Правосудие птиц

      Скала рвалась в небо, острая и неровная, как сломанный зуб. Она появилась из ниоткуда: невысокие холмы, лежащие складками на простыне равнины, были здесь к месту. Скала — нет.       Как и расщелина у самого ее основания. Узкая, низкая: деревенские парни лезли бы туда по одному, каждый раз наверняка боясь застрять. Дэниел представил ноги Питера, торчащие из расщелины подобно бревнам: окаменеют, обрастут мхом, и дети будут сидеть на них, рассказывая страшные истории.       Впрочем, нет. Иногда он забывал, что в этом сером мире единственной страшилкой был барьер.       Подзорная труба пришлась бы кстати. Но ящик отлично подходил к истории: едва ли у врача в столе валялась бы подзорная труба. Она — для моряков с соленой кожей и хитрыми глазами. Перепелка говорил, что на суше у него кружится голова: привыкший к вечной качке, он удивлялся постоянству городов. В этой деревне Перепелка сошел бы с ума.       Они поднялись в горы гуськом. Сначала не было деревьев: только едва прикрытые чахлой травой холмы; затем, ближе к скале, начали выскакивать одинокие сосны. Прямые и тонкие, как похоронные свечи, они шумели жидкими кронами. Чем выше они поднимались, тем гуще становился горный лес; деревья лезли к небу, цепляясь корнями за каменистую почву. Искореженная ветром сосна упорно выживала на вершине скалы-зуба.       Они думали, что их четверо. Питер, Том, «денди» Сайлас и какой-то парень из деревни — крепкий, рыжий, с длинными грубыми руками. Он постоянно шмыгал носом и оглядывался чаще остальных.       Через полчаса Дэниел понял, что деревенские идут к скале. Он остановился поодаль, за толстым стволом. Притаился. Снова пожалел, что нет трубы: хотелось рассмотреть выражения их лиц — строгие, веселые, испуганные?       Ветер уносил их слова на восток. Дэниел пожалел, что не умеет читать по губам. Но несложно было догадаться, что деревенские ссорятся: они размахивали руками и дергали друг друга за плечи. Словно дети. Наконец договорились: Питер уселся на траву, Том встал за его спиной, а рыжий полез в расщелину. Он вполз головой вперед, и его силуэт, дергаясь, исчез в скале.       Питер достал что-то из поясного мешка, начал жевать. Том и Сайлас протянули руки, но Питер отказался делиться. Яркий шарф Сайласа, словно капля крови на белом фраке, отвлекал.       Дэниел осторожно отвернулся, проверил оружие. Шесть пуль и еще пять в кармане. «Только бы не пришлось стрелять. Не за этим я приехал». «Хуже стрелка я не видел, — смеялся Перепелка. — Вот смотри. Берем тебя. Берем слона. Кладем слона на тебя и говорим — стреляй! Все равно промахнешься».       Когда Дэниел снова выглянул, Питер уже стоял, а Сайлас и Том сидели на корточках у самой расщелины. Их согнутые спины, напряженные руки, револьверы наготове — все предвещало взрыв. Дэниел почувствовал, как его ноги медленно тяжелеют, а дерево будто наваливается на него, готовое придавить. Лес, прежде буро-зеленоватый, стремительно серел.       «Что же там? Что? Что?..»       Все пятеро смотрели в расщелину. Дэниелу казалось, что скала вот-вот чавкнет — и закроет свой черный узкий рот.        — Тащите!       Крик, усиленный пустотой, разнесся по горам. Сайлас и Том одновременно сунулись в расщелину и столкнулись головами. Разошлись. Том полез первым и вскоре появился вновь, таща рыжего за руки. Сайлас ему помог, и они, выдернув рыжего из скалы, довольно повалились на траву. Укоризненно чернела пустота.       «Если рыжий смог развернуться, значит, она расширяется. И там может быть пещера. Там может быть жизнь».       Дэниел вжался в ствол, ожидая, что деревенские пойдут обратно. Их бессмысленный обряд был завершен. Но Питер все еще стоял у скалы, а рыжий, Том и Сайлас не собирались вставать; на траве, кроме поясных мешков и пальто, валялось что-то еще.       Дэниел пригляделся.       Чуть не присвистнул.       Это был еще один мешок, побольше. Том и Сайлас жадно копались в нем, вытряхивая тускло блестящие, явно золотые монеты.       «Неужели фунты? И где в этой скале печатный станок?»       До последнего он не верил, но монеты — настоящие, увесистые — были здесь. В ста шагах. Питер подбрасывал одну на ладони. Он оглядел вновь позеленевший лес, скалу, Сайласа с Томом… и вдруг посмотрел прямо на Дэниела.       «Дьявол!»       Дэниел бросился за ствол, прижался к нему спиной и задержал дыхание. Револьвер, выскальзывая из кармана, тихонько щелкнул. Вдалеке, победив шум ветра, клацнули ружья деревенских. «Они прострелят мне грудь. Рано, тысяча проклятий, слишком рано!»       Ветер не смог перекричать грохот первых выстрелов. Они разносились далеко-далеко, спускались к самой деревне и пугали последних птиц. Дэниел огляделся, еле успел увернуться от чьей-то пули - и побежал. Пока деревья скрывали его, но деревенские приближались.

***

      Кэтрин часто видела один и тот же сон — она взбиралась на одинокую скалу в ближайших горах и прыгала в барьер. Не за что было ухватиться, и Кэтрин соскальзывала, а барьер обжигал ей руки холодом. У самой земли ее кто-то подхватывал; кто-то большой, незнакомый и сильный; Кэтрин долго оглядывалась потом, ища спасителя, пока не понимала — она снова себя спасла.       Другая Кэтрин улыбалась ей сквозь текучую прозрачную стену. Она была странно одета, эта другая Кэтрин: розовое пышное платье, накидка без рукавов. Над головой у нее колыхалось что-то, напоминающее шляпку гриба. Кэтрин тянулась к самой себе, но барьер не пускал, даже пальцы их не могли соприкоснуться.       К концу сна Кэтрин вдруг понимала что-то невероятное — о себе и о той, другой — но все заканчивалось: кричали петухи, и приходилось открывать глаза.       Сегодня она проснулась спозаранку. Солнце еще не взошло. Кэтрин заправила постель, проверила бабушку и спустилась к очагу. Разворошила угли, и они заалели. Холодный и темный, дом казался чужим, и Кэтрин поежилась от внезапно охватившей ее брезгливости. Вышла во двор.       Спать уже не хотелось. Кэтрин старалась не смотреть в сторону гор, но голова будто поворачивалась сама. Небо стремительно серело, и вскоре солнце сверкнуло за деревьями. Первые его лучи скользили по ветхой крыше старика Финегана. Кэтрин, что-то почувствовав, взобралась на пень; и точно — в то же мгновение чужак вышел из дома. В темном пальто, сосредоточенный, он словно охотился уже сейчас: ступал осторожно, постоянно оглядывался. Кэтрин заметила, что ящика с ним нет.       Чужак чуть не заметил ее. Пришлось слезать и равнодушно выбирать дрова. Но сердце колотилось, и Кэтрин села прямо на сырую землю, оперлась о бревно. Нужно было что-то сделать: побежать за ним, остановить или увязаться вместе; нужно было разбить это промозглое утро хоть чем-нибудь — криком, просьбой, ударом. Но Кэтрин просидела до самого рассвета, а потом поплелась в дом.        — Что! — привычно кричала бабушка, разбуженная собственной слепотой.       Когда солнце заглянуло в окна, Кэтрин уже разожгла огонь и приготовила завтрак. Бабушка медленно хлебала суп, а Кэтрин грызла корку хлеба, не чувствуя ни вкуса, ни твердости.        — Ты сказала, что Питер отведет меня в наружный мир.       Бабушка кивнула.        — Ты сказала, чтобы я там не терялась.       Бабушка кивнула снова. Кэтрин сжала корку, и та раскрошилась.        — Это правда? Это правда будет?       Бабушка подняла голову, невидяще уставилась на Кэтрин и выплюнула крохотную кость. Ничего не ответила. Кэтрин сжалась, словно замерзшая птица, и всхлипнула еще раз, но тщетно — слез не было.        — Убери со стола, — приказала бабушка, медленно шагая к своему креслу. Кэтрин громыхнула мисками, но оставила все как есть: это был ее протест, жалкий в своей мелочности.       Бабушка закачалась в кресле, и утро на миг превратилось в вечер. Дни догоняли месяцы, годы летели мимо, и треск пламени становился единственным развлечением. Кэтрин показалось вдруг, что она неумолимо стара. Она отряхнулась, будто сбрасывая эти сонные мысли, и выбежала во двор уже в надежде на спасение.       Молли что-то жгла. Небольшой костер дымил от сырости. Кэтрин подошла к забору, облокотилась о прутья и улыбнулась:        — Что там, Молли?        — Платья матери, — небрежно ответила она, будто говорила о чем-то отдаленном.       Мать Молли умерла от какой-то болезни пятнадцать лет назад. Тогда Молли было тринадцать. Кэтрин, еще совсем ребенок, смутно помнила ее суровое от боли, некрасивое лицо. Молли отказалась идти в чей-нибудь дом прислугой, и одиночество стало ее единственным другом. Она хранила выцветшие платья матери в сундуке и порой наряжалась в них, словно могла вернуть прошлое.       А теперь — сжигала. Кэтрин перелезла через забор и, подойдя ближе, оглядела кучу: кроме платьев, здесь были вышитые полотенца, какие-то тряпки, кружева и пара носовых платков. Один лежал в сторонке от костра, и Кэтрин успела рассмотреть нашивку — «Р.Р»; а потом огонь схватил платок и увлек в свою пляску.        — Кто это — Р.Р? Твою мать же звали Дженни.       Молли посмотрела как-то странно: словно хотела выгнать Кэтрин. Ее кривой рот сжался от раздражения, но через мгновение Молли снова повеселела и кивнула на гусей:        — Сегодня уже совсем холодно. Не погнала их на озеро, вот и грустят.       Гуси бестолково гоготали, ища в остатках травы что-нибудь съестное. Кэтрин вдруг поняла, что она лишняя в этом странном обряде, и поплелась к себе: нужно было проверить корову. Уже середина осени; скоро спустится зима, и деревня погрузится в дремоту, а Кэтрин будет задыхаться в холодной спальне от немыслимого желания сбежать.        — Как там твой чужак?       Кэтрин резко обернулась:        — Почему это он мой?       Молли пожала плечами:        — Ты заходила к нему в дом.       Она подняла голову, жалостливо улыбнулась — и снова стала советчицей, подругой, сестрой.        — Питер тебя не простит, Кэти. Ты молодая и красивая, но он тебя не простит. Сначала они прогонят чужака, а тебя оденут в одну льняную рубаху и заставят стоять на холме, пока ветер не сделает тебя старухой.       Кэтрин часто дышала и крепко сжимала прутья, словно они могли ей чем-то помочь.        — Не простит, потому что он ко мне уже посватался… или потому что Дэниел чужак?       Она впервые назвала чужака по имени. Это оказалось совсем просто, и Дэниел вдруг перестал быть чем-то далеким, непонятным и темным.       Молли это не понравилось. Она бросила палку, которой ворошила угли, и подбежала к Кэтрин, схватила ее за руку:        — Нельзя тебе! Нельзя. Сиди дома, Кэти, и не будь шальной. А то ослепнешь, как твоя бабушка!       «Ух!» — это сердце Кэтрин прыгнуло в колодец и забилось там гулко, осторожно. Заноза от старого прута вонзалась ей в ладонь, но Кэтрин не шевелилась — смотрела на Молли, не моргая, и пыталась, отчаянно пыталась все понять.       Не успела.       Сперва ей показалось, что трещит огонь. Потом — что пришла последняя гроза этой осени. Потом — что треск только у нее в голове: наверное, так сходят с ума. Но Молли тоже слышала: ее глаза сузились, а руки задрожали.        — Выстрелы! — крикнула Молли, отбегая к костру и таща за собой Кэтрин. — В горах!       Кэтрин бежала за ней, глядя вверх; на севере что-то происходило; в деревне завыли собаки; гуси же почему-то замолчали и склонились к земле. Молли влетела в дом и только там отпустила Кэтрин. Сама же бросилась куда-то, скрылась, а потом вернулась со старым ружьем.        — У тебя же нет пуль, — пролепетала Кэтрин. Молли вихрем носилась по дому: выдвигала ящики, открывала сундуки, бросала на пол ножи, кочергу, цепь от котла… Кэтрин все еще не могла пошевельнуться.       Кэтрин оттаяла, когда Молли вытряхнула из жестяной коробочки шесть патронов. Один откатился к ногам Кэтрин; она подобрала патрон и бросила в общую кучу. Выдернула занозу из ладони. Подняла голову:        — Расскажи! Что ты делаешь?! Что мы делаем?       Молли не обращала на нее внимания: заряжала ружье. Она так умело щелкала затвором, что Кэтрин почти не узнавала старую подругу; впрочем, Молли умела быть разной. Молли-бабочка, что танцевала вчера от смутной радости. Молли-сестра, что не оставляла Кэтрин одну. И Молли-вихрь: очередной комок загадок, которые Кэтрин никогда не разгадает.        — Почему у тебя ружье? Кого нам бояться?       Молли в конце концов сорвалась.        — Они повели с собой Кевина, — начала, разгребая кучу оружия. — Они там наверняка перегрызлись. И у всех есть ружья. Все начали друг в друга стрелять. А Кевин стреляет хуже всех: значит, его и убьют. Притащат его тело. Отец Кевина захочет убить Питера. Коннор захочет убить Тома. Отец Питера не позволит им. Но будет перестрелка, Кэти, будет хаос, и нас первыми бросят в огонь.       Молли наверняка умела гораздо больше, чем кормить гусей. «Ха-ос. Ха-ос. Значение: переполох. Но откуда Молли знает новое слово?»       Слово немного успокоило Кэтрин. Отчаявшись что-то понять, она села на корточки и подала Молли последний патрон: та совала их в подобие ремешка с отделениями. Кэтрин спросила тихо, жалобно:        — А почему они перегрызлись?       Молли открыла рот и даже выдохнула первый слог — «зо» — но передумала вдруг. Покачала головой:        — Не знаю. Мужчины!       Кэтрин захотелось уйти.        — Бабушка меня ждет.       Она вышла, не обращая внимания на просьбы остаться. Молли говорила, что на улице опасно; но выстрелы гремели далеко, и Кэтрин знала, что мужчины «перегрызлись» не просто так.        — Дэниел пришел, чтобы их всех убить, — она перелезла через забор и тут же, потеряв остатки сил, села. — Никого не останется. Ни Питера, ни Тома, ни Могучего Билла. Дэниел убьет их всех, как Перепелку и врача. А когда будет уходить, возьмет с собой что-нибудь наше. Может, кого-нибудь.       Кэтрин только сейчас поняла, насколько ей страшно. Слезы наконец появились, и она съежилась у забора, а выстрелы падали на нее подобно камням, вдавливая в потеплевшую землю.       Она не поверила сразу, что все закончилось. Последний выстрел остался в воздухе, как остается музыка; звук стал таким густым, что Кэтрин могла бы его коснуться. Но все растаяло, все стихло. Лишь на мгновение; потом вернулись вой собак, грохот ставен, крики женщин. Наверняка все соседи выскочили на улицу и растерянно оглядывались.       Молли тоже вышла, держа ружье. Оно нелепо лежало в ее маленьких дрожащих руках, но лицо Молли посуровело — и не от боли. Кэтрин с трудом встала, кое-как вытерла слезы, взобралась на пень и повернулась лицом на север: и смерть, и жизнь придут оттуда.       Она простояла так до самого полудня. Время, люди, крики и грохот, Молли и соседи — все застряло в вязкой жиже и перестало двигаться. Все ждали. Лишь наблюдая за Крепышом, Кэтрин могла догадываться, что жизнь не прекратилась: он все так же ловил жуков и копался в траве. Но и он изредка замирал, словно предвкушая, как всколыхнется застывшее болото деревни.       Солнце набрало силу, начало ощутимо печь. Бабушка что-то кричала из дома, но Кэтрин не смогла бы к ней пойти даже при желании: у нее теперь был собственный барьер — воздушная стена, вязкая, как ил.       Дэниел, в расстегнутом пальто, растрепанный, примчался с севера и скрылся в доме Финегана.       Стена разлетелась на куски. Кэтрин спрыгнула с пня и, не обращая внимания ни на кого, выбежала. Двор Молли, старые кусты, редкий забор, баран… и дверь. Открыта — Дэниел не успел ее запереть. Кэтрин влетела в дом и остановилась только у очага.       Пальто Дэниела валялось у стола. Сам он стоял у окна и дышал так тяжело, будто на нем всю ночь возили бочки с водой. Волосы на его затылке слиплись от пота.        — Ну почему так рано?! — он стукнул кулаком по стеклу.        — Что рано?       Он обернулся так резко, что Кэтрин вздрогнула. Но страхов у нее не осталось; только одно огромное, отчаянное непонимание. Оно проглотило все чувства и сделало Кэтрин удивительно смелой: она шагнула к Дэниелу и бросила ему в лицо:        — Расскажи!       Он смотрел растерянно, даже испуганно. Вернулся ворон, потерявшийся на той площади. Кэтрин пригляделась: на подоконнике лежало что-то черное, блестящее. Вроде маленького ружья. Очередное непонимание добило ее: Кэтрин вновь ослабла и взмолилась:        — Пожалуйста, расскажи, Дэниел. Я совсем ничего не знаю. Все мне врут. Но что-то есть! На горе что-то есть. И мужчины перегрызлись… И ты ходил за ними, да? Зачем ты за ними ходил?       Дэниел сглотнул. Спохватившись, спрятал то маленькое ружье.        — Тебе не надо много знать. Сон пропадет.       Кажется, страх отпустил его: Дэниел достал из кучи тряпья свой ящик и пошел к выходу.        — Куда ты идешь? — Кэтрин вцепилась в его руку. Дэниел охотно остановился, будто этого и ждал. И заговорил с неожиданным запалом, растеряв то равнодушие, за которым прятался много дней.        — Кевин по ошибке подстрелил Сайласа. Я должен ему помочь. Меня отпустили за ящиком, но если я задержусь, они придут. Я еще не придумал, как объясню им, какого дьявола потащился в горы. Может, скажу, что заблудился. Или что хотел найти экзотические растения.       «Эк-зо-ти-чес-кий. Экзотический».        — Или что влюбился в тебя, — легкая улыбка скользнула по его губам, — и хотел застрелить Питера, выследив его в горах.       Кэтрин фыркнула, но оцепенение спало: шутка успокоила обоих. Дэниел мягко освободился:        — Не придумал. Поэтому дай мне уйти и не иди за мной, а взамен я, когда вернусь, расскажу кое-что.        — Что? — спросила она без прежнего отчаяния.        — Кое-что о наружном мире.