Битва за солнце

      Откровенно громкое постукивание толстых и низких каблуков разбивало повисшую в воздухе тишину на тысячи мелких осколков, вместе с тем разрушая всеобщий покой. Казалось, что каждый присутствующий за одной из десятка дверей слышал этот резкий, бьющий по вискам звук, — особенно остро отреагировал страдающий фонофобией пациент, но даже его пронзительный вопль не оказался более звучным. Вивьен даже с неким нетерпением ожидала визита пациентки: каждый шаг Зиглинды удивительно точно совпадал с ритмом биения сердца женщины, и от того казалось, что Госпожа Тревога крепче сжимала свои пальцы на ее шее. Постукивание становилось всё громче. Через пару секунд дверь с мутным стеклом открылась и вместе с тем растворилась нагнетающая атмосфера. — Я не терплю опозданий, Зиглинда. — Вивьен неторопливо подняла глаза на женщину, не подарив ей даже мимолетной улыбки. Всего через секунду взгляд психиатра зацепился за сидящего напротив хирурга столь же крепко, как кошки цепляют мышей. — Пожалуйста, займите место на софе. — Интересно, фрау Квинзель. Еще вчера Вы утверждали, что мы с вами больше никогда не встретимся за общим столом, а сегодня Вы вновь читаете мне нотации. — Стоило только Зиглинде услышать извечно недовольный голос Вивьен, как её лицо вновь украсила прежняя ехидная усмешка и игривый огонек в глазах. По просьбе психиатра женщина присела на белоснежную софу, при этом не прекратив обжигать женщину горячим янтарем. — Представляться не считаю нужным, а потому начну сразу. — С малой, но слышимой неприязнью в голосе проговорила Вивьен, закрыв глаза на подстрекательство. — Отныне я являюсь Вашим личным лечащим врачом, фрау Камдайл, и именно вместе со мной вы будете проходить этот длинный, тернистый путь. Мои методы вполне стандартны. N-ое количество времени придется посвятить разговорам. Все достаточно просто: я спрашиваю, Вы отвечаете. Все понятно?       Зиглинда согласно кивнула, с некой долей недоверия взглянув на психиатра. Не то чтобы она видела в этом что-то подозрительное, женщина прекрасно понимала структуру терапии, но сей процедура казалась ей слишком простой, чтобы являться действительной. Перед тем как наконец переступить через себя и явиться на сеанс, она проглотила достаточно много информации о лечении, жаль нельзя было утверждать, что она правдива. Заранее себя запугав, хирург приготовилась к противостоянию с персоналом и докторами, к таблеткам и внутримышечным, но никак не к беседам. — Отлично. Даже несмотря на то, что до начала сеанса осталось еще пятнадцать минут, я уступлю Вам. Предлагаю сразу начать, чтобы не терять драгоценные минуты. — Вивьен подхватила толстую записную книжку и открыв ее где-то в середине, подняла взгляд на пациентку. — Для начала я бы хотела узнать как прошли первые сутки. — Я бы коротко и ясно отозвалась об этих апартаментах, но мне не позволяет этика. — Крайне недовольным тоном ответила Зиглинда, сжимая в ладонях что-то похожее на ежедневник настолько крепко, что обложка его начала противно скрипеть. Подобное поведение не могло ускользнуть от Вивьен. Она с хищной элегантностью и непоколебимой устойчивость презрительно взглянула на пациентку, от чего внутреннее пламя хирурга погасло, и она из дикой пантеры "переросла" в маленького котенка. — В самом деле, я не могу отметить что-то особенное, мне просто не понравилось отношение сотрудников. Меня крайне смутило то, что обыск проводили мужчины, хотя это обязаны делать женщины, да и сам факт наблюдения выбил меня из колеи. Вероятно, я не должна была заметить камеры, но уж больно ярко светит та маленькая кнопочка. — Меня же смущает Ваша неосведомленность, — от хирурга я ожидала большего. — Парировала Вивьен, продолжая играть с Зиглиндой в гляделки. Каждая из дам буквально пыталась задавить другую в этой несуразной, даже в какой-то мере слишком детской игре, но судя по всему, именно скомпенсированные силы подстрекали женщин удерживать позиции. — Пребывание в комнате наблюдения это обычное дело, необходимое для того, чтобы мы поняли, нужно ли нам принимать какие-либо меры безопасности по отношению к Вам. — Станет ли здравомыслящий безумец сдаваться, зная, что за ним наблюдают? — Женщина с усмешкой повела бровью, аккуратно укладывая толстую, а от того и твердую тетрадь себе на колени. — Думаю, что если бы в моем доме были камеры, это некое нечто никогда бы и не явилось. — Это, как Вы выражаетесь, "нечто" появлялось у Вас на работе, на глазах как минимум двух людей. Но давайте не будем об этом. — Наконец разрывая зрительный контакт, Вивьен подхватила чужие документы и что-то шустро записала, после сменив важные бумажки на ту же тетрадь.— И все-таки, я хотела бы поговорить о Вашей первой ночи. Исходя из наблюдений мы решили никаким особым образом Вас не ограничивать, поскольку Ваше поведение было спокойным. Но меня всё-таки кое-что заинтересовало. Зиглинда, Вы постоянно что-то писали.       Женщина прекрасно понимала, к чему клонит Вивьен. Именно сейчас она почувствовала острую необходимость избавиться от любимого дневника только ради того, чтобы никто другой не добрался до сокровенного и тайного, до личного. Со стороны казалось, что хирург уже не здесь, словно она всеми силами старалась сберечь себя и рукописи, посему ментально отстранялась, но разум не желал отпускать виновницу торжества и тревожно вторил, чтобы та рассталась с блокнотом и "оголилась" перед врачом.       Зиглинда застряла на распутье чувств и разума, без малейших представлений куда двигаться дальше и кому благоволить. Она отрицательно покачивала головой и жмурилась, противилась собственному голосу разума и что-то шептала, словно хирург пыталась прогнать этого навязчивого взрослого. Казалось, что ещё секунда и она вот-вот заплачет, но психиатр обезвредила эмоциональную бомбу. — Я понимаю, что Вам тяжело, но в то же время я не совсем понимаю, что поможет Вам справиться. Вы же поможете мне понять? — Тон Вивьен мгновенно приобрел нотки мягкости и размеренности, был несвоим, словно это не она пару минут назад отчитывала хирурга за узколобость. Взглядом она ловко зацепилась за дневник в кожаном переплете, аккуратно намекая женщине на необходимое. — Зиглинда, что написано в Вашем блокноте? — Что-то крайне непонятное, — Голос психиатра принудил Камдайл вернуться к неприятной реальности. Женщина неловко усмехнулась и шмыгнула носом, безотрывно глядя на пожелтевшие края бумаги. — Сложно разобрать. Мой почерк достаточно плох, а в самом начале буквы вычерчены детской рукой… Нечитабельно. — Я верно понимаю, это Ваш дневник. — Мягкой улыбкой она стремилась подкупить пациентку, что уже почти сдалась под натиском своих размышлений и чужих подначек. Квинзель показательно протянула к женщине руку, выжидая, когда та подаст блокнот. — Позвольте взглянуть.       Зиглинда достаточно долго не хотела благоволить просьбе психиатра. Ей казалось, что если она оставит свою рукопись на чужую совесть, то вместе с ней оставит и значительную часть себя, точно она отворила для чужака двери в свой маленький мир. Это был достаточно тяжелый процесс с заедающим ключиком и непостоянным замком. Женщина была убеждена, что Вивьен не сумеет найти никаких оправданий её проблеме в дневнике, и именно этот аргумент выступал великолепным подстрекателем к непокорности. Она догадывалась, что нести свою книжечку будет крайне глупо, что блокнот в любом случае заинтересует психоаналитика, но мысль об излечении подавляла.       Хирург долго молчала, пытавшись подобрать столь необходимое оправдание своему нежеланию отдавать дневник, но всякому аргументу мгновенно находился вполне весомый ответ. Скрипя зубами, она положила блокнот на чужой стол, стараясь как можно крепче сжимать кулаки, чтобы в порыве не выхватить рукопись. — А как скоро мне его вернут? — Как-то излишне по-детски спросила Зиглинда, блестящими от тоски глазами вглядываясь в зеркала Вивьен в попытке разглядеть ее душу.       Факт, что она решила прощупать психиатра только сейчас, удивлял Зиглинду. Необходимость в знании портрета человека она полностью осознала лишь после разлуки с единственной фактической защитой. Без поддержки дневника сердце изнывало, руки подрагивали, а глаза цеплялись за знакомый черный переплет. Подобное она чувствовала лишь единожды, когда какой-то ребенок из далекого детства пытался сунуть свой нос в её тетрадь, но благо он не понял и половины написанного. В этот раз удача покинула её, ведь с блокнотом она расставалась на более долгое, явно неопределенное время. — Когда сможем откапать корень проблемы, Зиглинда. — Вивьен демонстративно пролистала странички и в попытке разобрать написанное нахмурилась, с трудом вникнув в смысл. Она долго вглядывалась в строки, и это настолько увлекло женщину, что если бы из книжки не выбежало мелкое, похожее на клопа насекомое, она бы не остановилась. Психиатр захлопнула блокнот и встряхнула его, будто бы избавляя себя от опасных паразитов, и, казалось бы, размышления должны были покинуть ее разум, но знакомая обложка рукописи не могла не обратить на себя внимание. Вивьен будто бы знала каждую царапинку на тёмном переплёте, каждую потёртость, особенно след от замазки на лицевой стороне в правом углу. Тяжело и опасливо вздохнув, женщина положила чужой блокнот рядом со своим. Желая отвести внимание пациентки, она решила продолжить опрос, начиная с приятной ноты. — Предлагаю в самом начале затронуть более обыденные вопросы, а после перейдем к глубокому. Итак, помните ли Вы свои первые годы жизни? Какое Ваше первое воспоминание? — Обыденное и глубокое переплетены тонкими красными нитями, Вивьен. Одно вытекает из другого, и как мне кажется, отделять их слишком категорично и неправильно. — Прежде чем начать вещать, женщина позволила себе кольнуть психиатра в ответ. Крепко сжимая пальцы в замок, она поджала губы и, нахмурившись, недоверчиво продолжила. — Я не помню себя до своего шестого дня рождения. В голову приходит только праздник, хотя в дневнике есть несколько мелких записей о прошлых годах, но даже я не до конца разобрала, что там написано. — Вы с блокнотом практически ровесники? — Психиатр невольно повела бровью, наконец очернив пустые, пожелтевшие от времени листы. За Вивьен был замечен навык письма вслепую, позволяющий женщине одновременно беседовать и конспектировать. Именно благодаря постоянным наблюдениям психиатр знала ответы на заданные вопросы, которые она преподносила пациентам только ради того, чтобы они почувствовали своё причастие к сеансу. — Зачем Вы ведете этот дневник? — Всем хочется с кем-то поговорить, и для меня отличным собеседником является бумага. — Женщина принялась выискивать блокнот, чтобы по старой привычке шустро пролистать страницы, но осознание вновь пробило её на легкий мандраж. Сжимая ладони меж бедер, Зиглинда подняла взгляд на женщину, внимательно осмотрев её в попытке отвлечься. — За всю свою сознательную жизнь у меня было не так уж и много друзей, а когда я закончила учиться, так они и вовсе пропали. Разговаривать самой с собой много - это безумие, поэтому я продолжаю вести дневник. — Напоминает Робинзона Крузо, не находите? — С легкой усмешкой, планомерно возвращаясь к прежнему тону и выражению лица. Казалось, что женщину привлекала этика, необходимая пациенту и врачу, и поэтому она никогда не оставляла за собой возможности оказаться более строгой. — А что Вы планируете делать без дневника? — Я могу заверить Вас, — мне не нужны приятели, если Вы об этом. — Коротко огрызнулась, не желая обсуждать издавна приевшуюся тему. Даже несмотря на то, что Вивьен смогла найти подход к внутреннему ребёнку Зиглинды, последняя всё равно не прониклась к ней должным доверием, чтобы беседовать более открыто и по-доброму. Сейчас она скорее злилась на женщину, поскольку та забрала самое ценное, что было у девочки на данный момент. — Фрау Квинзель, я же сказала, моя компания — бумага. Без дневника я продолжу записывать, а после вклею страницы, если посчитаю нужным. — А если я отберу у Вас бумагу и ручку? — Испытующе глядя на женщину, психиатр что-то шустро очертила в блокноте и отложила гелевую ручку в сторону, скрещивая пальцы в замок. — Если я вообще не позволю Вам писать что-либо? — Тогда я перестану считать Вас человеком. — Крайне серьезным тоном, без всякой доли сомнений и сожаления в проникновенном голосе. Зиглинда прекрасно видела что именно желала донести психиатр, остро чувствовала кожей этот холод в глазах, пробирающий до мурашек. Она была зла и обижена не только на Вивьен, но и на саму себя. Безоговорочно доверившись минутной доброте она понесла большие убытки, в которых виновата только она сама. — Отлично. Именно так мы и поступим. — Победоносно и коротко усмехнувшись, Вивьен подхватила ручку и ловко очертила на удивление невероятно ровную линию, знаменующую окончание пункта. — Более подробно я хотела рассмотреть другой вопрос. Расскажите, Зиглинда, каким представляется это "нечто"?       Очередная сегодняшняя тема вгоняет хирурга в ступор. На сей раз она не знает как реагировать на это, но лишь при одном упоминании проблемы в груди что-то очень сильно сжалось, а кровь ударила в голову. Отныне Камдайл не слышала ни постороннего голоса улицы, ни мертвого завывания больницы, ведь все внимание захватило собственное сердцебиение. Пульс ритмично отстукивал по вискам словно бубен, планомерно выбивающий из женщины дух. — Это "нечто" напоминает лишь какой-то мутный, далекий для меня образ. Я не понимаю ни природу возникновения "нечто", ни специфики его мышления, ни взглядов, ни веры. Я не могу понять закономерности проявлений, ни способа действий, ни цели, которой оно преследует. — После недолгого молчания начала Зиглинда, стараясь спрятать лицо за вьющимися локонами. Тонкими пальцами она выводила неясные узоры на софе, словно что-то помечала перед тем, как начать говорить. — Я не знаю как это описать, но я чувствую, как оно дышит внутри меня, как оно думает, как оно что-то шепчет. Особенно чётко это ощущается ночами, когда жизнь замирает. Оно словно чувствует, что теперь, когда все уснули, оно может вылезти и напомнить о себе. И вот оно пытается начать говорить, но его речь настолько непонятна, словно это просто какое-то шебуршание. Я знаю, что оно есть, знаю, что оно самостоятельно, но я просто не могу его понять. — Вы не думали попытаться достучаться до этого "нечто"? — Размеренно спросила Вивьен, продолжив наскоро записывать каждое слово пациентки в ежедневник, не забывая и про собственное мнение. — Быть может, оно само ответит Вам на эти вопросы, фрау Камдайл. — Я его не понимаю, фрау Квинзель. — Поднимая измученный взгляд на психиатра вторила Зиглинда, пальцы которой вновь начинали страдать от нервных терзаний. Наконец с лица женщины пропала эта гаденькая улыбка, это высокомерие в глазах, наконец остыл её янтарь. Перед Вивьен предстал человек познавший боль и тянущий её на своих плечах, человек, который устал от этого и жалобно просит о помощи. В мокрых, чуточку покрасневших глазах четко виднелась вся картина происходящего внутри, но зеркала души были слишком замылены. Сгорбившись, она шмыгнула носом и дрожащими руками заправила волосы за уши, стараясь избежать невольных пряток от Вивьен. — Знаете, в последнее время мне все больше и больше начинает казаться, что я оказалась в каком-то неправдоподобном фильме. Изначально всё это напоминало внезапное, единоразовое забвение, но когда это забвение начинало циклично повторяться и дошло до крайней точки, я подумала что это какой-то дикий, слишком уж длинный сон. Я до сей поры жду когда я проснусь, когда перед моим лицом снова предстанут мама и папа, а мне словно уже и не тридцать, а всего-лишь семь. Тогда бы я прожила совсем другую жизнь, полную детскими радостями, а не постоянно засиживала бы за книжками и крысами. Быть может, именно об этом пытается сказать мне это "нечто"? Или, быть может, оно еще сильнее осуждает меня? Как мне понять, Вивьен? Вивьен, я… Я уже не прошу вас избавиться от него, просто помогите понять, что оно говорит. Пожалуйста, фрау Квинзель, помогите мне.