У каждой красавицы рано или поздно появляется свое чудовище

Альфред Пенниуорт начал ощущать душевный дискомфорт ещё с вечера четверга. А сегодня и вовсе места себе не находил. Он не любил этот местный обычай празднования Пятницы тринадцатого. Не понимал и не принимал ни смысла, ни атрибутики. Это карнавальное шествие в ужасных костюмах с отвратительными масками. Альфред брезгливо морщился. Он возненавидел маскарадные костюмы с тех самых времён, когда его Брюс… когда его милый Брюси… (морщинистые веки моргнули несколько раз подряд, потому что потерявшие былой цвет глаза увлажнились от навернувшихся слёз) надел костюм и маску… День перетекал в вечер, на улицах города вовсю развернулись гуляния. Сегодня Альфред не собирался никуда выходить ни за какие коврижки. Тем более, что сегодня его голова и все остальные части тела были заняты осуществлением контроля над безукоризненной организацией банкета, который давал Брюс Уэйн. Дворецкий сделал паузу в работе, чтобы посмотреть новости. В конце программы шёл репортаж о веселье с оживленных улиц города, и старый джентльмен, ворча «глаза бы мои не видели», уже хотел было выключить телевизор, как вдруг всё его нутро заледенело в один миг. В камеру позади репортера новостей заглянуло… лицо, которое он хотел бы забыть. «Джокер», — резануло слово по сознанию и отдалось болезненным пульсом в затылке. Альфред сжал пульт и зубы одновременно. Но тут репортёр уже брала интервью у этого самого Джокера, коим оказался молодой шустрый парень с непонятным акцентом. Спустя секунды, к ним подошла разноцветная компания из ещё пяти или шести примерно так же раскрашенных человек: с белыми лицами, чёрными глазницами и длинными красными кривыми ртами. Они весело шутили, а журналистка делала гротескно испуганный вид и, смеясь, заканчивала свой репортаж. Пенниуорт забыл о телевизоре, смотря сквозь него, и так и не разжал ни зубов, ни пульта, пока в комнату не зашёл Брюс. — Чем порадовали телезрителей сегодня? Перед входом в комнату он уже успел переговорить с комиссаром Гордоном. Уэйна волновало необычное для праздника скопление полицейских нарядов, которые он заметил, поднимаясь на высотном лифте сбоку небоскреба. Но Гордон заверил миллиардера, которого изрядно недолюбливал, что всё это необходимо для соблюдения порядка, так как сегодня численность народа на улицах больше, чем обычно. Но Гордон не мог знать, что скрываемые нервозные нотки его голоса будут немедленно узнаны. Пожилой человек стряхнул с себя объявший его кошмар и, как и подобает истинному дворецкому Уэйнов, невозмутимо ответил: — Не думаю, что вас может кто-то обрадовать более, чем вы сами. — Да ладно, Альфред, — Брюс подошёл и ободряюще положил руку на немного ссутулившуюся спину, — ну, чего ты так разволновался сегодня? Это обычный банкет, там соберутся всё те же лица. Он действительно переживал за старика. — Мой мальчик, в ноль часов и одну секунду по местному времени моя хандра покинет меня, надеюсь, до следующей пятницы тринадцатого. Уэйн легко засмеялся, глаза его излучали теплоту. Альфред слабо улыбнулся и тут же спохватился: — Ах, да, список приглашённых гостей увеличился. Ваш приятель детства Адам Милтон сегодня проездом в Готэме, он очень хочет повидаться с вами. — Адам Милтон? Альфред, ты не ошибся? Что-то не припоминаю… Альфред состряпал недовольную мину: — Позвольте, а как же та не очень лестно характеризующая вас история о том, как мистер Милтон и вы из кустов подглядывали за мисс Мэри-Энн Стоун, которая имела несчастье так высоко раскачиваться на качели, что край подола её платья… Смех Брюса прервал детальный рассказ дворецкого. — Альфред, да, это было точно так! Как я мог забыть, не понимаю... Этот вечно взъерошенный рыжий парень, весь в конопушках, он некоторое время жил неподалеку, и мы с ним действительно общались в тот непродолжительный период. Уэйн ностальгически усмехнулся. — А так же мисс Мэри-Энн Стоун, — многозначительно глянул Альфред и строго продолжил, — просила передать, что никак не может простить вашу проделку и сегодня спросит с вас обоих по полной. Брюс на мгновенье замер, а потом они расхохотались. Позже, вниз спускались оба, полностью погруженные каждый в свои мрачные мысли.

***