— Здесь нет никакого подвоха! Они сотрудничают с полицией, МЧС и больницами разными, — распинался подросток перед троицей, проговаривая для них чужие слова, в которые сам верил с большим скрипом.
Они катились к их новому дому вчетвером. Дорога была длинной, поэтому маленький Томайо быстро утомился, и Ваське пришлось взять его себе на спину, где он, свернувшись клубочком и уснул. Фиби с нескрываемым скептицизмом озиралась вокруг, всё ещё не веря в благополучный исход событий. Они с Джои держались за руки, кутаясь в потрёпанные меховые накидки тёмно-синего цвета. Нет, на улице было не настолько холодно, просто за время, которое они провели без своего покровителя, обиженные тяжи сотворили с ними много всего. Благо, Тёмочку это обошло стороной. Возвращение этого самого покровителя в детский дом было столь неожиданным, что обидчики в страхе смылись, едва его увидели, надеясь избежать кары. Но он явился и не за карой. И как бы сильно не злилась на него Фиби, она первая бросилась ему на шею, как только он попал в поле её зрения. Китаянка, приехавшая с ним, ужаснулась от условий, в которых обитали (именно не жили, а обитали) дети. Мурашки по коже вызвало и их состояние: все в синяках и ссадинах, грязные, худые и хромающие, кажется, на все катки одновременно. Женщина, видевшая за время своей работы многое, с большим трудом сдерживала шквал эмоций. Радовало то, что к Ваське они относились благосклонно и готовы были последовать туда, куда он скажет без особого сопротивления. Вот и вёл он их в новый дом, пока Шу и её муж занимались бюрократическими делами. Васька вообще был удивлён, как это грозная и беспощадная Лариса Алексеевна позволила им так быстро и просто уйти.
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — упрямилась девушка, но ход, тем не менее, не сбавляла.
— Согласен, — Васька шумно вздыхал, — Но это всяко лучше, чем находиться в том гадюшнике.
— Откуда ты-то знаешь? — она закатила глаза, — Ты там жил?
Она говорила это с таким явным укором, что даже Джои не выдержал и толкнул её локтем в бок, на что сама Фиби лишь устало отвела глаза.
— Не жил, но видел. Даже если там совсем плохо, то это место идеально для побега, — его тон казался холодным.
Он скрывал свои чувства за маской безразличия, хотя любому было понятно, что ему совсем не всё равно, раз он приехал обратно. Колола лишь совесть за то, что не знал и бросил их одних. Глядя на их убитые лица, самому хотелось заплакать.
— И куда нам бежать? — Фиби не давала его совести ни единого шанса на реабилитацию.
— Куда угодно! — в голосе прорезались нотки раздражения, — Почему ты спрашиваешь об этом меня?
Американка прикусила язык. А ведь и правда, глупо перекладывать ответственность на кого-то другого. Тем более, Васька и так был достаточно добр к ним.
Джои положил руку ему на плечо, всеми силами стараясь обратить на себя внимание. Тонкие костяшки пальцев с необычайной лёгкостью коснулись сначала подбородка, затем виска и резким движением обе руки распахнулись резким движением от груди почти перед Васькиным лицом.
— Он говорит «Большое спасибо», — сухо подсказала Фиби.
— Да не за что, — тот хотел пожать плечами, но спящий на моторном отсеке Тёма не позволял сделать никаких лишних движений.
— Как ты вообще узнал об этом месте? — снова вернулась к диалогу девушка.
— Психолог посоветовала. Сначала мне предложила там жить, а я вот посмотрел и решил, что вам нужнее, — неосторожные покачивания на ямках всё же потревожили крепкий сон парня, — Я проверил. Вроде, всё тихо и спокойно. Да и управляющая милая. Не похожа на суку.
— Будем надеяться. Вариантов, в любом случае, не так много, — тяжело вздохнула Фиби.
— Ну… Мы могли остаться, — с юношеской дерзостью влез в разговор Томайо, спрыгнув с корпуса Василия.
— Мне кажется, лучше пугающая неизвестность, чем эта обитель зла, — поджал губы советский танк.
— Это точно… — Фиби шумно выпустила воздух из лёгких, — Чёрт с ним! Будь, что будет!
С этими словами она поправила выбившиеся из плотного пучка завитки рыжих волос.
Осенний день прогремел яркими красками и умиротворёнными лучами солнца. Листья деревьев играли в ярком танце, создавая ковер разноцветных оттенков под гусеницами. Воздух был пронизан приятной теплотой, и природа казалась в состоянии спокойствия, готовясь к приходу холодов.
Однако, как взмах волшебной палочки, ветер резко изменил характер этого осеннего дня. Сначала он приносил лишь едва уловимый шепот, поглаживая лица прохожих своим мягким прикосновением. Танки, наслаждавшиеся последними лучами тёплого солнца, не подозревали о грядущих переменах.
Потом, словно призывая зимнюю стужу, ветер внезапно нарастал в силе. Листья, которые ещё момент назад играли в вальсе, стали подниматься вверх, образуя вихри красок. Он развевал волосы туго завязанные волосы, заставляя дрожать от первых холодных прикосновений.
Осенний день преобразился, как если бы сама природа решила подкинуть маленьким танкам сюрприз перед приходом зимы. Живописная теплота уступила место леденящему холоду, напоминая о непредсказуемости осенних капризов.
Ветер заставил их беспомощно прижаться друг к дружке, ведь дряхлая одежда была не в силах согреть худые корпуса. Оказалось, что и меховых накидок было маловато. Если бы не показавшиеся вдали знакомые ворота, то их дела можно было бы считать плохими.
В лучших традициях этого места, их уже встречали. Взрослая МС-1 в круглых очках с золотистой оправой по-доброму обняла всех приехавших, кроме Васьки, который мягко отстранил седовласую женщину, едва она посмела приблизиться к нему.
— Привет, мои дорогие, — она беспокойно хватала трио за руки, — Мамочки, какие ледяные! Замёрзли, как лягушки! Быстро в дом! Скорее, скорее!
Она бесцеремонно потащила подростков за собой. В дом. В тепло. Подальше от промозглого ветра, пробирающего ледяными пиками до костей. По добрым глазам, можно было предположить, что она являлась здесь кем-то вроде няни.
— Как вас зовут? — громко спросил Васька дрожащим голосом.
Губы с трудом поддавались контролю из-за ужасного холода. Пальцы немели, и он спрятал их поглубже в карманы, чтобы буйство стихии не могло добраться хотя бы туда.
— Тётя Маша, мой мальчик… Ты едь, едь. Мы потом познакомимся. Только до тепла доберёмся! — приговаривала она.
Спорить было некогда. Да и знакомиться тоже. Как только они попали в помещение, их встретила целая толпа танчиков. Были всякие: и советские, и американские, и китайские… Кривые, косые, без глаза, без катков, с неестественно вывернутыми пальцами и костяшками. Казалось, что здесь приютили всех сирых и убогих, которые только были в этом городе. И все были лёгкими. Ни одного СТ или ПТ. Пришельцев сразу же закутали в толстые пуховые одеяла, вручили кружки с ароматным чаем и угостили горячими пухленькими ватрушками. Они были рады новеньким, хотя по всем законам васькиной логики должны были считать их конкурентами и пытаться выпроводить. Да и вообще это место противоречило законам логики осторожного ЛТ. Даже дизайн гостевой комнаты совсем не вписывался в рамки детского дома, коим по сути это место и являлось.
— Все здесь! — в шутку поворчала женщина, цокнув языком и окинув разношёрстую компанию взглядом, — Печки натопили хоть в домах?
— Конечно, тёть Маш. И по хозяйству управились, — выехал вперёд мальчик-Leopard с отсутствующим глазом и шрамом, — Я за всем проследил.
Васька присмотрелся. Это был тот самый парень, который буквально пару часов назад помахал ему рукой. Подросток испытывал ужасное чувство дежавю, но не мог понять, где и когда они могли встречаться. Он бы точно запомнил.
— Не узнал? — обратился к нему «знакомый» с искренней улыбкой.
— А должен был? — советский ЛТ недоверчиво прищурился.
— Меня Вадик зовут. Но ты мог знать меня под именем «Топаз», — он протянул руку для рукопожатия.
Васька вспомнил… Его будто окунули в кипяток — все нервные окончания разом дали о себе знать, а в башне зазвучал мощный набат. Воспоминание, резкое и острое, как бритва, перенесло его на арену Колизея. В его руках нож. Напротив — много лиц, смутных и размытых. И немец с большими голубыми глазами. Топаз. Короткий эпизод темноты и его руки в крови. А с поля уносили немца с одним голубым глазом. Страх. Сожаление. Внутренняя истерика.
— Мы можем поговорить? —Вадим слегка тронул его за плечо, увидев, что Васька завис, — Поехали со мной.
Тот резко дёрнулся. Взгляд снова стал осознанным и глубоким. Он молча встал и поехал туда, куда его вёл Топаз. Жуткое чувство вины и стыда охватило всё его тело от траков до комбашенки, и он думал, что сейчас ему выколют глаза. Он был в этом практически уверен. И сопротивляться он не хотел. «Вот оно… Наказание за то, что я сделал. Наверно, это правильно. Я всё-таки лишил его зрения наполовину. Будет справедливо, если он сделает то же самое».
А немец всё вёл и вёл. Снова на улицу, в ветер и холод. А потом быстренько в помещение по той же каменной тропинке. В тёплый и уютный деревянный домик с несколькими комнатами. Это был один из низеньких домов, которые он увидел с улицы. Внутри было довольно просторно: маленькая прихожка с висящей верхней одеждой на крючках, ровные персиковые стены и потолок с небольшими рисунками, которые явно были сделаны не профессиональными художниками; полы с линолеумом, причём новым и хорошо вымытым; несколько проходов из длинного коридора в разные комнаты. Они проехали вперёд, прямо в просторную комнату с двумя широкими деревянными кроватями. По меркам детских учреждений это было шикарно, почти наравне с общежитиями лучших университетов страны. И горе-дизайнер сюда, похоже, не добрался: стены однотонные, светло-серые обои и ковёр с затейливыми графичными узорами, даже шторы не яркие, а вполне к месту — глубокого синего оттенка и без принта. Здесь даже помещались тёмные тумбочки и два письменных стола с ноутбуками. Всё очень строго и по-взрослому. Только кровати пестрели детским разнообразием. Все в игрушках, подушечках и с махровыми пледами. Идеально сложено, но так забавно со стороны.
— Присаживайся. Чувствуй себя, как дома, — он не оборачивался на гостя, а сразу полез в свою тумбочку, что-то беспокойно ища.
Васька послушно сел на край кровати, с тревогой пытаясь предугадать действия Вадима. Немец шуршал бумагой и перекладывал с места на место какие-то предметы, торопливо перебирая руками. Пока он стоял кормой к советскому ЛТ, тот успел рассмотреть его корму, как бы неприлично это не выглядело со стороны. Шрамы, шрамы, шрамы… Ему явно доставалось в Колизее не только от бойцов, но и от хозяина. Не было ничего удивительного в том, что он злился на окружающих и хотел отомстить. Но вот только зачем сам Васька поехал за ним? Почему сейчас сидит так спокойно и ждёт? Это ли и есть то самое наказание за все грехи, которого он так жаждет?
А немец, тем временем, что-то нашёл и с предвкушением повернулся к Ваське, пряча находку за спиной. Гримасу исказила хищническая улыбка. Взгляд стал злым и полным ненависти. Подростку казалось, что сейчас его полоснут ножом по лицу. Он приближался, будто в замедленной съёмке, и опасливо вынимал оружие из-за спины.
— Это тебе, — для слуха эта фраза была невыносимо громкой, а перед глазами молниеносно появилась… подарочная коробка.
— Что это? — паранойя мгновенно отпустила, и вместе с осознанием, как же глупо он выглядел со стороны, пришла мысль, что он снова напридумывал себе невесть чего, да ещё и обвинил (хорошо, что только в своей башне) совершенно безобидного ЛТ в покушении на убийство.
— Подарок… — тот бесцеремонно вручил коробку в руки гостю, — Спасибо за то, что спас нас.
— Спас? — непонимающе смотрел на него Васька.
— Ну да… Ты же Легендарный? — он с сомнением прищурился.
— Я… Но не припомню, что спасал кого-то, — он почесал башню.
— Ну ты сбежал из этого… места… — немец запнулся, а до Васьки, наконец, дошло, что он говорит про Колизей.
— А… Ты про это… Не знаю, насколько это помогло. Полицейская рота и без меня была уже близко, — он вздрогнул, вспомнив злополучный день.
— Не преуменьшай свои заслуги, — улыбнулся тот и плюхнулся рядом с Васькой, — Ты всё равно очень им помог. И всем, кто был внутри.
— Я думал, ты будешь мстить мне, — Васька покраснел и отвернулся, рассматривая шершавую синюю коробку с белым бантиком.
— За что? — тот удивился.
— За глаз, — тот осёкся, — Это ведь я тебя так… Прости…
— А… — Вадим потрогал чёрную плотную повязку на лице, — Ты об этом… Я не знал, что это ты.
Улыбка с его лица исчезла. А Васька обречённо вздохнул. На душе было неспокойно, да и забыл он совсем, что из-за наркотика остальные жертвы помнили и понимали крайне мало. Зачем он только поднял эту тему?
— Мне очень жаль, — только и смог выдавить он из себя.
Он готов был разрыдаться, ожидая осуждения и криков в стиле «Ты испортил мне жизнь, урод!», но спокойный и улыбающийся немец полностью противоречил тому, что он снова успел придумать. Мысли были быстрее адекватности.
— Не переживай из-за этого, хорошо? — он положил руку Ваське на плечо, — Ты в этом не виноват. У тебя не было выбора. Прошлое уже не вернуть, да и это мало бы что поменяло. Я рад, что смог выжить, а будущее своё я построю так, как захочу и без глаза.
Васька не выдержал. Навалившиеся воспоминания, паранойя и трогательные признания нового знакомого смешались в кучу и надавили на него с огромной силой. Опять слёзы. Он боялся издать малейший звук, чтобы удержать рвущиеся наружу чувства внутри себя и не позволить истерике разыграться прямо здесь. Только не сейчас. Не перед чужими.
— Эй… — парень приобнял его, — Всё хорошо…
— Извини, — он тут же отсел и взял себя в руки, — Я не знаю, что на меня нашло.
— Эмоции — это нормально. В них нет ничего страшного, — Вадим не оставлял попыток его подбодрить.
— Говоришь, как психолог… — Васька погасил бурю внутри и снова принял равнодушный вид.
— Конечно… Я первое время практически жил у них. Даже в психушке лежал, чтобы хоть немного восстановиться. Даже не представляю, каково было тебе… Каково всё помнить и понимать в моменте…
— Поверь, этого лучше не знать, — он достал из кармана пачку сигарет, — Где у вас тут покурить можно?
— На улице, — тот указал на выход, — Поехали, покажу.
Так они и стояли… Немец был чрезвычайно спокойным и воодушевляюще счастливым для танка, который пережил столь ужасные вещи в своём возрасте. Он не курил. Говорил, что не имеет вредных привычек. И это так сильно удивляло Ваську, что он не мог даже подобрать слов. Этот парень не сломался, не стал убегать от своего прошлого. Не заливал раны алкоголем. Не пытался забыться или уйти из жизни. Он жил. Также, как и жил до этого. И Васька страшно завидовал такой силе духа.
Он так спокойно рассказывал о своей жизни… Он живёт в «Спасательном круге» не от одиночества — у него даже есть семья, которая иногда его навещает, а он навещает её — он сам хочет здесь находиться. Да, семья небогатая. И он отдаёт все деньги им, чтобы его младшие сёстры хоть как-то жили. Ведь они не могут без родителей. А он может. Он ведь всё понимает. Мама и папа его любят, просто им нужна помощь. Вот он и живёт отдельно, чтобы деньги не уходили на его содержание. Он сам так захотел. Сам предложил. И сам доволен своим поступком. Почему же тогда из его уст это звучит так фальшиво?
Васька точно понял для себя — этот мальчик отныне его кумир. А Вадим всё не переставал восхищаться васькиной силой и стойкостью. И говорил об этом неоднократно. Даже сам Васька едва ему не поверил… Так красиво васькины подвиги не расписывал даже Тигр.
И болтать они могли до бесконечности долго, если бы советский танк не вспомнил о своих обязанностях. Вернее, о своей работе и ждущем его в ангаре Викторе Степаныче. пришлось попрощаться с этим тёплым и душевным местом пораньше.
— Куда же ты? А пообедать? — взволнованно развела руками тётя Маша, когда он заехал вместе с Вадимом обратно в главное здание, — Даже чаю не попьёшь?
— Не могу… Спешить надо, простите. Я и так засиделся, — неуверенно пожимал плечами он, хотя желудок настойчиво напоминал о своём существовании.
— Погоди, хоть провожу тебя, — старушка собиралась встать из-за небольшого столика, но тот жестом остановил её.
— Не стоит. Там холодно…
Чьи-то горячие руки обвили шею, и он замер, стараясь всё осознать. Фиби налетела с объятиями без предупреждения, прижавшись всем корпусом, крепко-крепко охватив макушку и упираясь лицом в хрупкое плечо.
— Спасибо тебе… — едва шевеля губами произнесла она, пряча мокрые глаза в складках его кофты.
— Приезжай к нам иногда, — не отстал от старшенькой Томайо, тоже прилетев обнять вновь обретённого друга.
— Постараюсь… — коротко ответил Васька на прощание.
Ещё несколько минут трое друзей от души обнимали его и благодарили, совсем не хотели отпускать. Когда он уезжал, вслед ему махали руками и улыбались, будто он был в этом доме долгожданным гостем. Да и сам он чувствовал какой-то странный и приятный душевный подъём. Давно позабытое ощущение лёгкости и удовлетворения заставляли ехать чуть ли не вприпрыжку, а широкую улыбку трудно было скрыть за каменной маской безразличия.
«Меня считают героем… Вот это шок-контент. И это то, чем я могу гордиться. Я помог многим. И в Колизее, и в партизанском отряде. Я ведь чуть не умер тогда. Я смог спасти целый город. Думаю, Александре Владиславовне стоит узнать об этом!»
Он решительно прибавил газу, чтобы успеть записать свои мысли на листочек, пока они окончательно не улетучились. В некой эйфории он вспоминал каждый свой героический поступок. Он никогда не считал себя героем. Не хотел славы и признания. Ему проще было остаться в тени, чтобы не бередить раны каждый раз, когда очередной почитатель спросит о том, что же его толкнуло на столь героический поступок. Это больно. Кажется, что ужасные ощущения после ранений совсем не притупляются со временем. Он взглянул на свою руку: она напоминала фарш… Эта бледно-розовая рубцовая ткань, обтягивающая кости, казалось, совсем не должна была работать… Но вопреки всему, она шевелилась и сгибалась. И страшно было вспоминать, как началась его жизнь с «новой конечностью»…
***
Боль… Всепоглощающая и резкая… Она повсюду. Она стала его частью. Или он — её. Это не имело значения. Ничего больше не имело значения.
— Давай, Вась, нужно поесть… Хоть немного… — чей-то голос пробивался сквозь толстую стену бессознательного тумана.
Рука, большая и холодная, берёт его маленькую башню. Лезет в рот пальцами, давит на язык. Нет сил сопротивляться. Нет сил мычать. Нет сил открыть глаза.
— Давай, мой хороший, вот так, — в горло попадает тёплая сладкая вода.
Нужно глотать. Превозмогать бессилие. Иначе можно захлебнуться, ведь кашлять он не может. И он глотает. На последнем издыхании он всё равно делает то, что ему говорят.
Сколько он уже так лежит? День? Два? Может, уже целую неделю? Всё, что он чувствует — боль. Всё, что он слышит — голос, который постоянно просит его поесть. Только два пальца на левой руке не болят. Совсем. Они холодные и влажные. Их кончиков постоянно кто-то касается.
Снова чужая рука около его рта. Он слышит что-то про трубку, которую нашли в стане врага. Рука касается пушки, опускается к ноздрям. Что-то холодное и скользкое проникает внутрь. Он не может пошевелиться и показать, что ему не нравится. Трубка проникает всё ниже и ниже… Кажется, она достаёт до самого желудка. Хочется вырвать, но нет сил. Нет сил даже на дыхание…
— Ну теперь дела пойдут получше… Я смогу нормально кормить его через зонд, — делится голос с кем-то новостью.
Кто-то радуется. Расспрашивает о его состоянии и ласково называет малюткой. Кто-то добрый и знакомый. Кто-то, кого он не может вспомнить и узнать.
— Ну честно… Я считаю, что это пустая трата времени, — негодует голос, — Огромная кровопотеря, такие повреждения… Гуманнее его добить. Мы только оттягиваем момент. Увеличиваем время предсмертной агонии. Это жестоко.
И голос прав. Если бы у него было право выбирать, то он выбрал бы смерть без раздумий. Каждая клеточка тела непозволительно сильно колет и разрывается, причиняя такие страдания, о которых страшно даже думать.
— Я понимаю… Но я никогда себе не прощу, если мы даже не попытаемся его спасти. Он пожертвовал собой ради нас. Дети не должны участвовать в войне и тем более отдавать свою жизнь за других. Я уверен, что он сможет выкарабкаться.
И кто-то был совершенно прав. Спустя какое-то время силы действительно стали потихоньку возвращаться к еле живому тельцу. Однажды он даже смог открыть глаза и проследить за тем, кто всё это время был рядом. Тот, кто раз за разом вливал ему в желудок какую-то жидкость, прокалывал кожу иглой, трогал раны и шевелил корпус, разгоняя застоявшуюся кровь. Иван, единственный врач в их стане. Воспоминания возвращались отрывками, словно кто-то разрезал их на мелкие лоскуты. Способность мыслить и воспринимать окружающее пространство тоже вернулась не сразу. Мозг совсем не хотел включаться в работу.
— Он стал овощем? — спрашивал маленький и юркий танчик, заглядывая в полуприкрытые стеклянные глаза.
— Сам ты овощ. Он ещё не оклемался, — говорил сердитым голосом большой танк и ласково гладил поблекшие волосы.
Он не понимал, о чём они говорят и почему его трогают… Было очень больно. Чересчур. Он просто хотел покоя. И пить. Пить даже больше. И сколько бы в него не вливали жидкость, он не мог напиться.
Спустя время он увидел перед собой не просто большой танк, а Стёпу. Того самого Стёпу, который называл его малюткой и гладил по спине. А рядом с ним находился Миша. Такой же вёрткий и немного глуповатый. Из незнакомцев они стали самыми родными танками на планете. И боль стала уходить на второй план. Когда у тебя появляются более интересные занятия, чем лежать и фокусироваться на страданиях, дни начинают течь быстрее.
— Можно? — однажды спросил, постучавшись, едва знакомый голос, и в дверном проёме появилось лицо молодого шведского тяжа.
Васька понимал, что это один из тех, кто всегда присутствовал в его жизни где-то на фоне. Они редко взаимодействовали, даже почти не здоровались. Наверное, ЛТ только однажды был к нему достаточно близок — когда Иван просил его помочь с осмотром новеньких, вернее, с записью результатов осмотра. Странно, что этот танк решил приехать к нему.
— Да. Что хотел? — находившийся в небольшой каморке, называемой палатой, врач не любил, когда его отвлекают, тем более когда он занимается лечением.
Васька не посмел подать голос. Врач был на взводе, недовольный состоянием своего пациента. Хотя сам Васька считал, что дела идут как нельзя лучше. Он уже даже заново научился сидеть, хоть и каждое движение «награждало» его очень неприятными ощущениями во всём корпусе. А незваный гость отвлёк их обоих от очередного осмотра.
— Да я тут это… Гостинец привёз больному, — он шмыгнул, неуверенно переезжая порог больничной палаты.
Врач вздохнул, с укором глядя на пациента. Тот невыносимо хотел спать и с большим трудом держал глаза открытыми.
— Это как раз и надо. Совсем не хочет есть, — приговаривал он, собирая инструменты обратно в сумочку, — Один бульон хлебает без конца, да воду с сахаром.
Гость улыбнулся, придвигаясь к кровати всё ближе. Васька, наконец, смог почувствовать вкуснейший аромат, доносящийся из небольшого кулёчка, который тот держал в руках. Скулы мгновенно свело от предвкушения.
— Ого, вы где её откопали? — удивлённо заглянул через плечо Иван.
Сладкая и ароматная земляника выглядела очень аппетитно. Васька, любивший ягоды так же сильно, как шоколад, если бы мог — завизжал бы от восторга.
— Ой, да это Зинин нашёл поляну возле заброшенного склада. Она отошла уже, так что всем взводом по ягодке выбирали. Вот немного и наскребли, — он осторожно протянул кулёк подростку и тот, трясущейся рукой тут же залез в лакомство.
— Спасибо… — еле слышно смог сказать он.
— Да не за что… — танк улыбнулся и помог немощному донести ягоду до рта, — Кушай и поправляйся.
На душе сразу стало так тепло и хорошо… Будто и не случалось в его жизни ничего ужасного. Будто он не успел ещё разочароваться в других танках и обществе в целом.
И были и другие мелкие подарки. То кто-то притащит ему шоколадку, стащенную из Михайловки. То откуда-то возьмут яблоко. То сварят из мясных консервов что-то похожее на шурпу. И всё тащат к нему. Чтобы он ел и набирался сил. Каждый день заходят и спрашивают, как он себя чувствует и чего хочет. А когда он, наконец, шатаясь и чуть не падая смог пересечь порог, весь стан его приветствовал аплодисментами. Словно он был самой настоящей звездой. И большинство суровых и грозных мужиков превратились в самых заботливых нянек на свете. Они постоянно следили, чтобы он не лежал на холодном, укутывали его, помогали добраться туда, куда он направлялся. Спустя время, следуя примеру Стёпы, даже позволяли ему забираться на свои спины и спать, накрывшись курткой. Конечно, не все придерживались столь позитивного мнения относительно маленького героя, но таких было большинство. И Васька был очень счастлив, что огромное множество хороших танков его окружали.
Был случай, когда он споткнулся и упал прямо на повреждённую руку. От боли он начал плакать навзрыд, не зная, что делать, чтобы её прекратить. На удивление, первым, кто стал успокаивать, дал воды и сидел с ним, поглаживая по спине, пока тот не успокоился окончательно, был не Стёпа, а командир. Тот самый командир, который замахивался на него камнем, чтобы убить, который без зазрения совести расстрелял предателей и который был строг даже к своему лучшему другу, сидел и держал его за руку…
— Знаешь, у меня ведь тоже есть сын чуть младше твоего возраста, — его выражение лица перестало напоминать оскал Цербера перед убийством, — Мне бы очень хотелось, чтобы он был похож на тебя, когда подрастёт.
Васька не понял тогда, что означали эти слова. Было ли дело в его характере, в его жизненных ориентирах или поступках — он не знал. Но ясно было одно — многие танки зауважали его и стали считать достойным. Восхищение позже вызвал и тот факт, что он отказался от официального награждения. Медаль за свои заслуги он так и не получил. Просто не стал приезжать на церемонию, попросив сослуживцев держать язык за зубами. И как бы сильно не упрашивал его Стёпа, он был непреклонен — ему не нужно было лишнее внимание. Он и без него был белой вороной всегда, а если одноклассники узнают про награду, то начнётся соревнование по его травле. Даже отец, как ему казалось, будет смеяться над этим. Поэтому слава и известность его как спасителя Владивостока осталась в маленькой партизанской деревушке, а единственная фотография с медалью — в старом альбоме на самой последней странице.
***
Когда он долетел до места работы, Виктор Степаныч уже пообедал и почти встал из-за стола.
— Я здесь! Я не опоздал! Я готов к работе, — ввалился он в столовую, запыхавшись и запинаясь о порог.
— Бог мой… Ты из другого города летел, что ли? — старичок добродушно улыбнулся.
— Это не важно, — он сходу полетел к кулеру с водой и залпом выпил два стакана, — Куда воевать?
Он выглядел так забавно со стороны, что все обедающие невольно улыбнулись.
— Отдышись хоть, вояка, — снисходительным тоном подбодрил Хальстен товарища, — Да поешь нормально. У тебя диета, если ты не забыл.
Подросток недовольно закатил глаза. Обещал же не воспитывать и не душить заботой, а сам нарушает, аргументируя какой-то там ответственностью. Будто Васька сам просил его об опекунстве.
— Отработаю и поем, — обиженно буркнул он и в мыслях добавил: «Хватит меня позорить».
— Мы не торопимся, правда. Пообедай и поедем. Тем более мне ещё пару боёв без тебя отыграть надо. Всё равно будешь ждать, — Виктор Степаныч привёл более весомые аргументы, и Васька сдался, угрюмо сев за стол.
Хальстен сам принёс ему тарелку с едой и приборы, поставил на стол витаминный салат, сок и горсть таблеток сверх того, что полагалось обычным бойцам. И подростку это совсем не нравилось… Это он ещё не знал о главном нововведении, которое ждало его перед сном…
— Приятного аппетита, — пожелал ему будущий совзводный и исчез в дверях.
— Где ты пропадал сегодня? — заинтересованно смотрел на него швед.
— Да так… Мне психиатричка моя рассказала о заведении для лёгких танков-сирот. Я решил туда вместо себя знакомых из детского дома отправить. Там неплохо… — с опаской рассказывал он, озираясь по сторонам и убеждаясь, что их никто не подслушивает.
Говорил он полушёпотом, ведь вокруг было много посторонних танков, а он страшно не хотел делиться историей своих похождений. Поэтому он одновременно жевал и говорил очень тихо. Хальстену приходилось прислушиваться. Из шёпота он уловил только то, что Васька кому-то помогал и, кажется, завёл себе друзей, что очень и очень радовало шведскую ПТ. Только его параноидальная осмотрительность внушала беспокойство. С другой стороны у подростка не было ни одной причины доверять всем окружающим танкам. Они для него — очередные незнакомцы.
— Жуй быстрее, опоздаешь, — злорадно-насмешливый голос послышался из дверей.
— И тебе привет, картонка, — безучастно ответил Васька въехавшему в столовую Дани.
— Кто бы говорил, — передразнил его тот и, взяв с раздачи тарелку с супом, плюхнулся чуть поодаль, — Вечером посмотрим, насколько сильно ты просадишь общую статистику, бесполезный.
— Ой, очень сильно. Ты даже представить себе не можешь, — Васька притворно глупо улыбался, заставляя итальянца искать новые подколы, которые могли бы его задеть.
— Просто пустишь на смарку чужой труд? Даже совести хватит? — недовольно прищурился тот, — Хотя кого я о совести спрашиваю…
— Конечно, я бессовестный! А зачем мне за статистику париться? Есть же итальянский дурачок, который всё за меня исправит. И урон набьёт, и разведданые добудет. Считай, выйду в ноль. Поработаю на кредиты, которые от меня и требуются.
Итальянец начинал сердиться. Как и Хальстен. Он просил подростка держать язык за зубами и подумать не мог, что тот внаглую пойдёт на открытый конфликт.
— Ха-ха-ха. Ловко он тебя, Дани, — поддержал Ваську Крис.
— Вот-вот, — вступила в разговор СУ-122-44, — Небось сам к маленькому полез. Знаем мы тебя.
ЛТ же устало посмотрел на всех собравшихся, всем видом показывая, что их общество его утомило. «Спасибо, конечно, но я не нуждаюсь в защите,» — думал он про себя, но сам осознавал, что эти танки спасли его от изнасилования мозга. Хальстен же немного успокоился, поняв, что у Васьки, скорее всего, была причина поступить подобным образом.
— Ой, да ладно! — вспылил Дани, — И в чём я был не прав?
— В том, что хлеборезку свою вовремя не захлопнул, — грубо встряла ещё одна девушка (112).
Она выглядела, как надменная сука. Даже макияж и причёска говорили об этом: чего стоили только дерзкое каре с обритым левым виском, ярко-синяя бунтарская прядь и чёрная подводка на глазах, переходящая в жирные рокерские стрелки. Весь её образ так и кричал: «Я крутая! Я не такая, как все!» Подростку она приглянулась. Если бы он не был худющей больной пятёркой, то, возможно, даже решился бы поговорить с ней.
— Я смотрю, вы тут и без меня неплохо справляетесь, — твёрдо сказал подросток и закинул в рот все таблетки разом и запил соком, — Думаю, мне пора.
Размышляя о том, как же «Картонке» не повезло иметь репутацию токсичного грубияна, он собрал всю посуду и отвёз в небольшое окошко, где, по всей видимости, работал мойщик. Он даже немного удивился. Мало того, что тут организовано питание, так ещё и посуду за тебя кто-то моет. Красота да и только!
В комнате с порталами было достаточно оживлённо. Все танки были такими огромными, что в Ваське стали потихоньку зарождаться комплексы по поводу размера. На него чуть не наехали в буквальном смысле слова… Дважды… Где же его взводный?
— Ты Степаныча ищешь? — уточнил у него проезжающий мимо STA-2, увидев его небольшое замешательство.
— Да… — неуверенно протянул он, озираясь вокруг.
— Он ещё не вернулся из последнего боя, подожди немного, — изучающим взглядом обвёл его собеседник, отчего Васька почувствовал себя безвольной вещью, — Тебя Ваня зовут, да?
— Вася… — поправил его тихонько ЛТ, уткнувшись в один из компьютеров и входя в свой аккаунт.
Назойливый по меркам подростка японец стоял прямо за его спиной, переминаясь и явно стесняясь о чём-то спросить. Излишнее внимание к своей персоне не то злило, не то вгоняло в страх. Он банально не знал, как себя вести, ведь танк не проявлял агрессии, не лез с надоедливыми разговорами и даже не самоутверждался за его счёт.
— Ой, извини, пожалуйста… — он криво улыбнулся, стараясь выглядеть милым.
— Ничего. Многие путают, — постарался улыбнуться в ответ подросток.
Вышло очень странно и больше пугающе, чем мило. Поэтому пришлось стыдливо отвернуться обратно в монитор. В правом нижнем углу сияла оранжевым иконка закрытого письма. Он открыл. Какой-то игрок приглашал его во взвод. Было также уведомление о запросе в друзья от двух разных аккаунтов… Он опешил. Кто из них был Виктором Степанычем? Кто второй? Кому вообще понадобилось добавляться ему в друзья?
— Тебе помощь не нужна? — не отставал добрый собеседник.
— Ну… Я не знаю, что это… — он подвинулся, уступая товарищу место у монитора.
Тот взглянул, улыбнулся снисходительно и указал на второе уведомление.
— Это Степаныч. Он тебе заявку в друзья кинул. А это не знаю кто, он тебе и сообщение написал. Вот смотри, — тот ткнул в экран в самом низу, где горело оранжевое окошко с чужим ником.
Васька открыл чат.
«Привет, малютка. Давно не виделись. Как твои дела?»
— Ничего себе… — лицо озарила кривая улыбка.
— Знакомый? — японец тоже невольно начал чему-то радоваться.
— Да… — Васька встрепенулся, — Ой, а как тебя зовут?
— Минору. Можно просто Ру, — тот суетливо отъехал к одному из порталов.
— Рад знакомству.
Собеседник ничего не ответил — исчез в очередной игре. А подросток, едва не визжа от восторга, ответил давнему знакомому.
«Привет, Стёпа! Всё хорошо. Живу и жизни радуюсь…»
