Все началось с сигарет Winston

Файза улыбается. А Леви бесится. У нее волосы собраны, а сама голова зализана тонной лака под расческу чтобы ни одна волосинка черная не торчала, а пот на глаза тек вместе с липкими косметическими средствами. Он бесится, потому что они так и не говорили с того дня; он бесится, потому что она одета как шлюха; он бесится, потому что у нее на губах кровавая помада и злая улыбка мне-на-тебя-насрать. Его злит ее ребяческое поведение, но Файза давно не ребенок и разрез до пупка это подтверждает. Что они вообще делают в этой гнилой дыре? Какой абсурд — на задание их назначили вместе с Миллером, майором Гарнизона. И если этих двоих все присутствующие знали как представителей закона, высокая тугая фигура Файзы была в роли горячей улыбчивой эскортницы. Он ведь так ее и не спрашивал, была ли она у врача. Вопрос бы был дерьмовым. Она бы рассмеялась ему в лицо и ее губы снова изгонулись в этой какой-же-ты-идиот улыбке. Я же говорила, что мне кажется — вот, что она скажет, если результат отрицательный. Я же говорила, что я беременна — вот, что она скажет, если результат положительный. И в обоих, мать его, случаях, она посмотрит на него как на самого не смышленого ребенка. Возможно, снова рассмеется этим своим смехом, режущим его без ножа. И грудь ее будет колыхать от издевательств, что она себе позволяет. Ей идет зализанная прическа. У нее острые, темные уши с кучей ювелирных украшений. Проходя мимо него на каблуках, она оказывается еще выше. Он выдыхает на уровне ее груди. Кто-то падает на ринге и толпа знати громко кричит: кто-то радостно, кто-то от досады хлопает ладонью по столу. Бои без правил. Они всегда были и все знали о них. Просто закрывали глаза. Это же голимая аристократия с их приколами — лучше разрешить им вытворять дерьмо, но под носом и своим контролем. Вот они и творили что хотели — делали дикие ставки, бросались деньгами, гоготали во все продутые глотки и расслабляли дорогущие жабо под горлом. Аристократия развлекалась в подпольных клубах и барах, а каждую пятницу они проводили бои без правил, где кто-то, да отдавал жизнь. Правила были просты — если ты победил, то забрал деньги. Проиграл — теперь ты не вернешься на ринг. Бои любили даже больше, чем казино. Ведь в боях риск был не только на деньги, но и на жизнь. Словно им не хватало сотен разведчиков, погибающих за то, чтобы они тут пьянствовали без забот. Леви это злит — он сжимает стакан с виски, к которому не притронулся. Напряжен, как натянутая струна. Скрипит зубами так, что, кажется, скоро треснут зубы. Мюллер прекрасно справляется со своим заданием. Он всегда был прирожденным шпионом с этой своей мальчишечьей усмешкой, расстегнутой на пару пуговиц рубашкой, в своем амплуа богатенького отпрыска. Леви делает вид, что пьет и опускает стакан на столик. От шума и острого запаха пота становится дурно. Белен кладет свою руку за задницу Файзы и похлопывает. Леви это бесит до рвоты, но он смотрит на это, словно получая какое-то извращенное удовольствие. Его рука скользит по ее ягодице, обтянутой узким, но открытым платьем черного цвета. Белен — богатенький аристократ, который всегда позволял цыганам оставаться у него дома. Белен — сраная мразь, которая знала, что за стеной живут и ходят. Он — их цель, чтобы узнать о передвижениях этого народа. Ведь сколько они не путешествовали всю свою жизнь, никогда их не встречали. Цыган в стенах было так много, но ни пытки, ни опросы за последний месяц ничего не принесли. Только пару трупов и банку вырванных ногтевых пластин. Леви облизывает горькие от виски губы; Файза выпячивает грудь колесом в откровенном платье и он видит, как торчат от холода ее соски. Белен тоже видит. Но не поддается ее обаянию. Все сливается в кроваво-рыжую массу горящих огней и разбивающих друг другу морды бойцов. Все сливается, темнеет, падает к ногами — Леви прекрасно обращается с ножом, когда Файза все таки выводит Белена на улицу, обещая что после они обязательно пойдут на крышу его особняка, чтобы выпить очаровательного красного вина и, Леви точно знает — заняться быстрым, никому не нужным сексом. Они ведь так и не говорили. Ему хочется знать ответ. Белен сгибается на пополам от удара коленом в живот, что-то пытается прокричать — Мюллер вырубает его одной рукой. Отличным решением было отправить их втроем. Файза в роли невинной сладкой жертвы, высокий Мюллер с тяжелым кулаком как главный боец и он — Леви, мелкий, хитрый и прыткий. Белен был красивым мужчиной в возрасте, но лишний вес взял свое и, наверное, если бы не толстое пузо, вываливавшееся над ремнем штанов, он бы мог дать хороший отпор. Мюллер хмыкает. Тенями мелькают на стенах шпионы гарнизона и разведки, быстро забирая Белена без сознания. Файза раздраженно выдыхает. Без слов, молча, Леви отдает ей свой пахнущий чаем и виски пиджак. Это так привычно для них — говорить без слов. Отчаянно и болезненно, словно заноза в пальце, она третировала его и не останавливалась. Взглядами и улыбкой — она никогда не остановится. Причина этому проста. Пока она будет его бесить, он обязательно будет возвращаться из-за стены. Леви вдруг смешно от того, что на задании его сбивает с толку ее взгляд — она устала и ноги болели. Он знает. Она ведь никогда не носит каблуки, только сапоги — сапоги форменные, сапоги верховые, сапоги резиновые. Каблуки для нее — мука, но она молчит, пока Леви негромко переговаривается с майором разведки. На нем нет ремней униформы. В гражданской одежде он выглядит так... обычно. Нужно идти своими двумя до конюшни, а там можно донестись до штаба галопом по пустым ночным улицам, залитым серебром луны. Когда военные исчезают на тросах, наступает тишина. Нет в городе сверчков или ночных зверей, которых он привык слушать за стеной; в городе только шум голосов за окнами, только шелест и треск деревянных вставок. — Устала? Она кивает. Да, Леви. Я так устала. С высоты его роста он может разве что лицом в грудь ей уткнуться. Его рост не был комплексом — просто он себя в этом пытался убедить. Низкий рост всегда был его плюсом, давая возможность быть быстрым и проворным. Он был плюсом даже сейчас — смотреть на грудь было приятно, отрицать не получалось. Они идут пешком по тихому, ночному городу в стенах. Проходят сквозь пустой рынок с закрытыми лавками и Файза не выдерживает — тормозит немного, снимая туфли и шагает дальше босая, подбирая длинную юбку. Было что-то обворожительное в этом движении, Леви не мог понять, что его так завораживает: то, как она оголяет скрытые узким подолом ноги или то, что встает босая на землю, дикая, словно зверек за стенами. Она идет не спеша. — Дай нож. — Зачем? — он оборачивается и видит разве что ее протянутую руку. Нет ответа. Он не двигается, всем своим видом давая понять, что раз нет ответа — нет и ножа. Отворачивается и идет дальше. Кто-то зло сопит за спиной, пытаясь его догнать. — Да постой же ты! Леви, стой! Я не могу ходить, платье такое узкое, что я семеню как карлик! Стой! — она, кажется, вот-вот навернется в узком платье. Да. Он мог бы сразу догадаться — она шла медленное просто из-за того, что не могла сделать размах ногой. Он отдает ей оружие и легко она отрезает подол — неровно и криво (ему искренне жаль работу портних, что шили платье), рваными кусками отрубает кусок выше колен и с удоволетворенным вздохом делает широкие шаги. — Аж мышцы затекли. — Нож верни. — А ты попроси. — Файза... — Леви бесится от ее детского поведения. Она, видимо, почувствовав близость возможных люлей возвращает ему оружие и почти молчит всю дорогу до конюшни. Почти — потому что она любит вздыхать, свистеть и хмыкать у него под ухом. Возможно, она пытается его привлечь на разговор, но Леви не готов. Он не уверен, что вообще хочет с ней это обсуждать. Но он берет себя в руки и от нервного сглатывания дергается кадык. — Тебе разве можно ходить босиком? Файза хмыкает. — Нельзя. Понятно. Все у тебя так просто и ясно, цыганская ты ведьма. У тебя все просто даже тогда, когда через месяц они встречаются впервые в жизни с кочевыми цыганами и общаются с ними, все, блять, у тебя, просто. Вот почему она курить бросила — Леви не чувствует запаха табака от ее пальцев уже давно. Он давно не видел ее со стаканом медового бурбона, давно не видел ее в седле, давно не видел, чтобы Файза с ним заигрывала и давно не слышал ее шагов у своего кабинета. Верно. У нее забот полон рот. Забот, а не его... — Тогда почему ты не сказала мне? — Я же говорила. — Файза, блять... Это Файза, блять вместо тысячи слов, потому что она невыносима. Невыносима, как огонь, в который сунешь руку и резко хочешь отдернуть; невыносима, как тараканье гнездо, куда совать руки вообще не рекомендуется. Она улыбается ему. Леви замирает. Тормозит рядом и смотрит какое-то время. Все ведь правильно, верно? Это было ожидаемо, это было обычно, ничего страшного не случилось. Все хорошо. Все будет хорошо, потому что она ушла из армии, потому что она занялась рабочим делом в стенах своего особняка и потому что она под охраной, отдав часть своих имений военным. Хуже не должно стать. Леви вдруг думает что в ее улыбке — целая вселенная, о которой написано в книгах. Она откровенно смеется над ним, кладя руку на шею и сталкиваясь лбами. Леви закрывает глаза. Это ли покой, к которому все так стремятся? А стремится ли он к нему? — Мы почти дошли до конюшни. — Я знаю. — Леви. — Что? Она молчит какое-то время, упираясь лбом в его лоб и не отпускает. В этом движении, наверное, много всего и Леви понимает ясно как никогда — такого товарища ему нельзя терять. И женщину тоже. Он снова думает о том, сколько пользы она принесет обществу тем, что не будет летать за стенами. Почему он никогда раньше об этом не думал? — Не уходи только, ладно? Столько надежды в ее голосе, что ему горько становится. Файза сжимает красные от помады губы и он видит, как она нервно хмыкает: — Иначе я за тобой вернусь и убью. Это так в ее характере — свести все в абсурд. Он накрывает своей ладонью ее. Они стоят так посреди пустого рынка под редкие ржания сонных лошадей, под запах сена и мокрого камня. Стоят и не двигаются, пытаясь найти то, что никогда не имели. Леви становится тошно и страшно, потому что он знает: беременность — не значит ребенок. В стенах, стрессе и условиях их жизни процент потери ребенка на разных сроках просто безумный. Он знает. Леви пошел в библиотеку днем, когда она ему сказала и отыскал отдел с этой информацией. Дотошно перелистывая страницы какого-то очередного сборника он не услышал, как хлопнула дверь — распознал только шаги. — Что выискиваешь? — Ничего особенного. — Да ты что? — Зое садится рядом, поднимая книгу и опуская ее под свет горячей свечи, — Сводка рождаемости за прошлый год? Тебе-то зачем? — Стало интересно, что у нас с популяцией, — равнодушный тон и взгляд. Ничего нового. — Все плачевно. Я тебе без книг скажу, что на каждую родившую женщину приходится пять с выкидышами до родов. Говорят, раньше детей было куда больше, чем сейчас. То есть их не мало и сейчас, но было больше. Вполне ожидаемый концепт, даже природа против нашего существования, — тяжелый вздох. С каких пор Ханджи начала рапортовать как покойный Ирвин? — Ты знаешь хороших врачей? — не в бровь, а в глаз. — Значит, ничего особенного? Хмыкает. У армии свои планы и говорить о беременности Файзы — как совать руку в осиное гнездо. Но все узнают рано или поздно — не в этом месяце, так в другом. Никому не выгодно, чтобы она ушла со службы и тем более не выгодно, чтобы она была в положении. Сейчас она нужна как солдат, который в любой момент может выйти за стены. — Файза может пригодится в любой момент за стеной. — Не может. Тросная система оказывает огромное давление на таз, ей уже нельзя его использовать. Если она пострадает, то вам не поможет. Верно. Если она пострадает, мне будет сложно убивать титанов, а не вас. Леви переворачивается на другой бок в нагретой постели и утыкается носом в холодное, темное плечо. Ее кожа была темнее его на несколько тонов и на белых простынях Файза смотрелась красиво. Она осталась ночевать в его кабинете, потому что совещание по поводу отделения ее особняка для армии было долгим (там решили сделать военный госпиталь и экстренный штаб). Разговор закончился когда ночь уже давно взяла свои права и девушка молча вошла в его кабинет, разбросав одежду — Леви даже не дернулся понимать. Она — долбанный ураган. Пора было бы привыкнуть к тому, что она раскидывает все вокруг себя. Вещи, людей и моральные принципы — он улыбается ей, когда они меняют мокрые простыни. — Хочешь я тебе погадаю? — Заткнись и спи. Сон не идет и Файза оборачивается. Давно они не говорили — просто так без повода. Ведь обычно так говорят близкие люди, но... — Кем была твоя мать? Оттолкнуть ее сейчас — вырыть себе могилу. Он не скрывал своего происхождения, но каждый раз говорить вслух было стыдно. Дерьмово. Было тяжело произносить это, он словно выливал на себя ушат грязи, думая об этом. Поэтому никогда не говорил — он пытался очистить себя моралью, а комнату дезинфекторами, но ничто не могло очистить его душу. — Проституткой. Она умерла от болезни и я сидел с ее трупом еще несколько дней, пока меня за забрал другой родственник. — Паршиво. Вот и все ее сострадание. Но Леви оно не нужно было. Наоборот, он был благодарен Файзе за краткость и лаконичность. Паршиво. Она права. Почему-то ее простота в отношении к таким вещам сделала момент менее дерьмовым. — Не расскажешь? Леви утыкается лбом ей в ключицу. Пахнет его потом. — Моя мать была отличной всадницей. Она служила в Разведке. — Погибла на службе? — А вот и не угадал, — кажется, для нее это какая-то игра, — Она отслужила в Разведке почти пятнадцать лет, представляешь? Потом ушла на пенсию по военному, ей к тому времени уже было тридцать пять. Как и тебе скоро. Когда пенсия, кстати, дед? Леви фыркает. Это так в ее духе — свести все к шутке. — Когда я смогу спать, зная, что титаны не ворвутся в чужие дома. — Резонно. Глубокий вдох. Что это? Волнение? Она собирается с силами, словно разбитая мозаика, чтобы сказать ему что-то искреннее о себе? — Она погибла из-за лошади, представляешь? Отслужила пятнадцать лет за стеной, увидела смерть всех своих товарищей, а сама умерла от того, что лошадь отца зашибла ее насмерть. Они тогда уже много лет работали на ферме. Вот и все. Леви даже оборачивается, на лице удивленное выражение. Вот так?.. Как, должно быть, было больно это принять. Они привыкли к смертям, случающимся не по их вине за стеной, но мало кто был готов к смерти дома из-за такой... глупости? Файза словно бы читает это в его глазах. Отворачивается. — Отец завел очень строптивого жеребца. Я так хотела научиться на нем ездить, ведь он был такой красивый, Леви. Такой быстрый, мощный, статный, с золотистой шкурой. Когда он обходил левады, он словно нес себя, осознавая свою стать... мать хотела его заездить под седло, пару месяцев даже получалось, но конь был очень строптивым. В один из дней он отбил ее задним подкованным копытом прямо по голове. Мы срочно вызвали врача, который дал лекарства, но сразу сказал нам, что это не лечится. Она лежала три дня без сознания, а потом перестала дышать. Вот и все, Леви. Вот и все. Конец, казалось, должен был быть героическим, но оказался каким-то... домашним? Леви не знал, что думать. Это было не в его принципах — думать о смерти тех, кто умер в своей кровати, окруженный родственниками. Шорох. Файза садится на кровати, прикрывая ногами живот. Он уже начал замечать — это она делает часто. Когда сидит, прикрывается — подсознательно защищает. — Мне жаль, что у тебя не было нормально детства, Леви. — Файза... Только не это. Никакого сочувствия, блять! Он заледенел изнутри, спрятал это в оковах льда и не надо их топить, иначе все это выльется соленой волной гребанных слез. Он ведь так и не смирился с этим. — ...но без этого ты бы не стал тем, кто ты есть. А я люблю тебя таким. Поэтому, наверное, мне ни капельки ни жаль тебя. Вот как? Ее слова режут слух. Леви смотрит на нее, лежа на подушках и девушка ложится обратно под одеяло к нему. Верно. Теперь все становится на свои места. Она его любит. Вот что это за чувство — когда ее нога обвивает его бедро во сне, а просыпается он весь потный, потому что Файза горячая, будто бы выброшенный из костра уголек и зажать его в объятьях сквозь сон — ее обязательная к выполнению миссия. — Что случилось с конем после? Она молчит какое-то время, а потом отвечает: — Отец сдал его на мясо. Вот и все. Белен раскалывается быстро. Аристократию никогда не учили стойкости на допросах. Он ломается, словно спичка в руках Леви и рассказывает, когда и когда приходили цыгане. Отряды проверяют все дороги, проходы в стене. По словам избитого досмерти аристократа (Леви бьет больнее за то, что он преступник, а не за то, что трогал Файзу), цыгане передвигались только в густой местности, почти никогда не высовываясь на равнины. Более того, большинство из них жило на побережьях, ведь в их слов туда титаны вообще не заходят. Боятся глубокой воды? — У них есть лодки! Перестань, хватит! Окровавленные железные пассатижи грохают на каменный пол. — Лодки? — неверяще спрашивает Зое. — Большие корабли. Они строят их по принципу плотов и уходят на них в море, если титаны приближаются к побережьями. Вот как. Значит, они просто хорошо адаптировались. Наверняка у них были хорошие цыганские скакуны, позволяющие всегда вовремя и быстро уходить. Но чем они питались? Как жили? Белен отвечал вторую часть допроса быстро и по делу — охота, рыбалка, ягоды и редко овощи. Он рассказывал, что из-за недостатка растительной пищи иногда отдавал им лекарства. Многие дети были больны, но выживали. — Что насчет того, что у они как-то отпугивают титанов? Белен зеленеет. — Что за вздор! Леви бьет его по красной жирной роже пассатижами и не церемонится. Потом еще раз. Еще и еще — кровь брызгает на его грязный фартук, пока Зое на останавливает его прикосновением к плечу. Прикосновения. Когда он стал так остро на них реагировать? Крик перебивается словами: — Я не знаю! Они все — долбанные шарлатаны и колдуны! Откуда я могу знать, боже... Удар по колено. Леви сложно остановится. — Хватит! Хватит, перестань, сукин ты сын! Бить не тяжело. Тяжелее не думать об этом после. — Они жгут какую-то дурную траву! Уже что-то. Леви устает от подобных мероприятий быстро и дает перерыв, скрываясь в комнате со стаканом ледяной воды. Руки в крови, она засохла черными полосками — там, где Файза иногда водит пальцами, предлагая погадать. У них это в крови? Дурная трава? Наркотики? Леви знал, что в стенах есть смелые, кто балуется, наверняка и за стенами этого достаточно. Трава отпугивает титанов? Что за бред сивой кобылы, блять? Файза может знать — она вообще много что знает про свой народ, но он никогда не спрашивает. Оставляя очередной удар на лице аристократа, он слышит, как тот почти что не плачет: — Они собирают какие-то травы и жгут их. Пахнет мерзотно, видимо, не только людей, но и титанов отпугивает. Точнее, титаны — они же и есть люди, верно? Это то, что вы пропагандируете на каждом углу сейчас, после смены королевы. Заткнется он когда-нибудь? Леви бьет по уху, оглушая мужчину. Зое нервно теребит свои рукава, опущенные книзу и от чего-то слишком долго думает. У цыган нет решения ситуации. У них просто есть вариант побега, что, в принципе логично. У них есть вариант скрываться, но у них нет решения. Значит, им надо рвать жопу и прорывать дорогу к элдийцам, но сначала они разберутся с цыганами и методами отпугивания титанов. Леви выходит на улицу, вдыхая холодный, влажный воздух ночи. В кармане пачка белого Винстона, которую он забрал из ящика Файзы, когда она перевозила вещи в особняк. Какие-то занесла к нему — вряд ли она будет часто у себя дома. Файза бросила курить. Теперь у нее есть другие заботы. Что ж... Почему бы и нет? Леви поджигает сигарету. Кашель разрывает его изнутри.