***
Марк сидел, уткнувшись лицом в подушку. В голове его смешалась вся череда событий из его прошлого. Ему казалось, что он прожил очень длинную жизнь. Возможно, даже несколько. Или ему просто хотелось отрицать все, что случилось в его жизни. Воспоминаний так много, а вспомнить чего… Хотя скорее не хотелось вспоминать. Ляхтич думал, что же его так притягивает к Фэшу. И ответ свалился на него так быстро и неожиданно, словно холодная капля воды, которая в миг дала напиться, что Марк даже вздрогнул и мурашки пробежали по коже. Фэш вступал в то смутное, сумеречное время… Время сожалений, похожих на надежды, надежд, похожих на сожаления. Когда юность только начинает показывать тебе всю свою красоту, когда даже самые маленькие огорчения заставляют тебя ненавидеть целый мир. И война отбирает у юного Драгоция эту пору, как в свое время у Марка отобрали это другие обстоятельства. У Ляхтича перед глазами возникла тонкая красная нить, связывающая его и Фэша. И тогда он задумался, нравится ли ему сам Фэш или то, что он сейчас сломлен так же, как сломлен был Марк? Нужно ли Ляхтичу спасение в лице Фэша или ему стоит наблюдать за тем, как человек теряет веру и надежду, чтобы быть уверенным, что не он один утратил какую-то часть себя, место которой заполнило отчаяние? Пока что Марк не был готов этого понять. Стоит позволить себе еще этих ночных разговоров, которые никак не могут утолить непонятную жажду и лишь раззадоривают темные уголки души, или это будет слишком несправедливо по отношению к маленькому Драгоцию? Безусловно несправедливо, тем более Фэш не знает всей правды о Марке. Никто ее не знает и не знал, но сейчас Ляхтич чувствовал смертельную потребность в том, чтобы кто-то узнал то, что он так старательно скрывает даже от самого себя. Какую реакцию он получит в ответ? Страх? Жалость? Непонимание? Марк не может знать наверняка и только Фэш в силах рассказать… и даже показать другую сторону его страданий. Ляхтич нуждался в том, чтобы кто-то, полностью противоположный по характеру, посмотрел на его жизнь под другим углом. Марк взял с прикроватной тумбы черный кожаный блокнот. Пару секунд подержал его в руках, порывисто вздохнул, и закинул блокнот в верхний ящик, упал на постель и прикрыл глаза, желая забыться крепким сном. Но Морфей подготовил для него очередной кошмар. Темная фигура, чуть крупнее его самого, ступила на кухню и, оглядев комнату, уселась напротив Марка. Ляхтич не видел, каким взглядом одарил его гость (боялся поднять глаза), но отчетливо чувствовал. Неприятный холод сковал тело и изнутри его начала бить мелкая дрожь, какая бывает от сильного волнения. Главное не выдать страха, не выдать… — Ну и как дела? — грубым голосом, который когда-то казался ему привлекательным и приятным, спросил человек. — Без тебя очень скучно, — Марк поджал губы. Нужно говорить то, что он хочет слышать. — Да ладно? Неужто сидел и скучал? — Конечно. — Он правда просто интересуется или уже узнал правду и просто играет на нервах? Сердце забилось быстрее, в висках застучало. — У меня немного другие сведения… Дыхание сбилось. Ляхтич сглотнул и опустил голову еще ниже. Сердце сжалось, в носу защипало, а к глазам подступили слезы. Боже, как же он был напуган. Точно загнанный в клетку маленький зверек, обреченный на самую мучительную смерть из всех существующих. Казалось, страх навис над ним темной тенью, которая мешала дышать, и капельки жаркого тумана оседали на его коже. — Сам расскажешь или мне вытаскивать правду из тебя, Маркуша? Ты ведь знаешь, как я не люблю ложь. Атмосфера в комнате сгустилась. Марк молчал около минуты и наконец ответил: — Я… я был у друга детства. Ярис, помнишь, как я тебе о нем рассказывал?.. — Я не запоминаю всякие бредни, что вылетают из твоего рта. У него другое применение, — парень, сидящий напротив, гадко усмехнулся и потер подбородок. Марк слабо кивнул, принимая на себя все оскорбления. — И чем же вы занимались? — Оу, немного выпили и просто разговаривали. Вспоминали прошлое, — еле слышно ответил Ляхтич. Марк с горечью вспомнил времена, когда они с человеком, сидящим напротив, действительно мило обсуждали прошедший день, вместе смеялись и Марк чувствовал себя в безопасности, чувствовал себя счастливым и ему казалось, что счастье будет длиться вечно, но на деле юноша лишь угодил в очередную ловушку и в очередной раз не представлял, как выбраться. — Я же сказал, что ненавижу ложь, — процедил собеседник и достал из-за спины черный кожаный блокнот. Ляхтич поднял глаза, полные слез, и ужаснулся представшей перед ним картины. — Что?.. Откуда ты это взял? — Марк издал долгий судорожный вздох, — пожалуйста, отдай… — Ляхтич протянул к человеку руку, но получил лишь резкий удар по запястью. — Ты осмеливаешься мне врать. Я даже удивлен, что такой трус как ты способен на такое. Впрочем, в моих глазах ты в любом случае ничтожество, а эти записи… Мерзость, конечно, но на одноразовую дрочку на некоторые занимательные сцены сойдет. Но вот последнее ужасно оскорбило меня. После этих слов Марк помнил лишь крики, оскорбления, возможно, несколько ударов и откуда-то взявшуюся ярость, что жгла все внутри. Такая буря по природе своей не могла долго скрывать себя, так что Марк неожиданно даже для самого ударил кулаком по столу и, перекрикивая оскорбления, произнес: — Наверное, мне лучше быть одному. Не парься, я больше не хочу тебя видеть, больше никогда не хочу встречаться с тобой. И еще, — продолжил Марк чуть громче и с еще большей злобой, не давая собеседнику вставить слово, — когда ты злишься, ты омерзителен и поступаешь со мной как с ничтожеством, так что лучше мне быть одному. Марк вдохнул полной грудью, ведь выпалил все на одном дыхании. Ярость мигом улетучилась, забрав с собой и всю решительность. На смену остальным эмоциям вернулся страх. Ляхтич понял, что только что погубил себя. Человек лишь залился жутким хохотом в ответ на его тираду. Когда он закончил смеяться, то подошел к Марку, схватил его за шею и, обдавая лицо горячим дыханием, произнес: — Пойдем-ка, я покажу тебе твое место.***
Ярис свернулся калачиком в своей постели, которая сегодня казалась ему необычно холодной, и обнял край одеяла. Он в очередной раз тоскливо вспоминал самый лучший день в своей жизни, который ничего не значил для любимого Чаклошем человека. Человека, которого он любил больше всей жизни. Ярис был зависим от Марка, не мог дышать без него, не мог сам принять решения, не спросив перед этим мнение Ляхтича. Так было с самого детства. Они были вместе столько, сколько Ярис себя помнит и после того случая, который стал первой трещиной в их с Марком отношениях, все пошло по наклонной. И как бы Ярис не старался, не смог ничего изменить, не смог никак повлиять на Марка. Чаклош знал о тогдашних проблемах друга и, как бы сложно не было это признать, понимал, что, пожалуй, он поступил не самым лучшим образом. Но Ярис никогда не был готов жертвовать своим счастьем и удовольствием ради других. Тем более, если дело касается Марка. Да позови Ляхтич его, Ярис, не задумываясь, побежит к его ногам, точно собачонка. И Чаклош ни капли не стыдился этого. Ярису очень хотелось, чтобы Марк нуждался в нем, чтобы не мог без него. Ярис хотел обладать Марком, хотел чувствовать себя, и только себя, желанным. Ему не нужны были друзья или какие-либо другие отношения. Без Марка в этом все равно не было смысла. А еще Ярис ревновал. Жутко ревновал. К новым знакомым, к любым девушкам, да хоть к дворовой собаке. Ревность — одновременно интересная и жуткая штука. В моменты ее проявления ты желаешь насильно привязать к себе человека и убить всех, кто думает о предмете твоего воздыхания. Потому что он должен принадлежать тебе и только тебе. Ревность — доказательство истинной любви, граничащей с безумием, и жадности. К ревности всегда склонны люди, которые поистине ненавидят ее. А ненавидят потому, что это чувство распирает изнутри и не дает свободно дышать. Ярис в отчаянии ударил кулаком по кровати. — Почему, почему всегда не я? Чем я так плох? Неужели я не делаю всего возможного? Неужели меня всегда недостаточно? — Чаклош свернулся еще сильнее, почти уткнулся в собственные колени. — Еще и эта война… Окончательно отбирает тебя у меня. Ты отдаляешься от меня все больше, — Ярис всхлипнул, словно пораженный ударом. Грудь с каждым днем сдавливало все сильнее и казалось, что скоро боль вытеснит оттуда кислород. Порой это чувство действительно достигало такого пика, что Чаклош не мог вздохнуть и у него оставались лишь судорожные попытки глотать воздух ртом. Часто боль эта переходила в физическую и у Яриса начинало ломить кости. Все внутренности будто извивались и скручивались в самые разные формы. Порой так хотелось подбежать к Марку и обнять его, что Ярис думал, что не сделай он это — точно потеряет сознание. — Опять больно.***
Сегодня Фэшу и Маару повезло чуть больше остальных — их отправили дежурить на кухню. Дежурство подразумевало под собой мытье посуды и полов под россыпь унижений. Драгоций и Броннер договорились сначала вместе вымыть посуду, а потом поделить комнату пополам и разделаться с полами. Теперь их томило мучительное ожидание надзирателя, который будет следить за выполнением работы. Фэш выучил чуть больше половины нацистских лиц, чтобы иметь хотя бы примерное представление о том, что их ждет в том или ином случае. В столовую вошел хилый, но высокий эсэсовец со светлыми сальными волосами и мерзкими редкими усиками. Ричард Вагнэр. Слегка зашуганный, не имеющий высокого положения среди «сородичей», но в случае чего проявляющий особую жестокость, чтобы подняться в глазах остальных. Неплохой ход для выживания слабого среди сильных. Только вот пока что Драгоций не понимал насколько это напускное и насколько Ричард на самом деле жесток. После первого разговора с Марком Ляхтичем он невольно стал присматриваться к каждому нацисту, пытаясь понять его сущность. В некоторой степени Драгоция это даже забавляло. Своего рода веселье в трагичное время, помогающее окончательно не сойти с ума. Фэш любил разгадывать людей, словно головоломки. Сегодня Василисы с ними не было. Маар пытался договориться с эсэсовцами о смене ее работы на работу Броннера и наоборот, но получил лишь смачный удар под дых, от которого оправлялся до сих пор. Фэшу тоже не хватало Огневой. Не хватало этой энергии, что окутывала ее и затрагивала окружающих. Рядом с ней надежда в какой-то мере крепчала. Каждый день он поражался тому, как стойко держится эта девушка. — Скажи, а тебя дед воспитывал с самого детства? — шепотом спросил Фэш в надежде скрасить работу небольшим разговором. — Да, сколько себя помню — все время с дедушкой, — Маара было до безобразия легко разговорить, — мама умерла при родах, отец не выдержал утраты… не мог на меня смотреть после этого и ушел. Фэш чуть не охнул от того, как спокойно Броннер об этом рассказал. — Тебе, верно, уже много раз приходилось рассказывать эту историю? — Да. Удивлен, что я так легко об этом рассказываю? — Угадал. — Нет, мне на самом деле довольно больно об этом вспоминать. — Маар опустил глаза на свои мыльные грубые руки. — Однажды я сделал что-то не так, но точно не помню что, это было еще в начальной школе, и одноклассник сказал мне: «У тебя что, нет матери, чтобы воспитала тебя?», — Броннер закусил губу, — это, пожалуй, я запомню на всю жизнь. Тогда только Василиса поддерживала меня, а теперь и она отдаляется от меня. — Почему? — Фэш недоуменно взглянул на Маара. Маар пожалел о случайно сказанных словах. Порой он не контролирует то, что говорит и слова сами по себе вылетают изо рта. Не может же он теперь сказать, что вообще-то тому виной сам Драгоций. Броннер вздохнул: — Война, сам понимаешь. Она держится из последних сил… Тем более, она девушка, ей тяжелее. — Ответил, не глядя на собеседника, Маар. — Вот меня воспитала мать, — Фэш понял, что Броннеру тяжело говорить о Василисе, и поэтому решил сменить тему, — а теперь я вообще не представляю, как жить с осознанием того, что ее больше нет. Вместе с ней из моей жизни ушел всякий смысл. — Самое ужасное, что можно сказать в таком случае: мне жаль, что с тобой это случилось. — Согласен. — Но мне правда жаль, что с тобой это случилось. — Мне тоже жаль, что тебе пришлось многое пережить. Дверь в столовую распахнулась и в зал кто-то вошел. И этим человеком был высокий пепельноволосый парень. Марк. Фэш деланно-раздраженно вздохнул. Маар подметил, что Драгоций будто выдавил из себя этот вздох, как будто так надо было. — Теперь я буду за вами приглядывать, — грозно прикрикнул Марк и Фэш удивился тому, как изменилась его интонация с их последней встречи. — А он недурный актер, — прошептал Фэш себе под нос. — Что? — переспросил Маар. — Эээ… Говорю, этот бесит больше всех, — наклонясь к уху Маара, проговорил Драгоций. Через четыре с половиной часа с работой в столовой было покончено. На удивление, Фэш не чувствовал себя настолько измученным, как обычно. Внутри него нарастало странное напряжение, начавшееся с тех пор, как в столовую зашел Марк. Это чувство до такой степени сковало все внутри, что не впускало усталость. Драгоций ловил на себе взгляды Ляхтича, и ладони его начинали потеть, а внизу живота будто завязывали тугой узел. Маар и Фэш встали перед Марком, который пристально глядел на них сверху вниз. Эта напыщенность, присущая в общем-то всем нацистам, больше всего раздражала Драгоция именно в Марке. Так и хотелось прокричать ему в лицо: «Павлин!». И Маар, и Фэш чувствовали нарастающее с каждой секундой напряжение. Каждый думал о том, как долго еще продлится пытка взглядом. Внутри Броннера все сжималось, будто от мороза, а внутри Драгоция разрасталось некое чувство, подобное гневу. «Некое» потому, что что-то пыталось вытеснить этот гнев, не давало ему обосноваться в полную меру. Наконец, Марк пошел проверять качество сделанной работы и пропал минут на пять. Это время Маар и Фэш провели в абсолютной тишине: каждый думал о своем. — Ладно. В принципе, я доволен, — проговорил вернувшийся Марк. Маар облегченно и шумно выдохнул, а Фэш лишь хмыкнул в ответ. «Еще бы ты был недоволен», пронеслось у него в голове. — На выход, — скомандовал Марк и, выходя вперед, специально задел плечом Фэша. Ладонь немца на секунду соприкоснулась с ладонью Драгоция, и парень почувствовал, что Ляхтич вложил ему в руку скомканную бумажку. Фэш сжал кулак, сразу же пряча полученное, и направился за немцем.***
Записку Фэш смог прочитать лишь вечером в своей комнате. «Я буду ждать тебя на нашем месте, когда все лягут спать.» Первое, что почувствовал Фэш — возмущение. Когда это пустынное, слегка пугающее место, стало «нашим», как выразился Ляхтич? Что это вообще за глупый обмен записками? Драгоций будто бы попал в дешевый французский роман. Во-вторых, он впервые заметил, какой же все-таки ужасный почерк у Марка: корявые буквы, написанные под каким-то неправильным уклоном. Наверное, большую часть жизни он писал на немецком, и поэтому русские буквы давались Ляхтичу с трудом. Фэш не хотел этого признавать, но ему в какой-то степени польстили старания Марка. Драгоций позволил себе короткую улыбку, из-за которой в последствии разгневался на себя. После очередных долгих размышлений и сомнений Фэш плелся по темному коридорчику, ведущему к тому самому месту, где ждал его Ляхтич. Даже сейчас, уже минуя больше половины пути, Драгоций задавался вопросом: почему он, уставший, изнеможенный постоянной тяжелой работой, и знающий, что завтра предстоит не менее трудный день, идет на тайную встречу с эсэсовцем, хотя сейчас для него выгоднее всего предаться крепкому сну. Но всем известно, что столь юным, как Фэш, людям свойственны импульсивные поступки, которые сейчас кажутся чем-то столь важным, чем-то, что приведет к чему-то важному, столь же важному, как сама жизнь. Боялся ли он Марка? Скорее, сомневался в его намерениях. Фэшу было интересно, что у него на уме. Странный азарт будто растекался по венам Драгоция. Адреналин ударил в голову и шаги стали быстрее и увереннее. Драгоций распахнул дверь, разделяющую его и улицу — лицо сразу же обдуло свежим воздухом, и все вокруг находилось под приглушенным тучами лунным светом. Прохлада пробежалась по телу и Фэш поежился. Он смахнул темные пряди волос с лица и шагнул за здание, где уже стоял Марк. — Ты все же пришел, — ухмыльнулся Марк. — А у меня есть выбор? — парировал Фэш. — Ты думаешь, что мои приглашения — это приказ? — Разве это не так? — Ты до сих пор не веришь, что я не такой, как они? — Марк сказал это без толики обиды в голосе. Он не был зол на Фэша за то, что он до сих пор подозревает его, Марк лишь искренне хотел доказать обратное. — И ты хочешь сказать, что не убьешь меня, если я не буду плясать под твою дудку и развлекать тебя? — Во-первых, нет. Во-вторых, сомневаюсь, что такой человек, как ты, будет делать что-то под страхом смерти. После этих слов оба замолчали. Фэш был поражен тем, как Ляхтич попал в точку, а Марку же было интересно наблюдать за изменениями на лице Драгоция. — Так почему ты до сих пор приходишь сюда? — тихо спросил Марк, подойдя к Фэшу почти вплотную и в упор смотря на него. Драгоций почувствовал себя беззащитным под этим взглядом. Он уже понял, что голос Марка меняется в моменты, когда он хочет узнать то, что ему нужно. Этот голос был ниже, в какой-то степени чуть грубее, но от этого не пугал, а лишь завораживал. Этот голос заставлял подчиниться, ослабить бдительность. Фэш опустил взгляд, колени его задрожали. Он сделал большой шаг назад. Марк тихо хмыкнул, довольный своей победой. — Обычно я довольно быстро и точно понимаю людей… — Фэш замолк на секунду. — Понимаю, что у них на уме, а что на душе. Я не знаю, возможно, это какой-то дар свыше, но я и правда почти всегда раскусываю людей и они становятся неинтересны для меня. Но ты… — Драгоций посмотрел на Марка, — тебя я пока понять не могу. Твои поступки противоречат слухам, ты выглядишь человечнее других нацистов, но я не могу быть уверен, не притворство ли это. Но ты хороший актер, это я понял. Так что, для меня это своего рода игра. — Фэш улыбнулся. — Ты интересен мне до тех пор, пока я полностью не пойму тебя… Ты уж постарайся продлить мое удовольствие. — А ты азартный человек, оказывается. — Ответил Марк. — Не сказал бы. Азартные люди рискуют всем, даже жизнью. А я не готов понести огромный риск. Через минуту напряженного молчания, Фэш спросил: — Марк, скажи, ты счастлив? — Не настолько, насколько мне хотелось бы, — со вздохом ответил Ляхтич. — Но ты же здоров, независим, скорее всего богат, живешь в привилегированном обществе эсэсовцев, в котором тебя наверняка уважают. Ты сын коменданта концлагеря, в твоих руках жизни людей, в твоих руках… власть. — Казалось, Фэш действительно удивился. — Ого, Фэш, разочаровываешь… — хохотнул Марк, а Драгоций недоуменно посмотрел на него. — Пару минут назад говорил, что хорошо разбираешься в людях, а теперь демонстрируешь столь поверхностные взгляды на вещи… — Ну знаешь ли… — от злости Фэш перебил Марка, чувствуя себя поверженным. — Я говорю первое впечатление. Чего же ты в таком случае желаешь, если этого для тебя мало? — Чего я хочу? — Марк задумался и поднял взгляд к небу. — Для начала не быть тем, кем я являюсь. Знаешь ли, я не выбирал рождаться в привилегированном, как ты выразился, обществе. Войны я тоже не хотел и… И отца такого мало кому пожелал бы, — Марк опять вздохнул. — Я очень устал. Мне кажется, я очень долго живу. Да, так долго. — Прибавил он. Его глаза встретились с глазами Драгоция, в которых читалось, кажется, некое понимание. — Позади меня уже так много воспоминаний: детство, взросление, первая влюбленность, планы войны… Воспоминаний много, а вспомнить нечего. — Ты так разочарован? — тихо, будто боясь, спросил Фэш. — Скорее неудовлетворен. Кажется, если б я смог ощутить что-то сильное… — Тебе хочется полюбить, но ты не позволяешь себе этого, точно боишься, — выпалил Драгоций, сразу же покраснев, понимая, насколько неуместную вещь сказал. Марк воззрился на Фэша с восхищением. Разговаривать с ним о жизни подобно прогулке по краю пропасти — никогда наверняка не знаешь, когда оступишься. И, кажется, впервые кто-то настолько близко подошел к его душе. Ляхтича это даже на секунду напугало. В следующую секунду он уже смотрел на собеседника с нескрываемым любопытством и вдруг ему представилось, что эти тонкие руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи в порыве некой страсти, что эти гордые губы ответят на его поцелуй, что эти понимающие глубокие глаза с нежностью остановятся на нем, и голова его закружится от прилива чувств, и он забудется хотя бы на этот сладкий короткий миг. Грудь Марка тяжело и болезненно сжалась, дрожь пробежала по телу и ком встал в горле. Фэш был взволнован. Ляхтич разжигал в нем все больший интерес. В словах его сквозило целомудрие и полное знание жизни. Драгоций четко понял для себя, что человек, стоящий перед ним, уже успел почувствовать и познать многое. Но его не оставляло чувство, что он приближался к чему-то глобальному и опасному. — Пойдем, я подарю тебе кое-что, — внезапно сказал Марк. — Пулю в лоб? — хохотнул Фэш. — С чувством юмора у тебя не очень, — улыбнулся Марк. Фэш был готов к чему угодно, но только не оказаться в комнате Марка. Казалось, что Ляхтич подпускает его все ближе и ближе к себе. Комната была светлая, будто Фэш оказался в больничной палате. Хотя скорее она была просто очень чистая, а Драгоций уже привык к грязи и вони. Первое, что зацепило внимание Фэша — книжный шкаф. Огромный книжный шкаф. Он долго разглядывал его, потихоньку начиная завидовать Марку и даже злиться на него, ведь его, Фэша, война лишила даже книг. — Любишь читать? — поинтересовался Марк, перехватывая его взгляд. Драгоций посмотрел на него и подметил, что Марк роется в ящике прикроватной тумбочки. — Да. До войны все время с книгами проводил. Они лучше людей, не такие предсказуемые, — ответил Фэш, все также завороженно рассматривая шкаф. — Только вот теперь я и этого лишен. — Он печально вздохнул и опустил голову. — Возьми что-нибудь, что тебе нравится, я все равно все это уже перечитал. Чтение наверняка важно для тебя. Не представляю, что было бы со мной, если бы меня лишили книг. — Что, правда можно? — воодушевленно спросил Драгоций. — Конечно, — мягко ответил Марк. Фэш осторожно открыл стеклянную дверцу шкафа и улыбка озарила его бледное лицо. В душе Марка в это время будто разлилось теплое море и, смотря на минутную радость Драгоция, он чувствовал покой, который ему даже не снился. Сердце трепетало, пока Фэш водил пальцем по корешкам книг, выбирая ту, которая понравится. Марку показалось, что сейчас он даже может назвать себя счастливым. — Возьму эту. — Фэш покрутил в руке «Белую чуму» Джека Лондона. — Джек Лондон... Прекрасная книга, у него чудесный язык и слог, а повествование такое мягкое… — Да, я читал пару его книг, мне понравилось, — Фэш вновь улыбнулся. — Это твой подарок? — выгнул бровь Драгоций. — Нет. Марк наконец приблизился к Фэшу, держа в руках черную, слегка потрепанную записную книжку. — Вот. Только спрячь и книгу, и дневник хорошо, чтобы никто не увидел, — сказал он и протянул ее Драгоцию. — Что это? — Фэш с подозрением покосился на блокнот. — Записи о моей жизни. Я вверяю тебе свою душу. — Что? — тихо переспросил Фэш. В нем встрепенулось так много чувств разом: и волнение, и стыд, и страх, и вновь некое раздражение. — Я не могу этого взять, не хочу я лезть в твою душу, — отодвинул от себя дневник парень. — Я хочу, чтобы ты прочитал и убедился, что я не такой жестокий, каким кажусь… Каким пытаюсь казаться, — Марк увидел, что Фэш открыл рот, чтобы что-то сказать, поэтому быстро добавил: — Дослушай меня. Я не заставляю читать тебя прямо сейчас. Когда захочешь, когда будешь готов. Просто возьми это, я… Я чувствую, что это должно быть у тебя, понимаешь? — Там написано что-то ужасное? — Фэш испуганно посмотрел на дневник. — Возможно, да, — честно ответил Марк. Драгоций протянул руку и взял блокнот. Волнение заиграло с новой силой. — Скажи… Мы увидимся завтра? — Если я буду не слишком уставшим. — Ответил Драгоций, хотя уже точно знал, что никакая усталость не помешает новой встрече.