Кодло

— Урсула? Юнги приоткрывает дверь, которая ведет на смотровую башню и легко улыбается, когда Лайтимор кивает ему и ладонью подзывает к себе. Сегодня она цветет и сияет! Наверное впервые в нежно-розовом платье до колена с кружевом на рукавах, с мягким макияжем без острых стрелок и преливом хайлайтера на скулах. Одна только черная косуха и кожаные ботинки на высоком устойчивом каблуке не вписываются в нежный образ, а так ничего. Он ставит на стол два стаканчика кофе и пододвигает один Урсуле, хоть и замечает в ее глазах легкую неловкость. — Капуччино без сахара, — Юнги чуть заметно улыбается и садится напротив нее. — Я верну деньги за… — Мисс Лайтимор, я не разживусь на две тысячи вонн, поэтому пейте свой кофе без угрызений совести, — Мин цокает языком, наблюдая только за тем, как девушка хмурится и насупливается, но все же берет любезно подаренный стаканчик. — Нам нужно поговорить, — Урсула шумно выдыхает и отводит взгляд в сторону. — Ты, конечно, будешь меня ругать, — многообещающе и наверняка касается Кима. Юнги только кивает, ожидая, что причину ему все же озвучат и подтвердят его мысли, — но мы с Тэ теперь пара. — Браво! — он цокает языком и закатывает глаза, хотя в принципе это и ожидал услышать даже когда покупал злосчастный кофе в кафетерии. — И как же ты до этого докатилась? Я надеюсь, это не очередная попытка спасения этого идиота. — Нет, — она замолкает, кажется, решаясь, смотрит в стол, а потом делает один глоток кофе. — Он узнал, что я связывалась с его родителями, рассказывала им все… Мы повздорили и я ляпнула, что он дорог мне, а… — А он сгреб тебя в охапку и изучил глубины рта, чтобы потом поставить перед фактом, что вы теперь вместе, — Юнги кивает головой и совсем легко дует губы. — Нет! Ох, Юнги, прошу тебя, — Урсула хватает его ладони в свои, обращая все внимание на себя, — не думай так… Я прогнала его, а через несколько дней он пришел ко мне, извинился и сказал, что если я его прогоню, то он больше не доставит мне проблем. Я сама на это согласилась, правда, тебе не стоит переживать. Юнги смотрит на нее, как на маленькую девочку, хоть и сам младше, смотрит с легкой усталостью и с чем еще может смотреть родитель на ребенка, который набивает шишки. С этих отношений ничего не выйде, ничего не получится и ни к чему они тоже не приведут. Эти отношения обречены, но пусть они в них поиграют, чтобы убедиться самостоятельно. Тэхён рядом с Урсулой — мальчишка, незрелый идиот, которому нужна мамочка и подробные объяснения о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Ему нужна точно такая же незрелая дурочка, с которой они будут вместе плясать на граблях, чтобы потом крепко взяться за руки и стать самой крепкой парой на свете. Урсула же… Она просто не подходит ему. Аристократичная, сдержанная и чуть холодная. Урсула живет по правилам своей семьи, слушается отца и маму, чтит семейные традиции, корни которых тянутся слишком глубоко в прошлое. И в этом прошлом девушек не отдавали за мальчишек! На какие деньги будет жить их семья? Кто эту семью будет обеспечивать? Реджинальд Лайтимор уж точно не позволит дочери работать и заберет ее насильно, если будет знать, что ее доход в семье основной. Урсуле Лайтимор не позволят отношений с мальчишкой, не позволят даже с отсрочкой и, наверняка, если она будет этому решению сопротивляться, то ее насильно выдадут замуж куда-то в графство Корнуолл. И никого спрашивать не будут. Но пусть, правда, лучше их разлучат раз и навсегда, разрубят по живому и прижгут огнем, чтобы не кровило. Заживет. Затянет уродливым ожогом, зато не будет ныть, не будет гнить и напоминать будет только следами, а не болью. Любовь — это прекрасно, но в их случае просто бессмысленно. — Урсула, твои внезапные приступы жалости к убогим уже начинают меня пугать… — Юнги трет переносицу и шумно выдыхает, прикрыв глаза, когда девушка сильнее сжимает его ладонь в своих. — Юнги, это его последний шанс, я больше не буду ему их раздавать! — Будешь дарить по большим праздникам, ага, — Мин кивает и берет ее за руку, чуть сжимая. — Если я еще хоть раз узнаю (а я рано или поздно узнаю), что он плохо к тебе относится, применяет гипноз или просто с приступами ревности справиться не может, то я лично запру тебя в комнате и расскажу все твоим родителям. И тогда ни ты, ни Кимы его не спасут. И мне плевать, что ты об этом думаешь. Лайтимор опускает голову и кусает нижнюю губу. Да если ее родители просто узнают с кем у нее роман, то наверняка отправлять в Бейквелл и не позволят даже думать о Тэхёне. Лучше это держать в тайне, желательно хотя бы до того, когда Ким окажется на последнем курсе хотя бы бакалавриата. — Ладно, я тебя поняла, — она шумно выдыхает и уже мягче улыбается, — пусть это будет для наших отношений испытанием. А ты о чем хотел поговорить? — О Хосоке… — Неужели твое холодное сердце растопил этот яркий плод инсты и тик-тока? — Урсула хихикает, а когда Мин цокает языком и вовсе громко смеется. — Твоей темной души коснулся любовный свет? — Мисс Лайтимор, я рад, что у вас хорошее настроение и язык идеально острый, но сейчас не совсем об этом… — парень хмыкает и поднимает голову. — Хосок из спецшколы Кванджу. — Что? — Урсула хмурит брови и заметно напрягается после его слов. Не то, чтобы это было большой проблемой, просто это… Большая проблема, кого она обманывает? Спецшкола — место не простое, место гадкое и так просто оттуда студенты не переводятся… Так просто их не отпускают, а уж тем более в Даунфорд, который не чтит традиционнного обучения оборотней, системы пыточных наказаний и жестокости слишком уж неоправданной. Урсула сама училась в закрытой женской гимназии в Эксетере и как никто другой знает, что это такое. Знает, что кроется за стенами таких школ. Для фотографий — аккуратная униформа и строгая прическа с лентами, внутри — выкручиваешь руки лучшей подруге, когда она вслух читает сборник правил или учит тему, которую не смогла сдать. Место плача, место истерик и место, где каждый если не наркоте, так на антидепрессантах. И хорошо, если на антидепрессанты есть записка от родителей и доктора, если нет — стоишь на коленях всю ночь на каменных ступенях прямо перед входом в школу. Впрочем, в мужских и смежных школах было хуже — там не боялись портить кожу. Из таких школ не переводят в Даунфорд, даже если ты еле живой и чуть дышишь. Из таких школ выносять вперед ногами и клеймят, как слабака. Слабаки — позор, и от них посмертно отрекаются семьи. Хотя бы для общественности. — Он сын директора, больше скажу, — Юнги поджимает губы и отводит взгляд в сторону. — Его нужно как-то перевести туда обратно, но… Проблема в его отце! Он отправил сюда Хосока ради конкретной цели и, если она не будет достигнута, — он не посмотрит, что это его сын. Хосок не должен превратиться в мясо! — Понимаю… — Урсула поджимает губы и отводит взгляд в сторону. — Им нужно первое место? Ну… Когда будут разыгрывать грант? — Я не совсем в этом разбираюсь, но что-то около… Я так понял, основная цель — деньги. Возможно, у них есть черная бухгалтерия. — Ну само собой, — девушка цокает языком и закатывает глаза. — Выписали денег на новую постель в общежитие — директор сделал ремонт дома. Но даже лучше, если все упирается просто в деньги, я могу попросить родителей и тетушку стать спонсорами спецшколы, а еще Кимы… и Ли тоже могут помочь, как думаешь? — Я не знаю, правда, — Юнги шумно выдыхает и опускает голову. — Тогда думаю им стоит рассказать все о Хосоке и о том, к чему это может его привести. — Да, тогда я постараюсь связаться с ними в ближайшее время и как-то все решить.

***

Когда Чонгук приходит в себя, мир вокруг него плывет. Размытые стены, неясный потолок и одна лишь капельница с иглой в руке ощущается слишком отчетливо, чтобы понять — не сон. Не сон, а гадкая реальность, где он в один момент упал прямо посреди школьного коридора, а потом очнулся в медпункте. Запах хлорки и йода, слишком много белого и твердая кровать с жестким матрасом. Он еле-еле моргает, пытаясь сфокусировать взгляд и шумно выдыхает, чувствуя как дрожат его легкие. Доигрались… Чимин говорил ему, не давал и капли яда и он должен был стойко это перетерпеть, переждать и перемучаться, а он просто упал! Видимо, все же не выдержал, видимо, не вытерпел и теперь вынужден лежать под капельницей в медпункте. До чего он дошел?.. Что и кому он пытался доказать своей бредовой идеей? Чего пытался добиться, выпрашивая яд под кожу?.. Ха! В голове вакуум. Ни мысли, ни хоть звука какого-нибудь нибудь, даже воспоминания плывут где-то на периферии его сознания, будто облака на небе, а он просто лежит, смотрит на них с земли, рассматривает, наблюдая за их мерным течением. И остановись они или пропади — с ним ничего не случится и у него ничего не изменится. Не будет белого в чистом голубом небе, не будет пушистой ваты и всего того дурного, что она скрывает. Чонгук прикрывает глаза, вслушиваясь в окружающий мир, в шаги с коридора и звонкий смех с улицы, когда понимает, что чувствует легкую тяжесть в печени. Остается надеяться, что это от лекарств и скоро пройдет, а не отрава, которая сначала блокировала боль, а теперь грозится остаться в его теле навечно. Он размеренно дышит, когда слышит вальяжный стук каблуков — это точно мама. Это точно Чон Наын. Она заходит в медпункт, тихо переговаривается с медсестрой несколько минут и уже потом идет к нему в изолятор. — Малыш? — он уже давно не слышал ее голоса. Мягкого, но совсем не звонкого, сладкого и немного тягучего. Голоса, которым в детстве говорили сказки, голоса, который укутывал его каждый вечер, когда они только забрали его из детдома, когда прижимали к себе ночью, потому что одному в комнате днем было внезапно очень хорошо, а ночью внезапно очень страшно. Голоса, который пытался его вразумить с четырнадцати лет, когда он ввязался в плохую компанию. — Мама, — Чонгук приоткрывает глаза и тянется своей ладонью к ее, тонкой, чтобы легонько сжать, — ты приехала? — Конечно я приехала, как я могла… — женщина поджимает губы и опускает голову. — Ты помнишь, что произошло, сыночек? — Нет, — Чонгук отрицательно качает головой, понимая, что в Даунфорде нужно молчать, смотрит на мать и только шумно выдыхает. — Расскажешь мне? — Да, малыш, — она совсем легко улыбается и аккуратно поглаживает пальцами его ладонь, как в детстве, со всей нежностью, на которую она только способна. — Ты упал в коридоре, а перед этим в комнате выпил проэкт своего соседа… — Чимин? — Чонгук почти подрывается с места, но сразу же шипит от стреляющей боли в затылке. — Тише, не подрывайся, — она укладывает его обратно на подушку и поглаживает его темные волосы. — Он сам очень напуган и сожалеет о том, что оставил отраву в старой кружке. Тебя откапали, но медсестра все же советует дообследовать тебя в клинике, возможно, сильно пострадала печень. Я остановилась в гостиннице на неделю, завтра, если ты будешь нормально себя чувствовать, мы поедем в больницу. — Извини, что доставил проблем, — парень склоняет набок голову, но теплая рука матери ложится на его щеку и легко приподнимает его голову. — Чонгук, ты не доставил проблем, хоть я и испугалась. Ты же мой сын, я не могу иначе. У Чонгука перехватывает дыхание и немного щемит сердце. «Ты же мой сын» — он не ее сын, у нее уже есть хороший сын, который никогда не подводит, хорошо зарабатывает и живет уже пять лет в Германии, приезжает лишь изредка, кажется, чтобы смерить его строгим взглядом и фыркнуть со всем возможным презрением. И имеет на это все права, потому что на его фоне сам Чонгук — настоящее ничтожество. Нестабильный, дурной, далеко не без вредных привычек… Они краснеют, когда говорят о нем сейчас и с приятной тоской вспоминают о тех временах, когда он еще был их милым мальчиком. Они могли взять любого другого ребенка, любого мальчишку, который потом бы вырос в нормального, благодарного сына, а не был бы позорным клеймом и ошибкой, кажется, всей жизни. — Малыш, — она чуть лукаво улыбается, а потом проводит пальцами по его шее, прямо по тому месту, где остался легкий рубец еще от первого укуса Чимина, — а ты чего такой покусанный? Вернулась мода на вампиров? — Нет… — Чонгук кусает нижнюю губу и отводит взгляд в сторону, но тут же мысленно фыркает и криво усмехается. Его семья знает, что он спит и с мужчинами, и с женщинами, теперь нет смысла стыдливо прятать глазки. — Это Чимин… Мы просто… — Все нормально, Чонгук, не волнуйся. — Как папа? — Сычен полетел к Юнджуну во Франкфурт позавчера… Там будет какой-то званый ужин, на котором, возможно, получится договориться о сотрудничестве. — Ты тоже должна быть там, извини, — Чонгук снова хочет опустить голову, но тонкие пальцы держат его подбородок, не позволяя этого сделать. — Чонгук, я должна быть рядом с тобой сейчас, помогать тебе, не думай, что я делаю это через силу. Ты наш ребенок, мы с отцом любим тебя и желаем только лучшего, понимаешь? — Наын смотрит на него, как на маленького ребенка и наклоняется ниже, чтобы поцеловать в лоб. — Зайчик, не думай о плохом, ты не виноват в том, что произошло, просто так случилось и этого уже не изменить. — Мам, прости меня… За все мои выходки прости, я вел себя отвратительно, — Чонгук кусает нижнюю губу, чувствуя как глаза наполняются слезами, пытается их хоть как-нибудь сморгнуть. — Конечно я тебя прощаю, малыш, — она стирает своими теплыми пальцами слезы с его щек и снова целует в лоб. — А теперь отдыхай, тебе нужно набраться сил, к тому же твои друзья тоже хотят тебя увидеть. Я приеду завтра утром. — Хорошо. Чонгук кивает с легко улыбкой, наблюдая за тем, как Наын поднимается, поправляя строгую юбку, а потом идет к выходу, цокая аккуратными шпильками. Только у самой двери сталкивается с влетевшим Чимином, смеривает его строгим взглядом и шумно выдыхает, чтобы выдать что-нибудь очень колкое. — Господин Пак, будьте аккуратнее с зубами. Чонгук видит, как бледнеет его парень и, кажется, у него даже ноги подкашиваются от такой резкой просьбы. Чонгук внезапно краснеет, когда вспонимает о чем они сегодня говорили. — Мам! Наын только громко смеется и уходит из палаты, чтобы оставить парней наедине. Чимин шумно сглатывает и подходит ближе к Чонгуку, садится на край постели и берет за руку. — Ты… — Боги… она увидела твой укус, — Чон цокает языком и закатывает глаза. — Она просто поняла, что у нас бурная жизнь в одной комнате. — Не так и плохо, — Пак совсем легко ухмыляется и аккуратно ложится рядом на кровать, целует любимого в щеку. — Как ты себя чувствуешь? — Если честно, то не особо… Но мама сказала, что завтра поедем в больницу, может, там меня подлечат хоть немного и станет лучше. — Твоя мама так переживает за тебя, — Чимин укладывает голову ему на плечо и осторожно обнимает, — ее трясло у директора, она сильно плакала, когда меня вызвали. — Она так переживает, будто я ее родной сын, — он нехотя отворачивает голову и поджимает губы. — Может, ты стал для нее родным? — Чимин я не был родным для собственных родителей, с чего бы мне стать родным для чужих, — Чонгук фыркает, всем своим видом показывая насколько сильно он не хочет продолжать и даже начинать эту тему. Это слишком личное, слишком его и слишком не для чужих ушей и жалости абсолютно бестолковой. Ну кому нужна вообще эта душещипательная история душещипательного сиротки — пошлятина, которая потеряла свою актуальность еще в прошлом веке, теряясь в бульварном чтиве. Его история — всего лишь одна из многих, дежурная и незачем плакаться, он и так попал в хорошую обеспеченную семью, которая терпит его выходки, а не вышвырнула назад в приют при первом бунте. Хоть он и никто для них… — Чонгук, может, твои родители просто хотели чтобы у тебя жизнь была лучше, или с ними что-то… — Да отобрали меня службы у них, ничего они не хотели! — парень фыркает и прикрывает глаза. — Мне было года четыре, соседям просто надоела постоянная ругань и их драки, они вызвали полицию, а уже они нашли меня, я вроде как прятался под кроватью голодный и грязный. Потом еще год в приюте и меня на каком-то благотворительном концерте заметила семья… Они и сейчас спонсируют этот детский дом, проводят акции… Это… Они приняли меня, заботятся, но у них уже был сын, что им с меня, одни расходы! Но вроде как, они поняли, что толку с меня не будет и просто смирились, что усыновление — их тупейшая идея в жизни. Юнджун все равно лучше, все равно он достиг большего даже в мое возрасте, а я… Я приношу им одни неприятности. — Но малыш, может, у тебя просто другой путь? Твой брат может… — Он мне никогда не разрешал называть себя хеном, — Чонгук усмехается. — Даже когда я был ребенком, я мог обращаться к нему по имени, а в идеале вообще не говорить и не обращаться к нему. Мое появление разрушило их семью, их жизни и… Да разве я не знаю, что Юнджун демонстративно уехал во Франкфурт пять лет назад, «чтобы не видеть рожу этого крысеныша»?! Он мог бы быть с ними, мог бы быть рядом и мама бы не разрывалась каждый раз, когда он приежает домой и мы вынуждены сидеть за одним столом. Чонгук смолкает, а Чимин только сильнее жмется к нему и прижимается губами к шее, чтобы хоть как-нибудь поддержать. Чонгук никогда не рассказывал о себе и своей семье, хоть и признавал, что он усыновленный, дальше дело просто не заходило. Никогда и ни с кем, наверняка и Хосок даже на правах лучшего друга не знает что происходило и происходит в его жизни, о чем он переживает и чего на само деле боится. Чимин лежит рядом с ним, обнимает и вдыхает чуть сладковатый запах кожи и одеколона. Он обдумывает все услышанное и в голове наконец-то все проясняется, складывается в общую картину. Чонгук не боялся, не поддавался гипнозу и мог даже сам иногда выходить из него не потому что он сам по себе сильный, выносливый и немного бесбашенный, а потому что просто привык бояться с детства и это уже для него нормально, его обычное состояние. Сознание хрупкое, ломается под гипнозом очень легко, но что толку ломать поломанное? Что толку уничтожать волю человека, у которого и нет особо воли? У того же Тэхёна сознание просто пластичное — легко форму меняет и легко ее восстанавливает. Гипноз действует сильно, но недолго, его нужно постоянно поддерживать и следить за его змеем, чтобы и самому в один момент не оказаться во власти Аспида. У Чонгука сознание просто побитое, хоть и когда-то было твердым, — он тяжело поддается, тяжело воспринимается, но выходит легко из-за того, что оно не цельное. Из-за того, что оно превратилось просто в кучу острых осколков. — Ты мне лучше расскажи, как ты умудрился меня укусить так, что рубец остался, — Чонгук поворачивает голову к любимому, но встречается лишь с лукавой улыбкой. — Это не просто рубец, малыш Гук-и, ты теперь змеиная невеста, — Пак слюняво целует его в щеку, а после обреченного стона и вовсе хохочет. — Да ладно тебе! Это знак глубокой любви и привязки! — И что же мне этот знак даст? И почему вообще невеста?! — Ну… Дорогой, яиц ты, конечно, не отложишь и змеенышей нам не родишь, но зато можно ходить и хвастаться! — Чимин хихикает, пытаясь успокоиться, хотя видит, что Чонгук уже в шаге от того, чтобы начистить ему лицо. Кажется, его останавливает одна лишь капельница. — А невеста, потому что женщина-змея не может родить от обычного мужчины, поэтому такие отношения всегда были под запретом, а если наооборот, то все нормально получалось. А вообще это просто рубец и его можно свести лазером, иногда так просто метят своих постоянных жертв, чтобы избежать недопониманий со своими сородичами. — Чимин, ты бы знал насколько ты мне дорог. — Я тоже очень тебя люблю.