His beautiful soul

Удивительно медленно тянется время, когда черепная коробка от количества мыслей будто вот-вот даст трещину и этот вихрь разольется убийственными волнами, накрывающими целиком, не дающими ни шанса сделать глоток воздуха. Ночь, которую до краев наполнили неожиданности: встреча с родственной душой, бесконечный тягучий страх и толика безуминки в истерическом смехе — перетекает в раннее утро, когда город еще совсем не ожил, на дорогах лишь пара-тройка таксистов, и янтарный рассвет проливается на серые сонные здания. Убрав с лица спутанные сальные пряди, проводит взглядом по запачканному редкими пятнами крови ворсу, затем изучающе смотрит на тощие оголенные ноги, чуть прикрытые домашними шортами. Хрупкая, непонятно живая ли, девушка, прислонившись спиной к дивану, совершенно бессильно опустив голову, накрывает окровавленную руку тонкими пальцами. Ему мало было одной ночи, чтобы все обдумать. Пора ли остановиться? Вудс не был готов к этой встрече. Кто бы мог подумать, что она в самом деле состоится. Наконец поднявшись, делает пару шагов в сторону тощего тельца и почти бесшумно присаживается перед ним на корточках. Странно упирается в лоб девчонки указательным пальцем и надавливает, заставляя запрокинуть голову на диванные подушки. Короткие волосы легко рассыпаются в стороны, полностью открывая не выражающее никакой эмоции лицо. — Спишь? — Смотрит с нескрываемым недоумением на то, как легко девушка поддается манипуляциям и даже не думает открыть глаза. Наблюдение за спящим соулмейтом многим показалось бы чем-то милым, будь обстоятельства менее жуткими. В голове полная неразбериха, и это смятение не дает волю привычке — смеху, рваному и безумному, который вырывается изнутри странными возгласами в любой из десятков ситуаций, когда перед ним кто-то настолько уязвимый. И что в ней особенного-то? Будто бы фраза на руке должна повлиять на то, чем он живет не первый год. Изменить его, сделать «нормальным». Отмахивается от бредовых мыслей и с интересом закатывает рукава. Отчего-то показалось, что он уже месяцами не проверял эту надпись. Тишина обрывается внезапным шорохом из-за входной двери, вгоняя в панику, потому что определиться он так и не успел. Дверь открывается, и через секунду раздается женский короткий вскрик, от которого Хелен резко распахивает глаза и устремляет взгляд куда-то в пустоту. Куда-то в сторону так вовремя спрятавшегося ночного гостя. — Боже мой, что с тобой, — женщине хватило мгновения, чтобы оказаться рядом, а холодные после улицы руки уже неприятно сдавливают плечи. — Идем в ванную, Хелен, как ты могла порезаться… — продолжает как-то дежурно причитать, будто устало-встревоженная такой картиной. Слишком холодный и будничный тон для заботливого близкого человека, которым она выглядела до того, как начала говорить, режет слух, даже возмущает. Помогает подняться, придерживая за неестественно тонкую талию, отчего футболка еще больше становится похожей на мешок. Отчего-то ночью девочка выглядела не так болезненно. Именно девочка: при свете лампы она выглядит, словно подросток с расстройством пищевого поведения и явными психическими проблемами. — Я принесла тебе обед и ужин, оставлю в холодильнике, на полдник есть фрукты, а позавтракаем мы после ванны, потом я на работу и приду, как обычно, утром, — общается, будто с маленьким ребенком. Только почему она этого ребенка держит в отдельном доме и, кажется, совсем не выпускает? — И не… — Не забудь выпить таблетки. Все хорошо, Оливия, я справлюсь, — негромкий голос девушки доносится до слуха парня, и то же почти одновременно вырисовывается на его предплечье. Только рукава толстовки он еще закатать не успел. Слушая монологи, Вудс старается держаться на достаточном расстоянии и все-таки опускает взгляд на руки, приподнимая грязно-серую ткань до локтей. Сложно сказать, от чего он недоумевает больше: от найденной родственной души, от того, что прячется от какой-то более чем беспомощной — даже, вероятно, бесполезной — женщины или потому что обещал себе, что смерть соулмейта станет последней в его странной карьере неоплачиваемого маньяка. Хоть искренние эмоции каждой жертвы он считает достаточной платой за преступления, а крики — лучшей премией, такое существование давно свело его с ума. Он даже сам себя понимать перестал. Буквально забыл, что такое думать о чем-то кроме стандартного проникновения в чужой дом. А сейчас, наблюдая за странной семьей через приоткрытую дверь ванной, окончательно теряется. Женщина накрывает хрупкое тело полотенцем и помогает выбраться из ванной. Несмотря на полностью обнаженную девушку, картина за приоткрытой дверью ни разу не выглядит пошло, а парень лишь странно выдыхает, ни на секунду не отводя взгляд. Но это не тот прожигающий, придирчивый взгляд, которым с любопытством он обычно рассматривает новый объект интереса, нет — этот взгляд невидящий, устремленный в пустоту, взгляд человека, полностью потерянного в пространстве и времени. Человека, который настолько глубоко ушел в себя, что не воспринимает ничего, физически происходящего вокруг. Не видит, не слышит, не чувствует.

***

Всего несколько минут проходит — и та странная женщина уже закрывает дверь с обратной стороны, вновь предоставляя девушку самой себе, оставляя одну в большом двухэтажном доме, которого хватило бы на полноценную семью с двумя или даже тремя детьми. Только вот постороннее дыхание тяжелое посреди идеальной тишины предательски выдает, отчего Хелен снова нервно замирает. И снова те чувства, что и ночью: сковывающий страх, словно ее погружают в камеру, стены которой то и дело сужаются. Кажется, будто вот-вот перестанет хватать кислорода, и во рту невозможно пересыхает. Дрожащими руками проводит по столу справа от себя, куда обычно Оливия ставит кружку зеленого жасминового чая, а размеренные чужие шаги при этом становятся громче, и запах тот тошнотворный резко ударяет в нос. Страшно еще и от того, что постороннего она не может видеть: какие эмоции, внешность и что он пытается сделать. Звук трения керамики о скатерть, и теплая поверхность кружки уже касается женских пальцев, заставляя от неожиданности одернуть руку — машинально спрятать под стол. В голове столько мыслей, водопадом обрушившихся на привыкшую к апатичному существованию девушку, что эмоции накрывают, будто настоящее наводнение, не давая шанса на спасение, не то что бы глоток свежего воздуха. — Твое имя Хелен? — голос уже не срывается, как ночью, более спокойный, но не менее жуткий. Мужской, да, голос молодого человека, быть может, чуть за двадцать. И он наверняка курит, судя по грубоватым ноткам. Дрожь в руках по-прежнему не унимается. Девушка неуверенно тянется к кружке и, обхватив ту пальцами, коротко кивает, пододвигая ближе. Чуть наклонившись, приподнимает над столом чай и легко касается кружки губами, проверяя температуру. Приятные нотки жасмина успокаивающей волной взмывают в воздух, и становится отчего-то легче, только в горле невероятно пересохло. Делает небольшой глоток, позволяя горчинке жасмина нежно затронуть рецепторы, и медленно опускает руки, стараясь повернуть лицо к собеседнику. Это сложно не потому, что она не знает, где он — определить по звуку и запаху не составило труда — а оттого, что жутко до невозможного. Оттого, что это незнакомый проникший в ее дом с целью причинить вред парень. К тому же, та фраза… «Разве я не прекрасен?» Они солумейты. В голове не укладывается. «А ты говорила, Оливия, не найти мне родственную душу, не выходя из дома. — Девушка усмехается, и уголок губ ее чуть приподнимается. — Вот же он, с доставкой на дом». Брови у него на лице отсутствуют, однако на лбу появляются морщины, и кожа над глазом чуть приподнимается — на лице парня вырисовывается недоумение при виде худощавой девчонки, которой едва удается удержать в руках чертову кружку, но хватает сил так нагло улыбаться, смотря ему прямо в глаза.