1 октября 2212
В парке на деревянной скамейке сидело два человека: подросток с наклоненной вперед головой и ребенок, вставший ногами на доски, игнорирующий недовольные взгляды прохожих. Детские пальцы аккуратно расчёсывали черные перья, избавляя от остатков яйца и муки. В траве за спиной скамейки уже образовалась маленькая горстка желто-белого вязкого вещества. Все то, что Сецуна с трудом успела убрать с чужой головы. В повседневной жизни женщина придерживалась одного простого правила: каждый сам за себя. Она свято верила, что всегда стоит в первую очередь думать о себе, чтобы не жалеть об упущенных возможностях. Тем не менее, у Сецуны не было проблем с оказыванием помощи людям, даже незнакомцам на улицах. Изначально она избегала встреч, чувствуя себя уязвимой в своем состоянии, ведь что может сделать ребенок против взрослого человека? Один удар, и ее можно выносить вперед ногами в белых тапочках и в закрытом гробу. Если семья не выберет кремирование, конечно. Тренировки Энджи же вернули Сецуне былую решительность, убежденность в собственных силах, несмотря на детское тело. Особенно новым и ярким чувством была уверенность в своей безопасности. Сложно не быть расслабленной, когда имеешь способность выпускать огонь из рук. Контроль над столь опасной стихией немного опьянял. Собственная причуда Сецуны не то чтобы перестала ее пугать, скорее она пришла к компромиссу, который был понятен ей одной. После того, как Сецуна помогла пожилой женщине с сумками, спустив их вниз по лестнице с надземного перехода, она наткнулась на грязного подростка, сидящего на тротуаре. У него была звериная причуда, из-за чего вместо человеческого лица у него была голова птицы. Большой желтый клюв особенно выделялся на фоне черных перьев. Но взгляд привлекла не необычная внешность, а осколки яичной скорлупы, застрявшие, так сказать, в волосах, и мука. Исходя из опыта, полученного благодаря идущим по телевизору шоу, которые ей пришлось смотреть из-за скуки, Сецуна пришла к выводу, что мальчик подвергся школьным издевательствам. Женщину передернуло. Кое-как затолкав бурлящий гнев на задний план, она подошла к мальчику, точнее молодому парню, и спросила: — Тебе помочь? — заметив его недоуменный взгляд, указала себе на волосы: — Помочь убрать грязь с волос. У меня есть с собой сухие и влажные салфетки. В ответ — подозрительный взгляд, закрытая поза и пассивная враждебность. Вздохнув, Сецуна перенесла вес на правую ногу и уперла руки в талию. И что же делать, спрашивается. Хотелось сказать, что ее отец профессиональный герой, и тем самым ей не выгодно отбрасывать тень на его имидж. Только этот же аргумент играет против нее, потому что с ним идет осознание власти, сосредоточенной в руках одного человека. — Если придешь домой в таком виде, то родители будут волноваться. Они зададут неудобные вопросы. Возможно, поговорят с администрацией школы, — Сецуна не верила, что слова ее правильные. Простая истина, что с насилием всегда надо бороться, только жертвам зачастую легче перетерпеть, находясь в знакомой среде, чем пытаться разобраться в сложной ситуации. — Так что? Пойдем сядем в парк, и я уберу эту гадость с твоей головы? Он встал, вежливо схватившись за протянутую ладонь. Но затем сразу же отпустил ее, перекинув школьную сумку через плечо и спрятав руки в карманы штанов. — Меня зовут Сецуна, а тебя? — Фумикаге. Токоями Фумикаге. Сецуна, услышав имя, улыбнулась, посмеявшись с выбора имени родителями. Затем спокойным шагом направилась в сторону ближайшего парка, который только могла вспомнить. Примерно так они и оказались в данной ситуации. В последний раз пройдясь влажной салфеткой по мягким перьям, Сецуна похлопала Токоями по голове, прежде чем нормально сесть на лавочку, одарив при этом проходящего мимо мужчину насмешливой ухмылкой, так и вопрошающей: «Доволен?» — Сколько тебе лет? Она не была мастером вести праздные разговоры, но еще меньше ей хотелось сидеть в неловкой тишине. Тем более что Сецуна не знает, что делать дальше. Не может же она просто сказать пареньку избить своих врагов в ответ и больше не терпеть их хулиганство? Она также не может рассказать все его родителям или администрации школы, поскольку это не ее дело, а благими намерениями дорога в ад вымощена. — Третий год средней школы, — Токоями повернулся, когда отвечал, установив зрительный контакт. Сецуна не знала, была ли данная привычка взята из каких-то птичьих инстинктов или Токоями был увереннее, чем она предполагала. — Ты? — Мне четырнадцатого октября исполнится девять. На лице Фумикаге с лёгкостью можно было прочесть недоверие, он также повторно оглядел ее, прежде чем с сомнением сказать: — Выглядишь старше. Сецуна пожала плечами. — У моего отца рост под два метра, очевидно, что я такая высокая в него. Совсем скоро буду возвышаться над всеми как небоскрёбы, — Сецуна горделиво подняла голову, приложив пальцы в форме «L» к подбородку, встав в ту самую комичную позу из аниме. Затем она поспешно добавила, словно боясь потерять мысль: — А сколько бы ты дал мне лет? — Хм, — Токоями промычал, сосредоточившись на белом пятне, въевшемся в школьные штаны. Он не спешил с ответом, тщательно подбирая слова, чтобы случайно не обидеть, как оказалось, ребенка. Когда к нему подошли на улице, он с легким испугом уставился на, как он думал, подростка лет одиннадцати-двенадцати. От нее шла такая уверенная аура, что Токоями не знал, что она могла потребовать от него. Тем более в столь плачевном и жалком состоянии. Если его спросят, как он оказался в ситуации, где с удовольствием обсуждал оккультные науки с маленькой девочкой, которая вовсе не выглядела как маленькая девочка, он не сможет объяснить. Вместо этого Токоями захотелось быть на месте Сецуны, на месте того, кто помогает другим, а не быть нуждающимся. Фумикаге подумал, что приятно осознавать, что смог облегчить кому-то жизнь. Ему нравилось это незнакомое чувство. До заката они просидели на скамейке, поднимая совершенно разные темы. Было приятно общаться с человеком, не осуждающим чужие увлечения. Сецуна не смотрела на него как на чудака, не комментировала многочисленные браслеты на запястьях, не косилась на выделяющийся клюв. Под конец беседы из-под пальто высунулась и Тень, заинтересованно кружась вокруг замершей девочки. В ответ она раскрыла ладонь, на которой вспыхнуло пламя, отпугнув Тень. На обиду его причуды Сецуна забавно хихикнула. Только расставшись у входа в метро, Токоями осознал, что не обменялся контактами с Сецуной. Всю оставшуюся неделю его гложило чувство потери.17 ноября 2212
У Энджи, впервые за долгое время, был отпуск, который длился, вы не представляете, целых три дня. Просто вау, вот это он отдохнет, конечно, на десять лет вперед. Раньше я как-то не особо задумывалась, что Энджи полноценно работал весь год. Если быть честными, то я уже не помню, когда в последний раз садилась на самолет, чтобы посетить другую страну. Наверное, где-то в прошлой жизни. Из-за того, что Энджи весь день оставался дома, его дети старались как можно чаще выходить на улицу и оставаться там до позднего вечера. И хотя Фуюми пыталась дать веские причины такого поведения, ни для кого не было секретом, почему они это делают. Неловкость. Обида. Презрение. Причин, чтобы избегать родного отца, у них было предостаточно. Именно поэтому эти веселые выходные я проводила с Энджи наедине. Мне же было грустно смотреть, как он расслабляется, стоит нам остаться дома вдвоем. У него словно гора с плеч упала. Из-за этого я не раз и не два задумывалась, что такими темпами я останусь его единственной дочерью. Пару лет назад, по словам врачей, состояние Рей, нашей матери, улучшилось, поэтому к ней начали допускать посетителей. Фуюми и Нацуо регулярно навещали ее, они даже сделали несколько фотографий. Когда я впервые за долгое время увидела женщину, подарившую мне ночные кошмары в младенчестве, то не знала, как себя чувствовать. В воспоминаниях у нее были ярко белые волосы, тонкие пальцы и искаженное выражение лица, которое я не совсем в состоянии описать. Рей запомнилась мне как ледяная королева из сказок, такая же далекая и жесткая. Суровая. Но глядя на цифровое фото с телефона Фуюми, я видела измученную жизнью женщину. У нее, очевидно, были ломкие и сухие волосы, посеревшая кожа и худое тело. Синяки под глазами делали из нее живой труп. Все кричало о болезни Рей, и мне было интересно, как она стала такой. У меня закрадывались мысли о домашнем насилии, но каждый раз, когда я пыталась развить эту мысль, на глаза попадалась широкая спина Энджи, стоящего на кухне и что-то готовящего. Он казался таким умиротворенным, когда ритмично нарезал овощи на доске, мешал суп в кастрюле и пытался налепить онигири своими большими ладонями. Энджи был хорош для меня, его забота согревала сердце. И мне было больно думать, каким он был до нашего знакомства. Я помню, как Энджи носил меня на руках, как неуклюже пытался заплести косичку, прежде чем я погнала его прочь, боясь остаться лысой к концу дня благодаря его попыткам, как молча накрывал меня одеялом, когда думал, что я уже уснула. Почему он так добр и мил со мной, но столь небрежен с другими детьми? Возможно, из-за работы? Но я сомневаюсь, что другие профессиональные герои страдают теми же симптомами, что и Тодороки. Интересно, что же ранило Энджи, раз он только-только начал понемногу восстанавливаться. — Эй, — я привстала из-за дивана, животом уперевшись в мягкую спинку, чтобы лучше видеть находящегося в другой комнате Энджи. — Как думаешь, мы сможем потренироваться сегодня? Я два дня ничего не делала и буквально чувствую, как энергия переполняет меня. Опустив крышку ноутбука, за которым работал мужчина, несмотря на то что фактически находился в отпуске, он посмотрел на меня. Его лицо ничего не выражало, оставаясь спокойным. Казалось бы, редкая эмоция для Старателя, которую я видела слишком часто. — Ты же не хотела, чтобы Шото узнал о наших тренировках, — услышав слово «наших», у меня потеплело на душе. Было приятно осознавать, что он вкладывался точно так же, как и я. — Что изменилось? — Ну, ничего, но он все равно не вернется раньше семи вечера. У нас полно времени, никто не узнает. Мужчина вздохнул. — Хорошо. Но никаких спаррингов, вместо этого покажешь уровень контроля над причудой, — сказал Энджи, игнорируя мое недовольство. — Не забывай, почему мы вообще начали все эти занятия. Нельзя позволить, чтобы… — Чтобы моя причуда снова вышла из-под контроля, — продолжила я за Энджи, помахав рукой, словно отгоняла надоедливую муху. — Да-да, можешь не повторять, я запомнила с первых десяти раз. Подскочив, я начала разминаться, пружинистым шагом добираясь до тренировочного зала. Помню, когда-то в детстве, когда мне по-настоящему было шесть лет, я просила мать записать меня на каратэ. К сожалению, в связи с болезнью, мне было запрещено заниматься чем-то столь травмоопасным. Все, чего смогла добиться, это шуточных боев с сестрой или мамой, которые с возрастом закончились. Скажи мне кто-то пару лет назад, что мне доставит удовольствие физически бороться с кем-то, покрутила бы пальцем у виска. А сейчас посмотрите, где я: стою напротив Энджи и постепенно увеличиваю мощность производимого причудой пламени, копируя его. Было время, когда я боялась огня, потому что помнила тот обжигающий кожу жар, сухость в глазах и животный страх перед неконтролируемой стихией. Теперь же использование причуды напоминает использование зажигалки, такой же успокаивающий и умиротворяющий эффект. Жаль, что мой комфорт с причудами начинается на мне и заканчивается на Энджи. — Попробуй увеличить температуру пламени. Мельком взглянув на сосредоточенного мужчину, я плавно качнула головой, пошевелив затекшими пальцами. С нашей последней ссоры утекло много воды, а изменения не заставили себя ждать. Энджи больше не отдавал приказы, только спрашивал и советовал. Он обращался со мной как с фарфоровой куклой, и я не уверена, могу ли возмущаться по этому поводу. Учитывая, что он не знает чувства меры, возможно, даже хорошо, что со мной излишне мягки. Осторожны. В любом случае я не стремлюсь стать героем, таким образом, тренировки с «превозмоганием себя» определенно ни к чему. Отметив странную отстраненность Энджи, во мне проснулось озорство. Подавив лезущую на лицо ухмылку, я едва не потушила огонь, прежде чем ярко вспыхнуть им, ослепив на мгновение. Этого хватило, чтобы нагнуться и рвануть к Энджи, нацеливая кулак ему в бедро. Увы, мне так и не удалось застать его врасплох. Атаку с легкостью перехватили и подняли вверх, из-за чего я буквально висела на руке. Поболтав ногами в воздухе, я наслаждалась молчаливым недовольством Тодороки. В том, что план провалился, не было ничего удивительного. Рефлексы профессионального героя должны быть удивительными, особенно учитывая всю ту опасность, с которой ему приходится сталкиваться по долгу службы. Именно по этой причине я вообще и напала на него, ибо была уверена, что не смогу навредить. Все чаще приходилось напоминать себе, что с огнем шутки плохи. Если мне становилось сложнее воспринимать причуды не как безобидную игрушку, страшно подумать, что происходит в сознании людей, не знающих иной жизни. Бирюзовые глаза Энджи, как всегда, были острыми. Так и хочется назвать их ястребиными, только сомневаюсь, что он оценит подкол. Мужчина, как обычно, тщательно осматривал меня на наличие ран. Изредка мне казалось, что он только и ждет, как я исчезну у него на глазах. Знать бы еще откуда взялся страх, в голову ничего не идет. Нет ни единой идеи. Кроме, возможно, потери товарища, смерть которого лежит на руках Старателя. Синдром выжившего? Что-то не верится. — Я вроде сказал, что сегодня без спарринга, — проворчал он, отказываясь признавать, что я использую его руки как своеобразные качели. Да и какая разница, сомневаюсь, что смогу доставить Энджи какой-либо дискомфорт своим весом. — Так я и не дралась, — взмахнув пяткой, я попыталась пнуть его в живот. Предугадав маневр, мужчина не грубо встряхнул меня, из-за чего на глаза упали волосы. — Если жертва не сопротивляется, то это называется избиением. Чтобы не нарушать свое же правило, тебе следовало дать мне ударить себя. Ответа не последовало, поэтому я продолжила изображать мартышку, неумело пытающуюся вскарабкаться на дерево по имени Энджи. Над головой раздался вздох, но попыток скинуть меня не последовало. Испытывать терпение Энджи стало моим любимым хобби, особенно когда он не пребывал в своем всем недовольном настроении. Знаете, когда любое слово может спровоцировать бурю? В такие моменты он напоминал мне чертову Деву, а не Льва. Такой же истеричный. Фыркнув, я попыталась избавиться от появившейся картины, где великий и могучий Старатель был одет в костюм горничной. Губы задрожали. Щеки распухли. Издав неприличный звук, я попыталась зажать рот свободной рукой, чтобы случайно не оплевать бедного Энджи. Боюсь, он не оправится от нанесенного позора. Подобно ледяному дождю, раздавшийся голос сломал все очарование момента: — Чем вы тут занимаетесь? Покосившись на обманчиво спокойного Шото, я заранее вычеркнула из планов возможный семейный ужин, потому что теперь его точно не будет. — Она тренируется, — несмотря на накалившуюся обстановку, Энджи вел себя так, словно ничего не происходит. Ни единой эмоции не отразилось на его каменном лице. — Тебе следовало бы делать то же самое. С твоей причудой, ты… — Ясно, — Шото оборвал отца, вмешавшись в начинающийся долгий монолог. — Фуюми задержится, поэтому сказала взять доставку. Я не голоден, как и Нацу. Сестра поест с друзьями. И с этими словами он ушел, не забыв захлопнуть за собой дверь. Быть изгоем в собственном доме, какой удивительный новый опыт. Уверена, что пережила бы его потерю. С отсутствующим настроением, я похлопала Энджи по руке, что тот отпустил меня. Очевидно, что в таком состоянии ни о каком продолжении занятий не может быть и речи. Иначе я точно протру собою весь пол. — Пицца? — с надеждой спросила я, хотя уже знала, каков будет ответ. — Мясо с овощами на пару. Фу.***
В тот ноябрьский день я не придала особого значения поведению Шото, ведь он находился как раз в том нежном возрасте, когда любое слово или действие может стать фатальным. Последующие месяцы пролетели в мгновение ока, за окном — апрель, а Шото пришло письмо о поступлении в одну из лучших геройских школ в Токио. Не знаю, можно ли назвать тот момент точкой отсчета, но неопределенное беспокойство скреблось на задворках сознания. Мир, в котором большая часть населения обладает причудами, был полон чудовищ, до этого дремавших в тени. И мне снова напомнили, почему причуда — худшее из всех возможных оружий.