком возбуждён… — Да куда там, святой брат! — граф махнул рукой. — По этому паршивцу никогда не скажешь, что творится в его голове. Он всегда, знаете ли, сам себе на уме. И молчит, проклятый, молчит!.. — Могу ли я взглянуть на него? — в живых глазах жреца вспыхнул огонёк, на что Видал кивнул: — Для этого я и позвал вас.       Когда граф вместе со священником вошёл в комнату Алехандро, сидящая подле него Альма вскочила на ноги. Поклонилась отцу и, повинуясь его властному жесту, помешкала мгновение, бросая на брата сочувствующий взгляд, и быстрым шагом удалилась, покидая комнату. — Случай вашего сына уникален, милорд, — задумчиво протянул жрец, присаживаясь на край кровати Алехандро и проводя над ним рукой, светящейся едва заметным золотистым сиянием. — Мальчик обладает редчайшим даром. Эльрат оставил на нём свою отметину, и дитя это с момента своего рождения тесно связано с Миром Духом: будучи на грани между жизнью и смертью, его душа частично слилась с ним — она одновременно принадлежит и нашему миру, и потустороннему, милорд. И все рассказы вашего сына о путешествиях по дивным мирам — это не выдумки или попытки привлечь к себе внимание. Это путешествия, естественные, насколько это в принципе возможно, души по Миру Духов во время сна. И сейчас, из-за этой тесной связи, усилившейся в момент, когда жизнь вашего сына снова была на волоске, душа Алехандро не может до конца вернуться в своё тело, отчего мальчик и пребывает в таком состоянии. — Сверкающие очи Эльрата! — потрясённый словами жреца Видал в изумлении глядел на него. — Святой брат, мы можем чем-то помочь ему? — Боюсь, это битва лишь одного Алехандро, — отрицательно покачал головой тот. — Но я уверен, что он сможет достойно пройти её. В дальнейшем же, когда он поправится, я бы посоветовал вам отправить этого необычного юношу в священный город Фламмшрайн, в духовную семинарию. Из вашего сына вырастет воистину великий священник и слуга Эльрата, кроме того там ему помогут научиться контролировать духовные перемещения и направлять их в правильное русло. — Да, святой брат, думаю, вы правы, — всё ещё потрясённый граф тяжело вздохнул.       Им обуревали смешанные чувства: с одной стороны гордость, что именно его сына Эльрат избрал достойным, наделив своей милостью, а с другой — это было разочарование, ведь все мечты графа о достойном наследнике осыпались горьким пеплом.       В то время как Алехандро тихо простонал и впервые за двенадцать дней открыл глаза.