Кодло

— Он… что сделал? — Юнги еле-еле сдерживается, чтобы не разораться на всю столовую в приступе праведного гнева, смотрит на Тэхёна, как на врага народа, и, кажется, в любую секунду способен проломить ему тупую голову от большой, конечно же, любви. Бесит! — Он пригласил на свидание Чонгука, ушли они еще вчера утром, а сегодня я его не видел, да и не открыл мне никто… — Ким равнодушно пожимает плечами и отпивает немного чая из бумажного стаканчика, морщится только от гадкого привкуса чего-то не особо чайного — как обычно. Он переводит взгляд на Мина и готов в любой момент расхохотаться от потерянного взгляда старшего. — Прелестно… — Юнги шумно выдыхает, подавляя в себе весь поток брани и даже давит из себя что-то очень похожее на улыбку. — Должны ли мы уже начинать искать его с проломленным черепом? — Если есть желание, — Тэхён забавно фыркает и морщит нос. — У меня лично нет. Он уже взрослый мальчик, должен отвечать за свои действия, к тому же, он ведь приручил его, покорил сознание… — Тэхён, ты лучше меня знаешь своего лучшего друга, и должен понимать, что это скорее просто Чонгук избавил себя от лишних проблем, превращаясь в трогательного потеряшку с амнезией, — Юнги почти рычит от злости, массирует пульсирующие виски худыми пальцами и только зажмуривает глаза сильнее. Ну не может быть тупее идиота, чем Тэхён. Не может в природе существовать хоть кто-нибудь такой же беспечный и пустоголовый. Да он тут как бы Чонгука почти вывел на чистую воду, ищет доказательства, вынюхивает все, а Ким ведет себя просто, как чертов ребенок! Чимин-и не взял его с собой, пошел в лес с одним лишь Чонгуком, а сегодня не отвечает на звонки и дверь не открывает. Разве это не должно вызывать волнения? Хоть на секундочку?! Тэхён же только хохочет громко, запрокидывая голову, его отросшие волосы красиво переливаются, а на утонченной шее под тонкой кожей проступают тугие жилы. Он вообще сегодня какой-то слишком уж эстетичный: в широких черных брюках, в свободной белоснежной рубашке и с блестящим серебром на шее и запястьях. Прекрасная статуя из холодного мрамора с льдистыми глазами и режущим оскалом на губах, с змеиной сутью и врожденным высокомерием, которое сочится у него вместе с ядом, пачкает губы и каждый раз мешается с горечью никотина. Бездушное чудовище, при взгляде на которое в душе поднимаются такие бури, что дыхание спирает, что губы пересыхают и мысли превращаются в настоящие вихри. Ким Тэхён — настоящее искусство, он одним лишь видом своим вызывает эмоции. — Разве ты не веришь в могущество черной мамбы? Мин Юнги, разве не ты когда-то взял его, и меня за одно, под свое покровительство? — И пожалел уже об этом тысячу раз, — старший вымученно вздыхает, пытаясь игнорировать насмешливый смешок младшего. Всеми силами пытается. Он взял их в честь старой-доброй традиции, взял без задней мысли, полагая, что из амбициозных мальчишек, в которых во всю просто юношеский максимализм бурлит, получится что-нибудь. И его проблема только в том, что получилось действительно «что-нибудь»… Безответственные, легкомысленные и в такой степени ленивые, что до сих пор имеют проблемы со звериной формой, хоть и не хотят этого признавать, отшучиваются, иронизируют, но он ведь видит, что все это ведет их в обыкновенный тупик. Юнги еще с четырнадцати точно знал чего хочет и на что он может рассчитывать, охотно тренировался сам, вырабатывая у себя полный контроль над эмоциями, хладнокровие и пустой змеиный взгляд. Эти же… Он абсолютно не понимает, чего они ждут. Когда зверь поглотит их, превращая в психов в глазах остальных? Когда придется прибегать к гипнозам и искать змея ужасающего силой и влиянием? Когда их просто будут держать под замком и с цепями по рукам и ногам? — Да ладно тебе, хен, время еще есть, — Тэхён небрежно отмахивается, допивая чай из стаканчика, смотрит чуть смешливо только. — Времена сейчас другие, сомневаюсь, что есть вещь сейчас способная заставить инстинкты работать в аварийном режиме. Юнги шумно выдыхает, зарываясь пальцами в волосы. И что им расскажешь? Два нежных идиота, при одном достаточно оскорбить Чонгука, а при другом упомянуть Урсулу в «неправильном» контексте (правильность решает только сам Ким в зависимости от настроения, гороскопа, лунной фазы). — Как хочешь… Это — ваши проблемы, обидно, конечно, но я тоже не пришел сюда мир спасать, — Юнги поднимается со своего места, окидывая Тэхёна легким насмешливым взглядом. — У меня сегодня выходной, не дергать даже если здесь все будет рушиться. Хорошего дня. Мин уходит в надежде, что этого будет вполне достаточно для одного единственного свободного дня, когда он просто сможет поиграть в приставку в комнате, прерываясь только на еду и, возможно, сон. У него не входят в планы даже разговоры в соц сетях и ответы на чьи-либо тупые вопросы. Обычно, их почему-то задают в воскресенье, хоть и знают, что он не ответит. Даже в понедельник… Вообще не ответит. Юнги весело фыркает своим мыслям, думая лишь о том, что все же не зря он всю субботу тратит на дела разной степени важности, чтобы в воскресенье просто забивать и даже не напрягать лишний раз свою голову. Хоть потоп… Ему действительно плевать, и это становится понятно лишь заглянув в его глаза. Он не скрывает этого, не скрывает любого рода чувства сильные и агрессивные, только страх старается держать в руках, перекрывает чаще пренебрежением и сарказмом настолько едким, что боль от него чувствуешь уже физическую. Он не скрывает почти ничего и это беда только тех, кто не видит очевидного, пытается читать между строк, где между строк ничего и нет. Жаль, что большинство существ, наделенных мозгом, все так же остаются глупыми. Хорошо, что хоть его это обошло стороной. Юнги уже почти доходит до своей комнаты, когда замечает рядом со своей дверью прислонившегося к стенке Хосока. Который живет в другом крыле и этажом выше! Он еле сдерживает рвущийся разозленный рык, надеясь лишь на то, что Чону нужны тетради, книги или другая ненужная ерунда. Надеется, что сможет один день провести наедине с собою и чуть слышными звуками, не выслушивая очередной бесмысленный поток какой-то дряни. — Так и думал, что ты свалил из комнаты! — младший отталкивается от стены и хмурит брови, смотрит возмущенно и даже немного обиженно. — Я тебе все утро звоню! А если… — И тебе доброе утро, я тоже отлично сегодня выспался, — Юнги улыбается мило, обрывая поток брани, смотрит только с привычной ехидностью, чтобы оскорбленный и до красноты злой Чон больше не возвращался к этому дурному разговору. — Тебе что-то нужно? — Да, — Хосок уверенно кивает головой, окидывает старшего строгим взглядом и даже немного успокаивается. — Я пришел в гости. Юнги почти закатывает глаза и почти бьет рукою по лицу… по лицу Хосока. Ну, чтобы привести его в чувство. Он ждет несколько мгновений, надеясь лишь на то, что в этого парня есть хотя бы зачатки мозга, что он где-то шестым чутьем уловит сегодняшнюю негостеприимность и, мило отвертевшись от дурной идеи, уйдет. Но нет. Стоит, как бронепоезд, и пытается сам морально задавить своим взглядом, игнорируя даже ненавязчивый гипноз и безгранично недовольное лицо Юнги. В конце концов, не в первый уже раз. — Хосок… — Хен, ну чего ты? — младший дует губы и хмурит брови, усиливая эффект своего нытья. — Давай вместе побудем. Мы и так почти не общаемся, я даже вчера не приходил! Ну, хен… И что ему остается делать, если слышать это нытье уже просто невыносимо? Что вообще можно сделать, особенно зная, что этот парень уж точно не отстанет? Наглый, шумный танк, который прет туда, куда именно ему в этот момент хочется и уж точно не обращает внимание на желания всяких смертных. Юнги морщит нос, впуская парня в свою комнату, чтобы тот сразу же в своих чертовых, мать их, тапочках завалился на его чистую постель! Комок злости подступает к горлу, но он только шумно его сглатывает, думает лишь о том, как не взорваться. Это всего лишь Хосок. У него тик-ток вместо мозга и вряд ли он даже на долю секунды задумывался прежде, чем прыгнул на его кровать, да и сама кровать была застелена мягким покрывалом и тот же Чимин лежит на своей кровати в кроссовках… Нет, у него идеально чистая комната и выстиранная постель, а тапки эти черт знает где были, особенно если учесть, что иногда Хосок ходит в них курить на улицу ночью. — Обувь сними, у меня чисто, — Юнги шумно выдыхает. Впрочем, трепать себе нервы из-за Чона совсем не хочется, особенно на фоне всей той херни, которая закружилась вокруг него, будто лодырей никаких вокруг нет. Кружила бы вокруг Хосока, может, хоть бы печатными книжками научился пользоваться. Все же он кажется послушным, особенно после того, как хлопает глазами и чинно скидывает свои тапочки даже не на мягкий ковер (потому что Юнги любит лежать на твердом полу), а на светлый паркет. Похвально. И даже без сарказма и препирательств. Теперь даже может остаться у него на одно воскресенье. — И чем займемся? — Хосок сладко потягивается на его постели из-за чего Юнги совсем не залипает на выпирающих тазовых косточках и конечно же не сглатывает шумно от вида оливковой кожи низа живота. — Может, поиграем? — Во что? — старший чуть приходит в себя, когда на лице Чона снова появляется блядское выражение лица и, чтобы действительно прогнать внезапное наваждение, он подходит к стеллажу с играми для приставки, рассматривает каждую, будто действительно все еще не определился. — Я могу быть медсестричкой… — Чон Хосок! — Ну что?! Давай какие-нибудь гонки… Я что, знаю, что у тебя есть в коллекции? — Хосок зло фыркает себе под нос и сползает на ковер, опираясь о кровать спиною. — Слушай, а ты не знаешь где Чимин? — Ну, я ему не нянька и не мамочка, поэтому нет, — старший безразлично пожимает плечами и достает из своего крошечного холодильника две банки колы и пачку сырных чипсов, отдает одну Чону. — А тебе зачем? — Чонгук пропал… — Хосок понуро опускает голову, рассматривая свои бедра в серых спортивных штанах и тяжело выдыхает воздух из легких. — После того, как мы немного посидели, я довел его до комнаты, а уже с утра он не отвечает ни на сообщения, ни на звонки, а с пяти вечера вообще телефон выключен… Но и Чимина нигде нет, чтобы спросить. Я думал, что ты может хоть что-нибудь знаешь. — Если тебя это успокоит, то вчера утром они ушли на свидание, — Юнги решает умолчать о лесе, все же такая деталь будоражит не только кровь, а и неугомонную бурную фантазию, дорисовывая картинки, которые не то что с реальностью, со здравым смыслом не вяжутся. — Да брось, эти двое могут просто быть в какой-то гостиннице и играть в романтику, пока мы здесь изводим себя волнениями… — Ты не изводишься… — Хосок смешливо щурится и старший просто не может сдержать ответной улыбки. — А что поделать… Чимин и его похождения уже давно перестали хоть немного волновать меня, он же, как кот — нагуляется и прибежит, — «выпьет крови, может, сожрет и мяса кусок в лесных условиях». — Ты так говоришь, будто твой друг какой-то доступный мальчишка. — Это факты говорят, а не я. Больше они к этой теме не возвращаются, разговор как-то сам по себе меняет русло очередным саркастическим замечанием Хосока и они только и могут, что шутливо припираться на протяжении всей игры. Это не напрягает. Их небольшая разминка и легкое соревнование, когда никто ни на кого не обижается и все довольны, когда можно отпустить едкую остроту (в пределах адекватного) и знать, что в ответ не прилетит крепкий подзатыльник с легким эффектом сотрясения. Они просто дурачатся и вряд ли вообще даже следят за словами, которые слетают с языка — зачем? Они просто расслабляются в воскресенье утром, едят чипсы и запивают колой, не отвлекаясь от игры. Просто не заморачиваются… В конце концов должен же быть хоть один день в неделе, когда они могут просто не обращать внимания, а жить, как живется, говорить, как скажется, и думать, как думается. Хоть один чертов день, когда за словами можно не следить и не подбирать их под каждую морду отдельно, упражняясь разве только в лицемерии. Юнги это бесит! Одно дело сохранять хладнокровие, недоговаривать некоторых деталей и врать в свою угоду — это жизнь, не стоит обращать даже доли своего внимания. Но другое дело, когда ты просто пресмыкаешься перед кем-то, когда держишь в голове каждую ложь одновременно с каждым лестным комментарием, когда улыбаешь человеку, хоть и воротит тебя от него, когда врешь ради того, чтобы соврать и получить в ответ лишь палок на спину за это. За то, что прикрыл кого угодно, но только не себя, полагаясь на призрачные обещания и мечты, что и тебя когда-то где-то вспомнят. Не вспомнят. Юнги лично никого не вспоминал… Подпевалы, шавки и отребье мира до того, что вынуждены держаться за сильного, искать его, хвататься изогнутыми цепкими когтями и каждый раз выслуживаться в надежде, что и им кусок побольше достанется. Юнги воротит от таких. Он смотрит на них, пытаясь найти хоть отголоски разумного в таком поведении, но натыкается лишь на вакуум тупости и страха, когда лучшая защита уже не нападение, а теплое место под чьей-то жопой. Жалкие ничтожества, которые только и умеют, что прятаться за спинами и спины эти менять в зависимости от их сил и влияния. Просто мусор под ногами. Сначала он гнал таких от себя, а потом просто смирился и начал использовать на грани их возможностей, пока не придут в непригодность или не нагонят душащую скуку. Ничтожества, а он мир и не спасает. — И в который раз победу одерживает Мин Юнги! — старший вредно улыбается и откладывает белый джойстик с черными кнопками в сторону. — Но Чон Хосок тоже достойно проигрывал, сохраняя вид и звание заслуженного лузера. Юнги немного приподнимается и сладко потягивается, чувствуя, как кровь разливается по спине после долгого сидения в одной позе. Он поднимает руки вверх и только успевает тихо ойкнуть, когда чужие ладони укладываются на его талию и тянут на себя. — И что же хочет победитель? Хосок усаживает его на свои крепкие бедра, забирается под черную футболку ладонями, чтобы огладить упругую белоснежную кожу, чтобы надавить большими пальцами на небольшие соски. И тут уже понятно, что хочет проигравший. Что желание победителя лишь небольшая формальность и было бы очень хорошо, если бы оно было в рамках желания проигравшего. Юнги почти фыркает с ядовитой насмешкой себе под нос, но чужие теплые губы на шее и влажный шершавый язык позволяют ему лишь тихо застонать. Чон сильнее сжимает его талию в руках, урчит в ключицу, наслаждаясь только судорожными вздохами и неловкими движениями. Конечно он удивлен, конечно шокирован и конечно же у него есть свое мнение, которое, впрочем, никто не будет слушать. Хосок не хочет слушать его мнение, Хосок хочет слушать его стоны и рваное дыхание, срывать их с губ, чувствуя, как температура с каждой секундой становится только выше, электрическое напряжение уже бьет яркими всполохами искр, а кожа под пальцами от этого плавится, как настоящее сливочное масло, оставляя только разводы. Хосок хочет Юнги, хочет ласкать его приторно-сахарную кожу, слизывая языком уже густой сироп. — Победитель? — Мин хитро щурится, подхватывая пальцами подбородок младшего, заставляя его смотреть себе в глаза. — А почему тогда здесь командует проигравший? — Сдаюсь на милость победителя, — Хосок шепчет прямо в губы, щекочет их жарким дыханием, от чего Юнги прикрывает глаза легко, поддается чуть ближе и целует пылко, жадно, чувствуя, как парень напрягается каждой клеточкой своего тела. Это больше похоже на наваждение. На огонь, который вспыхивает резко, испепеляя все на своем пути. Они целуются, чувствуя отчетливо разве только похоть, разве только страсть и то дикое электричество, которое искрит между ними тонкими нитями, вспыхивает искрами, когда они касаются и, особенно, касаются откровеннее дозволенного. Вкусно и немного остро. Юнги надеется, что губы у него горят от пряностей чипсов, проникает в чужой рот, касаясь кончиком языка ребристого неба и ухмыляется, чувствуя, как дрожит Хосок поддаваясь ближе, как сильно его пальцы впиваются в кожу. На мгновение старший отстраняется, смотрит в помутившиеся глаза, чтобы припасть к крепкой шее, оставляя свои поцелуи на коже, кусает легко и зализывает шершавым языком, чувствуя горечь от одеколона. У Хосока кожа мягкая, а кровь пряная, он чувствует ее запах и всеми силами борется с желанием прокусить жилку, выпить хоть несколько глотков, уталить жажду, которая рвется из него наружу, из-за которой меж губ скользит раздвоенный язык. Под губами стучит пульс, отстукивает равномерный ритм, от которого у Юнги едет крыша, из-за которого он быстро стаскивает футболку с парня, отшвыривая в сторону. — Хен… Хосок томно стонет, когда Мин заставляет его лечь на ковер, смотрит мутно-мутно, чувствуя хищный взгляд на коже и как его твердый член упирается в задницу старшего. — Ты такой твердый, Сок-а, — Юнги чуть дует губы, касаясь пальцами нежной кожи, чувствует, как парень вздрагивает и легко ухмыляется, когда ведет дорожку ниже к резинке спортивных штанов. — Такой нуждающийся… Пришел к своему хену наверняка лишь для того, чтобы хен о нем позаботился. — Черт, Юн, — Хосок распахивает влажные от поцелуев губы, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, освежить голову, но сталкивается взглядами со старшим и поддается тазом выше, наслаждаясь рваным стоном, укладывает руки на худые бедра, оглаживая. — Я думал тебя буду годами обрабатывать, а ты оказывается та еще блядь… — Называй меня папочкой, — Мин насмешливо фыркает, касаясь груди парня руками, как бы невзначай задевает твердые темные соски. — Можно я возьму твой член в ротик, папочка, — Хосок кривляется, копируя писклявый девичий голосок и только стонет от очередного похабного поцелуя, который ложится на его губы, буквально захватывает их в плен, чтобы так же быстро прерваться. — Все для моей детки… Юнги поднимается с чужих бедер, садится на кровать с разведенными бедрами и смотрит с хитрым прищуром, по-лисьи. Хосок и сам поднимается, шумно сглатывает и садится на колени перед старшим. Щекой он протирается о внутреннюю сторону бедра, заглядывает в глаза и касается губами твердого члена через ткань, наслаждаясь судорожным выдохом. — Можно я тебя раздену, папочка? Вопрос, впрочем, очень риторический. Чон хватается за резинку спортивных штанов пальцами и стаскивает их вместе с бельем, Юнги остается лишь подчиниться, приподняться немного, чтобы младшему было легче. Хосок рассматривает твердый член старшего, обхватывает его ладонью и поддается ближе, чтобы обхватить влажную головку плотным кольцом губ. Он медленно опускается ртом на чужую плоть, вслушивается в дрожащий стон, который заканчивается шумным выдохом и чужими узловатыми пальцами в его волосах. Горячо. Парень ухмыляется про себя, касается члена языком, чувствуя под ним вздутые от напряжения вены, давит на них, вылизывает, пока Юнги тихо постанывает, сжимая его волосы меж пальцев. Во рту выделяется слюна, мешается с естественной солоноватой смазкой, которая пачкает его губы, накапливается в уголках рта и тонкими нитями стекает по подбородку, переливается в дневном свете и слабо блестит. — Сок-а, — Юнги рвано выдыхает воздух из легких, дрожит мелко, чувствуя, как он утопает в теплом рту младшего, как губы обхватывают его член, сжимая. — Хен, такой вкусный, — Хосок отрывается от его члена, легонько надрачивает ладонью и ухмыляется. — Хен, кончит мне в рот? Или на лицо? — он выпускает член из руки и припадает к молочным бедрам, чтобы раскрасить их неестественными красками, оставить несколько засосов, которые будут цвести ярко и каждый день напоминать об их похотливом «сегодня». — Представь, хен, что тебе больше нравится… Хочешь чтобы твоя сперма была у меня на щеках, губах? Хосок легко прикусывает тонкую чувствительную кожу, вслушиваясь в громкий стон, который срывается с чужих губ, наслаждается. Юнги тает от его ласк, плывет в руках и глухо стонет даже от дыхания на коже. Такой чувствительный и разморенный. Такой нежный… Хосок касается языком багровой головки члена, обхватывает ее губами и стонет, пуская по телу старшего дикие вибрации. Он снова насаживается ртом на твердую плоть старшего, вылизывает ее, сжимая в ладонях бедра и каждый раз судорожно выдыхает на пылающую жаром кожу. — Черт… Сок-а… Юнги громко стонет, когда кончает прямо в рот любовника, сжимает пряди его волос в своих ладонях и поддается тазом ближе. Хосок легко отстраняется от него и демонстративно громко глотает сперму, от чего его кадык мерно движется. Старший обхватывает его щеки своими ладонями и легко тянет к себе, чтобы мягко поцеловать в губы. Чон усаживается на его бедра, отвечает на поцелуй, приоткрывая губы, впускает в свой рот чужой язык. Хосок громко стонет, когда чувствует, как его член грубо сжимают под тканью спортивных штанов, а потом как ладонь Юнги забирается под плотную резинку. Он судорожно выдыхает прямо в губы старшего, поддается ближе и толкается в чужой кулак, чувствуя, что и сам уже на пределе, что и его скоро накроет. Большой палец легко давит на головку его члена и он только и может глотать ртом воздух и сжимать пальцами чужие плечи, чувствуя, как собственная сперма пачкает ткань боксеров, как она выталкивается в ладонь Юнги и как сам старший размазывает ее по члену с нескрываемой ухмылочкой. — Какой хороший мальчик, так бурно кончил… — Юнги почти вгрызается в его ключицу, оставляя собственнический засос ярким багровым цветком. — Хен, — Хосок легко валится на него, чувствуя, как жилистые руки держат, а потом перекладывают на постель, — я, конечно, знал, что в таких мрачных типах, как ты, черти водятся, но я же не думал, что настолько их много! Юнги только закатывает глаза и фыркает от раздражения. Ему все еще не обязательно собирать вокруг себя стада, чтобы быть счастливым и успешным, он все еще не видит ничего хорошего в сотке друзей хотя бы из-за того, что Хосок компенсирует по меньшей мере пятьдесят, Чимин с Тэхёном делят между собою остальное. Мин поправляет на себе штаны с бельем, а потом медленно наклоняется над Хосоком, щурит глаза и шепчет жарко прямо в приоткрытые влажные губы. — Я сам порождение ада, не волнуйся.

***

— Конечно я справляюсь, как можно сомневаться? — Урсула говорит легко и с отголосками кокетства не то что специально, просто получается у нее так, когда пьет чай на смотровой башне в теплом черном платье, плотных колготках и ботильонах на устойчивых каблуках. Тэхён смотрит на нее через приоткрытую дверь, сжимая в руках коробку сладостей и борется с дичайшим желанием выхватить из рук телефон и самому поговорить с кем-то загадочным, показать, что территория занята. Но терпит, слушает и надеется, что пытка эта закончится констатацией его чрезмерной ревности и глупым недопониманием. Но проблема его лишь в том, что с ним она так никогда не разговаривала, не позволяла себе ни тона теплее, ни взгляда мягче. Проблема в том, что его ревность распирает ему грудь от гнева, но единственное, что он может сейчас сделать просто стоять, дожидаясь конца этого представления, сжимая в руках чертову коробку. Урсула же хихикает в трубку глупо и по девчачьи, прикрывает губы ладошкой и хлопает глазками, будто и не у нее характер стервозный, будто и не она одним лишь взглядом способна окружающих ставить на место. Похоже, это лишь для него… Особенная функция специально для Ким Тэхёна, чтобы знал и не смел забывать о том, что ненавистен ей, что противен и лучше бы с глаз ему скрыться. Чертова ведьма, которую не достала инквизиция! Хотя, наверняка и священные костры потухли, не выдерживая холода взгляда, отпустили ведьму, которая нашла приют в его сердце и теперь просто разрушает изнутри. Выжигает, вырывает и царапает когтями, не давая и на миг забыть о боли и на секунду оставить ее. — Да-да, я лучшая, — она мурлычет и мурчание это наждаком дерет его душу, злость застилает глаза, ядовитые клыки удлинняются, а меж губ скользит раздвоенный язык. Только бы не сорваться… — Да, буду рада встретиться в любое время, — Урсула задумчиво качает ногою и убирает мешающую прядь с лица. — Чудесно, а адрес можно в месенджер какой-нибудь, чтобы я не забыла. До встречи! Девушка откладывает телефон в бок и мило улыбается, подхватывая аккуратную чашечку пальцами. Весело ей… Замечталась… Тэхён толкает дверь и заходит на площадку смотровой башни, ставит коробку с угощениями на стол и даже не пытается слушать, что Урсула пытается ему сказать, подхватывая телефон. Он хочет знать, кто способен отобрать у него девушку мечты, какой смертный не боится сдохнуть настолько сильно, что лезет к ней. — Эй, положи на место! — она чуть выпячивает нижнюю губу и пытается дотянуться до телефона ладонью, знает, что парень в любом случае ее послушается. Жаль, не в этот раз. — С кем ты разговаривала? — Тэхён… — С кем ты разговаривала, Урсула? Кто волнует твое сердце, любовь моя? — парень почти рычит, когда наклоняется к ней ниже, когда заглядывает в испуганные, полные непонимания глаза. — Кому ты так сладко улыбаешься, выставляя меня полнейшим идиотом?! — Ты сам это делаешь, — Лайтимор небрежно фыркает и кривит губы в усмешке. — Тэхён, не веди себя, как ребенок… Положи телефон на место, будь хорошим мальчиком. — Да? Хорошим мальчиком? Ну тогда и ты хоть один чертов раз побудь хорошей девочкой и скажи, с кем разговаривала, — он улыбается до того натянуто, что вот-вот и треснет улыбка эта, разойдется трещинами по лицу и он уже просто взорвется, уничтожая на своем пути абсолютно все и всех, чтобы добраться лично до того, кто пытается отобрать у него счастье. — Ну же, Урсула, не веди себя, как ребенок. — Что ты себе позволяешь?! — она и сама рычит, Тэхён видит как удлинняются ее клыки, как затягивает глаза янтарем, а зрачок опасно суживается, но зол настолько, что не хочет даже обращать на это внимание. — Верни телефон на место и уходи прочь! — С кем ты разговаривала? — Тебе незачем это знать, — она огрызается и клацает челюстями так, что Тэхён уже окончательно теряет связь с реальностью. Блестящая красная чешуя проступает на его шее, переливается в позднем осеннем солнце, черная пятнами пробивается через кожу на щеках, а белая тонкой полосой проступает на подбородке. Он бьет кулаком по столу, от чего тонкая древесина жалобно скрипит, когти вонзаются в столешницу, а он сам хватает напуганую девушку за горло, чтобы впиться в желанные губы, ощутить их нежность и вкус вперемешку со сладкой помадой. Он целует ее, зарывается пальцами в густые волосы, легко сжимает и оттягивает, чтобы заглянуть в глаза. Это и становится его ошибкой… Тэхён разжимает в миг окаменевшую руку, смотрит как пропадают когти, когда внутри него все просто взрывается от боли. Жар пронизывает его тело спицами, рвет когтями кожу и гудит адским ветром внутри. Он выдыхает, надеясь избавиться от внезапной духоты, но так и оседает на холодную старую плитку, хватается за нее пальцами, но перед глазами все плывет, перед глазами пляшут яркие вспышки и блестящие искры каждый раз, когда он пытается поднять голову. Каждый раз, когда пытается открыть рот, чтобы хоть болезненный хрип сорвался с губ, надеясь докричаться до божества. Но его божество снова холодное. Сидит, закинув ногу на ногу, уничтожает одним лишь взглядом и убийственным гневом. Глаза Урсулы светят янтарем, убийственно блестят от смертельной дозы гипноза, заставляя его только корчиться от боли, от того, как гниют изнутри, казалось бы, прочные кости. Она убивает его своим гневом, убивает недовольством и наказывает действительно подобно небожителю, окуная в нечеловеческую боль. — Как ты вообще посмел что-то требовать от меня, Тэхён, — она преувеличенно спокойная, это понятно уже по тому, как ледяные спицы пронизывают его легкие, наполняя тело новой порцией боли. — Как в голову твою вообще могла поселиться идея, что я буду терпеть это, Тэхён? Ты ведь умненький мальчик, даже собачки умеют запоминать простейшие команды и выполнять… Что с тобой не так? Где же Юнги ошибся? — она чуть морщит нос, наблюдает безразлично и насмешливо за, кажется, предсмертными судорогами. — Ну ладно, я тебя сама воспитаю, все же я — педагог, — еще один смешок. — Запомни раз и навсегда: я не твоя собственность, условия свои мне ты ставить не будешь и я не помню даже, чтобы разрешала тебе ходить за мной сюда, не то что спрашивать, кто мне звонил. Не знаю, как у вас в Корее, но в Англии — это так себе способ понравиться девушке. Гипноз спадает, но после него тело дрожит в ознобе, Тэхён обнимает себя за плечи, лежит на холодной плитке, когда весь его мир трещит по швам, когда в голове лишь мерно стучат каблуки.