The Final Victory

      Алехандро был странным.       Свою жизнь юный виконт начинает с убийства, пусть и неосознанного: его рождение обрывает жизнь матери и едва не стоит жизни ему самому. Однако Асха не спешит забирать себе его душу и вместо этого дарует жизнь. Оглядываясь назад в своё прошлое, Сандро думает, что это было сделано специально, словно в насмешку. Лживая и жестокая богиня просто издевается над ним ещё с самого раннего детства. Впрочем, Алехандро, тогда ещё Алехандро, искренне не понимает, почему — ему всего лишь два месяца отроду, и невнятный шёпот суетящихся вокруг него служанок слышится ему чарующей песней ветров.       Алехандро странный.       Маленький, слишком маленький, как для младенца, рождённого позже срока. Бледный почти как мертвец — сквозь тонкую светлую кожу, чистую, будто лист дорогой бумаги, созданной ремесленниками Семи Городов, просвечивается голубоватая сетка вен, а румянец, который присущ всем детям, вспыхивает на ней огненными пятнами и сходит мгновенно, после чего кожа кажется ещё светлее обычного.       Совершенная противоположность бронзовой смуглости жилистого здорового отца и оливковой нежности матери.       Алехандро странный.       Он смотрит на мир любопытным взглядом больших круглых светлых глаз. Они не то светло-светло серые, не то прозрачно-голубые — сложно понять толком, какой у них оттенок. Ясно лишь одно: он не имеет ничего общего с насыщенно-карими, почти чёрными глазами графа или болотно-зелёными глазами почившей графини.       Он смотрит на мир любопытным взглядом больших круглых светлых, не то серых, не то голубых глаз, и несмотря на столь юный возраст, служанкам, хлопочущим вокруг него, кажется, будто во взгляде этом — чёткая осознанность, понимание всего происходящего и флегматичное наблюдение, какое обычно бывает у каких-то книжников, что размышляют на философские темы, созерцая окружающий их мир, или алхимиков, кропотливо работающих над очередным экспериментом.       И в довесок к этому, помимо слишком уж взрослой осознанности в младенческом взгляде, было абсолютное спокойствие графского отпрыска. Он бодрствовал больше, чем все дети его возраста, и в то же время практически не издавал никаких звуков. Лишь молча озирался вокруг, пожирая всё и вся любопытным взглядом, изредка нарушая тишину (лишь когда чувствовал голод или жажду) тихим похныкиванием, которое даже плачем было сложно назвать, так, попискивание новорожденного котёнка или щенка — словом, совершенно не характерное для ребёнка поведение. — Странный малец, неправильный какой-то, — старые служанки со знанием дела переговаривались друг с другом, с опаской оглядываясь, чтобы упаси Эльрат, господин не услышал их. — Хоть Эльрат и даровал ему жизнь, но обошёл своим благословением, ей-богу, обошёл! — молодые девушки с толком и чувством кивали словам старших, с сочувствием поглядывая на младенца, будто он был прокажённым.       Но прокажённым он не был, нет. С самого рождения он просто был странным.       Отец поначалу не обращал на это внимания — ему не было особого дела до волнующей суеверных женщин внешности сына, и он считал бабские шепотки не более чем глупыми предрассудками, гуляющими неотёсанными сёлами. А потому рычал на служанок, что смели сквернословить в адрес долгожданного желанного чада, хотя сам навещал его крайне редко — по мнению графа, ему нечего было делать рядом с несмышлёным младенцем. Немой ещё и совершенно беспомощный, он не представлял для Видала никакого интереса. Какой сейчас был от неразумного дитяти прок, если оно даже толком на ногах стоять не могло? Ни обучить его приёмам владения мечом, ни пояснить все тонкости экономики в графских владениях, ни привить пьянящую любовь к охоте и упражнениям на ловкость и силу — хрупкий, словно хрустальная статуэтка, маленький детёныш пока мог лишь взирать на отца своими большими глазищами.       Тот в ответ лишь фыркает хладнокровно — до тех пор, пока его сын не подрастёт и не познает хотя бы элементарные истины мироздания, графу нечего было с ним делать.       Маленький Алехандро не сильно горевал от подобного пренебрежения со стороны родителя. Он вообще в принципе не сильно горевал, если оставался в комнате совсем один, без редких визитов отца или многочисленных служанок. Порой казалось даже, что одиночество было ему приятней, чем общество — мальчик никогда не хныкал из-за него и никогда не боялся звенящей одинокой тишины своих покоев. Но кривился и морщился, кряхтел недовольно, если эту тишину кто-то нарушал.       Ничего удивительного в этом, собственно, и не было — прислуга давно привыкла к подобным причудам. И пусть она уже и не говорила этого вслух, но всё же…       Алехандро был странным.       Долгожданный сын и наследник рода, он без преуменьшения стал отрадой для своего уже отнюдь не молодого отца, пусть тот, конечно, и не демонстрировал горячей отцовской любви к отпрыску. Однако его рождение словно сбросило с графа невидимый груз долга, позволило, наконец, вдохнуть жизнь полной грудью — Видал де ла Сегадора выполнил тяжёлую миссию, взваленную на его плечи Эльратом, и теперь мог насладиться всеми прелестями жизни сполна. Ощутить все её краски, что более не были лишь чёрными и белыми из-за прижатого к шее меча необходимости привести в мир наследника.       Конечно, это не означало, что можно было окончательно опустить руки и расслабиться — графу впереди предстояла не менее сложная работа. Ведь мало было просто привести сына в мир, ему необходимо было дать надлежащее воспитание и самое лучшее обучение, чтобы вырастить из хрупкого младенца достойного и блистательного графа, мудрого управленца и правителя, благородного мужа.       Поэтому руководствуясь житейским прагматизмом и понимая, что помимо вдовца-отца мальчику нужна также и мать, Видал де ла Сегадора решил в пятый раз жениться.       Этот брак, вопреки всем предыдущим, не был продиктован необходимостью продолжить род, а потому был заключён по любви — своей избранницей старый граф избрал вдову герцогского двоюродного брата, которая похоронила мужа на пограничной войне с Гримхеймом и недавно выдала замуж свою самую младшую дочь. Женщина, которой граф благоволил, на самом деле, уже очень много лет и которая смогла вырастить четверых детей, по мнению Видала, идеально подходила на роль матери его новорожденному сыну. Но…       Хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах.       Ведь малыш Алехандро с первых своих дней был странным. А Хуанита де ла Сегадора, новоиспечённая графиня, явно не горела особым желанием воспитывать чужого ребёнка.       Свою мачеху мальчик невзлюбил с первого взгляда. Не позволял ей брать себя на руки, разражаясь громогласным плачем, таким, какой от него в других случаях никогда не слышали, брыкаясь и изворачиваясь, явно не желая находиться в тесном контакте с этой женщиной. Хуанита недовольно поджимала на это губу, стреляя в строптивого младенца яростным гневным взглядом — пасынка она, на самом деле, невзлюбила с не меньшей силой, чем он её. — Дурная кровь и в Картале дурная кровь. Порченный бастардский нрав… Его сложно вывести даже вашим благородством, милорд, — бросала небрежно, но надменно, и была единственной, чьи злые слова по отношению к сыну граф терпел.       Кажется, пятую жену он действительно любил. В то время как Алехандро наоборот её ненавидел.       Впрочем, тёплые отношения у мальчика не складывались не только с мачехой. Сёстры, не питавшие особой привязанности к младшему брату, удостаивались от него лишь презрения и капризов, когда какая-то из них касалась его или пыталась взять на руки. Девицы расценивали это как отмашку, вольную, освобождавшую их от неприятной обязанности, и вздыхали с облегчением, спеша как можно скорее уйти от люльки братца по своим делам.       И лишь одну десятилетнюю Альму непринятие со стороны малютки-брата огорчало безмерно, и она с невиданным упрямством всеми силами пыталась завоевать его доверие.       Практически каждую свободную минуту она проводила вместе со служанками, наблюдая, как они заботятся об Алехандро. Иногда ей самой удавалось добраться до него и осторожно, тщательно применяя на практике все увиденные знания, сменить ему пелёнки. Алехандро в такие моменты прожигал младшую из старших сестёр пристальным внимательным взглядом, на который сосредоточенная Альма лишь широко улыбалась.       В конце концов, рано или поздно ей всё равно всё это предстояло в будущем — наверно, это и была та причина, по которой ей позволяли возиться с братом. По крайне мере, Альме хотелось так думать — мысль о том, что всем просто всё равно, почему-то, разбивала девичье сердце.       Ведь Алехандро был странным. Однако Альма, пожалуй, единственная, кто так не считала.       Она улыбалась ласково, поглядывая на братишку. Напевала ему колыбельные мотивы своим тихим, мелодичным и очень красивым голосом, неумело покачивая на руках, когда Алехандро долго не мог заснуть. Её действия всегда имели успех, и Альма радовалась этому почти как маленькая: строптивый брат, наконец-то, признал её и оказывал ей великое доверие — ни на чьих более руках юный виконт не позволял себе спать. Лишь Альме, постепенно завоевавшей его расположение, благоволил он в подобной мере и лишь с ней чувствовал себя надёжно.       Никого, впрочем, эта маленькая радость не волновала вовсе. — Возишься с этим лунатиком, как с писанной торбой, — Кармен, одна из старших сестёр, фыркала презрительно, окидывая Альму взглядом снизу-верх. — Скоро станешь такой же странной, как и он, — разворачивалась, надменно вскинув подбородок и тряхнув смолянисто-чёрными волосами, уходя до того, как сестра успела бы что-то сказать.       Альма лишь поджимает губу, и в её взгляде мелькает печаль. Алехандро ведь не странный, совсем не странный! Он просто маленький ребёнок, который, как и все дети, нуждается во внимании и ласке, а не в той небрежности, которой одаривают его суетливые служанки. И уж тем более не в том равнодушии, что испытывает к нему родной отец, и ненависти приёмной матери, нет.       Ведь он всего лишь ребёнок — жаль только, что понимает это лишь одна Альма...