Правосудие птиц

      Дэниел стоял в дверях и совершенно не представлял, что делать дальше.       Сайласа уложили в спальне Тома. На белой простыне его нога казалась особенно черной; но гангрена не могла начаться так рано, это просто кровь. Женщины сновали туда-сюда, вытирая кровавые подтеки на полу, подкладывая чистые тряпки. Сайласу кое-как перевязали рану еще в лесу, но повязки набухли и стали уже багровыми.       Мужчины толпились в той комнате, где прежде допрашивали Дэниела. Все хмурые: Питер, Том, Могучий Билл, рыжий парнишка и его поникший седой отец. Дэниел представил, как они вгрызаются в него по очереди и отрывают правду за правдой. «Что ты делал в лесу? Зачем ты туда пошел? Зачем ты за нами следил? Кто ты на самом деле?»       Дэниел еще не придумал, что сказать. У него было много времени: они спускались с гор нарочито медленно, а разогнались только в деревне; но все казалось глупым, и он надеялся на озарение в последний момент.        — Чего топчешься? — мать Питера махнула рукой, приглашая. Дэниел очнулся: подошел к кровати, открыл ящик, начал раскладывать инструменты.       Вспомнил о стерилизации. Перепелка говорил, что однажды зашил себе рану на руке (от пиратского кольта, разумеется), выкрикивая ругательства в пустоту моря. «Всего-то! — хвалился он еще месяца три. — Игла да конский волос. Раз-два!» Тогда Дэниел не решился спросить, почему рука не сгнила и не отвалилась.        — Кипяток, — попросил он негромко. Мать Питера почему-то ухмыльнулась и кивнула другим женщинам.       Еле заметно пахло кровью. Более заметно — потом и мылом. Женщины тут же, толкаясь, смывали кровь с пола и уносили мокрые тряпки куда-то в сторону кухни. Их было так много, этих женщин. Дэниел запомнил троих: костлявую, толстую и рябую; остальные терялись в суетливом вихре одинаковых платьев и одинаково полных рук.       Вскоре принесли целый котел кипятка. Его поставили на пол, и Дэниел, забыв о правилах, выполоскал там чистые тряпки и нож с пинцетом. Женщины столпились у окна. Подняв глаза, Дэниел заметил, что они жадно наблюдают.        — Выведите их.       Мать Питера кивнула еще раз, и этого хватило. Суетливая толпа вывалилась из комнаты. Дверь закрылась. Мать Питера не собиралась уходить: она села на кровать и погладила Сайласа по лбу.       Только сейчас Дэниел посмотрел Сайласу в лицо. Бледный, остроносый, без квадратных скул, он не был похож на выходцев из деревни. Дэниел молча протянул матери Питера тряпку, и она начала обтирать пот.       Нужно было начать. Дэниел снял пальто, закатал рукава рубашки и нарочито долго мыл руки. На большом пальце правой руки краснела царапина; Дэниел потер ее пальцем, и выступила капля крови. От едкого мыла в ранке защипало. Дэниелу казалось, что мир заканчивается за пределами чаши для мытья рук; все остальное уплывало в красноватом тумане — в наружный мир. Там есть врачи. Дэниел никогда не зашивал ран; перо он держал уверенней, чем иглу.       Мать Питера все подготовила: убрала остатки штанов, сняла повязки и вытерла подсохшую кровь. Дэниел все это время продевал нить в иглу. Соскальзывало все: пинцет, сама игла, кончики пальцев… Все дрожало, двигалось; Сайлас зашевелился и застонал; его рваная неглубокая рана напоминала увядший цветок. Дэниел представил работу: иссечение, достать все отмершее, прочистить, а потом зашивать; представил, как будут дрожать его пальцы, а Сайлас будет кричать, словно подстреленный заяц.       Захотелось бросить иглу. Он остановился, посмотрел в окно, и мать Питера это заметила.        — Я уйду, если хочешь.       Что-то теплое промелькнуло в ее словах, в строгости ее сжатых губ, в темноте прищуренных глаз. Дэниел покачал головой и вдел нитку.       За стеной ругались мужчины. Наверное, им принесли джин: горланили они почти пьяно. Сайлас уже очнулся. Увидев Дэниела, тряпки и собственную окровавленную ногу, он вскрикнул.       Мать Питера мягко положила руки ему на плечи и держала так еще много мгновений, которые слились в один пульсирующий сгусток крови.       Дэниел не был уверен, что все сделал правильно. Но лучше — не мог. Он бросил иглу в чашку с водой и опустил руки в котел. В тепле пальцы свело судорогой. Наверное, прошло часа три: солнце било в западное окно, спускаясь на долгий отдых. Мать Питера разглядывала лекарства. Поддела одну склянку, вытащила, понюхала.        — Вы умеете читать?       Сайлас дремал, устав кричать. Мать Питера долго, пристально смотрела на его спокойное сейчас лицо, а потом покачала головой.        — И никто в деревне не умеет?        — Нам это ни к чему.       Дэниел вытерся, взял у нее склянку и улыбнулся:        — Это нельзя пить. Только если развести в воде или в молоке.       Мать Питера брезгливо поморщилась, будто лекарства были сделаны из трупного яда.        — Он выживет?        — Наверное. Пуля только задела. Я зашил рану, но может начаться заражение. Если будет совсем плохо, придется отрезать ногу.        — Кому нужен безногий?       Это звучало как насмешка над медициной, веками пытавшейся получить хоть один иссохший плод своих трудов. Дэниел отвернулся и пожал плечами. «Их бог наверняка не позволяет лечить. Надо было все-таки взять подзорную трубу и научиться ходить вразвалку».       Нужно было идти на допрос. Пьяная ругань стихла. Ужасно громко — разрывая уши — били часы. Почему-то вспомнилась Кэтрин: с прилизанными темными волосами, которые можно заплести в тонкие косы, с неутолимым любопытством, с теплотой в глазах. Внезапно стало так страшно и горько, что Дэниел зажмурился; вскоре все прошло.       Он шел по коридору и вспоминал маленький запущенный сад в Йоркшире, вечное гудение горячих от пара поездов, хруст свежих газет и все, что осталось за барьером.       Мужчины сидели за тем же столом. Дэниел посмотрел в окно, смутно надеясь, что Кэтрин снова взобралась на бочку. Нет — только убегающие на запад холмы.       Могучий Билл встал, освобождая место для Дэниела. Встали и остальные; Дэниел теперь смотрел на них снизу вверх, как собака на детей, которые собираются привязать к ее хвосту жестянку.        — Зачем ты полез в горы?       «Дьявол, не вздумай. Можно что-то другое…»        — Я следил за Питером.        — Зачем это? — встрепенулся Питер. — За мной следить не надо. Со мной можно и так поговорить.       Он усмехнулся и что-то пробормотал, зло поджимая губы. Могучий Билл хлопнул Дэниела по плечу:        — Мой сын верно говорит. Человек он добрый. Надо тебе чего — пойди и скажи ему. Зачем ты за ним следил?       Они жалостливо улыбались Дэниелу, как больному ребенку или деревенскому дурачку. Но на спинках стульев висели ружья.        — Этого бы он мне не дал.       Питер нахмурился. Один из передних зубов у него вырос криво, налез на второй, и оттого верхняя губа топорщилась. Когда Питер гневно сплюнул, брызги полетели на Дэниела.        — Что же тебе понадобилось, чудак?       Дэниел протер лицо и посмотрел в сторону:        — Твоя невеста.

***

      Снова кроны сливались в рыболовную сеть. Кэтрин удивлялась добродушию деревьев: ветви не касались друг друга. Скудное солнце они делили на всех.       Темнело. Питер пугал ее волками, но Кэтрин не видела ни одного. Лишь с рассказов Кевина и Коннора она знала, что волки водятся в горах: серые, с узкими мордами, они бесшумно прыгают и вгрызаются в шею.       Лес молчал. Легкий шелест листьев, шум воды вдалеке, еле слышное мычание со стороны деревни — вот и все. Кэтрин ждала птиц, но они улетели, все до единой. Другая Кэтрин советовала пробраться к реке и посмотреть на трупики; но нет, птиц наверняка унесло далеко на запад. Может, даже за барьер. И люди наружного мира смотрят на них, недоумевая.        — Какие они? — Кэтрин пожевала соломинку, выплюнула. Протянула руки, словно могла коснуться расколотого на серовато-зеленые куски неба.        — Наверное, как Дэниел. С мягкими лицами и большими глазами. А девушки у них куда красивее меня и Кривой Молли. И живут они долго, не то что мы. В горы не ходят, джин не пьют, не стреляются.        — Еще как стреляются!       Кэтрин от неожиданности замерла с вытянутыми руками. Это был Дэниел: он лег рядом с ней на жесткую траву. Надвигались сумерки, и Кэтрин уже не могла рассмотреть, какая правда таится в его глазах.       Она решила слушать: может, и Дэниел не заметил ее присутствия, как бабушка. Словно тени, ей порой доверяли великие секреты.       Но Дэниел улегся на бок лицом к ней, приподнялся на локте и заглянул Кэтрин в лицо. Она опустила руки и тоже повернулась.        — Как ты меня нашел?        — Я не искал тебя. Я шел в лес. Нужно было… подумать.       Кэтрин ошеломленно приподнялась: она вспомнила, что Дэниел делал сегодня. Она уже открыла рот и вдохнула, предвкушая ответы — долгие, правдивые до ужаса; но Дэниел покачал головой и вздохнул.        — Пожалуйста, подожди. Я не могу все рассказать, это слишком… долго.        — Бабушке все равно! — взмолилась Кэтрин. — Она даже не слышит, как я вхожу. Мы можем сидеть тут до утра, никто нас тут не найдет!       Дэниел опустил голову, уткнулся лбом в кулак. Кэтрин вдруг заметила, что запах наружного мира сегодня особенно острый; она придвинулась и глубоко вдохнула.       Запах резанул ноздри, и Кэтрин чихнула.        — Ты так странно пахнешь.        — Финеган тоже так говорит, — усмехнулся Дэниел. — Но тебя-то я знаю, ты не ищейка. Это паральдегид, спирт, морфий… Таскаю их с собой и весь ими пропитался.       «Па-раль… Па-даль… Па-ра-да…»       Кэтрин с досадой сжала губы: слово никак не давалось, а переспросить она не осмеливалась.        — А что, у вас там все таскают эти штуки с собой?       Дэниел перекатился на спину, запрокинул голову и засмеялся. Равнодушия как не бывало; Кэтрин замечала с непонятным ощущением в глубине живота, что Дэниел уже не прячется. Ни от нее, ни от деревенских.        — Смеешься надо мной? Ты обещал кое-что рассказать о наружном мире.       Он подложил руки под голову и придвинулся ближе.        — Ты наверняка спросишь что-нибудь глупое, поэтому я сам выберу. Слушай.       Кэтрин снова легла и посмотрела в небо. Оно совсем потемнело, а ветви скрючились и стремительно чернели. Она бы действительно спросила что-нибудь глупое. Например, ходят ли там люди вверх ногами. Или о платьях.        — В наружном мире есть поезда. Это огромные… повозки. Без лошадей. Их двигает пар, нагретый внутри. Он настолько горяч, этот пар, что поезда мчатся, пытаясь себя охладить. В поездах сидят люди: иногда друг на друге, иногда в роскошных одиночных купе. Но чаще — по четыре в одной комнатушке. Кто-то бывает пьян, кто-то страдает от катара, и всегда есть какая-нибудь дама, которая едет к больной тетушке, но сходит в совершенно ненужном месте со страдающим от катара. Как-то мне вздумалось описать, как поезд въезжает в тоннель; я долго пытался что-нибудь придумать, а потом увидел, как сын хозяина дома сует крошечную ногу в сапог отца. Так тоннель стал сапогом, а стремительно исчезающий в нем состав…       Сперва Кэтрин действительно пыталась понять, о чем он говорит. Но после пара и «купе» она засмотрелась на пугающие очертания кустов, а «катар» стал последним, что она услышала осознанно. Дэниел увлекся и говорил еще очень долго, а Кэтрин молча лежала, и слова пролетали мимо, исчезая в пасти проснувшейся ночи.       Действительно, ей было бы куда интереснее узнать о хождении вверх ногами. Поезда! Их вечный скрежет уже показался Кэтрин смертельно скучным.       В конце концов она осмелилась прервать Дэниела.        — Ты сказал «описать». Ты что, рисовал?       Он, кажется, опомнился.        — Нет, я писал. Это был кусочек статьи.        — Статья?       Дэниел вздохнул и повернулся к ней:        — Все это очень долго. Я могу подарить тебе тысячу книг о наружном мире, и ты все равно ничего не поймешь, пока не увидишь.       Это сразило Кэтрин. Она вспомнила Питера, свой скорый брак, обещание «вывести невесту погулять», скрип бабушкиного кресла и все, что деревня мрачно пережевывала год за годом, словно усталая корова.        — Что? — встрепенулся Дэниел. Он осторожно протянул руку и смахнул слезинку с ее щеки.       Кэтрин вздрогнула и мигом отодвинулась.        — Чего ты улегся рядом со мной? — раздражение переполняло ее. Дэниел, кажется, ничего не понимал:        — Почему ты рассердилась?       Стало то ли жарко, то ли неприятно: ей словно насыпали кучу жуков под платье. Они ворочались там, в теплой тесноте между тканью и кожей. Кэтрин вскочила и взмахнула руками, пытаясь стряхнуть призрачный зуд; как в те душные ночи, ее разрывало желание что-нибудь сделать. Она была в лесу, никто их здесь не найдет, никому они не нужны. Кэтрин слишком долго давила в себе все; хватит.       Лицо Дэниела превратилось в сплошное белое пятно. Черное и белое вокруг; луны еще не было, а остатки солнца скоро угаснут совсем.       Кэтрин рассмеялась от злости и, сжав кулаки, бросилась на Дэниела.       Он даже не отбивался: только пытался поймать ее руки и защитить лицо. Солома мягко шуршала под ними, а лес молчал, как и сотни, тысячи лет назад.        — Поезда! — кричала Кэтрин. — Шотландцы! Платки с буквами! Барьер! Грешники! Вы меня съели, всю меня! Я знать хочу, просто знать! Все мне врут, и ты тоже врешь, ты всем врешь!       В молчании леса была насмешка. Когда Кэтрин поняла, что весь этот жалкий серый мир смеется над ней, что-то горячее метнулось к ней в голову… и она заплакала.       Дэниел обнял ее. Кэтрин безвольно лежала на нем, позволяя себя успокаивать. Слезы выливались бездушно; все в ней угасло, вспыхнуло в этом бешенстве — и угасло.       Он тяжело дышал. Теплый воздух обдувал ей уши. Уже равнодушная ко всему, Кэтрин чувствовала, как Дэниел развязывает ленту и распускает ей волосы.        — Не стягивай их так, — пробормотал он неуверенно. — Голова будет болеть.        — Лекарь, — усмехнулась Кэтрин. — Лекарь, который убивает людей.       Они повернулись и, обнявшись, легли на бок. Дэниел гладил ее по лицу. Кэтрин молча плакала, и слезы были холодными, словно она уже умерла, а по лицу струится дождь.       Дэниел обеими руками вытирал эти слезы, а они все лились и лились.        — Ты права, — сказал он, когда Кэтрин немного успокоилась. — Я искал тебя в лесу. Не нашел дома и догадался.        — И зачем я тебе понадобилась?       Он сел, а Кэтрин не смогла подняться. Дэниелу пришлось ей помочь. Теперь, когда они оба сидели, прислонившись друг к другу, он сознался:        — Я тебя подставил. Я и не думал, что у тебя такая трагедия. Простая деревенская девушка…       Кэтрин вспомнила полуденную шутку и покачала головой, сжав губы так сильно, что они заныли.        — Я вызвал Питера на дуэль.       «Ду-эль. Дуэль. Сколько слов!»        — И что это значит? — она пожала плечами. Слово было переливчатым, как река. Оно не пугало и не волновало.        — Если говорить на твоем языке, мы будем стреляться. Завтра. В этом лесу. Кто выиграет — получит тебя.       Кэтрин резко очнулась и схватила Дэниела за плечо, яростно вглядываясь в бледный треугольник его лица. Даже в этой темноте было понятно, что полуденная шутка к вечеру стала истиной.