1
Наверное, нет никакой необходимости в объяснении, что Дайске конкретно влип. И сейчас я не беру во внимание то, что произошло недавней ночью. Ох, в каком же он дерьме. Просто невероятно! Втрескался, как школьник во время пуберта. Неожиданно, с особым вожделением, полностью и бесповоротно. Внезапно свалившаяся на него влюбленность сводила с ума. Каждый раз, когда он смотрел на Хару, по коже пробегала дрожь, а сердце делало громкое и оглушающее «тудум». Когда же они встречались взглядами, Дайске задыхался от чувства, которое захлестнуло его с головой. Ему хотелось быть ближе, и он делал для этого все. Не стеснялся всюду за ним таскаться и бесить своим присутствием, ведь Хару становился чертовски милым, когда злился, и это заводило. Всякая толика внимания по отношению к нему вызывала неимоверное счастье, словно он ребенок, которому наконец-то купили сладости. А Хару выглядел очень сладким, даже приторным. И Дайске слишком поздно понял, что его влюбленность — катастрофа. Либо он просто лишится рассудка, либо сердце его остановится, не справляясь с навалившейся нагрузкой. Все стало еще сложнее, когда Камбэ осознал, что Хару совершенно не в порядке. Изменения в его состоянии было видно невооруженным глазом уже по истечению нескольких недель. Эта стремительная градация пугала всех в отделе. Камей рассказал тогда еще незнающему Дайске, что произошло с Като чуть более года назад. Не удивительно, что он сломался. Знания эти заставляли Камбэ переживать и лезть из кожи вон, чтобы ему хоть как-то помочь, ибо Хару не в состоянии был сделать это сам, а в отделе все хоть и беспокоились, но прикрывали глаза. Конечно, произошедшее недавней ночью заставило Дайске волноваться и корить себя за неосторожность и нетактичность. Может, не стоило ходить вокруг да около и просто напрямую с Като поговорить, но детектив не хотел быть навязчивым в таком тонком деле, он ждал, когда Хару сам ему доверится, если такое вообще могло быть. Переживаниям его не было предела, необходимо было извиниться как только он снова с ним встретится. Будоражить неспокойный ум на следующий же день не хотелось, и Дайске решил, что разберется со всем на работе. Но Хару на работе не объявился. Это вызвало удивление и беспокойство в отделении, ведь Като всегда предупреждал, если собирался не приходить, и у него всегда была уважительная причина. Дайске же почувствовал укол совести с новой силой, и его волнение переросло в тревогу. Если учитывать его недавнее состояние, вызванное воспоминаниями и чувством вины, то он мог натворить все что угодно и с кем угодно, в особенности с собой. Возможно, Като просто нужно немного времени, чтобы побыть наедине с собой. Но такие мысли вовсе не успокаивали и не утешали. Дайске не находил себе места и не мог сосредоточиться на каком-либо деле. Все его внимание занимал Хару, которого на тот момент не было рядом. В голову лезли сюжеты с наихудшими развязками, и Камбэ только лишний раз заставлял себя тревожиться и паниковать. Ему жизненно необходимо извиниться за свою выходку. И это не какая-то формальность или банальная вежливость, Дайске чувствовал, что он просто должен это сделать. Игнорировать такое нельзя, ведь любая недосказанность может намертво повиснуть в воздухе и не давать отношениям развиваться. А этого он как раз и не хотел. Что же делать? Вдруг за такой короткий срок, за который они не виделись, с Хару могло что-то случиться. Конечно, (не)беспочвенные волнения лишь отвлекали и нервировали, но он ничего не мог с собой поделать. Поэтому решил, как только освободится, отправиться к Като домой, чтобы в спокойной обстановке объясниться и разузнать все, что, как он думал, ему необходимо. Но если блондин пошлет его куда подальше, то сопротивляться он не станет. Может, так будет даже лучше, хотя бы для Хару.2
Последний выходной перед очередными буднями Хару провел дома. Сидя в своей маленькой квартирке, он чувствовал одиночество, которое не покидало его ни на секунду, а голова была забита тяжелыми раздумьями. Разбираться в себе и в своих чувствах невероятно сложно, и не каждому это под силу. Но Хару решил разложить все по полочкам. Ему надоело. Надоело терзать себя, надоело самому себе противоречить и делать вид, что он ничего не чувствует. Потому что это не так. Като чувствовал все. Запутанный клубок эмоций и ощущений, казалось, распутать было невозможно, но стоило потянуть всего лишь за несколько ниточек, как все вдруг стало ясно, хоть и не легче. И что со всем этим делать? Пустить на самотек или взять в свои руки? Хару не знал или знать не хотел. Все ему очертенело, и каким-либо образом взаимодействовать с проблемами не было желания. Хотелось одного — чтобы все закончилось. Когда присутствие удушающего одиночества стало невыносимым, Хару решил навестить человека, который облегчал его жизнь всякий раз, стоило только услышать его голос или просто посмотреть в глаза. Хотелось вернуться в то время, когда присутствие его преображало жизнь, а проблемы казались ничтожными и преодолимыми. Ностальгия по прошлому раздирала изнутри и так мешала, что хотелось собственноручно грудную клетку разорвать и вырвать ее на корню.3
Свежий ветер бьет в лицо и нагло забирается под одежду, заставляя вздрогнуть. Тишина присуща этому месту, и лишь шелест деревьев ее нарушает. Бредет по протоптанным дорожкам, поворачивая то налево, то направо, и останавливается у могилы, где бездушным работником ритуальных услуг выцарапано имя «Като Харуки». — Привет, мам, — еле слышимо шепчет Хару и садится напротив могильной плиты. После смерти матери пустота внутри разрасталась с каждым днем, и уже ничто не могло ее заполнить. Каждый переживает утрату по-своему, а Хару переживает ее особенно трудно. Осознание и некогда спрятанные эмоции ударили, словно гром посреди ясного неба, уже намного позже и заставили от боли сложиться пополам. Это застало врасплох и выбило из колеи. Жизнь вдруг стала казаться невыносимой. Как это часто бывает, мама для Хару была единственным близким человеком, которому можно было доверить все. Улыбка ее успокаивала, объятья согревали, а пытливый ум улавливал все его душевные терзания, которыми он никогда не делился первым. К ней можно было обратиться с любой проблемой, и она тут же ее разрешала, будь это детская неразрешимая ссора с другом или незнание следующего шага в жизни. И сейчас, сидя на продрогшей земле, Хару выплеснул все затхлое, что он держал в себе слишком долго. Затхлость эта отравляла, словно смертельный яд, а противоядием был простой разговор и разделение своей боли с кем-то, кто сможет тебя принять. Вот только никто ему сейчас ответить не мог. И Хару, задавая могиле матери немой вопрос о том, что же ему делать, надеялся узреть какой-нибудь знак или внезапно где-то внутри себя найти ответ. Посидел молчаливо некоторое время, ни о чем не думая, а после встал и побрел обратно по протоптанным дорожкам под шум ветра с надеждой на что-то хорошее и тяжелой тоской на сердце. До дома вновь идет пешком. Во время длинных прогулок часы проходят медленно, серый день растягивается надолго, появляется ощущение ускользающей сквозь пальцы жизни. И пока тягучие минуты идут одна за другой, можно обдумать и передумать все, что тревожит и неровно на сердце лежит. Этим Хару и занимается. Думает и с головой себя в очередной раз закапывает, считая, что смысла нет никакого ни в чем и барахтаться бесполезно. Но с недавнего времени в думах его проскальзывает осознание чего-то, что в сердце отзывается слабым трепетом, и трепет этот только усиливался, если он зацикливает на нем внимание. Тогда призрачная улыбка проскальзывает на его лице, а он этого даже не замечает. Так незаметно проходят многочисленные минуты, и Хару, истощенный на всех уровнях самоощущения, добирается до дома, когда на улице начало смеркаться. Он планировал незамедлительно улечься спать, потому что думать о чем-то уже невыносимо, свинцовая усталость залегла в мышцах, а к своим кошмарам он уже привык, и его даже брал интерес, что же приснится ему в этот раз. Но исполнение плана грозилось растянуться надолго, когда, подойдя к двери своей квартиры, Хару встретил Дайске. Тот стоял, облокотившись спиной на дверь и руки держа в карманах. Все такой же идеальный, но при этом вид его казался измученным: уставший взгляд, выбившаяся из укладки прядь волос и чуть расслабленный на шее галстук. — Что ты здесь делаешь? — Като ничуть не удивился внезапному приходу детектива. — Ты не пришел сегодня на работу, — сказал Дайске, думая, что это исчерпывающий ответ на вопрос. — Да… И долго ты тут меня караулишь? — Нет, — соврал. Хару тихо угукнул, вставая рядом с Дайске, чтобы открыть входную дверь. Ключ в неясном протесте не хотел просовываться в замочную скважину, и Като, чертыхаясь и бросая неловкие взгляды на Камбэ, не мог справиться с замком. — Темно, не вижу ничего, — произносит, доставая из заднего кармана телефон, чтобы подсветить дверной замок. Дайске молчаливо наблюдает, как Хару разбирается с несчастной дверью. Спустя мгновение замок поддается. — Зайдешь? — спрашивает у Камбэ. Дайске вообще-то на это и рассчитывал, поэтому без колебаний проходит в квартиру, в которой ничего не изменилось с его последнего пребывания здесь. Все также неубрано, уныло, но в какой-то степени уютно и притягательно. Обстановка дома всецело соответствовала Хару и его состоянию. Като быстренько пробегает по всем комнатам, включая свет и пряча то, что, как он думал, нужно спрятать. Камбэ уверенно доходит до чужой комнаты и усаживается на край письменного стола. — Я бы предложил тебе чай или что-нибудь поужинать, но… у меня уже ничего нет, — немного волнительно объясняет блондин, перестав метаться, но Дайске на это ничего не отвечает, и тогда Хару прикрывает глаза, чтобы успокоиться, а не взбеситься из-за молчания гостя. — На самом деле я ждал тебя четыре с половиной часа, — признается детектив. — И зачем же ты меня ждал? — немного погодя спрашивает Хару. — Хотел извиниться. — За что? — раздражение начинает накатывать, потому что Камбэ, как всегда, немногословен и просто тянет время. — За то, что произошло в тот вечер у меня. — М-м. Я не злюсь из-за этого, так что… можешь не извиняться, — Като шумно выдыхает и плюхается на кровать. — Все нормально, — добавляет, когда замечает пристальный и недоверчивый взгляд Дайске. — Не хочешь рассказать, что с тобой происходит? — прозвучало не как вопрос, а как «ты должен мне, наконец, рассказать, что за дерьмо с тобой творится». Повисло натянутое молчание. Хару колебался, не зная, стоит ли вот так сразу обнажать всю подноготную. Откровения всегда давались ему трудно. — Ты ведь знаешь, почему меня выперли из следственного? — начал Хару и, не услышав ответа, продолжил. — На одной операции я… Мы спасали заложников, и я поторопился нажать на курок. В итоге тяжело ранил человека, а спустя несколько месяцев он умер от осложнений. Меня каким-то чудом не упекли за решетку. — Остановился, чтобы перевести дух. Говорил ровно, но давалось это тяжело. — Следом после этого умерла моя мама. У нее были проблемы с сердцем, и она тяжело переносила всю эту ситуацию. В последние дни я все думаю об этом… — Ты винишь себя? — подал голос Дайске. — А ты бы себя не винил? — вдруг резко встает с кровати и вскидывает руками. — Я считай их собственноручно убил. Понимаешь? У меня руки в крови. И мне с этим жить… А как с таким можно жить? Как? — Твои руки не в крови, — уверенно произнес Камбэ, своего взгляда с Хару не сводя. И если бы он повторил это еще несколько десятков раз таким же тоном, то Като бы согласился с этим утверждением. — Легко тебе говорить. — Я говорю это как человек, смотрящий на ситуацию со стороны. Единственная твоя вина в том, что ты был неосторожен. За свою неосторожность ты был наказан. Все по закону. То, что произошло дальше, ты никак не смог бы контролировать или исправить. А раз ты не смог бы ни на что повлиять, то может ли тут быть твоя вина? Ничего из этого ты не делал умышленно. — Думаешь, от твоих слов мне станет легче? — Думаю, нет. Тебе нужна специализированная помощь. — Ох, так ты пришел мне здесь нотации читать и раздавать советы? Я и без тебя разберусь, что мне делать, ясно? — Я беспокоился, - резко бросает Дайске. — Ты что? — неверяще переспрашивает Като. — Беспокоился. Думал, что задел тебя, потому что слишком напирал, — тупит взгляд, собираясь с мыслями, говорит размеренно и предельно серьезно. — Все это время я за тобой приглядывал. Даже пригласил на ужин, боясь, что ты вновь напьешься в очередном пабе и вытворишь что-нибудь или навредишь себе. Хару слушал Дайске с открытым от удивления ртом. Он даже и не догадывался, что этот хладнокровный и «заносчивый придурок» так о нем печется. И, выслушивая чужие слова, сердце его забилось чаще. Дыхание перехватило и стало как-то жарко. Хару наконец-то почувствовал то, что давно позабыл. Осознание того, что кто-то за него искренне переживает, приятно разливается по телу и заставляет кожу покрыться мурашками. Дайске все продолжал что-то говорить, и это, наверное, самая длинная речь, которую Хару мог от него услышать. Но он не слышал. Он медленно подходил ближе к Камбэ, действуя неосознанно, а под действием порыва. Как только он подошел достаточно близко, Дайске замолчал в ожидании его дальнейших действий. Ему стоило немало усилий держать себя в руках, но и его дыхание стало тяжелее. Като давно перестал смотреть Камбэ в глаза, внимание было приковано к его губам. Хару медленно и нежно дотронулся кончиками своих пальцев до разгоряченной щеки Дайске и также медленно, будто боясь спугнуть или отказаться от своих действий, приближался к его лицу. Он чувствовал запах его дорогого одеколона, который действовал, словно дурман, что сносит голову. Закрыл глаза и, одолев ничтожное расстояние, легко прикоснулся к чужим губам. В этом касании не было пошлости или страсти, была лишь нежность и горечь, смешанная с болью. Хару чуть отстранился, чтобы перевести дыхание, но тут же стал действовать уверенней, понимания, что этого он и желал. Дайске ответил на поцелуй осторожно и мягко, зарываясь пальцами в светлые волосы. С этим поцелуем он принимал всю его тоску и скорбь. Этот поцелуй означал, что Хару больше не одинок. Целовались неспешно с особой нежностью, охватывая губы друг друга и чувствуя чужое горячее дыхание на коже, иногда прерывались, чтобы друг на друга взглянуть. У Като все тело трепетало от прикосновений, а сознание искрами взрывалось. Теперь они стояли не отстраненно, а в объятьях, тесно прижимаясь телами. В каждом их действии и жесте чувствовалось наслаждение и приятное волнение от новых ощущений, которые затуманили разум. И, когда Хару обволокла приятная слабость от избытка эмоций, он разорвал поцелуй, все еще ощущая вкус чужих губ, посмотрел на Камбэ, чуть улыбающегося и довольного, и шепотом смущенно спросил:— Останешься сегодня со мной? Дайске согласился.