Все началось с сигарет Winston

На стене было прекрасно. Леви любил вид бескрайних диких лесов, ему нравилось смотреть на то, как ветер колышет макушки гигантских деревьев. Они, а не титаны. Вот, что заставляет его чувствовать себя крохотным. Холодно, ветер пробивает до дрожи, но он никуда не уходит, даже когда служба заканчивается. Нога затекает и он опускает ее с края стены. В свете неполной луны плещутся черные пики деревьев, тишина режет слух. Никаких движений. Даже отсюда слышно — улюлюкают олени, обеспокоенные незванными гостями. Сезон волков. Новорождённых оленей сожрут и их трупики останутся в земле под безутешный вой матерей; они останутся там, и почва станет богаче. Цикл жизни. Леви падает спиной на стену. Небо совсем чёрное и луна слепит бесстыже. — Ты бы хотела когда-нибудь побывать за стеной? — он роняет это осторожно, как бы невзначай, между тем, как Файза нарезает салат, а он жарит мясо. Ему кажется, если бы у него были нормальные родители, они бы так и делали. Его мать бы стругала помидоры, жарила блины на кумысе, вырезала из огурцов смешные фигурки; а отец бы жарил мясо на огне. — Зачем? — она отвечает, дожевывая кусок салата. Эта атмосфера слишком обманчива своим теплом. Ему не хочется об этом думать, но острое ощущение того, что он является частью чего-то большего, не отпускает его. Он ведь уже так давно все отпуска и увольнительные проводит у нее дома. Они не говорят этого вслух. Наверное, просто потому что им этого не нужно? Леви боится семьи. Семья — это ответственность и обязанности, о какой ответственности может идти речь, если в любой день он может не вернуться? Но Файза смотрит на него. Ждет. Занесла нож над помидором и ждет. Ждет, чтобы ударить его ожидания и идеализированное представление этим самым ножом. — Затем, что за стеной свобода. Файза поднимает бровь. — Но я итак свободна. Я вольна выбирать, что мне есть, пить и надевать. Я вольна решать, что мне делать. Я вольна думать, говорить и совершать. Леви прикусывает язык. Конечно. Толстенная стена не понимания — всегда была между ними, просто было проще ее не замечать, чем пытаться пробить. Он ведь знает, что она права. У них есть свобода выбора, свобода решений и возможность голоса. Но за стенами... всегда было проще. За стенами ты сам себе король. Леви хочется ей объяснить. Но он молчит, а цыганка только ждет его ответа. — Но неужели тебе никогда не хотелось побывать снаружи? Файза жмёт плечами. — Нет. Мне и здесь отлично. Наверное, он слишком идеализировал дикую цыганку. Это было так не в ее норове: она часто рассказывала про своих предков, которые кочевали по всей Европе, говорили на нескольких языках; она часто рассказывала истории, где герои отчаянные и не боятся перемен, а сама... Боялась выйти наружу? — Я хочу побывать с тобой за стеной. Файза грохает ножом. — Это не для меня. Прости. Прости — словно бы это пробьет всю стену непонимания между ними. Она снова стучит ножом по нарезной досточке и этот звук выводит его из себя. Но он молчит. Что он может ей сказать? Я думал, что ты другая? Какой бред. В этом смысла ни капли — ведь то, что он придумал картинку, не сходящуюся с реальностью, лишь его проблема. — Ты ведь никогда не была снаружи. Там все другое, там даже воздух иначе пахнет. — Конечно, ведь в лесу не прорывается канализация по воскресеньям. Файза язвит. Злится. Стук ножа становится громче. — Вас ведь даже на тренировках не выпускали за стены? — Выпускали, но я не пошла, — снова этот стук. — Почему? Тишина. Она делает глубокий вдох. Грохает ножом. — Потому что я хочу выжить, Леви! Понимаешь? Он взрывается следом за ней — цепная реакция. Рванет одна мина и другая сделает тоже самое. — Выжить?! Да ты только и делаешь, что сидишь за стенами, как крыса! Ты хоть вообще думала о том, что происходит вне мира, к которому так привыкла? Нет! Ты только и делаешь, что бухаешь и проверяешь одну и ту же улицу со своим отрядом из года в год и, ней дай бог, вам дадут больше работы! Ты бесполезная и совершенно недалекая дикарка. Он говорит слишком много. Леви никогда не был таким, не был взрывчатым, словно... словно она сама, да? Он заводится с пол оборота. Она была такой... крохотной. Незначительной. Бесполезной в корне. Что он вообще в ней нашел? Она не была храброй и отчаянной разведчицей, которой он мог подставить спину. Тем более она не была сильной и разумной женщиной, которая смогла бы обыграть в шахматы Эрвина, но он уже почти год (хотя если посчитать все часы, что они провели вместе, то там и трех месяцев не будет) касается только ее черных, густых волос. Файза была никем. Он смотрел на нее сейчас словно без этой призмы, через которую глядел всегда — она была высокой, зазнавшейся и малообразованной цыганкой с густыми бровями и диким норовом. Бесполезная. От нее толку — как от козла молока. Он так думает в это секунду, но почему-то не вспоминает, что именно она почти два месяца работала в их лагерях и учила молодняк держаться верхом. Почему-то Леви не думает о том, что из-за ее стараний этот молодняк ездит верхом лучше, чем его отряд и уж тем более он не думает о том, что ее знания и опыт, хоть и в такой сфере, спасли пару новых солдат, когда у тех порвалась уздечка. Он не думает об этом, потому что он эгоист. Эгоист. И все тут. Он хочет, чтобы она удоволетворяла его интересы, его ожидания и все желания. Леви был неопытен в отношениях. Да, за тридцать лет он много с кем был и спал, но у него не было опыта именно нормальных отношений. А были ли они у них с Файзой? Она меняется в лице. Их нынешний скандал — необычный. Это скандал, где двое обязательно чувствуют друг к другу что-то, потому что хотят что-то от партнера. Он хотел от нее смелости и духа свободы, а она... Она хотела, чтобы он закрой свой рот и перестань орать в моем доме. Это она и говорит ему вслух. Леви уходит, закрывая за собой дверь. Файза ведь такая: что на языке — то и в голове. Выживай. Выживай в своем дерьмовом крохотном мирке, в который входит дом, конюшня и патруль одной улицы. Выживай, если тебе так хочется. Выживай в пустоту, для ничего. Выживай. Почему-то, вернувшись в свой кабинет в штабе, он вспоминает о том, что у нее дома есть полка с книгами. Только сейчас он вспоминает, что они все на разных языках и Файза довольно-таки часто что-то в них смотрела. Он никогда в жизни не видел такого алфавита. Почему-то именно сейчас он понимает, что она не такая уж и необразованная безумная цыганка. На стене ночью холодно и титаны не бродят. Спят, словно маленькие дети, впадают в транс. Наверное, они смотрят на луну, так же, как и он. У Леви голова взрывается. Найденные книги отца Эрена и холодное лицо Ханджи в стиле "я в таком диком восторге" грозятся свести его в могилу от недосыпа. Возможно, он просто впадет в анабиоз на несколько дней. Нужно отдохнуть. Нужно просто спать и есть несколько суток, а потом вернуться на службу и не думать о разозленном лице Файзы. Но они встречаются. Через неделю. И не у нее дома. Файза шагает рядом с генералом Пиксом в своем пиджаке с розами. С ними сопровождение из военной полиции и майорами гарнизона, позади идут двое пожилых цыган (он распознает их по одежде). Девушка идет сзади, спрятав руки за спиной и опустив голову. Что происходит? Какой-то сбор? Почему ему не доложили? Хотя вряд ли должны были. Судя по количеству роз на пиджаках, дело связанно с гарнизоном и... — Капитан Аккерман, — он по привычке резко выпрямляет спину, — найдите и приведите майора Ханджи к дворцу. Главнокомандующий Заклий собирает заседание. Это приказ. Пиксис уходит. Файза даже не смотрит на Леви, но отдает честь, когда закрывает отряд. Новая королева во дворце, холодное лицо Заклия, трещащая без умолку Зое всю дорогу — все сливается в какофонию звуков. Он идет по холодному коридору и понимает, что им вообще не прожить вечность. Ведь ни она, ни он понятия не имеют, чего хотят. Заседание какого-то странного формата. Нет обвиняемого, нет защитника. Он становится рядом с Зое, сложив руки за спиной и слушать старается внимательно, потому что здесь что-то не так. Майор рядом вздыхает — у нее уже затекла спина так долго стоять. Старушка. Разговор первые пол часа ни о чем — новая королева хлопает глазами со своего трона и ножки у нее блестят под средней юбкой дорогого платья. Обсуждают все уже, что произошло. Нахрена оно? По второму кругу? Что за... Легкие шаги. Он их узнает даже не оборачиваясь — цыганка встает за стол, отдает честь, называет свое полное имя (какой кошмар, он ведь даже прочитать его на документах не смог) и звание. Файза говорит равнодушно и по делу, но он знает — знает, что она волнуется. Он это видит в том, как она нервно сжимает край тумбы и облизывает губы. Как часто он видел, чтобы она нервничала? Почти никогда. Напоминает скорее уж ее похмелье. — Вы собираетесь уйти из Разведки? — Так точно, майор. Генерал Пиксис получил мой рапорт пять дней назад. До того, как все началось. — Катализатором вашего заявления послужила смерть вашего отца Николая-Петра Карач Астрауза? У нее умер отец. Он умер, а она даже не сказала ему. — Так точно, майор. Я служу человечеству в Гарнизоне уже почти восемь лет, но мой отец умер и мне необходимо вести его дела, чтобы оказать куда большую пользу, чем я приношу сейчас. С его смертью я унаследовала все земли к северу от стены Сшина, которые включают в себя и его конный завод. — Расскажите, сержант, о том, что произошло, когда вы вернулись на свои земли после кончины вашего отца. Файза делает глубокий вдох. Он знает, что это вдох раздражения. Скорее всего, она говорила все уже много раз каждому по отдельности, но ради идиотской формальности снова стоит тут и вещает, как громкоговоритель. Он знает, что она терпеть не может говорить на публику. Делает глоток воды из стакана. Хотя, зная ее, там не вода. Наверняка ей свои плеснули скотча. — После того, как я подала рапорт о завершении военной деятельности в отряде Гарнизона, я вернулась в особняк и решила навести основательный порядок. — Поясните. Файза кривит ртом. — Территория моего отца составляет триста сорок гектаров. По сути, это гигантская зона, которая занимает большую часть севера. Помимо того, что туда входит несколько конюшен, манежей, загонов, шагалок, прогонок, ферм для выращивания, складовых помещений и помещений с питанием лошадей, там так же имеется три домика для рабочих, слуг и конного персонала. Помимо этого сам особняк занимает гигантскую площадь почти в пять гектар. Когда я прибыла во владения своего покойного отца, я довольно таки сразу решила провести ремонт и перестановку. Я подала заявление генералу Пиксису о том, что добровольно отдам военным семьдесят процентов особняка, переданного мне по наследству, под штаб, как только проведу ремонт. — Какой у вас был мотив? — Самый искренний. Я считаю, что в данном положении штаб солдатам человечества необходим. Я позволю военным самим распоряжаться, для каких целей им послужит здание. Если главнокомандующий решит сделать там госпиталь или склад оружия, это его решение. Я не имею права знать о том, что там будет, поскольку мой рапорт должны подписать на следующей неделе и я официально перестану являться членом Гарнизонной разведки. Если управление попросит моих рабочих, я их предоставлю и приму расходы на себя. Главнокомандующий кивает. Понятно. Капитан Горнизона шелестит бумагами и просит продолжить. Файза снова пьет. Он уверен точно — это далеко не вода. — В процессе наведения порядков в своих владениях я направилась в подвал, где мой отец хранил книги и давно не нужные инструменты. — Там? В вашем особняке же есть библиотека? — Так точно, майор. Именно поэтому я решила проверить, что это за книги. Что произошло за эту сраную неделю? Леви чувствует удушающую злость. За неделю его отпуска, пока он спал, жрал и трахался, произошло слишком много всего, а он совершенно не в курсе. — Мой дед принадлежал старым цыганским кочевникам, которые путешествовали по земле еще за долго до того как появились стены. Это были его книги. Не уверена, знал ли отец о них, — снова делает глоток и щеки ее краснеют, — Все эти книги написаны на румынском. Одном из языков, который существовал до того, как всем людям стерли память. — Вы говорите на этом языке? — Так точно. Я говорю на румынском, молдованском и испанском языках. Они все считаются устаревшими, — чеканит, не спотыкаясь. — Вас научил отец? — Так точно. А его — его отец. У цыган знания передаются как из уст в уста. Все цыгане в цыганском квартале говорят на молдованском. Это — язык, который все зовут цыганским. — То есть вашему деду не стерли память? — Так точно, майор. Он был в полном здравии, если писал эти рукописи и обучил моего отца нескольким языкам. К сожалению, для меня является загадкой, почему он никому не рассказал об этом. А для остальных загадкой не было. Учитывая то, через что они прошли, пытаясь вернуть истинную королеву, обычному, хоть и богатому коневоду было бы сложно пытаться всех убедить, что в его старой гнилой библиотеке написана правда, а не бред шизофреника. — Сержант Карач Астрауз, что послужило вашим визитом к генералу Пиксису? — Когда я разбирала книги, нашла ту, в которой были списки имен. Последние страницы были совсем свежими, записи были сделаны в этом году. Леви наклоняется к Зое и пытается выяснить, какого хрена они тут сидят, но та шикает на него и косит единственным глазом. Понятно. — ... то есть вы хотите сказать, что ваш этнический народ до сих пор кочует за стенами? — Так точно, майор. Эти люди, с которыми я пришла, являются теми, кто пришел из-за стены в прошлом году. К сожалению, они не говорят на нашем языке. Заседание длится слишком долго. Через сорок минут у Леви начинает ныть колено, а Зое все вертится, как блоха в шерсти дворняги и не может найти удобную позу стоя. Леви злится, но понимает, что в пустоту — Файза ничего бы ему не сказала, даже если бы они были в нормальных отношениях. Она скрытная цыганская сука, хитрая, как лисица и сделала все за его спиной. Цыгане действительно кочевали все время, пока они сидели за стенами. Они приходили и уходили с территорий особняка ее отца, куда приносили знания, что получили. Так она о них и узнала — многие, что пришли из-за стены, остались и обосновали цыганский квартал, а кто-то ушел кочевать обратно, не довольный предложенной жизнью. Оба мужчины, что говорили на ломанном несвязном языке, сказали (если можно верить тому, что перевела девушка), что никто им память не стирал, как и деду Астраузу. Они пришли из-за стены в прорытый проход под стеной, сделанный еще много лет назад, а все время до этого скитались со своим табором. Оставалось всего два вопроса. — Но как же их не сожрали титаны?! — Как они сделали тайный проход в стене?! Он видит, как Файзе сослуживец наливает в стакан желтую жидкость и сразу же распознает медовый бурбон. Она его просто обожает. Странно, что уже прошел час, а перерыва нет. Один из мужчин, тот, что казался слишком старый даже для возраста, считавшегося старым, сказал, что у кочующих народов есть свои методы отпугивания гигантов и от их нападений никто не страдает. Ему не поверили. Сначала поднялся крик и осуждения в глумливом вранье, но публику быстро успокоили — в основном были высокие чины и они не были такими твердолобыми. Если выяснилось, что король был подделкой, то вероятно, что и цыгане много что умеют. — Что на счет стены? Файза переводит, не отрываясь от стакана. — А... так он говорит, что в те года, когда этот проход сделали, служба не особо волновалась о защите. Как и сейчас. — Что он сказал? — оглушительно рявкает майор и Файза понимает, что немного опьянела и дала слишком фривольный перевод. Главнокомандующий просит всех успокоится. Информации итак удушиться можно, а им еще надо проверить достоверность слов — пойти туда, где говорили про проход и действительно найти его, чтобы не оказалось враньем. Заседание заканчивается, второе назначают через три дня (после того, как пройдет проверка). Двое цыган уходят куда-то с майорами Разведки, Файза еще разговаривает с кем-то из сослуживцев. Если у них и правда есть то, что не подпускает титанов... жизнь могла бы резко измениться. А что, если у них есть вакцина от этого? Ведь если можно стать титаном, то можно стать и человеком? Он догоняет ее по дороге в особняк. Файза верхом без седла, в одной руке повод, в другой бутылка. Пиджака нет. Ремня тоже. На ней обычные сапоги для конной езды, рубашка да форменные брюки. Она пьет, запрокидывая бурбон и утыкается носом в рукав рубашки. Едет домой особенно счастливая — вон как лицо сияет, аж уголки рта вниз упали. Он равняется с ней верхом, но ничего не говорит. Когда будет готова, скажет сама. От нее совсем не пахнет сигаретами, но он видит пачку в ее кармане. Стук лошадиных копыт и плеск бурбона в бутылке. — Бесполезная, да? — Теперь уже нет. — Да ты блять мастер извиняться, Аккерман. Он сжимает губы. Он и не собирался, вообще-то. Ведь если бы он ей все это не высказал, вряд ли она решила сдать свой дом под действительно благое дело. А теперь спивается. Протягивает к нему руку с бурбоном и он не отказывается. Как она вообще это пьет? Вкус после, словно лизнул гнилое дерево. И где хваленый аромат меда? Она спилась настолько, что перестала отличать вкусы? — Мои соболезнования по твоему отцу. Она ничего не отвечает. Леви снова передает ей бутылку. — Царствие ему небесное. — Что? — такого он еще не слышал. — Цыгане так говорят, когда верят, что умерший в покое на небесах. У нас другая религия. Мы проповедуем совсем другое. Говорим другое. Думаем. Мы — бесполезные, Леви. По крайней мере для тебя. Ты же у нас герой человечества. Если благодаря тому, что Файза нашла, действительно получится избавиться от титанов или, по крайней мере, отважить их, героем человечества станет она, а про него забудут довольно таки быстро. Станет непригодным. Как и остальные разведчики. Испортившийся продукт. Сопьется и завоняется. Она свое отплакала. Он видит синяки и опухшие глаза. Макияжем их скрыть не получилось. Леви понимает вдруг, что она послушала его. Послушала. Услышала. Сделала так, как он хотел, наступила на свое непомерное эго, наступила на свои принципы и, хоть она и не вышла за стену, она сделала куда больше, чем могла бы сделать, выйдя и тупо умерев через пятнадцать минут. Это достойно уважения. Он почему-то смотрит на нее иначе и пытается подсчитать, как много богатых землевладельцев так же, как и она, разбрасывались своими владениями в сторону военных, как это сделала Файза. Допивает бутылку и бросает в первое попавшееся ведро. — Леви. — Что? — он отвечает быстро, чтобы она не передумала. — Я ушла с Разведки не только потому что мой отец умер. Конечно, это первоочередная причина. Я бы не смогла вести все дела и служить одновременно. Порвалась бы на части. — Но? Файза вообще ни капли не волнуется. Она совершенно спокойна. — Но мне кажется, что я беременна. Леви закрывает глаза. — Поэтому ты всосала почти бутылку бурбона? — Я запаниковала. Смешок. Что ж, им не пять лет. Этой новостью вообще никак не удивить, особенно имея регулярный незащищенный секс. Что он ожидал? Пиво по акции? Самому смешно становится. — Ты в курсе, что тебе и верхом ездить нельзя? — Ты в курсе, что мне почти двадцать семь и я знаю это? Я же сказала тебе, что мне кажется. Я не была у врача, мне было некогда. Сначала я была с тобой, а потом неделю бегала от особняка к штабу с цыганами и со всей этой информацией. Леви вспоминает, как его подруга тоже такое сказала как-то. Ему было девятнадцать или двадцать, он уже не помнит. Они спали довольно таки часто, но не регулярно, и Леви знал, что там не только он имеется. Но сказала она почему-то только ему, правда, спустя месяц, выяснилось что это была просто ложная тревога. Лошадь начинает топтаться на месте, пытаясь сорвать кусок травы. Солнце скоро сядет. — Как давно задержка? — Две недели. Я думаю, ничего страшного, но на всякий случай тебе сказала. Может быть это из-за того, что я отбила таз в прошлом месяце, плюс смерть отца. Но кто знает. Ему это кажется абсурдным. Он никогда не думал, что так бывает. А как, блять, бывает? Сунул, вынул и пошел? Файза совсем не волнуется и только сейчас он понимает — ей вообще насрать, что он там скажет. Если она действительно беременная, то это ее ребенок и только. Она словно ему сказала: "знаешь, у меня новые дела, поэтому секса с тобой не будет". Отсюда прекрасно видно стены и то, как солнце падает за них, окрашивая все рыжими знойными лучами. — Только я боюсь, что рапорт мне подпишут, а работать все равно заставят. — Да. Я почти в этом уверен. Он не сомневается. Пока что среди доверенных людей Файза — единственная, кто говорит на цыганском. И если они найдут кочевников, то именно ей придется вести переговоры. Возможно, ее даже заставят выйти за стены вместе с Разведотрядом, чтобы начать диалог моментально. Или стоит поискать еще цыган среди разведчиков. Возможно, кто-то да найдется. — Поехали домой, Леви. Он кивает. — Я устал.