***
В кабинете директора на столе лежала открытая папка с личным делом нового ученика. Женщина средних лет сидела в дорогом кресле, внимательно рассматривая прикрепленную к первой странице фотографию пятилетней девочки.Имя: Тодороки Сецуна. Дата рождения: 14 октября 2203. Родители: Тодороки Энджи (отец), Тодороки Рей (мать, засекречено). Братья и сестры: Тодороки Тойя (старший брат, засекречено), Тодороки Фуюми (старшая сестра), Тодороки Нацуо (старший брат), Тодороки Шото (старший брат, засекречено). Рост: 119 см. Вес: 25 кг. Группа крови: засекречено. Причуда: Адское пламя (наследственное со стороны отца). Контроль причуды: 0%. Физические способности: ниже среднего. Умственные способности: высокие. IQ: неизвестно. Отличительные черты характера: замкнутая, необщительная, грубая, усидчивая, любознательная, честная, терпеливая (?), нетерпеливая (?). Причины зачисления: очень высокий уровень интеллекта, большой шанс на сильную причуду (см. дело под кодовым именем «Старатель»). Зачислен в корпус: А.
Женщина положила локти на стол, спрятав половину лица за переплетенными пальцами. Тяжелым взглядом она уставилась на своего заместителя, лицо которого выражало такую же степень хмурости, как и ее собственное. — Так как она вообще попала к нам, Мера-сан? — поинтересовалась директриса, съязвив. Блондин вздохнул, привычным жестом растрепав себе волосы, что было явным признаком недовольства. Достав из кармана брюк пластиковую коробку, он взял оттуда ничем не примечательную на вид белую таблетку. — Ошибка новичка, — ответил Йокумиру не спеша. — Она недавно приступила к своим обязанностям в одном детском саду. Обычно в этом возрасте дети либо уже отобраны, либо еще не готовы проявить таланты. Тодороки Сецуна воспитывалась на дому, из-за чего вести наблюдение за ней было… сложно. Старатель-сан весьма обеспокоен поддержанием своей конфиденциальности. — Да, его замашки известны всем, кто был заинтересован в нем. По этой причине мы и упустили из виду Шото, — женщина со вздохом взяла пальцами ручку, чтобы поставить подпись на документе о зачислении студента. — Напомни всем преподавателям, чья именно она дочь, и что будет, если она перегорит. Старатель-сан уже не тот юнец, он Герой №2 не просто так, — затем она захлопнула папку и протянула ее своему заместителю. Но, прежде чем отпустить, она угрожающим тоном повторила: — Мы не хотим повторения истории. Ясно? Мера кивнул, ни капли не потревоженный вспышкой агрессии со стороны начальника. Он тоже не был в восторге, потому что приход ребенка от известного героя всегда обеспечен морем проблем. Если такой ребенок узнает что-то и случайно расскажет родителю, то, если герой излишне сердобольный, он не пожалеет сил, чтобы восстановить справедливость. Старатель, конечно, далеко не энтузиаст и сентиментальностью не страдает, но после несчастного случая с Тойей, вряд ли допустит повторения истории. Ситуации, конечно, разные, но обе они связаны одним именем — Геройский комитет. «Не забыть бы провести углубленную психологическую оценку ее учителей», — напомнил себе мужчина, потерев подушечками пальцев герб, выдавленный на жесткой обложке. — «Нам не нужен очередной… Да, точно не нужен».***
Я стояла перед простым серым зданием, имевшим подозрительно идеальную форму куба. Двор, как и само здание, было крайне унылым. Одно цветение сакуры придавало краски неутешительной картине. Около входа были баннеры: один с названием школы, другой с лозунгом в стиле «Постараемся!». Глядя на окружающий меня мир, я внезапно вспомнила, что у Шото была фотография в его комнате. На ней был сам Шото, Энджи и мать мальчика. Они как раз стояли около баннера с названием учебного заведения. — Хм-м, — промычала я, не знаю, хочу ли иметь похожую фотографию. Моя настоящая мать была безумна, когда дело доходило до фото. Она буквально хотела сфотографировать каждый момент жизни, будь он значимым или не очень. Во время праздников и особых дней она не уходила без сотни-другой снимков. И все она хранила, пересматривая в тяжелые дни. Я потакала ее прихотям, даже в дни, когда позировать не хотелось от слова совсем. Но выносить ее обиженное лицо было невыносимо, поэтому, стиснув зубы и засунув недовольство куда поглубже, я терпела. Но моей мамы рядом не было, вместо нее был подавленный Энджи, который искоса поглядывал то на меня, то на баннер. О. Мои губы сформировались в идеальную букву «о», когда до меня дошло, что не одна я чувствую себя неуютно. Похоже, что роль буфера между ним и детьми играла его жена. Которая, какой сюрприз, сейчас, мягко говоря, недоступна. Похоже, что, между нами, мне придется играть роль ведущего, поскольку от Энджи бог знает когда чего дождешься. Дотянувшись до края его свитера, поскольку выше просто никак не получилось, а за руку брать как-то неловко, я дернула его, чем и привлекла внимание. Тодороки наклонил голову, его яркие бирюзовые глаза, казалось, проникали в саму душу. Спасибо за напоминание, насколько жуткими могут быть светлые глаза. — Давай сфотографируемся. На это мужчина скорчил такую страшную рожу, что мимо проходящая семья в ужасе отступила. Помимо злого выражения лица, вокруг него кружилась темная аура. Я моргнула глазами, откровенно не вдупляя, в чем его проблема. Если бы не хотел фотографироваться, то так бы и сказал, но нет, молчит. Ну нет, он не может бояться камеры, его же постоянно снимают, будь то наблюдение за битвой со злодеем или обычное интервью. Хотя, если вспомнить, то у него на видео вечно лицо такое кислое, словно он лимонов объелся. Прикусив губу, чтобы не засмеяться, тем самым ухудшив ситуацию, я повторно потянула его за свитер. Нечего ломаться, теперь, когда я узнала его слабость, не отступлю, пока не заполучу себе фотографию. — Идем, — повторила я, совсем позабыв про какой-либо страх. Не сделает он мне ничего, не при свидетелях точно. А к моменту, когда мы останемся одни, он уже остынет. До вечера много времени, чтобы перекипеть. И, о чудо, он пошел. Если бы не хотел, то с места бы я его не сдвинула, значит, хочет. Серьезно, что со всеми этими людьми, которые не могут натянуть на лицо маску уверенного в себе экстраверта? Тем более что позор останется только между нами тремя: мною, Энджи и его водителем. Учитывая, что последний обязательно подписал контракт о неразглашении личной жизни своего работодателя, он будет нем как рыба. Когда мы подошли к баннеру, я поняла, что сегодня я особо смелая. Адреналин так и хлещет, хочется сделать что-то неразумное и потенциально опасное. Что может быть забавнее, чем дразнение человека, который одним сжатием может оторвать тебе голову? Остановившись, я повернулась к Энджи и требовательно вытянула руки. Всю сознательную жизнь хотела, чтобы меня несли на руках. Даже когда я была маленькой, мама не могла поднять меня на руки, поэтому я всегда с завистью наблюдала за девочками, которых носили на плечах их отцы, дяди и даже матери. А Энджи был как Скала, большой и сильный. Уж ему мой вес погоды не сделает. Поэтому я и застыла с протянутыми вверх руками, терпеливо дожидаясь его реакции.***
Старатель же стоял и смотрел на свою дочь, одетую как с иголочки. Белая рубашка с черным галстуком и такой же юбкой, плотными колготками и классическими туфлями. Ее форма отличалась от формы Шото, хотя оно неудивительно, школы же разные. Ее красные волосы были острижены Фуюми по плечи, а отросшая челка, которую никто почему-то не подровнял, иногда падала на глаза. Но, что самое важное, Сецуна улыбалась. Это была та же улыбка, которую она показала ему в детстве. Энджи не знал, что делать. Никогда еще никто не просился к нему на руки. Обычно, когда кто-то из его детей собирался сделать что-то глупое, Рей вовремя уводила их и тихо объясняла, что так делать не надо. Но, во-первых, его жены рядом не было, во-вторых, он сомневался, что Сецуну это остановило бы. Мужчина не любил касаться людей, особенно когда они такие хрупкие, как гражданские или дети. В молодости, когда он не умел контролировать причуду, он не раз и не два случайно вредил своим товарищам. Иногда просто обжигал, иногда доходило до серьезных ожогов, которые могли оставить после себя уродливый шрам. Со временем он, конечно, научился не только не калечить близких, но и имел почти идеальный контроль над пламенем. Он сам решал, с какой мощностью и каким диапазоном выпускать причуду, и чувство этой силы опьяняло. Осадок же с юности все равно остался. От воспоминаний его отвлекло требовательное: «Ну!» от Сецуны, щеки которой покраснели. Моргнув, Энджи огляделся, чтобы заметить зрителей, которые с ожиданием наблюдали за ними. Молодые успели достать телефоны и повернуть объектив в их сторону, желая запечатлеть момент, к какому бы исходу он не пришел. Зато стала понятна реакция дочери. Сдержав усталый вздох, он наклонился и быстро взял ее на руки, чтобы тут же выпрямиться. Тодороки держал ее под подмышками, из-за чего она повисла в воздухе. Ее ноги расслабленно качались, прежде чем она наступила ему подошвой на бедро, оставив грязный след на черных штанах. У Старателя дернулась бровь, а настроение начало стремительно падать. Но, прежде чем его терпение лопнуло, ее пальцы вцепились в воротник пальто, прежде чем обнять его за шею холодными руками. Самостоятельно подтянув себя повыше, Сецуна громко задышала на ухо, из-за чего у него пробежали мурашки по коже. Он было дернул головой, чтобы посмотреть на нее, но за мгновение до этого остановился. Ему хватило неловкости на весь оставшийся год. Сдвинув руки так, чтобы девочка сидела у него на сгибе локтя, Энджи позвал своего водителя, чтобы он побыстрее их сфотографировал и его мучения закончились. Несмотря на то, что мужчина держал Сецуну крепко, не было и шанса, чтобы она упала, девочка так и не перестала обнимать его. Стиснув зубы, чтобы не рявкнуть на нее, он начал в уме медленно считать простые числа, начиная с единицы. — Cheese! — пропела Сецуна, и, судя по радостному голосу, она продолжала улыбаться. Из-за громкости ее голоса Тодороки еще больше нахмурился, буквально став олицетворением грозовой тучи. Температура тела повысилась, как было всегда, когда его выбивали из зоны комфорта. И Сецуна, вопреки всем ожиданиям, полностью расслабилась. Под непрерывающийся звук щелканья затвора камеры она приблизилась к нему, прижавшись щекой к щеке и вытянув вперед руку с символом победы. Глаза Энджи расширились, прежде чем он снова расслабил мышцы лица. Из-за случившегося среди зрителей поднялся шум, их голоса стали взбудораженными, а «невероятно» звучало через каждое второе слово. Дождавшись последнего щелчка, он быстро опустил дочь на ноги и сурово произнес: — Вперед. Сецуна, чье лицо теперь было полностью розовым, а щеки отдавали жаром, была довольна. На губах красовалась сытая ухмылка, а глаза лениво щурились. — Ладно, — послушно сказала она, резво подскочив к водителю, и, забрав свою школьную сумку, направилась к входной двери. Старатель, прислонившись к двери лимузина, наблюдал за удалявшейся спиной девочки. С каждым шагом она становилась спокойнее, остывая. Когда она поднималась по ступенькам, ничто в ней не напоминало того задорного ребенка, оставившего отпечаток туфли на его брюках. К концу она снова стала своим привычным бесстрастным «я», которое он привык видеть дома, когда она сидела в одиночестве. Затем, на пару секунд, Сецуна повернулась на пол оборота и помахала ему рукой, улыбнувшись только глазами. Энджи моргнул, а дочь уже скрылась за железными дверьми. Оттолкнувшись от машины, он сел в салон и приказал поторапливаться в офис, потому что он уже потратил достаточно времени на детские забавы. Настоящая причина, почему он быстро ушел, чтобы никто не успел заметить его выражение лица, которое ни в коем случае не было довольным, а щеки не покрасневшими. Водитель на переднем сидении кусал изнутри щеку.***
Я сидела в комнате средних размеров. Вместе со мной было навскидку ребят двадцать, все мы сидели за отдельной партой, на которой лежал механический карандаш и ластик. Скорее всего будет вступительное тестирование, чтобы определить наш уровень знаний. Интересно, что будет с детьми, которые плохо его напишут? Вернут туда, откуда взяли? Потому что все мы тут разного возраста, и я, как обычно, самая младшая, но в этот раз выше некоторых. Быть высокой приятно, хотя неудобным является факт, что одежда становится тесной очень быстро. Только создала образ из того, что унаследовала от старших, как приходится снова переобучаться. Просто трата времени впустую. Хотя мне и так делать было нечего, поэтому переживу. Дверь плавно открылась, как здесь было принято — в сторону. К центру класса, где на ступеньку выше стоял, так сказать, подиум для учителя, прошел, волоча ноги, бледный мужчина, в глазах которого была видна вся безысходность мира. Его движения были медленными, не плавными, а именно медленными. Можно сказать, что заторможенными. Он прокашлялся и занудным голосом забормотал: — Правила вступительного испытания: в помещении для проведения не разговаривать, не шуметь, не оглядываться по сторонам, не… Поджав губы, я недоверчиво посмотрела на мужчину. Остальные же зашептались, явно не привыкшие к тому, что вот такие индивидуумы могут быть преподавателями. В первую же минуту большая часть правил была нарушена. Проктор будто не замечал творящего беспорядка, он продолжал зачитывать свод правил как ни в чем не бывало. Когда речь подошла к концу, он, внезапно, резво раздал нам скрепленные листочки и запустил обратный отсчет времени. Краем глаза я заметила, что некоторые дети совсем растерялись, тупо уставившись на выданные задания, не притрагиваясь к ним первые минут десять-пятнадцать. Я же, наученная горьким опытом, быстро развернула бумаги и начала отвечать на вопросы. Большую часть заданий по истории и литературе Японии я без зазрения совести пропустила, потому что кроме сёгуната Токугава и произведений братьев Мураками, я ничего не знала. Ну, парочку богов из мифологии отметила, но большая часть ответов основывалась на расшифровке кандзи. География полный тупик, еле-еле нашла Токио, и то только потому, что живу в нем. Еще бы отметила Хоккайдо, но про него не спрашивали. Все эти пустые поля выглядят так убого. Но откуда мне знать все это? В школе на историю Японии выделили пару часов и считали свой долг выполненным. Получше дело обстояло с японским языком, но, глядя на корявый почерк, мне становилось жалко проверяющих. Физика прошла гладко, пока не потребовали знаний законов Эйнштейна и прочей лабуды. Нет, серьезно? Специальная теория относительности проходилась в самом конце школьного обучения, и то в классах с углубленным изучением физики. Я там, конечно, была записана, но отчетливо помню, как еле-еле вытянула в последнем семестре. А после получения диплома с легкой руки обо всем позабыла. Химия… Скажем так, она так же плоха, как и география. Биология тоже осталась пустой, потому что на английском я бы что-то еще ответила, как строение мозга, тела и каких-то одноклеточных, но не на японском. Единственное знакомое слово было «тело», дальнейшие объяснения не нужны, да? Истинное удовольствие доставил раздел математики. Там я разошлась во всю. Люди сами находят логические объяснения для странных вещей, которые выбиваются из рамок привычного мира. Высокий уровень знаний в математике, пока в остальных предметах я полный ноль, не так подозрителен, как если бы я ответила на все. Последняя страница отводилась для информатики. Где-то требовали общие знания, где-то написать программу легкой и средней сложности, задание, с которым справится школьник. Мысленно я попыталась выполнить и эти номера, но на бумагу ничего не перенесла. У меня телефона нет, про какие языки программирования, такие как C++ и Python мы сейчас говорим? Отсидев до конца экзамена, я старательно вывела свое имя на бланке и аккуратно положила работу на край преподавательского стола. — До свидания, — попрощалась я, не повышая голос, чтобы не отвлекать еще работающих детей, прежде чем вылететь из класса. Во дворе уже ждала няня Сакура, встретившая меня с приготовленным бенто и бутылкой воды, потому что было время обеда, а до дома идти около часа. — Спасибо. Сегодняшний день был плодотворным.***
Поздно вечером женщина все еще была на работе. Она сидела на диване, стоящем в углу комнаты, взглядом пытаясь прожечь дыру в результатах экзамена. За плечом стоял Йокумиру, как-то втиснувшись в узкое пространство между стеной и спинкой дивана, иногда заглядывая в отчет из-за плеча. Директриса прижала указательный палец в центр лба, пытаясь вернуть ясность ума и исчезнувшее спокойствие. — Это что? — спросила она, сжав бумагу. — Это шутка? — Нет, Миура-сан, — отстраненно ответил Мера, который успел свыкнуться с полученными данными за последние два часа. — Мы также проверили ее на списывание. Ничего. Она не отрывалась от заданий, только иногда переводила взгляд на потолок и замирала на неопределенное время. Чиэ шестым чувством ощущала надвигающиеся горы дополнительной работы, которую нужно осторожно задокументировать так, чтобы нельзя были ни к чему придраться. Отпрыски героев настоящее зло для них. — Ее знания математики исключительны*. Абстрактная и линейная алгебра, дискретная математика, аналитическая геометрия, теория чисел? Какого черта вы вообще включили эти вопросы в экзамен для младшеклассников? — Бывшая учительница Тодороки Сецуны настойчиво просила, чтобы раздел математики был… специфическим. — Специфическим? — язвительно переспросила женщина, а затем в гневе отбросила бумаги на стол, чтобы повернуться к Йокумиру и схватить того за лацканы пиджака. — Дочь Старателя не ответила ни на один вопрос по биологии, ее география и история так же плохи, как у худшего ученика начальной школы, но зато она демонстрирует университетские знания математики? Вы за кого меня принимаете?! — Её имя Тодороки Сецу… — Да плевать мне, как ее зовут! — рявкнула Миура, встряхнув меланхоличного заместителя. — Что за монстра ты привел ко мне на этот раз? Что мне с ней делать в корпусе «А»? Ей место в корпусе «Б». «Б»! Ты меня слышишь?. — Мы не можем… — Я знаю! В кабинете повисла тишина, а два спорящих руководителя замерли, осознавая размеры проблем, которые принесет им сложившаяся ситуация. — Делай с ней, что хочешь, но чтобы глаза мои ее не видели. Хоть личного репетитора по каждому предмету предоставь, мне все равно. Мне не нужен Старатель в моем офисе, ты понял? Мера послушно кивнул, терпя взрывной характер директрисы. Удивительно, насколько стойкой и безэмоциональной может показаться Миура Чиэ, учитывая, что она действительно яростный человек. Мужчине она напоминает вулкан: внешне спокойный, но готовый в любой момент извергнуться, обернувшись природной катастрофой. Новый учебный год грозится быть поистине многообещающим. В худшем его значении.