Melanie Martinez — Tag, You're It Через всю парковку он гнался за мной и не умолкал: «Я тебя осалил, я тебя осалил!» Ухватил меня за руку, толкнул на землю и вырвав с глотки мои же слова: «Я тебя осалил, я тебя осалил!»
Когда Юра направлялся в гримерку к уставшей Ане, он даже не предполагал, что их дела настолько плохи. Девушка весь день была занята отчетной работой и не вылезала из бумаг до десяти вечера. Именно поэтому до этого момента Музыченко решил её не трогать и, вероятно, оказался прав. Во время Юриного рассказа лицо ведьмы становилось всё мрачнее. Если в самом начале она скептически глядела на скрипача, то под конец в её глазах застыл не то ужас, не то злость. Когда Юра закончил, уже начинал понимать, что дела у них действительно не очень. — Ты даже не представляешь, в каком мы очке, — не стесняясь в выражениях, Анечка уселась на расстеленный диван. Одета она уже была в пижаму-ночную рубашку, так как время близилось к одиннадцати вечера, а спать хотелось невероятно сильно. Волосы были распущены и лежали за плечами, — просто, блять, даже не догадываешься… — материлась Серговна редко. Если матерится, значит, всё не просто плохо. И даже не ужасно. — И… Что это… Всё значит? — Музыченко присел около нее. Сначала ему казалось, что рассказ Рулева девушку рассмешит. Она ткнет скрипача в его мнительность, они вместе похохочут и вернутся к литературе. Но нет. Всё было совершенно не так. — Кто-то занимается здесь вещами, за которые раньше сжигали не только ведьм, — Никитина кисло улыбнулась. В комнате горели только лишь лампы на зеркале, а сквозь раскрытые шторы на небе не было видно ни одной звезды. Наверное, завтра будет пасмурно, — прямо здесь, в театре. Абсолютно каждое слово Вадима с легкостью объясняется одним и тем же, господи! — она тяжело вздохнула, сложив руки на коленках, — если это правда, в чем я уже не сомневаюсь, то наша работа с энциклопедиями была пустой тратой времени, — а жаль. Юра втянулся и уже разбирал славянскую мифологию на букве «т», — кто-то занимается здесь самой настоящей чёрной магией. Однозначно. Он — или она — взывает определенное существо, абсолютно любое, и принуждает его работать в своих целях. Или… — она усмехнулась, — наоборот. Существо правит балом. Тогда это еще хуже, — у скрипача всё оборвалось внутри от страха, а волнение девушки перекинулось и на него, — всё подходит. Разговаривает с кем-то, слышит его только вызывающий, голос может спокойно меняться, если человек вступает в контакт с кем-то. Не всегда, но бывает. Зависит от сущности, — Аня потянулась к телефону на столе. Видимо, писать Паше, — и если там действительно фигурировали такие слова, как «завтра вечером», то эти убийства — все до единого — сделаны по заказу. Кто-то из наших вызывает духа, чтобы тот убивал остальных. — Из наших? — свой севший и хриплый голос Юра даже сначала не узнал. То ли от страха, то ли от курения на улице без куртки сегодняшним днём, — это кто-то из наших работников? — да ну, бред. Он же всех их знает. Они же не могут… — Видимо, — девушка что-то печатала. На экране вверху скрипач рассмотрел имя контакта — «Паша». Угадал, — все убийства происходили в разный промежуток времени. От концертов, я имею в виду. Вряд ли это кто-то из зрителей, — сообщение было доставлено в ту же секунду. И почти сразу же прочитано. Паша, наверное, был сейчас на полпути домой, тоже уставший, и такие новости очень «обрадуют» его, — либо сущность ждет удобного момента — и тогда под подозрением абсолютно каждый, кто когда-либо приходил на наши мероприятия, — Серговна устало вздохнула и вновь открыла диалог с медиумом. Тот, видимо, пока погружался в эту информацию. Через секунд пятнадцать пришел ёмкий ответ: «Хуево пиздец». Юра был с ним согласен. Ситуация из-за рассказа Вадима приобрела совершенно иной поворот, к сожалению, в худшую сторону. До скрипача только сейчас начала доходить вся серьёзность этого. — Что будем делать? Какой у нас план теперь? — тратить энергию на обсуждение того, как же это плохо, не хотелось. Её и так было мало. — Мифология здесь бесполезна, скорее всего, — Аня вновь начала что-то печатать. Видимо, дальнейшие планы, — это может быть кто угодно, хоть дальний родственник этого человека, хоть еще кто-то. Но однозначно… — она подняла голову, ухмыльнувшись, — что-то очень злое, — через несколько секунд раздался звук уведомления. Сообщения ведьмы на заблокированном экране Юра не смог прочитать, но увидел ответ Личадеева — «Надежно, как швейцарские часы». Артист хохотнул. — А по поводу делать… Есть у меня страшное предположение, — Аня цокнула, отложив телефон обратно на стол, — самое страшное и самое худшее — нам надо просто ждать. И наблюдать. Этот человек наверняка каким-то образом науськивал сущность… — Шпионить? — оживился Музыченко, перебив Никитину. — Опять ты со своими шпионами! — девушка закатила глаза, — тебе пятнадцать лет? Ты в Джеймса Бонда хочешь поиграть? — скрипача это немного обидело, и он фыркнул, отсаживаясь от ведьмы на пару десятков сантиметров, — ну, давай, подуйся мне здесь еще, подуйся! — Да причем тут Джеймс Бонд, — артист решил пойти на примирение сам. Ссориться из-за пустяка не хотелось, — как еще мне понять «наблюдать»? Правильно, осторожненько последить за всеми, кого мы видим каждый день. Как ведут себя, куда ходят. Может, и поймем что, — Аня молчала, наверное, минуту. Смотрела на свои голые ноги в смешных серых носках с мышками, а потом также молча кивнула, принимая идею Юры. Если отбросить все «ха-ха», то очень даже адекватно всё выглядит. — Но показывать это так открыто не надо, — предупредила Никитина, когда они оба легли на диван, погасив свет, — лишние проблемы нам не нужны. Вести себя будем естественно. — План надежный. — Как швейцарские часы, — ухмыляется Анечка в темноте, воспроизводя недавнюю фразу Паши.***
Темнота. Снова. И руки на шее, на дающие сделать ни одного вдоха, который сейчас так нужен. Юра вновь не видит ничего, кроме пустоты вокруг — далекой-далекой и такой тёмной, что даже не верится. Неужели существует на свете такое место в реальной жизни? Это кажется сказкой, а не сном. Вода холодная. Почти ледяная. От этого мышцы сводит судорогой — или от недостатка воздуха. Парень не понимает, но чувство это отвратительно. Но ему почти не страшно — на это просто нет сил. Он даже привык, жадно открывая рот, как брошенная на берег рыба — в поисках кислорода. Что-то тащит его тело все глубже, где холоднее и где свет смыкается над головой, становясь всё мутнее. Воздуха здесь еще меньше, чем у самой поверхности, но вдохнуть не выходит. В горле будто застыл ком, но Юра знает, что никакой ком здесь ни при чем. Это руки, пальцы, сомкнувшиеся на глотке, как только парень оказался погребенным под водой. Шёпот над ухом становится громче, его почти можно различить, но парень лишь жмурится, всё еще тщетно пытаясь вдохнуть. На какое-то бормотание над ухом ему абсолютно всё равно. Как вообще может быть не всё равно на какую-то мелочь, когда жить тебе осталось несколько тщетных мучительных секунд? Открыв глаза, Юра даже не подскакивает на кровати, как в тот раз. Он смотрит на привычный потолок и чувствует, как быстро бьется его сердце в тишине гримерки. Даже Анечка под боком спит как-то слишком тихо — не сопит, не храпит, а просто едва слышно дышит. Музыченко тоскливо вздыхает и облизывает сухие губы. Хочется пить, но это желание бесстыдно игнорируется — вставать с тёплой кровати слишком лень. От этого кошмара он устал. Раньше он снился редко-редко, раз в месяц, иногда в два. Сейчас же это уже второй раз за неделю, и скрипачу ну очень не хочется связывать это с произошедшими событиями. Очень-очень не хочется. Парень переворачивается на другой бок, откидывая мокрую челку со лба. В голове была непривычная пустота, отдающая в уши белым шумом. Спать уже не хотелось. От этой пустоты, что ему снилась, он вспомнил ту роковую ночь в его квартире, и самочувствие с «нормально» упало до «отвратительно». Казалось, что из этой темноты кто-то наблюдает за ним и сейчас. Юре чудилось, что из угла на него глядит пара внимательных глаз, следящих за каждым его вздохом. От той ночи отличало то, что сейчас просто «кажется». А тогда Музыченко не казалось — он знал и чувствовал, что в квартире он далеко не один. Юра, проклиная свою впечатлительность, кутается в одеяло сильнее, натягивая его почти до носа, и теснее прижимается к Серговне, размеренно спящей под боком на соседней подушке. Иногда скрипач открывал глаза и скашивал взгляд, чтобы убедиться, что над их диваном никто и ничто не стоит. Никто и не должен был, но смутное ощущение тревоги из сна никуда не уходило.***
Проснулся Юра от непонятного шума. Раскрыв глаза, первым, что он увидел, была стенка. Ожидаемо. Спал скрипач, видимо, почти вплотную к ней, пытаясь нащупать в полудреме Никитину под боком. Но никого не было уже давно, так как Анечка всегда вставала рано. Сам шум исходил из района окна. Там происходила какая-то невидимая с такого угла возня. Наверное, Серговна что-то ищет по ящикам. Надо обрадовать её тем, что Музыченко не умер, а просто так долго спал. — Чего ищешь? — сонно спрашивает Юра у девушки, утыкаясь носом в подушку, а затем слышит странный звук. Нечто между стуком и треском. — Блять! — раздается голос Паши в ту же секунду. Паши? Юра вскидывает голову, моментально переворачиваясь на другой бок, и смотрит на источник звуков. Медиум стоял, потирая, видимо, ушибленное место аккурат между поясницей и задницей. В паре сантиметров от него невинно замер закругленный край стола. Закругленный — не значит не болезненный. Музыченко знал, как больно о него биться — случайно или специально. Синяки всегда оставались приличные, а боль была весьма специфичной и сильной, — ну за что, блять… Так всё хорошо начиналось! — хнычет Личадеев и раскрывает футляр от аккордеона, держа руку на ушибленном месте. Судя по всему, от внезапного вопроса спящего Юры он испугался и дернулся, влетев задницей в стол. — Я не хотел тебя пугать, — хрипло смеется скрипач, пытаясь привести челку в порядок. В отражении она выглядела почти что начесом, смотрящим в потолок, — извини. Доброе утро. — Доброе утро. Очень резко ты проснулся, — лица повернутого спиной Паши Юра не видел, но тот явно улыбался, — а я не хотел тебя будить. — Сколько времени? — спрашивает Музыченко и плюхается обратно на подушку, не пытаясь даже подавить зевок. И рукой тоже не прикрывается. Его всё равно никто не видит. — Э-э-э… — аккордеонист запинается, в этот момент, видимо, натягивая лямку инструмента на плечо, — без двадцати двенадцать, — Юра на это просто кивает и потягивается. А потом понимает, что что-то не так. — У тебя сегодня нет пар? — скрипач приподнимается на локтях и поворачивает голову в сторону окна. Паша замер, неуютно подтянув аккордеон ближе к груди. Сегодня на нем была его любимая шляпа. Как давно она не появлялась. — Есть, — уклончиво отвечает парень и обезоружено моргает. Попался. — А почему ты не на них? — Музыченко ухмыляется. До чего дурной, а? — Прогуливаю, — честно ответил ему медиум и пожал плечами. Волосы, заправленные за уши, сбились с одной стороны. Солнца в окне позади снова замечено не было. Кажется, сегодня опять будет пасмурно, хотя дождь не обещали, — я приехал на первую, а на остальные положил хуй. — Красавчик, — Юра закатывает глаза и опускается назад, хотя, в идеале, уже надо бы вставать. Прогулы в театральном — почти как в медицинском. Караются анально и отчислением, — готов всё отрабатывать? — Если бы не был готов — не прогуливал бы, — парирует на это Паша и проходит мимо дивана к двери. Видимо, на репетицию, — так что не контролируй меня, — раздражения в его голосе особо не слышится, но скрипач решает принять игру. — А то что? — лукаво спрашивает Музыченко, укладываясь на бок. Он сейчас был похож на кота, объевшегося сметаны. Любил он так «играть» с людьми, особенно с теми, кто на это ведется. Его жизнь без подъебов других, без шуток над ними, без излишней открытости и радушности… Ну, наверное, не его даже. — А то я расстроюсь, — ухмыляется Личадеев, таким образом уходя от ответа, а потом выскальзывает из душной гримерки в коридор. Дверь он за собой закрывает. Юра, улыбаясь, садится на кровати и потягивается, ловя заспанное отражение напротив себя. Расстроится он, ага, как же. Пусть только попробует. Надо брать себя в руки и идти на «шпионаж». Боже, даже звучит смешно. А если говорить серьезно, то ничего смешного в этом всём нет. Они в тупике. Как вычислить человека, занимающегося такими непотребствами, в толпе? В театре в тот день была куча народа, включая и труппу, и зрителей, и остальной рабочий персонал. Всё, что рассказал Вадим, случилось почти сразу же после выступления, и поэтому, в теории, это мог быть абсолютно кто угодно из громадного списка подозреваемых. И не сужается он никак, как ни крути.***
Юра сидел в зрительном зале на самом первом ряду и думал. Обводил всех присутствующих взглядом и продолжал думать. Наверное, задание от Серговны было воспринято почти что буквально, но в каждом из таких знакомых людей он сейчас видел потенциального предателя. Кто мог заниматься некромантией или, еще хуже, демонологией — непонятно. Под подозрением был каждый. Каждый, кого Музыченко знал и видел каждый день. Каждый его друг и знакомый. Каждый, кто имеет к этому блядскому театру хоть какое-то отношение. В этой ситуации было проще отбросить тех, в ком Юра не сомневался. Их было значительно меньше. Лидерами в «белом» списке, конечно же, значились Анечка, Паша и Вадим. Первые двое, кстати говоря, стояли в паре метрах от Музыченко. Личадеев сидел на краю сцены, болтая ногами, прижавшись спиной к стоящему аккордеону, а ведьма топталась чуть левее, сложив руки на груди. Рулев тоже был здесь, но сидел он на самой сцене чуть подальше, вырезая что-то свое. У реквизиторов на этой неделе была уйма работы, и Вадим попал в число «ничего не делающих», поэтому автоматически был выбран на подмогу. Этих троих Юра не мог отнести к подозреваемым по самым основным причинам. Костюмер всю эту историю и начал, по сути говоря, а остальные двое по большей части занимались её расхлебыванием. Конечно, ни в чем уверенным Музыченко быть не мог, но вряд ли кто-то из них копал под себя. У них не «Мафия» — а похоже, — чтобы участники преступной группировки сливали своих же, чтобы отвести подозрение. Еще правее Анечки, почти по центру зала у сцены стоял Мустаев. Сегодня был что-то больно активным. Четверг на людей так влияет, что ли… Собрал он всех, кого смог, по причине вынесения выговоров, выдачи штрафов и озвучивания плана работы на будущее. Рассказывал он с энтузиазмом, но труппа мало слушала. Половина просто не пришла. Даня, конечно, тот еще фрукт… Но своих ребят он любил. Вряд ли он играет против своих. Разве ему выгодно заниматься уничтожением перспективных работников своего же детища? Бесспорно, Мустаев здесь не самый главный, но от состава труппы, их работы и стараний зависит он сам. Он не был из тех, кто бьет своих, чтобы чужие боялись. Единственное, что сильно смущала скрипача — его «связь» с Пашей. Сложно было догадаться, какие между ними отношения, особенно когда тот таскался с Личадеевым исключительно с рукой на его талии. Юра был уверен, что ничем серьёзным там и не пахнет, но никаких выводов всё равно не делал. И у Паши ничего не спрашивал. Спать крепче будет. «Просто дружат» — прямо так, как пел Ваня, простите, Гриша Ургант. Рядом с Юрой на соседнем кресле в компе зависал Кикир. Для Дани и Ани у сцены, не смотрящих в экран, он занимался проектом афиш, а для сидящего рядом друга — смотрел какое-то видео про строительство шалаша из говна и палок в джунглях по беспроводному наушнику. Он упорно предлагал его и Музыченко, но тот всё отмахивался. Интересно было послушать, что там будет вещать Даня. Но, как обычно, интересного оказалось мало. Всё самое основное он знает и сам. И поэтому Юра, прерываясь от мыслей, тоже посматривал в экран. Мысль о том, что это может быть Анисимов, сжимала горло сильнейшим образом. Эту реальность Музыченко откажется принимать. Сашка, его лучший друг Сашка, с которым они вместе класса с шестого, не может заниматься таким. Не может развлекаться с паранормальным и убивать других просто по какой-то причине. Ну просто не может! Когда Юра вспомнил, что после поклона Кикирон был с ним абсолютно всё время до их расставания, стало легче. Вряд ли был какой-то второй Саня, который в тот момент вызывал кого-то там в будке. Даже дышать стало легче, когда артист для себя это уяснил. Из тех, кого он еще относительно близко знает, в зале присутствовали Вечеринин и Смирнуха. Девушка сидела чуть поодаль в телефоне, сливаясь с остальными ребятами труппы, а Дима засел в самом конце на полу у стены, тоже уткнувшись в ноутбук. Он, наверное, занят. Или как Кикир, сидит и занимается чем-то иным, создавая иллюзию работы. Даже лоб по-рабочему морщит. Наверное, эти двое были теми, у кого никаких алиби не присутствовало. На пьянке они были — как и все остальные. Кого там только не было! И кто когда пришел, уследить было невозможно. Юра половину вечера не помнит, что говорить о какой-то слежке за кем-то? Именно поэтому и Дима, и Аня летят в «чёрный» список подозреваемых. И еще почти что пара дюжин человек, если забыть про зрителей. Юра вздыхает и проскальзывает взглядом по экрану Кикира. Дом уже почти достроили, теперь копали бассейн голыми руками. Мустаев вновь начал что-то вещать, и скрипач убавил ему звук. Паша, сидя на сцене, продолжал болтать ногами. Его взгляд постоянно двигался туда-сюда по залу, и Музыченко был уверен на все сто, двести, что думает он именно об этом же. Проходит несколько томительных секунд наблюдения за Личадеевым и Аней, вслушивающимися в слова Дани, как медиум осторожно поднимает руку и касается ею своей серьги в ухе. Он сжимает мочку и заостряет взгляд на одной точке — будто всматривается во что-то, а потом едва заметно прищуривается. Аккордеонист, прекращая болтать ногами, почти что замирает и перемещает пальцы на сережку. Юра следит за этим, будто его парализовало. От усердия Паша высунул кончик языка, а потом, спрятав, закусил нижнюю губу. Его взгляд осторожно поскользил дальше, но очень-очень медленно. Примерно с такой же скоростью он двигал серьгу в ухе. Поворачивал и немного смещал. Как будто что-то выискивал. С такой ювелирной точностью могут настраивать микроскопы, наверное. Медиум был невероятно сосредоточен. Его лицо побледнело, а свободная от уха рука, покоящаяся на коленке, мелко задрожала. Аня, заметив это, повернула голову на Личадеева, а потом тихо шикнула. Паша не отреагировал. Его взгляд изменился. Стал абсолютно пустым. Он как будто смотрел сквозь что-либо. Юра, блять, клянется себе, что цвет его глаз стал более тусклым. — Паша! — шикает Серговна еще раз уже громче, чтобы тот услышал, но аккордеонист отмирает сам спустя еще несколько секунд. Его крупно передергивает, будто ему холодно или дали нехилый такой подзатыльник, и он опускает голову, уложив лоб на поднятую руку. Еще через несколько секунд мучительного ожидания Паша все же поднимает голову, усталым и сонным взглядом смотря на свет горящих ламп. Из его носа тоненькой струйкой медленно-медленно стекает кровь. Отмирает и Юра. Расширив от удивления глаза, он наблюдает, как медиум шмыгает носом, заставляя еще более тонкую каплю вытечь из второй ноздри, а потом и вовсе закрывает нос рукой. Почувствовал, видимо. Осторожно ступив на ноги, — Музыченко увидел, как его ощутимо качнуло, как будто у него кружилась голова, — Паша, держась за что-то, медленно направился к выходу из зала, решив обогнуть кресла, чтобы не привлекать к себе внимания. Аня, заметив, что скрипач на это всё смотрит, приподняла кисть, намекая, что ему лучше остаться здесь, а потом, подождав еще немного, медленно направилась за уковылявшим из зала Личадеевым. — Не, ты видел это! — выдергивает его из раздумий Кикирон. Юра поворачивает голову к нему. Он что, тоже стал свидетелем этого странного события с Личадеевым? Но у друга, кажется, было что-то не менее интересное, — они реально голыми руками, практически без инструментов построили себе дом! Из бамбука, блять! И глины! — Музыченко кивнул, будто он всё видел и понимал. Перед глазами у него стояла совсем другая картина. Как Паша сначала медленно-медленно вертит серёжку в ухе, а потом, дергаясь, трогает кровоточащий от перенапряжения нос. Юра мотает головой. Картина никуда не делась, застыв, как наваждение. Надо пообещать себе обязательно поговорить с медиумом вечером, когда они оба будут свободны, на тему того, что же это, блять, только что было. В то, что это простое совпадение, скрипач верил мало.***
Переговорить с Пашей нормально и без свидетелей удалось, когда рабочий день труппы был закончен. Личадеева почти сразу после его возвращения в зал подобрали к себе реквизиторы вместе с уже отчаявшимся Вадимом, и значило это только то, что медиум будет занят до победного. Особо долгая репетиция — Мустаеву таки удалось собрать почти всех в театре — затянулась до вечера. Время было около восьми вечера, когда на сегодня было объявлено долгожданное «Всё!». Зал опустел почти что мгновенно, видимо, чтобы не попасть под еще какое-то поручение администратора. Анна Серговна уехала еще часа три назад и обещала, может, и не вернуться сегодня. Кажется, маме, за которой она ухаживала последние полгода, стало хуже, и поэтому у девушки не осталось иных выходов, как уехать к ней. О том, что, скорее всего, ночевать сегодня придется одному, Юра старался не думать, чтобы не расстраиваться. Как он переживет эту ночь — непонятно, потому что пока он не готов оставаться в темноте и тишине один. Пашу Музыченко нашел в своей же полутёмной гримерке, когда тот копался в рюкзаке, раскладывая немногочисленные вещи, принесенные с собой. На столе рядом лежали шляпа, несколько тетрадей, учебник по истории изо, две немного мятых пачки сигарет, свернутая в комок кофта, кожаные ножны с кармашком и торчащей рукояткой и, видимо, какая-то колода карт в упаковке без каких-либо надписей. Перерывал рюкзак медиум для удобства, потому что за весь день это всё добро свалилось в одно большое нечто. В другой руке он держал бутылку с водой, но отставил её, когда услышал, как за спиной хлопнула дверь. Оборачиваться Паша не стал — видимо, знал, кто нагрянул к нему в такой поздний час. — Домой собираешься? — спрашивает Юра, присаживаясь на диван около стула. Пространства между ними маловато, поэтому аккордеонист двигается ближе к столу и кивает. Первыми в рюкзак полетели тетрадки с учебником. Инструмент, уже убранный в футляр, стоял под столом. Видимо, парень еще не знал, возьмет или оставит его здесь. Музыченко терпеливо ждет, пока тот собирается, не зная, с чего начать разговор. Но идея приходит сама, когда в руках Паши оказывается упаковка карт, — а что это у тебя? — Личадеев смотрит на руку, а затем на скрипача, чуть улыбнувшись. — Это карты Таро. — Настоящие? — удивленно восклицает Юра, откидываясь на мягкую спинку дивана. Хорошо, что днем он догадался его собрать. Паша кивает, но убирать упаковку в рюкзак не спешит. Видимо, чувствует, что вопросы у артиста еще остались, — а ты умеешь? Ну, гадать там, все дела, — скрипач спрашивает это, видимо, как-то слишком забавно и весело, что Личадеев, не выдержав, хихикает. — Уметь там особо нечего, — он пожимает плечами, — по большей части абсолютно все тарологи просто-напросто самые обычные психологи, которые говорят то, что человек хочет услышать. — А ты? — спрашивает скрипач с подлинным интересом. Он был солидарен с Пашей, что почти все те, кто в инстаграме гадает на Таро на личную жизнь и прочие радости жизни, — мошенники, но от самого медиума почему-то хотелось услышать совсем иной ответ. — Ну-у-у, — Личадеев протянул, стукнув колодой о поверхность стола, будто он хотел собрать все карты вместе, — скорее да, чем нет. Какие-то гадания и раскладывания на будущее — немного не профиль, но самые основы знаю, — колода полетела в рюкзак за учебник, — эти карты сейчас доступны, как молоко — на полке в «Магните», поэтому тарологами становятся все те, у кого не вышло ни с фрилансом, ни с менеджментом, — он ухмыльнулся и уложил сигареты с бутылкой воды, — это никак не относится ни к ведьмам, ни к медиумам, ни к экстрасенсам. Тарологи считываю информацию из… — Паша замялся, — из «вселенной», — и показал кавычки пальцами, как это любила делать Анечка, — а потом доносят её человеку на человеческом языке посредством этих самых карт. Как-то так. — Клёво, — Юра не знал, что сказать еще. От всего этого он был далек настолько сильно, насколько и хотел приобщиться. Раз уж эта вся мистическая поебота началась в его жизни, то отступать уже поздно. Пока не запахнет жареным слишком сильно, — а мне разложишь как-нибудь на что-нибудь? Мне интересно, правда. — Я был уверен, что ты это скажешь, — медиум засмеялся, а в рюкзак полетели ножны. Вот про них спрашивать скрипачу не особо хотелось. Он был уверен, что нож там именно тот, с которым Личадеев ворвался к нему в ту ночь, — может быть когда-нибудь, — Паша улыбнулся. Обнадеживающий ответ, не требующий ничего следом. В рюкзак в том же формате комка отправилась кофта на молнии, — я в процессе понимания этого всего. Если хочешь полного разбора полетов, то, думаю, тебе заказана дорога к Серговне. — Она меня пошлет, — отмахнулся Юра. Так и будет, он уверен! Анечка покрутит пальцем у виска, обязательно сказав, что артисту нечем заняться. А работу она ему быстро сможет найти. Паша на это ничего не говорит, лишь жмет плечами и застегивает рюкзак, после обняв его руками и прижав к себе. В тишине театра хлопнула дверь на лестницу. Кажется, кто-то тоже собрался домой, — ты где живешь? — Какие личные вопросы, — хищно улыбнулся Личадеев. Немного нечестно получается. Адрес Юры он уже знал в ночь воскресенья, — да здесь, недалеко. На Чёрной речке. — Удобно устроился, — фыркает Музыченко. Да уж, это не его Кировский, откуда он добирается почти что час от двери до двери. — О-о-очень, — тот кивает, — Даже не ожидал, что так близко жить буду. На момент поиска квартиры я не планировал сюда идти работать. Скучно, кстати, жить мне пиздец, хоть и не одному, — Паша тоскливо вздыхает. — С девушкой? — оживленно спрашивает скрипач. Вот это уже разговор поинтереснее. — Ага, — медиум кивает, поджав губы, — Нина Павловна зовут. Разница в возрасте у нас большая, конечно, лет пятьдесят пять. Но, как говорится, любви все возрасты покорны, — Юра прыснул в кулак, осознав всю комичность своего вопроса, — в коммуналке я живу, она моя соседка по квартире. — Сочувствую. — Она меня подкармливает, — его сочувствие Личадеев оставляет без дельного ответа, видимо, сразу решив сходить с козырей, — иногда, — ну, раз кормит, тогда Музыченко даже завидует. Его бы кто покормил. В гримерке после этой фразы наступает какое-то неловкое молчание, и артист решает, что сейчас самое время для того вопроса, который его так беспокоит с часа дня. В полутьме при одних лампочках зеркала, как и вчера с Серговной, разговоры шли намного ладнее. — Что ты сделал в зале? — решается Юра, переведя взгляд на Пашу. Тот на секунду вскинул брови, а потом устроился на стуле поудобнее, крепче прижав к себе рюкзак, — я всё видел. С самого начала. — Это тяжело объяснить, — начал Личадеев со своего типичного, но слышать скрипачу этого ну никак не хотелось. — А ты попробуй. — Ты смотрел «Ночной Дозор»? — резко задает вопрос медиум, на что Юра, приоткрыв рот, от удивления кивает. Слишком внезапно поступило это как-то совсем не в тему, что тот даже не нашел что ответить, — тогда будет полегче. Помнишь Сумрак? Когда иные входили в него, «натягивая на себя свою тень», — очередной кивок, — так вот. Не могу сказать, что это одно и то же, но некоторые параллели провести очень даже можно. Это… — он замялся, сделав странное движение руками, будто в его руках был мяч, — это очень сложно описать и представить. Это некая проекция мира, его изнанка, в которой видно несколько больше, чем в нашей реальности. На ней зачастую отпечатываются любые взаимодействия с чем-то паранормальным, что-то, что скрыто от наших глаз, чего даже не вижу я и другие медиумы в исключительных случаях. Именно поэтому я попытался посмотреть на всех присутствующих таким образом, но ничего у меня не вышло, — Паша вздохнул, — я не так часто этим пользуюсь, точнее, вообще почти не пользуюсь, поэтому не умею с этим нормально обращаться. Поэтому ничего и не увидел практически. — Как эта изнанка выглядит? — Юре было и правда интересно. — Почти как в «Ночном Дозоре», — медиум усмехнулся, — вот это как раз очень похоже. Изнанка очень смазана, не имеет красок. Там очень холодно. Всё мертвое, сухое и безжизненное, и это я вижу урывками. Как будто постоянно моргаю. Это требует колоссальных затрат сил и энергии, потому что в этот момент я уязвим для всех тех, кто имеет прямое отношение к чему-либо паранормальному. Да и не только. Я бы наверняка спалился перед тем, кого мы ищем, если он там был, а я смог бы войти в это состояние до конца. Но мне просто не дали, — Паша снова разочарованно вздохнул, — я слабак. Меня вытолкнуло оттуда из-за нехватки сил. Я не справился с собой, хотя раньше мог, если делал. — Забей, — Музыченко опустил взгляд. Аккордеониста было даже как-то жалко. Он выглядел подавленным, — если не можешь — значит, этот способ нам не подходит. И изводить себя не надо, — перед глазами снова всплыла картина мутных глаз и ярко-алых капель, вытекших из носа, — разберемся со всем иначе, — тот ему кивнул, — а как ты это делаешь? — Это не просто украшение, — увильнул от ответа Паша, стукнув по массивной серьге пальцем, и улыбнулся. Юра чувствовал, что этот разговор ему не особо нравится вести, и поэтому решил поменять тему. — Какие у нас планы на завтра? Продолжаем шпионаж за всем, что покажется нам подозрительным? — Личадеев кивнул ему, устало потерев левый висок, будто у него болела голова, — так можно до бесконечности, мне кажется. — Рано или поздно что-то должно случиться, — аккордеонист пожал плечами и перевел взгляд на окно, — ничего не будет стабильным, особенно если дело касается паранормальщины. Музыченко кивнул, тоскливо вздыхая. Да уж. Внезапно Паша приоткрыл рот, издав удивленный вздох, и посмотрел на Юру, оторвавшись от темноты окна. Так, что скрипачу даже стало страшно. Такая реакция у медиума может быть на кучу вещей. Либо он что-то понял, либо кого-то увидел. Второй вариант однозначно был хуже. — Слушай! — он сбросил рюкзак с колен и наклонился ближе к Музыченко. Ощутимо пахнуло сигаретами и остатками мужского одеколона, — я только сейчас об этом подумал! А ты в саму будку-то ходил? После рассказа Вадима, само собой. Чтобы посмотреть на это по-другому. Юра помотал головой. До него, кажется, стало доходить, что Паша хочет сделать. Действительно. Всё гениальное — просто. До будки они добирались почти что бегом, будто за ними кто-то гнался или они играли с кем-то на опережение. Свет в зале был потушен, это было видно с самых начал кулис. Юра сначала отказался туда идти, встав как вкопанный, но, увидев, что Личадеев его не ждет, сжал кулаки и понесся следом. В темноте пустого зала зажглось два фонарика на телефонах. В свете слабого освещения летала пыль, и Музыченко сглотнул слюну. Поджилки-то тряслись всё равно. Зал был абсолютно пустой. Все места были свободны, и выглядело это ну очень жутко. Было темно. Просто совсем темно. Не видно ничего. Очертания кресел едва виднелись в слабом свете фонаря, если он смотрел на них, — чуть подрагивающем из-за руки, и Юра сжимает телефон крепче и облизывает губы. Страх обступил парня со всех сторон, но он попытался отмахнуться от него. Тишина. Фантазия уже рисовала жуткие картины, и Музыченко до дрожи боялся закрывать глаза. Тело замерло в боевой готовности, будто ожидая откуда-то нападения. Но его не последовало ни сразу, ни через секунду, ни через десять. — Надеюсь, там открыто, — неожиданно шепчет Паша, будто боясь кого-то спугнуть, и Юра подходит к нему, вздрогнув, и подсвечивает замок фонариком. Ригелей не было. Кажется, им сегодня повезло. Эта будка обычно закрывается на ночь, но так как сегодня туда ходил Мустаев, видимо, ключ внутри и остался, и он просто забыл про неё, — рассеянность Дани нам на руку, — бормочет медиум, видимо, подумав о том же самом. Дверь со скрипом открывается, и Музыченко дергается. Звук в тишине и почти полной темноте кажется невероятно пугающим. Во мраке Юра видит только очертания спины Паши в бледно-голубой рубашке, заправленной в джинсы, и поэтому старается далеко не уходить. Всё остальное и в глубине будки, и в пустом зрительном зале, несмотря на свет от телефона, темнота будто поедала, утаскивая к себе громадными лапами. Через секунду щелкнул тумблер — и на сцене тут же стало чуть светлее от лампочки в будке. Ребята ворвались в неё почти что синхронно, видимо, надеясь обнаружить расчлененные тела прямо на месте. Но ждало их разочарование — всё было на своих местах. Стул, лавочка, несколько коробок у стены, несколько — под самой лавкой, закрытая дверь в чулан еще меньших размеров, ключа от которого, кажется, не было даже у Серговны. Вроде как за дверью даже ничего не было — заложили кирпичом, когда поняли всю бесполезность метрового отступа. — Я — на коробки под лавкой, ты — у стены, — тут же распоряжается Паша, и Юра ему кивает. В будке закипела громкая возня. Скрипач, усевшись на стул, принялся копаться в первой коробке, стоявшей самой верхней, а медиум расположился на полу, уже пытаясь как-то вынуть несчастную коробку из-за лавки. В первой коробке Юра обнаружил целое ничего. Какие-то тряпки, клоунские носы и дудки, старые краски, почти высохшие, ленты, банты и бабочки, порванные в некоторых местах. Зрелище жутковатое, но не более. Всё было забито ими до верха, и артист, кашляя от поднятой пыли, принялся за вторую. Когда он её открыл, то дернулся. В ней лежали потрепанные жизнью маски. Самые-самые разные. По типу венецианских, красивых и не очень, из папье-маше и пластика, цветных и нераскрашенных. — Бля… — раздалось за спиной скрипача, когда он, напрягаясь, приподнял несколько масок. На реплику аккордеониста Музыченко тут же разворачивается. В руках Паша держал доску Уиджи. Ту самую, которую Юра видел только в ужастиках. Деревянную, резную, с надписью «прощай» внизу. На этой самой надписи удалось рассмотреть несколько подсохших капель чего-то красного. В том, что это кровь, сомнений не было. Положив её на пол, Личадеев хватается за свою еще первую коробку и, не стесняясь, вытряхивает из неё все оставшееся содержимое. На пол помимо какого-то мусора и тканей падает нож, окрашенный в красный, и сомнительного вида трава-цветок. — Ясенец, — поясняет Паша и откладывает от себя веточку растения с белыми подсушенными цветками, другой рукой уже берясь за нож. Он тоже был в крови, причем почти полностью. Берет его медиум двумя пальцами, будто брезгуя, а потом морщится, — этот кто-то явно игрался здесь с огнем. Юра шумно сглатывает, осматривая всё то, что обнаружил Личадеев. Находка не казалась интересной, она пиздецки пугала. И нож с засохшей кровью на ней — такой, будто его сперли из какой-то столовой, увидев первое колющее-режущее с крепкой рукояткой, и спиритическая доска, раньше виданная только в кино, и цветок этот дурацкий засушенный. Юра увидел, что и на его лепестках где-то виднелись маленькие капельки крови. — Класс, — тихо шепчет Музыченко, будто боится, что их кто-то услышит. Паша кивает, а потом отшвыривает от себя нож, дернувшись. Он осматривает всё то, что он высыпал на пол, а потом расширенными глазами смотрит на Юру — а тому опять стало еще страшнее. — Ты понимаешь, что мы всё проебали? — едва слышно спрашивает Личадеев, и от его тона у скрипача всё внутри холодеет, хоть ошибка пока и неясна, — это всё лежит не так, как это укладывали, — он сглатывает, переведя взгляд на разбросанное содержимое коробки, — я не помню, как оно лежало. Человек, который это прятал, поймет, что его раскрыли, когда вернется сюда. — Ты думаешь, он помнит, как он это всё укладывал? — Юра тоже смотрел на разбросанные вещи. Их было ну слишком много. В основном тряпки от порезанной одежды и какой-то мелкий-мелкий реквизит, еще одна упаковка с красками, пачка белил. — Я не сомневаюсь. Люди внимательны к такому, когда занимаются подобными вещами, — Паша присел на лавку, выдохнув наверх, откидывая челку со лба. Если бы на нем была шляпа, то наверняка уже упала бы, — они очень пекутся о месте своего клада. Чтобы никто в него не лез, — медиум тоскливо обвел всё взглядом в последний раз, а потом наклонился и принялся собирать всё с пола, отодвинув ногой доску с ножом. В коробку полетело всё без разбора — так, как это явно не лежало. Но так, как лежало, Юра не видел, а если бы и видел, то не запомнил бы. Когда коробка оказалась забита доверху, Паша закрыл её, прижав руками, и переместил обратно под лавку. — А… Нож, трава эта ебаная, доска? — всё это добро осталось лежать на полу. Медиум, кажется, даже и не думал вернуть всё на свои места. — Я забираю всё с собой, — Личадеев поднимается на ноги, а затем берет и весь обнаруженный набор кружка «около-волшебников». Доску он устраивает под мышку, испачканный нож с потемневшей кровью пропихивает в передний карман, а цветок сжимает в руке — всё так же осторожно, двумя пальцами. — Ты ебнулся? — Юра подскакивает следом за ним. Паша ничего не отвечает и молча выходит из будки, погасив в ней свет. Телефон, поставленный в кармане в вертикальном положении, скудно освещал дорогу. Этого света скрипачу хватило, чтобы поставить все свои коробки на место, придвинув к стене, — эу! Паша! — он, тоже освещая себя путь по тёмной сцене, догнал аккордеониста почти у кулис, — куда ты это забираешь, скажи мне? К себе домой? Нахера тебе такое? — Ты думаешь, что у меня нет такой доски в квартире? — насмешливо, но без укора спрашивает Личадеев, наконец развернувшись к Юре лицом. На нем в полумраке и свете, идущем снизу, залегла тень под глазами. Артист отчетливо видел в них растерянность, — это я здесь точно оставить не могу, особенно когда ты тут ночуешь. И не факт, что не один, — Паша вздохнул и переложил доску поудобнее, — нож я отмою, посмотрю, что с ним. Вроде как он самый обыкновенный из всех самых обыкновенных, но мало ли. Цветок выкину, наверное. Вот такая дрянь мне точно дома не нужна, мне даже держать его мерзко. — А если… — Юра останавливается, не зная, что сказать. Действительно. — Если что? — продолжает за него медиум. Стояли они за темной кулисой в полном одиночестве, и в таком месте не по себе было даже ему. Он боялся темноты. Он знал, что в ней может обитать, — что, Юр? Договаривай. — Что-то случится. Я не знаю, — Музыченко развел руками как-то обессиленно, — эта херня небезопасна, ты знаешь сам. — Я могу с ней работать. Это не причинит мне никакого вреда, — Паша говорит это так уверенно и ласково, что ли, что скрипач смягчается. Он тоскливо вздыхает, еще раз разведя руки, а потом кивает, будто намекая, что разговор закончен. Можно идти дальше. До гримерки ребята шли молча и неторопливо, будто обдумывая все то, что произошло за последние несколько минут. Юра не знал, что пугало его больше — сама находка, то, что её медиум забирает с собой, перерытая будка, или то, что ночь почти наступила, а он все еще один. Проверив телефон, когда они подходили к гримерке, Музыченко увидел сообщение от Ани. Она писала, что выезжает и будет через минут сорок, может быть, даже быстрее. Хоть какая-то причина беспокойств улетучивается. В гримерке Паша осторожно укладывает находку в рюкзак — сначала доску, а затем нож. Цветок он продолжает держать в пальцах вытянутой руки. Видимо, это действительно то, что ему не нравится среди этого барахла. Застегнув молнию, Личадеев пронаблюдал, как Юра приземляется на диван. Аккордеонист ухмыльнулся и перекинул через свободную руку рюкзак, накинув его на плечо. Через секунду в тишине гримерки раздалось голодное урчание. Медиум, закатив глаза, прижал руку к животу. Юра тактично промолчал. Он не помнил, чтобы Паша сегодня хоть что-нибудь ел. — Наверное, я поехал тогда, — наконец произносит Личадеев, натянув рюкзак посильнее, — надеюсь, что Нина Павловна оставила мне хоть что-нибудь на ужин, — Музыченко кивнул ему, мысленно добавив «надеюсь», — до завтра! — Погоди, — вздыхает Юра. Хочется сказать еще многое — хотя бы просто потрещать языком о находке в будке, о подозреваемых, хоть о чем-нибудь, лишь бы не сидеть в тишине до приезда ведьмы, но вместо этого он говорит совсем другое, — дашь мне свой номер? Общаться через Анечку не всегда бывает удобно, — как будто оправдывается. Паша, улыбнувшись и убрав волосы за плечо, радушно кивает, а Юра, тоже подняв уголки губ, открывает контакты в телефоне.