Австрийская живопись

Лошадь, запряженная в карету, промчалась мимо, обрызгав проходящего мимо мужчину. Он лишь посмотрел наезднику вслед, словно бы запоминая его и отряхиваясь. Что-то подсказывало ему сегодня не читать почту, но мужчина отмахнулся от глупых мыслей, ожидая увидеть ответ на отправленную им картину. Конверт не был подписан почерком жены. Внутри у Иосифа похолодело, ведь адрес стоял домашний, тот, который обычно писала жена. Уже по пути к дому он сорвал конверт, впиваясь в буквы глазами. И так и застыл под дождем с бумагой в руках. Лист выпал из его рук, упав на мокрые ступеньки к дому. Мужчина едва ли успел схватиться за косяк, чтобы не упасть за бумагой в лужу. Через несколько минут Джугашвили был уже в своей комнате, лихорадочно собирая вещи. «Нет, нет, этого не может быть» - стучало в голове. В чемодан летели рубашка, брюки, сигареты. Это было так не похоже на него: вечно сдержанный, ныне полностью разбитый и шокированный, Иосиф почти бежал по улице, не обращая внимания на дождь. Он едва ли замедлился около одного здания и вскинул взгляд на знакомое окно. Всего лишь несколько секунд он смотрел на отражение серого неба в окне и кисти на подоконнике. И после снова помчался на поезд. * * * Это был весенний день, но с летним ветерком, сеющим надежду на время отдыха, и живописными пейзажами в окнах. Шел дождь. Многие не любят дождь, но австрийцу с немецкой фамилией нравилось смотреть в окно и видеть, как погода влияет на человека. Еще вчера они смеялись теплому солнышку, а сегодня ходят хмурые, будто у них отобрали последние капли радости. Только лишь дети с их непоколебимым оптимизмом скачут по лужам, не жалея мам и прачек. «Суета сует – всё суета» - подумал немец, прикрыв окно, чтоб последние капли дождя не попадали на подоконник, на котором лежит бумага и холсты. Дождь и у самого героя вызывал противоречивые чувства, создавалось ощущение, будто в душе что-то всколыхнулось и на пике своего существование застыло как камень. Нетрудно сделать вывод, что это чувство распирало изнутри, даже давило. Но оно не было похоже на радость, не было похоже на грусть. Что-то еле уловимое, распыленное по всему телу. Юноша мельком взглянул на свои руки, чтобы удостовериться, что он еще жив и находится здесь: на какое-то мгновение он почувствовал, что даже заваливается вперед, погруженный в мысли, в окружение, в уже «слепой» дождь. Как будто душа выходит из тела, стремясь к прекрасному. - Бриджит, подайте наконец ужин, прошу вас! – выкрикнул Адольф, слушая свой голос как будто издалека. В ответ на реплику снизу прозвучали торопливые шаги, мяукнул кот, услышав, что хозяйка понесла разделывать мясо. Проходя мимо зеркала, немец подумал, что его кожа слишком бледна при таком освещении. И наконец, когда взгляд упал на залежалые яблоки в вазе, художник правильно понял знаки судьбы: пришло время рисовать ванитас. Неохотно кисть появилась в его руке, и так и застыла, проведя пару неосторожных линий: картинка напрочь пропала из головы, сменяясь прочими видами. Адольф беспокоился. Чуть больше, чем две недели назад, Иосиф приходил последний раз, обещая следующую встречу через три дня. Но его всё нет и нет, что не похоже на пунктуального мужчину. Юноша вздохнул, обмахиваясь ладонью и отгоняя прочь влажную жару, удушливо сжимающую его в объятиях. Его взгляд упал на картину, овевающую комнату прохладой: она была нарисована им в жаркую погоду прошлой недели, нарисована в желании охладиться в реке с прозрачной водой. Затем на прочие картины, лежащие в стопке, на кисть в собственной руке, краски... Мурашки пробежали по рукам от кончиков пальцев до плеч. Такое часто бывало с ним, он был вдохновлен на рисунки, но часто не знал, что нарисовать. Но не в этот раз. Сегодня он был твердо уверен в том, что пора нарисовать портрет едва знакомого ему человека, человека, который совсем не шел из головы. Человека, словно бы испытывающего чувства юноши, изнывающего от ожидания новой встречи. Он не знал, где искать, не знал, к кому обратиться, не знал, что делать, и поэтому решил расслабиться, направив свою энергию в полезное русло. Уж если не можешь изменить свою судьбу, делай все, чтоб раскрасить её другими красками. Шикльгрубер вздохнул, не в силах терпеть больше томительного ожидания, и кисть легла на новый холст, покрывая его белым слоем. Затем в ход пошел тонкий карандаш, чтобы наметить контуры будущего рисунка. Адольф и сам не заметил, с какой любовью выписывает черты знакомого лица, а засмотревшаяся хозяйка так и не сказала ему ничего, чтоб не спугнуть музу художника. Она лишь только вздохнула тихонько и, собравшись, улизнула в магазин за живительной водой и свежими сплетнями. Через некоторое время подуставший Адольф почувствовал что проголодался. Скорей всего, и это не вывело бы его из состояния творца, но повеявший с кухни запах все же поманил его, и он, улыбнувшись, вспомнил, как запах сосисок манит смешных животных из американских мультфильмов. Но Шикльгрубер не мог отойти от картины, чьи глаза вовсю улыбались ему легко узнаваемой хитрой улыбкой кота. Юноша не сдержал смешок, отойдя и посмотрев на незаконченное творение издалека. Как всегда, было что-то с пропорциями, но в этот раз особо выразительными и похожими получились глаза и губы… Юноша тряхнул головой, мысленно поругав себя за странные наклонности. Его аж передернуло от собственных мыслей, однако в глубине души немец чувствовал какое-то странное влечение к тому, что ему только что не понравилось. После ужина все постояльцы, коих было всего пятеро, разошлись по комнатам, перед этим вкратце обсудив новости. Как всегда, еда была бесподобна, сплетни интересны, а разговоры слегка прохладны и официальны. Перед сном Адольф хотел было продолжить рисовать, но не позволяло освещение. Потому он осторожно сделал пару штрихов карандашом, поправил пропорции скул, щек, губ. И снова губ. А потом снова. Юноша прикрыл лицо руками и отложил карандаш, вступив в бессловесную перепалку с самим собой и в итоге придя к выводу, что это пройдет. И решил поскорей пойти спать, вспомнив слова матери: «сон лечит». И вот, ровно в тот момент, когда Адольф уже начал смотреть второй сон, раздался стук в дверь. В неё ломились настойчиво, громко, спокойно. Хозяйка, живущая на первом этаже, заторопилась, побежала босыми ногами по деревянному полу, громко мяукнул кот, прыгнувший ей под ноги. Юноша собрался было спать дальше, укрывшись одеялом, но теперь уже стук раздался в его комнату. - Герр Адольф, я сказала ему, что уже поздно и что вы спите, но он не слушал меня, - раздался встревоженный голос. Юноша сел практически мгновенно, распахнув голубые глаза, и сразу же потянулся за одеждой. Бриджит собиралась было сказать ему еще что-то, но юноша уже не слушал, спешно наводя марафет. Но шаги по лестнице он слышал очень явно, сквозь гул голоса и ветра, стучащего о раму окна, сквозь ворчание соседей. Он не думал о том, зачем Иосиф (несомненно, это был он) пришел так поздно, а лишь переживал, где тот так долго пропадал, и был полон решимости задать этот вопрос. Юноша выпорхнул из спальни, увидев на своем диване уставшего мужчину. На полу лежал чемодан, его пальто, видимо, висело в прихожей. Немец сел рядом, вглядываясь в будто постаревшее лицо. И задал неожиданный для самого себя вопрос. - Что-то случилось? – Адольф ожидал несколько тянущихся мгновений, пока голова поворачивалась в его сторону и глаза медленно приоткрывались. - Она умерла, – последовал короткий ответ. Юноша выдохнул, прошептав соболезнования, и просто остался сидеть рядом. Не нужно было объяснять, кто. Они оба знали это. Почему-то Адольфу казалось, что эта женщина была очень дорога этому, казалось бы, равнодушному человеку. И сейчас он чувствовал некоторое подобие жалости. Или сочувствия. - Что ж, может, вы хотите чаю? Я вижу, вы только вернулись, - начал Адольф, примерно понимая, что может чувствовать муж, когда у него умерла любимая жена. «Не время сейчас для истерик, ох не время» - заключил он, мысленно одергивая себя в духе «да и к чему истерики, он мне никто». Иосиф же заметил задумчивое выражение лица и едва улыбнулся в ответ на предложение, кивнув. - Как раз к месту, спасибо. Если можно, то с чем-нибудь сладким, - улыбнулся Иосиф, отвлекаясь от мрачных мыслей. Юноша вежливо улыбнулся, показав всем своим видом, что постарается исполнить пожелание и вышел, с прежним удовольствием чувствуя на себе взгляд, провожающий его. - Не заигрывался бы ты, мальчик… - вздохнул мужчина после того как увидел, что фигура исчезла за углом и достал сигару из кармана. Он подошел к окну и открыл его, закурив. Как и прежде, здесь лежали краски и кисти, стоял мольберт, прикрытый тканью. Из любопытства Иосиф заглянул под ткань и от неожиданности даже немного пошатнулся, увидев собственное лицо в полумраке. Наверное, это был самый удачный портрет этого юного художника. Кто-то однажды сказал грузину, что портреты бывают красивые даже не от того, что красив сам нарисованный, а от того, что художник передает свои чувства к нему через свои творения. Иосиф немного улыбнулся, возвращая ткань на место и выдыхая дым в окно. Вошедший с подносом в руках Шикльгрубер застыл на пороге, недоверчиво уставившись на Кобу. - Вы курите? - Да, редко. Только когда сильно потрясен, - собирался было потушить сигарету Иосиф, но немец махнул освобожденной от подноса рукой. - Нет-нет, я ничего не имею против курящих. Разве что сильный запах неприятен. Ваш чай на столе, - сел юноша на диван, мельком взглянув на часы. Он предполагал, что сейчас около двух часов ночи, и оказался прав. Судя по времени, знакомый приехал на поезде, и, судя по чемоданам, даже не заходил домой. Юноша протянул подошедшему гостю салфетку и чашку чая. Адольф не сразу заметил, что руки Иосифа дрожат, и успел в последние секунды обхватить его руки своими, чтоб чашка с чаем не упала на колени грузина. - Ох, это совсем на вас не похоже. Вам, я думаю, надо развеяться, - юноша отдернул руки, удостоверившись, что гость не опрокинет на себя чашку. Мужчина заметил проступивший на щеках немца румянец и едва улыбнулся в отросшие усы. - Вы правы. Только я совершенно не знаю чем заняться, чувствую себя дурно, будто пусто в голове. - Можем снова порисовать. Меня это успокаивает. А можем сходить на концерт! Или в театр? А может, в оперу? Или хотите в кино? – немец, кажется, загорелся идеями об искусстве, вскинув руки и выронив конфеты. Иосиф, отвлекшийся на всплеск эмоций, почти рассмеялся и отхлебнул чаю. Откуда он знает, что грузин любит столько сахара в чае? Как же комфортно стало здесь после холодной русской весны, после взглядов знакомых и семьи, после напряженности, вызванной тем, что его все еще ищут. - Адольф, я бы хотел попросить вас об услуге, если вы, конечно, не против. Немец поднял свой пронзительный взгляд, который вблизи вызывал у многих дрожь или мурашки. Он кивнул в знак того, что готов выслушать. - Обстоятельства сложились так, что я не могу больше жить там, где жил ранее. Может, вы приютите меня у себя? Разумеется, у меня есть деньги, и я могу оказать вам помощь. - Что же, я буду даже рад. У фрау нет свободных комнат, поживите пока здесь, - Адольф благосклонно улыбнулся с видом английской королевы, принимающей в своих апартаментах очередного гостя. После он поспешил ознакомить сожителя с интерьером, с которым можно было ознакомить в поздний час, предупредить не спящую и разнервничавшуюся хозяйку о новом постояльце и, наконец, пойти умываться. Опять же, Иосиф уступил место Шикльгруберу, а после принял душ сам. Он прошел в свою комнату, то есть в гостиную Шикльгрубера, и снова улыбнулся. Юноша уже лежал в своей кровати, свернувшись клубочком и напоминая Иосифу маленького котенка, которого он подкармливал в детстве. Мужчина медленно подошел к двери, всматриваясь в бледное, обрамленное черными волосами, лицо. Правда это лицо вскоре открыло свои небесные глаза и сонно воззрилось на мужчину, собираясь садиться. Тот покачал головой, укладывая юношу обратно, и прислонил палец к губам, пожелав приятных снов слегка удивленному, но засыпающему юноше.