Кодло

— Нечто действительно ужасное… Чимин сглатывает, сердце в одну секунду камяннеет, а дыхание перехватывает до того сильно, что межреберные мышцы цепенеют, окостенивают, превращая его грудную клетку в один сплошной камень. Что он еще мог сказать? Что сказать может?.. Кровь в жилах стынет, он чувствует свое напряжение, напряжение Чонгука и его безграничный страх, который топит его, захлестывает сверху и прибивает к каменному дну, кажется, намертво. Чонгук — жертва в их опасном дуэте, корм и просто один из тысячи кусков мяса, который внезапно перестал быть пищей в глазах Чимина. Который начал значить слишком много… И которого он прямо сейчас может навсегда потерять. Такие люди, как Чонгук, права жить не имеют, представляют угрозу всем оборотням и, чтобы его от этой угрозы отгородить хоть как-нибудь, — он должен принадлежать семье. И не факт, что родители одобрят и эту его прихоть, не факт, что примут Чонгука и позволят ему остаться в живых. — Чимин, ответь мне! Парня трясет от нервозности, он не глядя отшвыривает от себя несчастную книгу и вскакивает с кровати. У него в глазах плещется страх, плещется злость и легкое неверие. Любой бы не верил… Любой бы не воспринимал истории об оборотнях, как правдивые. Как адекватные. Глупо требовать этого с Чонгука, глупо упрекать его за животный испуг, ровно как и глупо отрицать все это. Книга Даунфорда говорит о многом, книга Дануфорда рассказывает и показывает все то, что от людей тщательно скрывают и не менее тщательно оберегают эти знания. Чимин сейчас хочет отмотать время. Хочет вернуться и отобрать у него книгу, вернуть все на круги своя и просто прийти к любимому человеку, прийти и поцеловать его, обнять и узнать как прошел его день. Чимин хочет к Чонгуку без нависшего над ними, грузного и холодного, статуса, статуса мерзкого и теперь совершенно лживого. Бесчувственного и гадкого, но именно сейчас он горит в глазах Чонгука, словно аварийная лампочка, словно предупреждение и код красный, который прямо сейчас говорит ему бежать, говорит спасать свою жизнь и забыть о Паке, как о худшем из своих кошмаров, как о самом ужасном. Из-за которого сейчас может развалиться абсолютно все. Чимин шумно сглатывает и отводит взгляд в сторону в попытке подобрать слова. — Это всё правда, да? — Чон усмехается и тихонько фыркает себе под нос. — Змеи, оборотни, гипноз… Нет, ну здоровый человек не додумается до этого точно, — он нервно смеется и сжимает меж пальцев свои темные волосы, даже не смотрит на Пака. Чего уже смотреть?! Если захочет — нападет, не захочет марать руки — загипнотизирует. — Да, Чонгук, это правда, — Чимин шумно выдыхает и опускает безвольно голову, не смотрит на парня, хотя до боли хочется. До боли хочется обнять. До боли хочется все объяснить и расказать, что все не настолько ужасно, что не настолько все отвратительно. Что Чонгук для него значит гораздо больше, чем просто мясо, чем просто жертва, чем просто донор, которого можно использовать пока он либо от истощения не умрет, либо от безысходности. Чонгук живет сейчас в его сердце, поселился в мыслях и значит ровно столько, сколько должен значить человек, чтобы просить родителей принять его, чтобы просить их дать мальчишке покровительство семьи Пак. — То есть все время ты просто поджидал момент, чтобы сожрать меня? Чимин резко вскидывает голову, чтобы встретиться взглядом с его безысходностью, чтобы столкнуться с той пустотой и душащим разочарованием из-за его же лжи. Замок их отношений, который они уже успели выстроить, просто рухнул к их ногам, осыпался камнями и битым витражными стеклом, потому что во всей этой красоте и помпезности они забыли о фундаменте, сгорели в собственных иллюзиях. — Нет. Нет, Чонгук, — он мотает головой из стороны в сторону и судорожно выдыхает. — Я тебе все расскажу и объясню, ты поймешь… — Как это можно понять? — Чон смолкает на несколько долгих мгновений. — Ты же змей? Что ты ешь, если не человечину? — Я ем, но предпочитаю кровь, ее легче достать… — Как прекрасно! — парень нервно смеется и снова зарывается пальцами в волосы, чтобы сжать и прийти в себя хоть немного. — Легче достать… Ты всех людей убиваешь, чтобы пожрать? Чимин улыбается, даже как-то совсем по-доброму, садится на свою кровать и смотрит на любимого со всем тем трепетом, на какой он только способен. — Не всегда, — он задумывается, взвешивая нужно ли говорить это, но, на самом деле, Чонгуку это знать нужно, чтобы лучше понимать. — Убивают чаще на групповых охотах, либо ради групповой наживы. Хотя бывает голод такой, что человека можно высушить, выпить абсолютно все. — Все те истории?.. — Да, — Чимин кивает и даже не дослушивает вопрос. — В большинстве — групповая кормежка, только изредка кто-то кидается от жажды. Некоторые имеют выходы на донорские пункты и покупают в пакетах кровь или мороженую, но на вкус она очень мерзкая из-за консервантов. — Какой ужас! — Чонгук нервно смеется, у него дрожат руки и странно колет позвоночник от нервозности. — Кровь невкусная из-за консерванта… А мясо… достать тяжело. — Не относись к этому так, пожалуйста, это — способ питания, я его не выбирал, я просто таким родился. Чимин еле сдерживается, чтобы не подорваться с места и не схватить парня за руки, просто держать, чувствовать его тепло и поддержать хоть прикосновением. Это — принять сложно, сложно осознать, но ему хочется думать и надеяться, что это поможет им сблизиться, сотрет между ними границы. Да и в любом случае когда-нибудь пришлось бы признаться… — А как мне относиться? Откуда мне знать, что ты не решишь осушить меня в один момент? А если ты будешь голоден? Куда мне от тебя бежать? — Чонгук, зайка, — Чимин судорожно выдыхает, — тебе не нужно меня бояться или прятаться, я тебе не наврежу, — он смолкает на несколько мгновений. — Я уже питался. Я чувствую жажду и нормально на тебя реагирую. — Ты убил человека? — Чона пробивает крупная дрожь и, кажется, еще немного и он точно отключится от всего того, что вывалилось на него. От всей той правды, которую он упорно искал, а теперь, получив, понимает, что лучше бы оставался без нее. В слепом неведении и милом мире розовых мечт и блестящих облачков, где Чимин — человек, просто хобби у него ублюдочное. Да, ублюдочное хобби гипнотизировать людей!

Лучше бы вообще этого всего не было…

— Я не знаю. Если его нашли — он выжил, если нет, то… — Пак поджимает губы и опускает голову, надеясь, что ему по этой голове не прелетит тяжелая рука Чонгука. — Почему ты не вызвал скорую? Почему никому не сказал, чтобы?.. — Они бы вышли на меня, я не могу доставлять проблем всем своей неосмотрительностью. Пойми меня правильно, я питаюсь кровью не особо часто, но мне нужно это, чтобы оставаться в своем уме, чтобы не бросаться на людей. Я пробовал заменять кровью животных, но это не имеет смысла, ты, вроде, держишься, а в итоге жажда накрывает в один момент и ты уже не можешь ее контролировать. — Понятно. Можно последний вопрос об… этом? — Чон ждет кивка и продолжает. — С момента моего зачисления было три жертвы — это все вы? — Нет, наш только парень в лесу. Мы не проламываем головы, потому что тогда человек теряет много крови, — Пак неловко чешет затылок. — Это либо человек, либо агрессивный хищник, но мы не знаем кто это может быть. Чонгук поджимает губы и кивает болванчиком, не желая больше продолжать и развивать эту тему. Он просто не хочет знать большего, не хочет вести подсчеты и… этого и так уже слишком много для одного раза, слишком тяжело и хватит. Просто хватит. — Какой ты змей? — парень немного ежится. — Ну вид, или просто змей и вы все одинаковые?.. Что я несу… — он нервно ведет плечами, вспоминая, что виды есть разные и по-разному охотятся и… Стоп! — Я — черная мамба, — Чимин заметно расслабляется и даже чуть заметно улыбается. — Иди ко мне, я покажу тебе кое-что. Чонгук закусывает нижнюю губу, раздумывая, но все же он ничего уже не потеряет. Чимин был змеем все это время, все это время жил с ним и спал в одной постели, что уже сейчас… Сейчас поздно уже бояться, поздно дрожать от страха и истерично отпихивать от себя Пака тоже чертовски поздно. Какой уже в этом смысл? Какой теперь толк, если выглядеть это будет чертовски нелепо в любом случае и глупо было бы устраивать разборки и морщить от отвращения нос. Чимин бы убил, если бы действительно хотел этого, если бы он относился к нему, как к еде, то наверняка бы не искал себе жертву на стороне, а просто загипнотизировал его и пил понемногу. Черт… Он облизывает губы и неловко пересаживается к Чимину. Пак берет его за руку и смотрит с теплотой, с молчаливым «извини» и, кажется, слабой надеждой. У Чонгука от этого взгляда внутри немного теплеет, оттаивает и сердце стучит более-менее спокойно. Он в этот взгляд хочет и будет верить, воспринимает его, как нечто особенное на подсознании и гипноза на себе совсем не чувствует. Одни прохладные ладони на своих теплых, пальцы и совсем холодные серебряные кольца. Он пытается его поддержать, пытается его успокоить и пытается убрать повисшую между ними неловкость и странную обиду. И даже не понятно: хорошо, что это всплыло, или лучше бы никогда не всплывало. — Смотри. Чимин открывает широко рот, позволяя парню рассмотреть, как он внутри чернеет, как легко удлинняются клыки и как вытягивается язык, как раздваивается его кончик. Чонгук смотрит на него с замиранием сердца и легким трепетом. Кровь будоражит это зрелище, она вскипает от адреналина и той странной опасности, когда к огню хочется тянуть руки, когда хочется коснуться одного из опаснейших существ, когда хочется ощутить тот животный страх и оказаться на границе между жизнью и смертью. Больной адреналин и нездоровый кайф просто от того, куда влез сам и остался жив. Чонгук рассматривает Чимина без особого стеснения, обводит взглядом каждую деталь и особенно задерживается на острых кончиках клыков. Интересно, несколько они острые? От одной мысли мурашки бегут по спине, от нервозности покалывает на кончиках пальцев, а губы пересыхают. Это выглядит ужасно странно. Черная пасть с черным языком и длинноватыми белоснежными клыками, которые, кажется, способны вспороть кожу с той легкостью, какой и нож похвастаться не может. — Это выглядит… Это выглядит… Вау! Я не знаю, что сказать еще, — он склоняет голову немного вбок, Чимин закрывает рот и выглядит не особо опасным сейчас. — А ты ядовитый? — Да, у меня есть ядовитые железы и яд я обычно сдаю, — Чимин легко ухмыляется и подается на Чонгука, обнимая его за талию. — Говорят, что он немного слабее животного, но может действовать, как легкий афродизиак. — Да ты что? То ли у тебя головка с головой на опережение работают, — Чонгук гаденько усмехается и отстраняется от парня, хотя тот шутливо клацает зубами у самой шеи. — Ты обращаешься в змея? — Очень редко, — Чимин хмурится от отвращения и легко ведет плечами. — Это выглядит мерзко, вытягивает много сил и особой цели не имеет сейчас. Сначала меня скрутит, потом выгнет, а потом из вороха моей одежды выползет длинный и очень стройный гад. Чонгук легко смеется и отводит взгляд в сторону. Он и сам не готов к таким зрелищам, поэтому лучше пусть будет так, лучше неведение и просто сухие факты без доказательств. Он просто не вынесет всего этого, не выдержит и не вытерпит. Пусть сухое безмолвие, слово, которое говорит о многом, и Пак, который показывает ему свою черную пасть, но шутит так, как раньше, обнимает, как обнимал раньше, и сейчас в дверь влетит Тэхён и «Сюрприз! Тебя разыграли!» Не влетит. Не влетит, потому что — не розыгрыш, потому что не шутка и потому что сейчас это только для них двоих. Личный разговор, приватная тема, с которой нужно теперь ужиться. Дирекция знает о каждом оборотне и, если они не отселили его сначала, то нет смысла проситься и теперь пожить отдельно, хотя обдумать это лучше наедине. — Я могу тебе кое-что показать. Чимин легко поворачивает его голову, цепляя пальцами подбородок, и запрокидывает голову, демонстрируя точеную шею. Медленно на гладкой коже проступает оливковая чешуя, прорезается изнутри, будто там, под кожей, Пак прячет самый настоящий панцирь, тонкую кольчугу, способную защитить его от любого удара. Аккуратно Чонгук касается ее пальцами, проводит по шее вниз и чуть заметно усмехается на судорожный вздох Чимина, на его прикрытые глаза и легко дрожащие ресницы — кто бы сомневался? Уголок губ младшего дергается в чуть заметной ухмылке, он все еще смотрит на доверчиво открытую шею, на выпирающие под незастегнутой на две верхние пуговицы рубашкой ключицы и на судорожно вздымающуюся грудь тоже смотрит. Это — все тот же Чимин. Ублюдок, с которым он живет в одной комнате и спит в одной постели, мразота, которая начала их отношения с гипноза и теперь как-то пытается это исправить, змей, которого он в прямом смысле пригрел на груди. Чонгук упирается ладонью в постель и наклоняется к Чимину ближе, выдыхая горячий воздух прямо на холодную чешую, второй рукой легко сжимает его бедро, а потом ведет языком от ключичной ямки к губам, чтобы смачно его поцеловать. Старший урчит в поцелуй от удовольствия и убирает клыки, чтобы Чонгук не поранился, обнимает его за талию, а потом легко и сам отстраняется, чтобы уложить голову на плечо любовника. Осталось надеяться, что теперь все между ними решилось.

***

Хосок просыпается ранним утром и сразу же поворачивается на бок, чтобы обнять Юнги и поцеловать его в висок. Мин мурчит и забавно морщит нос, глубже зарывается в одеяло, будто пытается спрятаться, но спиной прижимается к нему ближе. И пусть это длится всего несколько дней, ему определенно это нравится. Нравится просыпаться в одной постели с Юнги, нравится засыпать и трахаться ему тоже охуеть как нравится. — Доброе утро! — Чон утыкается носом ему в волосы и легко смеется, когда старший мурчит и поворачивается к нему лицом, чтобы легко чмокнуть в губы. — Ты у меня такой ласковый котик, что я еле сдерживаюсь, чтобы не соблазнить тебя и не трахнуть. — А у тебя уже и эрекция, Хоби, — Юнги касается ладонью его обнаженного члена и легко ухмыляется. — Так любишь кончать с утра пораньше? — он мурлычет прямо в шею любовника, поглаживая ладонью твердеющий член. — О да, испытываю особое удовольствие, — Хосок запрокидввает голову и легко выгибается в спине, подставляясь худым костлявым пальцам. — Ну тогда я тебе с удовольствием его доставлю, — Юнги ухмыляется и проводит языком по щеке любовника, а потом и вовсе садится на его бедра. — Хочешь меня объездить сегодня? — Чон игриво стреляет глазками, наблюдая за тем, как ехидная ухмылка расцветает на лице старшего, как она режет его губы. — Ох, Хоби, ты бы знал, как меня умиляют твои розовые мечты, — Юнги наклоняется к его уху и легко прикусывает мочку. — Никогда, дорогой. Медленно Мин переходит поцелуями на щеку любовника, на его подбородок, а потом и на шею, вылизывает ее шершавым языком и еле сдерживается, чтобы не впиться зубами в оливковую мягкую кожу. В сочную кожу, под которой пульсируют тугие жилы, в которых течет животворящая кровь… Выпить бы ее… Юнги отрывается от него, облизывает губы и, не сдержавшись, легко прикусывает острые тонкие ключицы, царапает клыками, опускаясь к крепкой груди. Он вылизывает твердые соски шершавым языком, поглаживает ладонью твердый пресс парня и наслаждается его рваным дыханием, не скрывая, целует кожу и дышит на нее, создавая чуть заметные температурные контрасты, будоражит его кровь и ощущения. Нежные поцелуи стынут на пылающей от возбуждения коже, иногда цветут красным, а иногда мешаются с яркими сочными укусами, с собственническими метками. Юнги ласкает его кожу, касается ее, нежит, вдыхает сладковатый запах и почти урчит от удовольствия, сдерживается из последних сил, чтобы не притравить и трахнуть уже так, как самому хочется. Он до Хосока жадный. Жадный до его стонов и рельефного аппетитного тела, жадный до судорожного дыхания и губ, в которых каждый раз пропадает, жадный до бедер и ягодиц, которые сам настолько сильно любит вылизывать. Юнги жадный до него всего, не делится и берет из него все, что взять может, тянет все возбуждение, купаясь в нем, утопая каждый раз. Юнги до Хосока жадный и, наверное, хорошо, что крови его он еще никогда не пробовал, никогда не кусал его и никогда не подчинял даже легким гипнозом — самого бы повело. Самого бы накрыло и черт его знает, что бы он натворил в таком состоянии, что бы он с самим Чоном сделал. Острый язык ведет по животу, прямо по виднеющейся впалой линии и широко мажет по гладкому лобку. Какой же он, блядь, вкусный! — Хен, — пальцы Хосока зарываются прямо в черные волосы Мина, — пожалуйста… — Тише, — Юнги убирает его руку и мягко целует его пальцы, погружает по фаланге в рот и совсем легонько посасывает, втягивает щеки, наблюдая за тем как плывет его взгляд, как он запрокидывает голову и немо отдается его ласкам. Старший ухмыляется и медленно наклоняется к твердой плоти любовника, обхватывает ладонью и медленно проводит языком от мошонки до самой багровой головки, обводит выпирающие венки, чтобы закончить на головке с пошлым чмоком. Юнги обхватывает ее одними губами и посасывает совсем легко, чувствуя как напрягаются бедра Хосока, видит, как подтягивается у него низ живота от желания, от похоти и возбуждения. Он обхватывает головку одними лишь губами, сжимая, облизывает, слизывая выступивший предэякулят языком, толкается кончиков в уретру и хватает бедра Чона ладонями, чтобы чувствовать как его тело каждый раз напрягается, как он реагирует на каждую его ласку. Медленно Юнги опускается ниже, берет его член глубже и высовывает немного язык для дополнительной стимуляции, когда головка упирается уже в глотку. Хосок глухо стонет, сжимает пальцами простынь на кровати и наблюдает за тем, как старший мерно сосет его член, как смешанная слюна и смазка блестит на его губах и пачкает его кожу. У него от таких зрелищ сводит низ живота, перехватывает дыхание и мутится рассудок. Он смотрит из-под опущенных ресниц, будто это и не с ним вовсе, наблюдает, как зритель, а кожа его до того горит, что ему кажется это чистейшим бредом. Маревом, сном, фантазией, где Юнги шире открывает рот, где он вылизывает его член и пальцами мягко сжимает мошонку. Где он втягивает щеки и капает горячей слюной прямо на его член, поднимая в теле такую крупную дрожь, что и самому становится страшно. Хосок приоткрывает легко губы, кажется, просто чтобы огненный пар выходил из него, чтобы не спекал кости и тело, пока Юнги в очередной раз проталкивает головку себе за щеку, а потом резко выпускает, позволяя ей стукнуться о подтянуй живот. Чон выгибается в спине и громко стонет, тянется ладонью к своему члену, но старший только насмешливо отталкивает его руки и коротко смеется. — Без самодеятельности, Хоби. — Иди ты… Хосок протяжно стонет, когда Юнги обхватывает ладонью его член снова, оставляет короткие слюнявые поцелуи от головки до мошонки, а потом проводит по ней языком и берет прямо в рот. Чон давится воздухом, мелкая дрожь пробивает его тело, он смотрит прямо в глаза старшему, сталкиваясь с пробирающей нутро похотью и чернотой и с чем-то, что чертовски пугает его и одновременно заводит. Ему кажется, что слюна Юнги жжет его кожу, опаляет, пока ладонь медленно надрачивает член. Хосок сильнее разводит в стороны бедра и громко стонет, когда ногти старшего чертят алые дорожки на внутренней стороне, кончает себе прямо на живот. Юнги выпускает его мокрую от слюны мошонку изо рта и с ухмылкой смотрит прямо на белесую сперму на оливковой коже. Должно быть чертовски вкусно… Старший снова наклоняется к его телу, вылизывает твердый пресс, а потом кончиком языка ведет дорожку к головке его члена, слизывая остатки. — Хен, — с выдохом срывается поямо с дрожащих губ, — это было ахуенно. — Я удовлетворил тебя, Хоби? Мой милый донсен доволен? — Юнги едко ухмыляется и легонько шлепает ладонью по бедру любовника, облизывает губы, глядя на его тело. — Да, очень доволен, — Хосок блаженно улыбается, а потом тянется ладонью к члену старшего. — Хочешь я тоже тебе отсосу? Юнги легко ухмыляется и цепляет пальцами его подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — О нет, тебя я хочу хорошенько трахнуть, — а потом целует настолько мокро и пошло, что Чон чувствует, как снова заводится, как внутри поднимаются волны возбуждения и тянет внизу живота. — Тогда я в душ, — Хосок отрывается от губ любовника, выбирается из-под него и поднимается с постели, потягиваясь. — Хоби, иди ко мне и потом пойдем в душ вместе, — Мин недовольно морщит нос и валится на кровать. — Так, Мин Юнги, — Хосок зло зыркает на парня через плечо, — подожди меня пять минут, я уверен ты не пожалеешь, — Чон стреляет глазками и, послав шутливый воздушный поцелуй, уходит в ванную. Юнги шумно вздыхает и сам поднимается с постели, идет к небольшому холодильнику, чтобы чего-нибудь попить и открывает его, замечая, что морозиловка неплотно закрыта. Он пробует захлопнуть небольшую дверьку, но та упорно отскакивает. — Неужели намерзло? Он недовольно морщит нос и берет небольшой ножик с холодильника, а потом открывает морозиловку, чтобы снять мешающий лед, но в ту же секунду каменеет от шока. Два пакета крови и кусок мяса в обычном одноразовом пакете. Дрожащими руками Юнги берет пакет и аккуратно разворачивает, смотрит на него и шумно сглатывает — человечина, скорее всего бедро. — Ну вот! Три минуты и я… Хосок резко запинается, когда видит Юнги с пакетом в руках, делает ровно один шаг назад и шумно сглатывает, выискивая пути отступления. Ха! Не найдет! — Что это, блядь, такое? — Мин рычит, хватает два пакета крови и швыряет ему под ноги вместе с мясом. Ни зла, ни сил не хватает, он так долго искал эту крысу, а сам засыпал с ней в одной постели, целовал и никогда и думать не смел, что Хосок… Да куда ему быть убийцей?! Из него разве только инстаграмм-маньяк может получиться! Он даже не выдвигал версий, не подозревал и катил все на Чонгука, который может и не причастен ко всему этому, а может — такой же хитрый подельник. Он смотрит на перепуганного Хосока, очерчивает взглядом его влажное тело и выпрямляет спину. Если будет нужно — он перегрызнет ему глотку, если будет нужно — нападет, но было бы очень неплохо услышать его жалкие оправдания перед этим. Впрочем, внезапно Чон расслабляется и смотрит даже с легкой иронией, будто ничего такого. Абсолютно ничего! — Хен, остынь, — он выставляет раскрытые ладони перед собой, — это — ничего не значит. Я просто любитель сундэ* и… — О, из человечины? Юнги склоняет голову на бок, а потом в одно мгновение кидается на парня, хватает его за горло и припечатывает к стене настолько сильно, что затылок Хосока немеет от удара, звездочки пляшут перед глазами, а зубы подозрительно дрожат. — Хосок, — Мин предупреждающие шипит, его кожа на руках, шее, щеках и бедрах покрывается угольно-черной чешуей, когти угрожающе удлинняются и заостряются, а изо рта выглядывают острые клыки и раздвоеный длинный язык, — ты немного не понял своего положения, в твоих интересах сейчас говорить только правду и ничего кроме правды… — Хен, — все еще пытается давить из себя улыбку, — это глупая… — Это глупая смерть, когда есть высокий шанс выжить и даже сохранить здоровье, — Юнги сильнее сжимает его горло, хмурит брови и, судя по тому, как инстинктивно напрягаются его плечи, он может прикончить его в любую секунду. — Будешь говорить? Или все же очень хочешь сдохнуть? — Да, я буду говорить, — хрипит Хосок, понимая, что это уже конец.