25 апреля 2208
Энджи стоял у кровати Сецуны, чье тело было полностью обмотано бинтами. Детская грудь медленно поднималась и опускалась, а маска на лице временами запотевала от ее слабого дыхания. Прошел долгий день, прежде чем ее перенесли из реанимационной палаты в одноместную комнату. Пока он заполнял документы у стойки регистрации, ему сообщили, что состояние Сецуны стабильно и что назначенный ей лечащий врач хотел бы поговорить о ситуации. Тодороки понимал, почему с ним хотели встретиться, поскольку такие серьезные травмы от причуды не были обычным делом, в частности у детей профессиональных героев. Дверь в палату открылась, и в комнату вошла женщина лет тридцати с туго завязанными в пучок волосами. К карману на больничном халате был прикреплен бейджик, на котором ровными буквами было напечатано ее имя: Сато Харуко. — Старатель-сан? Энджи кивнул, давно привыкший, что в любой ситуации к нему обращаются по геройскому имени. Люди думают, что таким образом высказывают уважение, для него же это было очередным напоминанием о выбранной им роли. — Если можно, я хотела бы задать несколько вопросов насчет Сецуны, — дождавшись молчаливого кивка, Харуко продолжила: — В личном деле указано, что у нее такая причуда, как у вас, Адский огонь, да? Судя по вашей семейной карте, она не первый ребенок, которого привезли в больницу с подобными симптомами. Поэтому, какими способами вы тренировали ее? Хотелось бы сравнить текущие методы с прошлым случаем. Сглотнув образовавшийся комок в горле, он ответил: — Она не тренировалась. Доктор моргнула. — Не могли бы вы повторить? — Сецуна была против того, чтобы развивать свои способности. Она, как и Фуюми, моя старшая дочь, не выразила желания стать героем, поэтому было решено оставить причуду в спящем режиме, пока в школе не начнутся обязательные базовые уроки по контролю умений. Харука вздохнула, покачав головой. Она понимала, о чем говорил Старатель, поскольку подобное развитие ситуации не было необычным. Бывало, когда люди считали свои причуды бесполезными и не видели смысла в трате времени на бесполезные тренировки. Обычно весь шум о причудах проходил к старшей школе, поскольку дети понимали, что их супер-способности не единственная вещь в мире. Странно то, что девочка так быстро отказалась от своих способностей. Судя по ее документам, она досрочно поступила в школу, да еще в очень специфическую, спонсируемую самим Геройским комитетом. Удивительно, как она не поддалась всеобщей суете и не заразилась желанием стать профессиональным героем. И все бы хорошо, только далеко не все так радужно. — У нее очень сильная причуда, без занятий по контролю, она представляла бы огромный риск как для себя, так и для окружающих. Тойя-кун… — Сецуна совсем не похожа на него. Мой старший ребенок родился со слабым телом, которое отвергало огненную причуду. Сецуна же крепче и сильнее его. Их нельзя сравнивать в этом плане. Тодороки действительно надоело получать советы от посторонних, потому что все, о чем они говорили, он уже знал. Глубоко заинтересованный в данной теме, он, можно сказать, стал если не специалистом, то очень хорошо разбирающимся человеком. — Но вы должны были видеть, как ее способности выходили из-под контроля. Когда она злилась, плакала. Любые сильные эмоции или потрясения могли вызвать вспышку. — Да, но этого никогда не происходило. Врач застыла. То, что она услышала, было очень редким случаем. Потому что только беспричудные во время эмоциональной возбужденности не активировали свои способности по той простой причине, что их не было. «Хотя, это не так уж и странно, — подумала Харука просматривая медицинскую карту пациента. — Сецуна-чан даже не достигла пяти лет, а именно в этом возрасте большинство детей проявляют свои способности. Но, все же странно, что такая мощная причуда ни разу не показывала себя». — Кхм, в любом случае, Исцеляющая девочка осмотрела Сецуну-чан. По ее прогнозам, она должна полностью восстановиться, но, к сожалению, на определенных участках кожи останутся шрамы. Несмотря на то, что ее тело в состоянии проводить сквозь себя причуду, поскольку, что удивительно, оно полностью совместимо с Адским огнем, у организма не было выработанного иммунитета, как у вас, Старатель-сан. Энджи прикрыл глаза, благодаря Бога, что с его девочкой все будет хорошо. Она жива, здорова, и, если понадобится, он сам научит ее жить со шрамами. Своими руками выбьет из головы всю чушь, которую пропагандируют по телевиденью и других источниках масс-медиа. Женщина, замечая состояние Старателя, решила дать ему место. Оставшиеся технические детали можно обсудить позже, когда он не будет мыслями далеко-далеко. Присев на стул у кровати дочери, он положил локти на колени, спрятав лицо в ладонях. Злые слезы обжигали глаза, но он не давал им свободы. Он должен оставаться сильным, особенно когда все вокруг него рушилось. Потому что кто-то должен взять на себя ответственность. — Черт подери, — прошипел Энджи, поглядывая на обгоревшие кончики отросших волос дочери. Да, теперь они еле касались мочки уха. Ему сказали, что, если бы у них не было интерна, чья причуда ускоряет рост волосяного покрова, Сецуна была бы полностью лысой, а так ей удалось восстановить брови, ресницы и хоть какую-то длину волос. И в ужасном состоянии ребенка виноват он. Тодороки хотел, чтобы все просто остановилось. Ибо он не был готов ко всем ударам, которые направила на него судьба.***
Просыпалась я с тяжелой головой. Знаете то ощущение, когда вы не спали три дня, а потом за один присест отоспали все пропущенные часы? Странное чувство в носу и заложенные уши, очень чувствительная кожа. Умом я понимала, что буквально сгорела заживо, как ведьма на костре в средневековье, но я не помнила ни боли, ни самого процесса. В голове сохранился только сам факт произошедшего. Я, кажется, приходила в сознание и просила убить меня. Сначала шептала на своем языке, потом уже кричала на японском, когда боль никуда не уходила. Но все воспоминания такие сумбурные, нечеткие. Разомкнув глаза, я осмотрела комнату, с облегчением осознав, что рядом никого нет. Моей главной целью было не задумываться о последствиях сожжения. Только бы лицо было в порядке, со всем остальным я как-то смирюсь. Для пробы попыталась пошевелить пальцами, отчего все тело будто пронзило током. Чертова чувствительность, твою же мать. Прямо как в первые дни. Я так скучаю по временам, когда все прикосновения были как пустота, ничего не ощущала. — Не жизнь, а драма, — услышала я свой дрожащий голос, прежде чем зареветь. В ладони я чувствовала пульт с вызовом медработника, но последнее, чего хотелось, это снова потерять сознание. Спасибо, обойдусь без успокаивающего, боли все равно нет. Тупая причуда, нафига она мне сдалась, скажите на милость. Прекрасно обошлась бы без нее, например, не застряла в больнице. Снова. Что ни жизнь, то свидания с ней. Невзаимная у нас любовь, конечно, но выбора никто не оставил. Зато опровергалась гипотеза, что в детстве мне привиделось пламя из ладоней. Ничего мне не показалось, я правда чертов недо-пироман. Надеюсь, любовь к запаху дыма не заставит меня поджигать вещи направо и налево. Когда слезы высохли, а лицо неприятно стянуло, дверь в палату тихо открылась. Я не могла увидеть посетителя, но судя по звуку шагов, это был Энджи. Через мгновение надо мной склонилось угрюмое лицо мужчины, чьи глаза немного сумасшедше блестели. О, знакомое выражение озабоченного родителя при плохой игре. — Как ты себя чувствуешь? — перво-наперво спросил Тодороки, не отодвигаясь ни на сантиметр. Задумчиво промычав, я попыталась прощупать, как же я себя чувствую. Все было так непривычно, тем более что у меня всегда были проблемы с указанием болящего места. Мой предел — примерная область. Живот ли, нога ли, голова ли. А справа или слева уже другой вопрос, на который всегда один ответ: «Не знаю». — Я чувствую себя голой, — выдавила из себя предложение, радуясь, что с голосом все нормально. — И кожа слишком… я чувствую все. Буквально. Еще бы вспомнить, как говорить на японском с их конструкциями. — Что вообще произошло? Энджи вздохнул, пододвинул стул ближе к кровати и сел на него. Медленно наклонив голову, чтобы при малейшей боли остановиться, я смотрела на действительно мрачного мужчину. Он сидел с прямой спиной, наклоненной головой и скрещенными на груди руками. Почему пострадала я, а жалко мне его? Если я не инвалид, жива и могу самостоятельно функционировать, то не все так плохо. — Хей, я в порядке, — тихо сказала я, не выдержав. От моего голоса он вздрогнул, прежде чем откашляться и заговорить особо суровым тоном: — Когда тебя выпишут, то сразу приступишь к тренировке с причудой. Я моргнула. — Э, ладно? Я как бы уже не против, потому что повторять случившееся не горю желанием, да-да, уловили шутку? Только как бы он так не обращался с настоящими детьми или людьми с глубокими психологическими травмами. Потому что человек и сам осознает глубину своих проблем, ему только недоделанных комментаторов не хватало для счастья. — Так, со мной все будет хорошо? — уточнила я, не желая тешиться пустыми надеждами, что, несмотря на серьезность ситуации, я закончу без последствий. На скулах заходили желваки. Энджи отрывисто покачал головой, а у меня кровь застыла в жилах. Он же, наверняка увидев ужас на моем лице, медленно заговорил. — Вызванный врач смогла залечить самые серьезные повреждения, местные доктора постарались смягчить последствия. В целом ты полностью здорова. Но некоторые части твоего кожного покрова не подлежат восстановлению. — У меня будут, — затем я замолчала, задумавшись. — Как у Шото? Теперь Энджи замер, уставившись в никуда. Я хотела, правда хотела, поднять руку и просто тронуть его за колено или локоть, но едва ли была в состоянии шевелить пальцами. Поэтому все, что мне оставалось, это ждать, когда мужчина самостоятельно справится со своими демонами. — Не как Шото, — сказал он, и мне показалось, что я услышала скрип зубов. — Как… Прихода доктора я не дождалась, поскольку благополучно уснула, хотя моя голова буквально разрывалась от того, что слишком много проспала. Сам разговор с Энджи тоже казался мне нереальным, я буквально не могла найти логику в наших диалогах, какую-то последовательность. Он что-то говорил, я что-то говорила, был диалог. Результат этого диалога? Без понятия. Во второй раз я проснулась глубокой ночью, если настенные часы не врут. Пришлось звать медсестру, поскольку мой мочевой пузырь буквально разрывался, какое облегчение, что я не обмочилась в постель. Это не то чтобы позор, а просто неприятно. Прямо как в детстве, когда ты думал, что пошел в туалет и делаешь дела, а потом резко просыпаешься в тепленькой, но мокрой кровати. Мне также дали выпить какую-то подозрительную, но очень питательную жижу. Я была голодной, но меня чуть не вырвало. Прошло два века, еда в больницах все такая же отвратная. А еще все мое тело в бинтах. Когда я говорю все тело, то имею именно это в виду. Буквально. Бинты были везде, из-за чего я не могла увидеть ни кусочка своей кожи. Оказывается, в фильмах не преувеличивают. Хоть гипса нет, спасибо. К позднему утру ко мне пришла Сакура, вместе с двумя красивыми и одной не очень открытками. На мой логичный вопрос, где «отец», женщина поджала губы. — Он занят. Я изогнула бровь. Интересно, чем же он таким занят, пока его ребенок прикован к постели после тяжелой операции? Потом я дала себе мысленную пощечину, потому что каждый по-своему справляется с горем. Кто-то погружается в работу, кто-то замыкается в себе, кто-то начинает работать над проблемами. Понимание этого никак не уменьшает моего разочарования оттого, что я не увидела Энджи. Особенно его необыкновенные глаза лазурного цвета, в которые можно смотреть часами. Мне не хватало банального чувства уверенности в завтрашнем дне, что все будет хорошо. Я снова оказалась наедине со своими травмами, с которыми надо смириться. — Вы можете принести мне телефон? — спросила я у Сакуры, прежде чем она вышла за дверь. — Думаю, что книга была бы лучшим вариантом, — возразила она, пригладив слегка помявшуюся юбку в пол. — Я хотела ему позвонить. Уточнять, кто такой «он», не требовалось, все было настолько очевидно. Сакура призадумалась, на ее лице играли противоречивые эмоции. — Я сделаю все, что в моих силах. Выздоравливай, Сецуна-чан. — Приятного дня. Выдохнув, я подняла взгляд. Ну что ж, привет старый-новый друг, больничный белый потолок, давно мы с тобой не встречались. Что нового поведаешь мне?