***
В гримерке Паша появился слишком внезапно около пяти вечера. Для человека, только вернувшегося с института, он был слишком бодр и возбужден. Ворвался в помещение он в одной футболке, сжимая в руках куртку Юры. Пальто где-то, видимо, либо оставил, либо посеял. Вместе с этим всем в гримерку вплыл ощутимый запах табака и дождя. Поприветствовав всех кивком, он уложил верхнюю одежду на стойку с вешалками и присел на стул. Музыченко, не отрываясь от ноутбука, готов был драть на себе волосы. Ебаный день сурка. Та же гримерка. Тот же диван. Та же Аня почти у окна, но в этот раз с телефоном, а не с бумагами, и без кофе. Тот же Паша на стуле у зеркала, но без рюкзака. И без шляпы тоже. — И чего молчим, блять? — крайне лаконично и по-русски начал разговор Личадеев, обводя помещение взглядом. Ну, это уже хоть какое-то отклонение от сюжета Рамиса. — От тебя раздражение искрами скачет, — замечает Серговна, поднимая глаза от телефона. Она, как и обещала, засела за скандинавскую мифологию. У Юры день прошел не менее красочно. Он всё-таки сгонял в свой любимый маленький продуктовый за энергетиком, пивом и несколькими пачками сигарет. Еще немного — и продавщица не будет спрашивать, что нужно этому молодому человеку. В последние дни покупки стали идентичными. Именно это пиво, откинувшись на стенку, Музыченко и попивал. В энциклопедии он уже дошел до буквы «Л», и от количества информации его тошнило. Среди мифов редко попадалось что-то стоящее, что заново разжигало интерес к книге. На эти чёрно-белые картинки-иллюстрации Юра уже смотреть не мог, они все сливались у него в одну. Вот и весь день до настоящего момента. Это только в сериалах и фильмах клёво выглядит, что главные герои перерывают источники в поисках информации. В жизни же это является более скучным процессом. Просто пиздец каким скучным. Еще парочку дней, Юра уверен, — и его кукуха отправится на покорение орбиты Земли с билетом в один конец в кармане, — плохой день? — Не входит в список лучших, — устало вздохнул Личадеев, протерев лицо руками, — переругался со всеми. Я устал, — парень опустил взгляд, но никому вставить слово после своих не дал, — у нас есть какой-то прогресс? — Если дегенерация — направление эволюции, то очень даже может быть, — Анечка не стала скрывать, что нашли они ровно счётом ничего, — у тебя? — Глухо. В индейской мифологии один шлак. Одни оборотни и люди-пчёлы. Даже звучит смешно. Юре очень хотелось ответить, что не прям чтобы очень, но расстраивать Пашу он не захотел. — А пальто твое где? — решает отойти от темы Никитина, не выпуская из рук телефона. — Оставил в гардеробе. Всё равно пустой, — тот пожал плечами. Оставлять одежду в закрытом гардеробе не возбранялось. Им никто, кроме работников, и не пользуется, когда спектаклей нет. Поэтому зачем беспокоиться о местоположении одежды, если есть такой неплохой вариант? — что, вообще никаких идей? Совсем глухо? — Совсем, — наконец подает голос Музыченко с дивана, и они оба смотрят на него, — вряд ли это «Лютыбог», «Крикко» или «Йети», — его фразу встретили кивком. — Вообще, — Аня отложила телефон и положила руку на спинку стула, — раз такой голяк, можем идти напролом, — она подняла руку и показала пальцем на скрипача, — тебя все любят. Ты нам пригодишься. — В каком это смысле? — из этой фразы Юра мало что для себя понял, но это всё ему уже не нравилось. — Ну, — девушка взяла в руку прядь смольных волос и начала накручивать на палец. Думает. Переживает, — не знаю. Призракам часто сопутствуют какие-то явления. И если убивает он только наших, значит, есть какая-то связь. Первопричина. — Архэ, — Паша опирается локтем о стол и едва слышно цокает. — Можно и так, — Никитина кивнула, не выпуская прядь из пальцев, — если связь с театром есть, в чем я не сомневаюсь, то есть и вероятность, хоть и небольшая, что они были где-то здесь. Игорь умер прямо в здании, — она вздохнула, — может, кто-то что-то видел. Слышал. Чувствовал. Не знаю. Всё что угодно — перепады температур в комнате, странные звуки, пропажа предметов. Любое проявление паранормальной активности за последние полгода. — Допустим. А я что должен сделать? — кажется, скрипач и так понимал, куда ведет диалог. — Потрындеть, — Паша пожимает плечами, — невзначай так опросить кого можно, что они видели, слышали, — в комнате повисло неудобное молчание, которое медиум разбавил кашлем в кулак, — Ну? Что скажешь? — Это бредово. И… и сложно, — выдавил из себя Юра. На самом деле не очень, но это занятие кажется ему слишком странным, — мне не поверят. Ну это же глупо! — Сложно — не сложно, — Паша закатывает глаза, — кто тут дипломированный актёр — я или ты? — Аргумент, — Музыченко кивает. И не поспорить, — но, понимаешь, когда тут такие почти все, явно кто-то из них заподозрит во мне подвох. Да и как ты себе это представляешь? — ноутбук захлопывается, — «Слушай, меня тут убить хотели. И Игоря бесовщина кокнула. Ты не замечал ничего странного в последнее время? Может, призраки летали какие?». Так? — Личадеев закатывает глаза, но сдерживается — по нему видно, что из последних сил. — Всё. Нет — так нет, — примирительно вскидывает руки Аня и берет телефон, — идея имеет место быть. Надо пробовать всё. Но если желания нет, то хер с ней. — Почему я? Не ты. Не Паша. Почему именно я? — Как будто крайнего делаем, — усмехнулась девушка, заметив, что медиум уже открыл рот. Ему надо остыть, он раздраженный. И если сейчас начнет разговор, то ссоры не избежать, — вопросы от меня будут звучать с претензией. А к Пашке несерьёзно относятся. Его знают на «подай-принеси» и «тот самый с баяном». Именно с ним. Хотя, казалось бы, различать инструменты я умею. — Если он не хочет, — наконец берет слово Личадеев, поморщившись, — у меня тоже есть идея. И очень даже хорошая. — Нет! — ведьма вскрикнула так резко, что Юра даже вздрогнул от неожиданности, — мы не будем этим заниматься. Даже не думай! — Паша опять хочет что-то сказать, но ему не дают, — хватит упрямиться! — Э-э-э, — скрипач складывает руки на ноутбук и обводит ребят взглядом. Он видит, как Личадеев недовольно скалится, сводя брови, — можно поподробнее? — Почему сразу нет… — тот закатывает глаза. — Потому что вот это и есть самый настоящий бред! — Серговна начинает злиться. Она хмурится и возвращает взгляд на разблокированный телефон, — вызывать кого-то он там собрался, даже не зная кого. Кто придет — с тем и говорить буду. А ради чего? Правильно, попытаться того самого поймать, что и стоит за всем этим, в ловушку. А себя как приманку использовать. Чтобы рыбка на крючок попалась крупная. Вот только принцип такой же, и червячка на крючке не станет, а рыбка может сорваться. — Я не шарю, но звучит отстойно, — выражает свое мнение Юра. Лезть на рожон бессмысленно и опасно. По крайней мере, для человека, который еще хочет пожить. — Вот спасибо! — Паша складывает руки на груди по-наполеоновски и сжимает губы, — поддержал. — Для тебя это шутки, видимо, — девушка начинала отходить. Голос она понизила, несколько раз глубоко вздохнув, — а нам потом что с тобой делать? С телом твоим? Назад я вряд ли загоню его прямо на месте. А потом уже поздно будет. Одни проблемы от этого, — как бы Музыченко ни хотелось встать на сторону явно расстроенного аккордеониста, Серговна была права. Особенно если это так опасно, — убьет на месте всех. Без разбора. И за Юрой придет, так как дело не закончил. — Может, хотя бы попробовать? — Паша сдался. Паша начал просить. — Даже не думай! Я тебе запрещаю… — Ладно, — медиум резко вздыхает и поднимается на ноги, тем самым заканчивая их спор. Кажется, ни к чему хорошему их разговор не приведет. Они либо подерутся, либо просто переругаются, если не остановятся сейчас, — пойду займусь чем-нибудь. Не хочу сидеть просто так, — он разворачивается и подходит к двери. — Ты домой? — как-то подозрительно спокойно окликает его Аня, поднимая голову от телефона. Её покрасневшие глаза с головой выдавали, что всё свободное сегодня время она провела за изучением онлайн-литературы. Ноутбук у неё остался дома, поэтому приходилось выкручиваться в силу возможностей. — Нет, — отвечает медиум, повернув замок. Открыв дверь, он оборачивается, — буду где-нибудь здесь. Буду остывать. Если понадоблюсь — зовите. — Я тебе запретила делать что-либо. Если надо, я повторю еще раз, — бросает ему Никитина вслед. Паша не оборачивается. На этом он вышел в коридор, потянув за собой ручку. Дверца хлопнула в резко наступившей тишине. Юра поворачивает голову к Анечке в надежде, что она скажет хоть что-то, прокомментирует всю ситуацию, но нет. Девушка просто вновь втыкается в телефон, едва слышно вздохнув. Тишина в гримерке после ухода аккордеониста затягивается. Посидев еще немного на одном месте, неуютно поерзав, Музыченко пересиливает себя и поднимается на ноги, отставив ноутбук в сторону.***
Юра понятия не имел, куда мог деться Личадеев, но что-то внутри ему подсказывало, что сидит он в репетиционном зале. Рабочий день для театралов был закончен, к семи вечера этот зал всегда пустовал. Перед этим артист всё-таки пробежался по этажу, вслушиваясь в тишину опустевшего здания. Остались самые стойкие — забились по гримеркам с самыми разными целями. В коридоре у лестниц было темно — видимо, кто-то, кто уходил последним, щелкнул тумблером. Несколько секунд Музыченко собирался с мыслями, буквально заставляя себя окунуться в полумрак, но всё же сделал это. До выключателя он добирался бегом. Когда скрипач поднимался по лестнице, то убедился в том, что искомый человек был в репетиционном зале. С самой первой ступеньки его слух сумел распознать негромкие звуки аккордеона, раздававшиеся словно сквозь толщу воды. Звуки то замолкали, то звучали вновь, и Юра сбавил шаг. Кажется, Паша никуда особо в ближайшее время не собирался. От лестниц шел не очень протяженный коридор — по его длине были раскиданы некоторые административные помещения, бухгалтерия и проход в звукооператорскую рубку. Коридор кончался просторным холлом, из которого можно было попасть в сам репетиционный зал. Дверь в него, кстати говоря, была приоткрыта. Туда скрипач и направился. Когда Музыченко просунул голову в помещение, то — какая новость — увидел Пашу. Сидел он чуть правее — так, чтобы минимально попадать в отражение зеркал. Около него были раскиданы тетрадки с какими-то вкладышами и листами, ручки с карандашами, рядом виднелся раскрытый пенал. Еще ближе к парню валялась какая-то тонкая книжка, обложку Юра с такого ракурса не видел. Сам Личадеев, сложив ноги по-турецки и поставив на них аккордеон, пытался что-то наигрывать. Всё его внимание было переключено на лист на полу, видимо, с нотами. Само помещение было освещено неярко. За окном давным-давно было темно, а под потолком горел только один светодиод прямо над работающим, создавая в зале пугающую атмосферу таинственности. Или интимности. Ноты разобрать было можно, а это самое главное. Скрипач осторожно зашел в зал полностью, почти просочился, чтобы не пугать парня, но сквозняк — или что-то иное — заставило теперь уже открытую дверь с громким треском захлопнуться. Испугался даже Юра, а говорить про Пашу, который почти подскочил, скинув инструмент с колен, и вовсе не надо. Сначала он удивленно расширил глаза, а потом, признав Музыченко, приветственно улыбнувшись, вернул аккордеон на ноги. Инструмент он любил до безумия и всегда старался таскать его с собой, если была такая возможность. Аккордеон был в труппе один, как и аккордеонист, поэтому закисший сегодня Мустаев считал его — обоих — почти что раритетом. — Не пугай так, бля, — Личадеев улыбнулся, заправив прядку волос за ухо. Юра улыбнулся в ответ. Никогда они с Пашей, до вчерашнего дня, разумеется, не проводили столько времени за общением. Даже рядом молча не сидели. Артиста всегда поражало, как вот бывает, существуешь с человеком в одной заданной ситуации, но не пересекаешься с ним от слова совсем. А сейчас, когда произошел какой-то маленький — или очень большой — толчок, то ты начал сближаться с человеком. Не исключено, что против своей воли. Не будь этого толчка — кто знает, может, и не сблизились бы. Музыченко, пожав плечами, подошел поближе. На обложке той самой тонкой книжки вырисовался неприятного типа индеец в шубе с мрачным разукрашенным лицом. Название наверху сообщало о том, что литература была посвящена индейской мифологии, — стучись хотя бы в следующий раз. — Так ты же медиум, — Юра вскидывает руки, будто очерчивая над головой радугу от слов «воображение», — ты разве не почувствовал, что я пришел? — Медиум — не экстрасенс, — Паша, сжав аккордеон в последний раз, — тот издал жалобный вой — отставил инструмент в сторону, потянувшись. Спина от сидения в таком положении явно затекла, — и твои мысли я тоже читать не могу. Я работаю с мертвыми, а не живыми, — разогнувшись последний раз, пацан отодвинулся ближе к стенке, видя, что теперь попадает в зеркало почти полностью, и от этого как-то презрительно фыркнул. — А в чем разница? Ну, между медиумом и экстрасенсом, — Юра подошел к нему и, даже не спрашивая разрешения, уселся напротив в паре метров. Аккордеонист вряд ли был против, — он работает с живыми, как ты только что сказал? — Ну да, — он кивнул, — и с мертвыми в том числе. И с физическими телами. Это еще круче, чем ведьмы. Почти что маг, — ухмыльнулся, — колдун и чародей, чтоб его. Не осталось сейчас уже практически таких. Давно поумирали, естественно, не своей смертью, а новых на горизонте не видать. Единицы раскиданы где-то по планете, прячась от кого-то. Или от чего-то, — в голове у Юры было множество вопросов, но он видел, что уставшему Паше хочется поговорить с кем-то, поэтому не прерывал его. Просто смотрел и слушал. Очки были надеты на макушку, а волосы, естественно, уже запутались в носоупорах. Из-под рукавов футболки на предплечьях выглядывали татуировки. Пара штук всего, конечно, с Юркиным забитым телом не сравнится. Татуировки Музыченко тоже любил. Они уже стали частью его самого — как продолжение кожи, её производная, родимое пятно или шрам, — зачем пришел? — вопрос выдергивает скрипача из некого транса. Глаза Личадеева смотрели, не выражая никаких эмоций, но Юра всё равно видел в них какую-то усмешку. Или даже лукавость. — Не знаю, — честно отвечает Музыченко, подпитывая фразу пожатыми плечами, — захотелось. Ты какой-то расстроенный ушел, я решил тебя догнать. — И проверить, не занимаюсь я здесь какими-то непотребствами? — Паша хмыкнул, — если бы и занимался, ушел от зеркал подальше, — он осмотрел зал, а потом взглянул на Юру, — я рад, что ты пришел, — медиум смущенно опустил глаза, — языком почесать хочу со страшной силой просто. Ты меня фактически спас. — И это взаимно, — хохотнул Юра, заставив этим парня рядом улыбнуться, не поднимая взгляд, — просто… Не знаю. Мы вроде бы… Ну вместе работаем… — Уже давно, — кивок. — Я имею в виду не это! — скрипач цокнул. Разговор начинал набирать обороты, — я про эту мистическую поебистику. Мы с тобой знаем друг друга давно, но толком не общались совсем, — Музыченко вскинул брови, — а я человек общительный. Сам видишь. — Вижу, — Паша улыбнулся и снова кивнул, — о чем говорить будем? О погоде? Или представимся? — он протянул руку, — меня Пашей зовут! — А я Юра, — Музыченко снова хохотнул, но протянутую руку пожал, — рад познакомиться! — и, естественно, в лучших традициях жанра «взаимно» в ответ, — ну, как дела? — Нормально, — тот не переставал улыбаться, — дай угадаю — у тебя тоже? — он прищурился, а скрипач довольно закивал. — Всё потихоньку, — заверил его Юра и оперся о пол рукой. Так громко они здесь хохочут, что Серговна наверняка скоро примчится на зов. Надо бы убавить громкость, — всё своим чередом, — Паша кивнул ему и прижался к стенке крепче, приподняв голову. Свет от лампы лег на его лицо, отбрасывая косые тени на деревянный пол. Через оконное стекло на небе проглядывали звезды — облаков сегодня не было, — а вопрос можно? — Ну если только один, — поддел его Личадеев, переместив руки на поджатые к груди колени. Сел он так застенчиво, будто закрываясь от перезнакомого-недодруга, что Юре даже стало как-то совестно. — Как ты понял это всё? — Музыченко уложил голову на плечо, увидев, как тот недоверчиво на него смотрит, — мне правда интересно. Раз уж я привыкаю к новому темпу жизни, я хочу идти с ним в ногу и знать всё. Так как? Как ты это всё узнал о себе? — Ну, — Паша замялся, — в целом, никак. Оно само вышло. Баловался в детстве, читал, фильмы смотрел. «Константина» наизусть знаю до каждого слова, — он улыбнулся, но как-то расстроенно, — интересно было. А потом просто начал открывать в себе что-то новое. Тогда я уже был достаточного возраста, чтобы понять, что другие так не могут. Совсем. Ну я и решил довериться внутреннему голосу. Мне нравилось этим всем заниматься. Духи всякие, призраки. Баловался, а потом как-то переросло в рутину. И музыку тоже очень любил. Всегда мечтал стать музыкантом, — аккордеонист продолжал улыбаться, — а стал я, как вишь, хер пойми кем. Когда я ехал сюда, на самом деле я хотел начать новую жизнь. Забить на всё, заниматься творчеством, развиваться. Не задалось сразу. В Питере всякого паранормального еще больше, чем в загибающейся Алматы. — Почему ты уехал? — да, скрипач помнит что-то такое. Мустаев рассказывал, что тогда еще новенький парень — уроженец Казахстана, — ведь и у вас есть консерватории, театральные. Пиздатые, я уверен. — Так вышло, — он пожал плечами, — отец у меня тот еще. Не переносит любые творческие потуги. Он хотел для меня другой судьбы, и если б я остался там — плакала моя сольная карьера. Или не сольная, не знаю. Хоть какая-нибудь. Он всегда был категорически против моих занятий музыкой. Хоть вешайся, — во всех сказанных Пашей словах не было ни единого слова правды. Но говорил он убедительно, и поэтому Музыченко верил абсолютно во всё, — вот и… Сбежал, грубо говоря. Собрал вещи и уехал, — Личадеев вздохнул и опустил голову в нормальное положение, — и я не жалею. Здесь намного пизже. По маме скучаю только. Но я к этому уже привык, — Юра промолчал, кивнув. Он никогда не умел поддерживать людей. Парень ощущал себя камнем и бесчувственным тюрбаном, но, кроме объятий и смутного «держись», обычного ничего из себя не выдавливал. Но Паша, спасибо всевышним силам, сделать ему не дал и этого, — я думаю, что для начала моей биографии достаточно. Расскажи тоже что-нибудь интересненькое. Я про тебя знаю всего ничего. А Серговну я уже достал своим «расскажи-расскажи!», — медиум был похож на ребёнка. Ровно до того момента, пока он не открывал рот. Юра чувствовал огромнейшую разницу между ними. Необъятную пропасть. Он в свои двадцать четыре выглядит почти на тридцать, особенно если не бреется, а Паше, особенно смотря в глаза, даже с щетиной своих девятнадцать не дать. Но Музыченко же, пожалуй, в своих летах чересчур инфантилен, а Личадеев, наоборот, — слишком сенилен. — Даже не знаю. Никаких историй на случай «а вот у меня…» я не готовил, — Юра хрипло рассмеялся, заставляя взгрустнувшего парня рядом улыбнуться, — я хулиганье то еще. Вырос в Гатчине. Почти что Бандитский Петербург, только в меньших масштабах на карте. Бывал в Гатчине? — Личадеев мотнул головой, — съезди как-нибудь. Думаю, тебе понравится там. Городок маленький, оттого и уютный. Дворец роскошный, как и парк прилегающий. Самый кайф весной, когда всё цветет, — Юрка зажмурился от удовольствия, вспоминая детство, — или осенью, когда все почти что в огне. Я переехал в Питер тоже перед институтом. И учился там, где ты сейчас. Идешь по моим стопам, — Паша улыбнулся шире, — рос я в любви, в достатке. Были непростые времена, конечно. Музыкой рано заниматься начал, уже в средней школе квасили с друзьями со двора. Лихие времена, нечего сказать, — он довольно хмыкнул, — семья у меня полная. Была, точнее, до поры до времени. Отец умер несколько лет назад. — Мне жаль, — искренне отозвался медиум, но скрипач мотнул головой. — Я отпустил это. Людям свойственно умирать. Иногда так надо. А он прожил долгую и счастливую жизнь, — Музыченко поднял уголки губ, — он, в отличие от твоего, мечтал обо мне как о музыканте. На скрипке я стал играть с самого раннего детства. Пел. Он заслушивался всегда. Говорил, мол, «Юрка, большое будущее у тебя! Не забрось только». Я и не забрасываю, — артист развел руками, улыбаясь, — иду потихоньку. — «Лицедеи» для тебя перспективны? — на этот вопрос Юра сам бы не хотел знать ответ. Но увы. — Я думаю, что нет, — Паша кивнул, будто соглашаясь, — но всё идет своим чередом. Я не тороплю события. Набираюсь опыта. А сцену я люблю — реально, не прожил бы, блять, без всего этого. Без Серговны под боком. Без выступлений. Спился бы. — Алкоголизм свойственен творческим натурам, — неопределенно отвечает аккордеонист, опять поднимая голову к свету. Атмосфера в пустом зале стояла почти что магическая. Интимность момента — в хорошем смысле, чувственность и близость — поражала, как поражают стрелы, как поражает острый нож, — так что не вини себя. Иногда мы просто жертвы обстоятельств. Даже не иногда. И пороки — не исключение. — В каком смысле? — фраза Паши заинтересовала Юру. — Ну… Знаешь, есть в криминалистике и психологии теория о том, как люди становятся жертвами. Жертвами несчастных случаев, маньяков, мошенников. Почти всегда человек притягивает неприятности своим поведением. К примеру, невнимательностью, излишней доверчивостью, неуверенностью, — Личадеев вновь грустно улыбнулся, — это всё свойственно мне, кстати говоря, пиздец как. Но не суть. Всё, сказанное мною, напрямую относится и к мистике. Понимаешь, конкретный человек встречается с чем-то мистическим не просто так. И это даже не судьба, — Паша помотал головой, — не показываются мистические сущности просто так и кому попало. Не всем дано видеть что-то потустороннее, и поэтому любое вступление в контакт с «иным» миром чем-то обусловлено, — у Юры от легкого волнения закололо где-то внутри. Не больно. Просто ощутимо. А аккордеонист всё продолжал. Атмосфера в зале резко стала какой-то гнетущей, — каждый из нас — потенциальная жертва. От нашего поведения напрямую зависит, как все сложится в случае нештатной ситуации. Будь то волк, маньяк, цыганка, демон. Не так важно, живое или неживое. Тот же алкоголизм, наркомания. Мы можем попасть под это влияние, к сожалению, собрать все шишки и порчи на себя. А можем и обойти стороной. И это всё зависит от нашего внутреннего эмоционального состояния, иными словами — когнитивные теории эмоций. Они рассматривают эмоции, в первую очередь, их взаимосвязь с познанием мира. С процессами восприятия и интерпретации информации. Главное в этом всём — эмоции и то, как человек принимает и воспроизводит ситуацию, включая свое собственное состояние, — скрипач поймал себя на мысли, что он едва дышит. Прошлое всколыхнулось сизым огнем в памяти, заставляя полезть наружу то, что Юра всегда заталкивал поглубже, — за мыслями надо следить. Ускачут галопом — не угнаться. Они еще как материальны, — Паша перевел взгляд на замершего от невесть чего Юру и обезоруживающе улыбнулся, понижая голос до почти шёпота, — наверное, на сегодня разговоров нам с тобой хватит, — Музыченко промолчал, — извини. Я не хотел тебя пугать. — Всё в порядке, — тут же отозвался скрипач, отмерев, — Я… я просто думаю. Спрашивать «о чем?» Личадеев не стал — просто кивнул, и парень был ему за это невероятно благодарен. — А я утолил свою жажду попиздеть. Как хорошо, что мы оба в плюсе, — улыбнулся Паша, убирая руки от колен. Усевшись на зад и подтянув к себе стоящий поодаль рюкзак, он принялся собирать все разбросанные в творческом беспорядке вещи. Юра, раздраженно мысленно дав себе подзатыльник, принялся помогать. В его руках оказалась тетрадка с подписью на белом поле обложки — «История русского театра». Больше ничего написано не было. — Скука смертная, — аккордеонист убрал лезущие в глаза волосы и улыбнулся, — завтра пара. Выступать надо с рефератом. Всю голову сломал, пока тут сидел, родить пытался что-то. — Я могу поискать свои старые тетрадки, — Музыченко вспомнил про «запертую» квартиру. Конечно, её уже могли обнести, но вряд ли найдется ведьмак или ведьма, дрочащие на театральную культуру. Совпадение на миллион, — не только по «истории театра». Дохера всего валяется без дела, а внутри интереснейшей хуйни море. У нас были невероятно крутые преподы, я за ними каждое слово ловил. — Было бы круто, — Личадеев доложил в забитый рюкзак оставшееся, закидывая ручки с карандашами просто так, — буду очень благодарен. — Тогда как разбаним квартиру мою — сразу же найду, обещаю. — Здравствуйте, вам бан! — раздалось довольное с пола, и Юра громко рассмеялся. Медиум убрал аккордеон в футляр, любовно поцеловав на прощание, будто извиняясь, что уронил часом ранее, а потом поднялся с колен на ноги. Скрипач последовал за ним, — я же могу его здесь оставить, да? Не сопрет никто? — Я могу в гримерку к себе поставить, — предложил Музыченко, когда Паша, закинув на одно плечо рюкзак, взял футляр в руку, — там точно никто не возьмет. На двери замок не даст. И чуткий сон Анечки, — Личадеев улыбнулся, но принял и это предложение. Юра ждал в холле, пока аккордеонист выключал свет в зале. Закрыв дверь, он кивнул, и двое последовали к лестнице. Молча. Разговор в репетиционном изжил себя, и темы для обсуждения на сегодня закончились. На втором этаже, когда Юре надо было поворачивать в коридор до гримерных, он развернулся к Паше, чтобы попрощаться. Тот сдержанно протянул руку для рукопожатия, и Музыченко, улыбнувшись, взял её в свою. Все еще теплая, как и в зале при «шуточном» знакомстве. Скрипач забрал себе футляр, а потом кивнул, наверное, уже другу на прощание. Проводив Пашу взглядом, Юра развернулся и потопал по пустым коридорам. Свет был зажжен — действительно. Гасить его уже было просто некому. В здании остались одни они с Серговной, как самые преданные его работники. И тишина. После пропажи медиума из поля видимости и слышимости, тишина вокруг становилась ну очень ощутима. Неприятно. Когда Музыченко зашел в тёмную гримерную, стараясь не шуметь, Аня уже спала. Время детское — девять вечера, но девушка отрубилась от усталости, уже переодетая в пижаму. Время за разговором пролетело просто незаметно. Осторожно поставив тяжелый инструмент у окна, Юра присел на стул около зеркала и включил минимальную яркость на лампочках зеркала. В сумрачной комнате тут же стало уютнее. Наверное, стоит последовать примеру ведьмы и собираться на боковую. Кажется, руководитель театра предполагал, что кто-то из актеров сюда просто-напросто скоро переедет, поэтому в туалете был установлен какой-никакой душ. Джакузи это назвать было нельзя. Так, просто еще один кран, проведенный выше других и отделенный дверцей. Но скрипачу сейчас было абсолютно всё равно. Хотелось смыть с себя этот день. Конечно, в нормальную ванну хотелось сильнее, но выбирать было не из чего. Вернуться в квартиру Музыченко не мог. Как стоп-кран. Проход туда был строго-настрого запрещен на подсознательном уровне. Там было опасно — одной ночью, — но парню хватило этого с головой. А еще Юра на сегодняшний вечер имел для себя несколько важных выводов. Плохой — в прошлом копаться невероятно хуево, лучше завязывать. Как и пить энергетики. Ну и хороший, для услады — Паша невероятно интересный собеседник. Таких, пожалуй, у скрипача уже не было давно.***
Среда началась с дождя. Его Юра слышал, когда распахнул глаза около десяти утра. Когда пил кофе с молоком у Ани в кабинете. Когда, продрав глаза и умывшись, вновь сел за ноутбук. Дождь лил сильный. Такое ощущение, что смыть он хотел этот город полностью, утопив окончательно. Тяжелые капли стучали о подоконник, оставляя на стекле мокрые разводы. А кажется, окна уборщица мыла не так давно. Закон подлости. Помыл машину — жди говна с неба, выпрямил волосы — туда же. Сегодня скрипачом было решено заменить энергетики кружками кофе. Сколько пьется — столько и будет вливать. И именно таким образом, когда время перевалило за полдень, парень цедил уже третью. Серговна поклялась, что больше ничего ему сегодня не нальет, пусть даже не просит. Юра честно кивал, уже мысленно составляя в голове текст для Рулева. Сегодня он ездил на производство в Колпино, чтобы забрать какие-то новые ткани для реквизитора, поэтому друга стоило ловить глубоко после обеда. — А когда Паша придет? — невзначай спросил Музыченко у Ани, когда она собиралась в репетиционный. Мустаева сегодня снова не было, поэтому на замену строгого начальника выдвигалась именно девушка. А так артист с удовольствием бы написал Паше сам и узнал, когда его сегодня ждать, но номера телефона не было. А просить у ведьмы всё как-то руки не доходили. На ноутбуке была открыта уже доставшая книга на букве «м». Со вчера никаких особо продвижений не наблюдалось. — Сегодня его не будет, — Никитина у зеркала собирала волосы в причудливую прическу, перевязывая их повязкой, — у него универ, по средам пары допоздна. Вчера меня предупреждал. До десяти, что ли, — она зажала невидимку в зубах, — не раньше. — Оу, — Юра кивнул. Значит, сегодня медиума можно было не ждать. Золотые время универа. Скрипач помнит, что когда он проходил тот же самый путь, то и у него были пары до десяти вечера. Кажется, это была «Сценическая речь», которая в вечер пятницы перед субботними парами никому нахер не сдалась. Типичная ситуация для театрального, — жаль. — Может быть, — та кивнула, — заодно остынет и, может быть, отдохнет. Хотя второе вряд ли, — Юра увидел её улыбку в зеркале. — Он не писал ничего еще? — спрашивает Музыченко, стараясь, чтобы звучало это максимально незаинтересованно. — Извинился передо мной, — Анечка рассмеялась, наконец закончив с волосами и просунув телефон в карман клеш-брюк. Да уж, стиль у девушки можно было даже отбирать и есть ложками — вот столько в ней его много. Одевалась она всегда просто, но со вкусом. Притягивающе, — такой он милый, кошмар просто! Юра неопределенно кивнул, не выражая ни согласия, ни негодования. Он уткнулся в ноутбук с тяжким вздохом, краем глаза увидев, что ведьма гримерку покинула. Музыченко испытывал стыд за то, что он так усиленно симулировал работу. Вчерашние слова ребят не давали ему покоя. Если у него есть хоть какой-то шанс помочь, кроме чтения этой почти бесполезной — чутье подсказывало — энциклопедии, то надо рвать. Парень бросил взгляд на часы в углу монитора. У него есть часа полтора-два на изучение славянского фольклора по списку, а затем пора выдвигаться на разведку. Хотя начать опрос, наверное, надо с кого-то знакомого, чтобы не наводить панику в труппе своими подозрительными вопросами. Среди вариантов было трое — Вадим, звукарь Димка и Кикирон, который сегодня обещал осчастливить «Лицедеев» своим присутствием. Костюмер приедет часа через четыре, а вот остальные, очень вероятно, были свободны даже прямо сейчас. Надо потратить время на подумать над тем, как провернуть операцию легко и непринужденно.***
Первым в списке на обстрел должен был быть Вечеринин. Обнаружился он, естественно, в своей рубке на третьем этаже, где практически жил. Звукорежиссеров в «Лицедеях» было двое, и Димка был простым протеже того, кто старше и опытнее. Но в последнее время в силу возраста и болезней, тот всё чаще покидал рабочее место, а сейчас и вовсе слег в больницу после сильного приступа как раз после Нового года. Именно поэтому Дима выступал в качестве его замены уже второй месяц, и его вроде как всё устраивало. Когда Юра заглянул в рубку, то убедился, что парень занят. Он склонился над одним из микшерных пультов, прижимая наушники к уху одной рукой, и что-то упорно настраивал, дергая один из регуляторов. Кажется, его сейчас трогать было бесполезно, Вечеринин был полностью погружен в работу. Через окно перед пультом Юра увидел, что сцена опять не пустовала. Работа сегодня в театре била ключом, и, судя по всему, Музыченко выбрал не самый удачный момент для своих шпионских расследований. Скрипач сделал шаг назад, осторожно прикрывая за собой дверь, но в самый последний момент заметил, что Дима обернулся. Услышал шум через наушники — вряд ли — или просто почувствовал, что ему дышат в спину. Оказавшись в коридоре, Юра задумался. Особо вариантов не было, искать надо было Кикира, которого он явно слышал на лестнице, когда спускался покурить. Неудачи преследовали Юру и дальше. Он обыскал почти всё здание, но Анисимова нигде не обнаружил. Музыченко даже в зрительный зал ходил, в толпе сидящих высматривал. Кудрявой головы нигде не было на горизонте. Кабинет его рабочий закрыт, на стук никто не реагирует. Если Саша в театре, то дверь должна быть открыта. Обойдя абсолютно все доступные места, в том числе и туалеты с каморками, Юра сдался и написал сообщение Вадиму с предложением пойти покурить и потрещать. Прошло уже несколько часов, тот уже должен был приехать обратно. Было такое ощущение, что сегодня от него бегают абсолютно все, поджав хвост. Все либо заняты, либо никого нет на месте. Когда от Рулева пришло лаконичное «го», то скрипач, вздохнув, написал и Сашке. В сети он был около двух часов назад. Хотя бы жив-здоров. Наверное, просто занят. Он параллельно вроде как подрабатывал в еще одной фирме, и только и остается надеяться, что там просто больше работы, чем здесь. Юра с Вадимом выкатились курить. Встретились друзья на ступеньках входа. Дождь за навесом лил прилично, поэтому выходить оттуда и мокнуть ни у кого желания не было. Молча было принято решение покурить на ступеньках у стеночки, чтобы, если вдруг что, дать деру. — Скучно тебе? — спрашивает Вадим, затянувшись, и Музыченко кивает, — понимаю. Сам изнываю. — Как там Колпино? — спрашивает скрипач и переводит взгляд на дорогу. Мимо театра, поднимая брызги, быстро пронеслась чёрная девятка. Брызги из луж полетели на и так мокрый асфальт. — Стоит, — уклончиво отвечает Рулев, и они улыбаются друг другу. Типичный разговор за курением «ни о чем», — тряпки эти едва довёз. Чтоб я еще раз один поехал, бля, — Юра рассмеялся. Злой друг выглядел забавно, — думал, сдохну в электричке этой, три чемодана шмотья. — Хорошо то, что хорошо кончается, — подводит итог Музыченко, затягиваясь. Вадим кивнул. От сигареты оставалась ровно половина. И только сейчас скрипач вспомнил, зачем он вообще позвал друга на сиги-брейк. Юра понял, что проебался. Никакой тактики на отступление у него не было. И на нападение — тоже. Он был занят поисками хоть кого-то, чтобы поговорить, и за всё это время даже и не подумал составить в голове текст. И поздно уже — ветвь диалога давно ушла в сторону, и вернуться назад не выйдет. Это в любом случае будет выглядеть странно, чего Музыченко точно не хочет. И так он ведет себя слишком подозрительно в последние дни. Пора начинать импровизировать. Но помощь пришла, откуда её не ждали — Рулев сделал всё за него. — Юр… — начал друг, затянувшись, — я всё сказать хотел, да никак повода не находил. — Да? — скрипач удивленно поднял брови. Задавать вопросы планировал он, а никак не Вадик. Ключевое слово — «планировал», — что такое? — Бля, не знаю, — костюмер задумчиво почесал подбородок, запуская пальцы в отросшую бородку, — это как-то странно. Я накрутил себя просто как пиздец, хотя ничего толком и не случилось, — давить на парня Юра не хотел, хоть и любил, но сейчас немного не тот момент. И поэтому молчал и ждал, — это всё будет звучать очень странно, что я сейчас скажу. Расскажу, точнее. Просто… Не знаю, зацепило меня кое-что в субботу. Мысль привязалась, блять, приклеилась, как будто «Моментом» намазали, — артист кивнул. Куда вел друг — неясно, но это выглядело действительно странно. — Когда я над сценарием чах? — Юра выдохнул сигаретный дым, улыбнувшись. Подумать только, в тот день он, по ощущениям, был совсем другим человеком. Как же всё быстро поменялось — буквально в один момент. — Да, — Вадим кивнул, — я тогда вечером после концерта со сцены уходил, костюмы и реквизит уносил оставшиеся, там всего по чуть-чуть. И мимо будки как раз проходил, — «будкой» в театре называли место за кулисами, где обычно сидел Мустаев в одиночестве либо с кем-то во время концертной программы. Большой брат бдел всегда. Будка, спрятанная кулисой, казалась достаточно просторной из-за скудного наполнения. Одна лавка да стул. Во время спектаклей участвующие там могли оставить реквизит или личные вещи, — и кое-что услышал. Там кто-то был. Дверь, естественно, закрыта, а подходить вплотную и открывать я зассал, — признался Рулев честно, на что Юра кивнул, стряхнув пепел. Дождь усиливался, — я счел это бредом сначала, но потом кое-что понял и остановился, чтобы вслушаться. Этот человек, кем бы он ни был, был там абсолютно один, потому что ответов на реплики не было. Он просто разговаривал сам с собой. — Может, по телефону? — рискнул предположить артист. Он не особо понимал, что здесь странного, но чувствовал тревогу друга на себе. Тот явно не придумывал это всё. — Там глушится связь. И в будке, и в коридоре около сцены. Сам же знаешь. Даня жалуется постоянно, что там «нет сети». В инстаграм, блять, зайти не может, — точно. Юра совсем про это забыл. Это неоднократно проверялось. Будка, кулиса и часть коридора — какие-то мёртвые зоны, связь там не ловил ни один из операторов. Может, переизбыток сигналов или волн. Скрипач не разбирался. Вадим вздохнул, — я же сказал, что это всё будет странно звучать. Можешь мне не верить, твоё право. — Я тебе верю! — Музыченко вскинул руку с сигаретой, а потом закурил, — и… это всё? Кто это был? Ты узнал голос? — В этом и дело, — Рулев расстроился еще больше. Таким его Юра не видел уже давно, — через меня проходят почти все, кто есть в этом театре. Будь то танцор, актер, музыкант, уборщик. Я работаю со всеми. И я не смог распознать, кто это, потому что я даже пол определить не смог, — он выдохнул дым, сжав зубы и наморщив лоб, — я просто, блять, по голосу не смог определить, девушка это или парень, возраст. И даже расслышать самого монолога не смог, будь он проклят нахуй. Голос слышу, а разобрать не могу. Как из жопы слышно. Услышал только пару слов — «никого, знаю, завтра вечером», — Вадим прав. Это всё казалось действительно странным. Услышав этот набор фраз, Юра задумался. Внутри всё похолодело от плохого предчувствия. «Завтра вечером» — это как раз вечер воскресенья. Перед тем, как всё случилось, — какой-то бред, короче, пиздел он. Я даже не вслушивался после, съебался сразу. Ты, опять же, можешь надо мной поржать, но людей с такими голосами я не знаю. Вопросов несколько — почему этот кто-то говорил сам с собой? Кто это? И, как по мне, самое главное, если это кто-то не наш, как он попал сюда? — Ну-у-у, — скрипач в раздумьях вскинул брови, — братан, мы с тобой немножко выпили. Может, это всё… — Слушай, я, может, и дурак, — Рулев, смущаясь, хохотнул, — но не настолько же. И не алкаш. Я был уже трезв в тот момент, а там однозначно находился кто-то один. И говорил этот кто-то явно сам с собой. Больше просто не с кем. И голос этот мне не знаком. — Ты сможешь узнать голос, если услышишь? — Юра поморщился. Дождь стал косым, и капли попали ему на щеку. — Не исключено, — он пожал плечами и затушил сигарету о стену. Прицелившись, он попытался попасть бычком в мусорку. Не вышло. Он, перелетев её, приземлился прямо в воду, а поток почти тут же унес в канализацию, — это как-то странно. Непонятно — мужчина, женщина. Я вообще не помню у нас таких голосов, — кажется, Вадиму было самому неудобно, что он делится, по его словам, каким-то бредом, — как-то глупо. Вся ситуация. Не знаю, зачем рассказал. Извини, — вздох, — я просто пересрал. Обычно у нас все свои, а тут кто-то хуй пойми откуда. — Нет, — Музыченко помотал головой и затушил сигарету, как и друг, о стенку, — это, как по мне, действительно подозрительно, — скрипач, не пуская бычок из пальцев, сложил руки на груди. Выкинет в здании. Под дождь выходить не хотелось, — надо уламывать Серговну на установку видеокамер в коридорах и около сцены, если такое говно продолжится. — Знаешь, сколько трахающихся парочек будут против этого? — хохотнул Вадик, и Юра, улыбнувшись, кивнул ему. Их можно понять, конечно, но сейчас не такая ситуация, в которой можно было делать поблажки. Особенно после этого рассказа, — даже считать страшно, — они замолчали, слушая, как стучит на улице дождь. Он шумел, даже не думая затихать, собираясь в глубокие лужи. Людей на улице практически не было, как и машин. Город как будто находился в анабиозе. Для середины февраля такая около плюсовая температура характерна не была. Гисметео утверждал, что на следующей неделе можно ожидать похолодания, — пойдем? Я тебе кофейка налью, — Рулев ехидно улыбается, а перед таким предложением — кто же откажется от кофе с коньяком после холодной улицы? — устоять Юра не мог. Когда друзья поднимались по лестнице на второй этаж, скрипач всё прокручивал в голове то, что рассказал ему Вадим. Пазл в голове не складывался, как бы парень ни менял разнобокие кусочки. Слишком много странных совпадений сложилось в одно. И вот так сразу в нужного человека попасть… Всё казалось неправильным. Анечка скоро должна была освободиться. Надо поделиться этой странной историей с ней, а потом связаться с Пашей. Может, они скажут что-то более дельное. История, рассказанная Вадимом, была до того глупа и почти притянута за уши, что ли, что Юра вставал в тупик каждый раз, когда начинал думать об этом.