Все началось с сигарет Winston

Когда стена взрывается, Файзе ломает три ребра и руку в двух местах. Когда стена взрывается, горожане гибнут, словно мухи на столе, пытающиеся сесть на медовый пряник. Когда стена взрывается, ломается все то человечное, что еще в них оставалось. Файзе двадцать один. Она помогает беженцам вместе с отцом, привозя кумыс и свежий хлеб. Кумыс собирала сама, сидя на табуретке между двух сосков кормящей кобылы. Жизнь — это все-таки нечто невесомое. Во всяком случае, Файза никогда не хотела умирать, и то, с чем сводила ее судьба, являлось не более чем простыми испытаниями для простых людей. И, в общем-то, пусть ее существование тоже самое простое, Файза через пять лет себе призналась — было страшно. Леви садится к ней спиной. На ней в темноте видны шрамы, но цыганка их не рассматривает. — Я предложил тебя в тренера кадетского лагеря. Файза молчит. Эрвин погиб от ранений на крыше. Ему дался тяжкий выбор и он помог молодому кадету, а не своему начальнику. Файза знала, что капитану тяжело. Но с другой стороны — когда было легко? Она хотела ему помочь, хотела сказать, что страдать — нормально, но Файза никогда не умела поддерживать. — Давно пора было. Ваш состав в седле на соплях держится. Леви еще сидит какое-то время, а потом укладывается обратно в кровать. Файза прижимает его к себе. Ее рука опускается ему на спину и гладит, пока капитан не засыпает. Она никогда его не любила. Для Леви это было трудно, но выполнимо. Для Леви это было болезненно и ему казалось, что это он убил Эрвина, а не гиповолемия и кровотечение. Ляжешь на спину в воде, и рано или поздно она поглотит тебя целиком, затягивая на дно. Чтобы плыть по течению, нужно перебирать руками и двигать ногами, нужно держать равновесие, иногда делать передышку и стараться не захлебнуться. Он пытается — словами, действиями, даже криком. Хотя, конечно, самоуверенность его погубит — рано или поздно. Это смешно и нелепо. Файза — та самая река, где ты стараешься барахтаться, но вязкая грязная вода тянет за ноги вниз. И света над головой уже давно нет. Он стоит посреди конюшни в гражданке и наблюдает за тем, как она мокрой тряпкой моет лошади нос в опилках. Конь периодически отворачивается, но резким движением руки цыганка дергает за недоуздок и голова снова оказывается рядом с ней. Лошади — удивительные создания. Они мрут под седлом, терпят боль от шпор, разрешают вставлять себе железные трензеля в рот и не сопротивляются. Если лошадь не захочет трензель — она отобьется и убежит. Но ни один конь этого не делал. Он словно принимал этот долг служения человеку. И терпел. Из раза в раз. Что заставляет лошадь брать в рот трензель и везти человека? — Что стоишь как не родной? — цыганка бросает тряпку и та плюхается в ведро с водой. Леви одет в гражданское и колено все еще болит. Ходить сложно и он опирается на трость, но баланса не теряет. Он знал. Знал о Файзе много всего, но никогда не спрашивал, ведь они не собирались сближаться. Леви знал о многом. О насилии, что ей пришлось пережить; о лошадях, которые сгорели заживо семь лет назад из-за поджога от конкурентов; о Петре в ее простынях. Он никогда не спрашивал. Сближение — не для них. Но оно происходит. Она изучила его тело, но не его душу. Боялась заглянуть внутрь и он понимал. Привязанности — не в их случае. На ее одежде грязь. Руки мокрые и опилки налипли на рукава. Подол юбки испачкан окончательно — она вытирает об оставшийся чистый кусок ладони. — Что случилось? Молчит. — Отец привезет лошадей через неделю, если ты по этому поводу. — Я не почтовый голубь, чтобы приносить и забирать вести, Файза. Для этого есть молодняк. Он никогда не называет ее по имени. Цыганка делает шаг на встречу. Говорить об этом — странно. Леви ведь никогда не был ревнив, да и не были они в отношениях. Леви не был тем, что будет кичиться своей барышней, Леви не был тем, кто будет предъявлять неверность. Ведь у них не отношения. У них... что? — Как там Петра? — он спрашивает это, переставляя конец трости. Файза в лице не меняется. — Отлично. Не спросишь у нее сам? Она ведь в твоем отряде. О том, что Файзе нравились и девушки он узнал случайно. Проходил мимо Гарнизонного поля и увидел, как она гладила ладонью круглую задницу другой девки. О том, что Файза спала с кем-то еще он тоже знал. Но не хотел признавать. Леви ни с кем больше не спал. У него просто не было так много времени, чтобы собирать толпу любовниц и тратить по шесть минут каждый раз, размышляя, к кому пойти сегодня? Или это просто отмазка. Он не знает. Файза уходит. Задание заканчивается на крыше. Мертвого Смита уносят. Леви прячется в подвале и пробует курить. Блять. Ему тридцать два, а он никогда в жизни этого не пробовал. Просто, в отличие от разбалованной цыганки, у него не было стабильного дохода родителей, чтобы прятать мелочь по карманам, копить ее и тратить на подобную херню. Ему на еду-то едва хватало. Курение — дерьмо собачье. Блять. Сраная ты мразь. Он кашляет, потому что чувство какое-то, словно легкие залило льдом. Слизистая рта впитывает запах, пальцы втягивают вкус горящей бумаги. Блять. Блять. Блять. На глазах выступают слезы. Еще раз. — Если это своеобразная попытка суицида, то боюсь тебя разочаровать. — Завались, а, — недокуренная сигарета падает из дрожащих рук на каменный пол, затухая. Леви подносит еще одну и пытается зажечь, истерично чиркая спичкой по коробку, — Блять, сраная... Спичка успевает потухнуть до того, как Леви поджигает всю сигарету и та горит неравномерно, не позволяя снова сделать вдох. И так несколько раз. Сука. Губы дрожат и сигарета падает вслед за второй. Какое кощунство. Файза поднимает две сигареты с пола. Замечает очевидный факт — он пьяный. Она уже давно это делает, поэтому зажимает губами обе и зажигает с первой попытки и единственной спички. Затягивается, прикуривая сигарету и осторожно вынимает со рта. Смотрит на него, но не в глаза. Мешкается. — Ты уверен? Леви молчит. Он трет глаза рукой, которой держал сигареты и чувствует тошнотворный запах табака. Или это запах у него во рту? Дерьмовое чувство... Он вспомнил, что когда цыганка поцеловала его в первый раз — целовала по-пошлому без границ, после у Леви во рту был этот же вкус. Он думал, что это вкус ее рта, а это просто вкус синего Винстона. Какая ирония. И Леви вдруг думает, что хочет, чтобы этот вкус остался только у Файзы. Он понял, что хочет его ощущать только проникая языком в ее рот и... — Нет. Кури сама. Она и курит. Леви молчит. Ему нелегко. — Из-за своих личных чувств я дал умереть Эрвину. Вот оно. То самое. Твою мать. У них не такие отношения, блять. Перестань. Хватит. Блять. — Но я не жалею. Господи, перестань — думает Файза. Она не умеет понимать чужие переживания и не умеет сочувствовать. Это выше нее и она никогда не хотела, чтобы их отношения переросли в сближение, но именно это сейчас происходит и, почему-то, она не сопротивляется. Она хочет попросить его остановиться и замолчать, но не может. Блять. — Я верю, что так будет лучше. Эрвин свое отжил. Файза бросает окурок на каменный пол и тушит его носком сапога. Леви кривится. Только сейчас он замечает, что она еще выше — надела сапоги с высоким каблуком. Выше его на голову. Черное длинное платье в пол. От холода помещения он видит, что она без белья. Файза улыбается. Они просыпаются с рассветом. Она молча уходит, взмахнув пиджаком Гарнизона, на службу. У него задание. Они не увидятся еще долго.