***
Марк сидел на деревянной, почти разваленной скамейке вблизи карьера. Он читал какой-то скучный французский роман о несчастной любви принцессы и королевского пажа. Никогда раньше он даже не смотрел в сторону книг с таким сюжетом, считая, что это не его типаж. Сейчас же он прочитал почти всю книгу. Ляхтича не особо захватывало, но он не мог врать себе — было в этом романе что-то близкое его душе, что-то такое, что заставляло перелистывать страницу за страницей. Фэш взглянул вниз и заметил сидящего немца. Длинными, как у аристократа, бледными пальцами Ляхтич перелистывал страницы книги. Обычно прямой при походке стан сейчас был согнут, словно внутри него не было ни одной косточки. Все положение его тела изображало какую-то нервическую слабость. В его легкой улыбке было что-то скрытное, а кожа имела мраморную белизну, такую, будто Марка начищали всеми щетками мира. Сегодня пепельные волосы не были собраны в тугой хвост, как обычно, и теперь живописно обрисовывали его благородный лоб, на котором лишь под пристальным и долгим наблюдением можно было заметить легкие морщинки, словно паутинки, переплетающиеся между собой и свидетельствующие о каком-то пережитом горе. В них словно плескалось все прошлое Ляхтича. Черные глаза его выражали крайнее беспокойство и одержимость чем-то, казалось, возвышенным. И еще странность. Они не улыбались, когда он улыбался. Это признак — либо злого нрава, либо постоянной глубокой, далеко запрятанной грусти. Глаза его сияли каким-то фосфорическим блеском. То не было отражение душевного жара или играющего воображения, то был блеск, подобный блеску гладкой холодной стали, он ослеплял. Фэш вспомнил, каким является этот взгляд — непродолжительный, но проницательный и тяжелый, он оставлял после себя неприятное впечатление некого вопроса и мог бы, пожалуй, казаться дерзким, если бы не был столь холодным. Маар уже минуты две наблюдал за Фэшем и лишь сейчас догадался посмотреть в ту сторону, куда смотрит Драгоций. — Чего ты на него уставился? — А? — Фэш вздрогнул, возвращаясь мыслями в реальность, — да так. Он кажется мне странным. — Да, мне тоже. — Неожиданно для Фэша ответил Броннер. — Почему же? — Он внушает мне некую тревогу. Не страх, а именно тревогу, — Маар посмотрел Фэшу прямо в глаза, — знаешь, он никогда не смеется, когда смеются другие нацисты, никогда не принимает участия в пытках, да и вообще редко где-либо принимает участие; держится отчужденно, будто не в своей тарелке. — Вот как, — тихо ответил Фэш и вновь бросил быстрый взгляд в сторону Марка. — Сын коменданта, а выглядит как оборванец, случайно попавший на службу, — добавил Маар. После своих размышлений вслух юноши продолжили усердно работать, чтобы не нарваться на наказания эсэсовцев.***
Через часа полтора с книгой было покончено. Марк прочитал какой-то глупый романчик от корки до корки, что это с ним? После прочтения в душе поселилось некое подобие спокойствия и тепла, будто он узнал то, что так было ему нужно. В какой-то степени книга напомнила Ляхтичу о матери. Она любила такие завораживающе-трагичные истории любви. Как же он по ней скучал. Скучал по ее запаху, по крепким объятиям и нежным поцелуям, по их разговорам. Ведь как ни крути, мать была Марку ближе, нежели отец, и теперь Ляхтич чувствовал себя сиротой. Мысли унеслись в совсем печальное русло. Марк подумал о том, как, наверное, одиноко было матери во время болезни, ведь отец почти все время пропадал на работе. Конечно, Марк изо всех сил старался поддерживать ее, но все же Микке так не хватало любви. Этого Марк никогда не простит своему отцу. С такими мыслями Марк не заметил, как добрался до своей комнаты. Там он взял еще одно подобное прошлому произведение и принялся читать, на этот раз устроившись на кровати. За чтением он провел четверть часа, после чего юношу настигли мысли о Фэше Драгоцие. Марк не понимал ни своих мыслей на его счет, ни тем более смутных чувств, что почти незаметно, но навязчиво разъедали Ляхтича изнутри. Он должен, обязан презирать Драгоция, не ставить его ни во что. Но в голове сразу же всплывал образ матери. Презирал ли Марк ее за русские корни? Что он чувствовал по отношению к ней? Исключительно любовь и уважение. Но это его мать, а здесь совершенно другой случай. Фэш — еврей. Но чем обоснована такая ярая ненависть к евреям? Марк ни один раз задавался этим вопросом, но ответа так и не находил. Разве он должен слепо следовать за толпой? В конце концов, у него есть своя голова на плечах, свое мнение, и, пожалуй, оно может быть отличным от большинства. Но нет, не в нынешних реалиях. Да и чего он хочет от этого Фэша? Что же за чувства испытывает? Пока Ляхтич не ответит на два этих вопроса, ответы на которые могут пугать до смерти, думать о чем-то дальнейшем смысла нет. Марк вновь взялся за книгу, но мысли в голове не давали ему покоя. Из одной вытекала другая, а тут уже следующая на подходе. Ляхтич изо всех сил пытался сконцентрироваться на истории очередной французской дамы, которая пишет несчастные любовные послания предмету своего воздыхания, но каждый раз мысли его уносились все дальше и вытекали не в то русло, из-за чего Марку приходилось перечитывать одну и ту же страницу много раз, что не могло не надоесть и не начать раздражать. В конце концов Ляхтич бросил попытки прочесть хотя бы главу. Он сдался своим мыслям и душевным терзаниям. Конечно, его мысли вертелись вокруг странно привлекающего его еврея. К Драгоцию так сладостно тянуло, он снился Марку по ночам и сны эти были отнюдь самыми чудесными, в них поселился дух свободы и тепла. Ляхтичу хотелось свободы, тепла. И сейчас, в такое время, казалось, что лишь один человек может дать Марку все то, в чем он так тяжко нуждается. Какое же горькое сожаление проникало в душу при мысли о том, что этот человек — еврей. Судьба вовсе не справедлива к несчастным людям. Порой кажется, что своими неожиданными поворотами она пытается окончательно добить и разочаровать человека. Марк чувствовал себя как никогда потерянным. Он привык к тому, что совета спросить не у кого, но сейчас это одиночество терзало сильнее обычного. Ляхтич еще довольно юн, чтобы решить какие-то глобальные конфликты внутри себя, тем более с такими чувствами он никогда прежде не сталкивался. Все существо его, казалось, бьется в неизведанной истерике и просит пойти против установок Рейха, пойти по своему собственному пути. Марк хотел прожить свою жизнь целиком и полностью, придать форму каждому своему чувству, выплеснуть наружу каждую свою мысль, воплотить каждую мечту. Но он боится самого себя и чувствует себя наказанным за все смутное прошлое. Каждый порыв Марка в сторону Фэша, что он пытается погасить, гнездится в его уме и отравляет жизнь. Единственный способ избавиться от искушения — ему поддаться. Вздумаешь противиться — душа будет погибать, истомится от желаний, которые чудовищный закон, созданный тобою же, признал порочными. В душе происходят величайшие события, но там же совершаются и величайшие грехи. Там же ты можешь и погибнуть. Внутренние барьеры мешали Марку, пугали его. Тяжелый груз прошлого давил на плечи, заставляя сгибаться под гнетом обстоятельств, ведь даже воспоминания о радости отдавали горечью. Но вот опять в памяти всплыл расплывчатый образ Фэша Драгоция. Выглядел он так юно и был удивительно красив. Было в его чертах нечто, вызывающее доверие. В нем сочеталось открытость юности и пылкая ее необычность. Казалось, ни разу Фэш не был тронут пороками жизни, обходили они его стороной, будто боясь запятнать лучшее творение природы. Марк даже удивился, что воспринял образ еврея именно так. Не сказать, что Ляхтич запомнил отдельные черты, всецелый образ Фэша воодушевлял его и словно возносил высоко, к самым звездам.***
От жажды Фэш готов был упасть на землю и будь что будет. Последние силы по крупицам покидали хрупкое тело Фэша. Рядом пыхтел Маар и, на удивление, это немного подбадривало. Порой Драгоций и Броннер незаметно и совсем тихо перекидывались парой слов, поэтому Фэш чувствовал себя не так одиноко. Несомненно, Драгоция пугала некая своего рода близость с Мааром, ведь на войне не может быть друзей. Привяжешься к кому-то хотя бы немного — станешь уязвимым и слабым, чего Фэш желал в последнюю очередь. Раздался едва слышный грохот. Фэш повернул голову в сторону звука и увидел, что какой-то мужчина в бессилии рухнул на землю. Два эсэсовца тут же подбежали к нему. Один держал в руках баллон с водой, а другой наступил еврею на живот. Тот, что с баллоном, начал заливать мужчине в открытый рот воду, что-то приговаривая на немецком. Через пару мгновений было видно, что мужчина начал захлебываться, но нацист и не думал останавливаться. Еврей невольно закатывал глаза так, что было видно лишь белки, его тело содрогалось, а вода, вытекающая изо рта, мерзко булькала. Мужчина пытался вздохнуть, но каждый раз издавал жалкое подобие кашля и стоны. Вскоре тело его застыло, руки расслабленно опустились на землю, в глазах навечно застыл ужас. Фэш шарахнулся назад, но его в спину подтолкнул Маар и произнес: — Не останавливайся. Идем, если не хочешь оказаться на его месте. И юноши вновь начали толкать вагончик с камнями, стирая руки в кровь. Что-то держало Фэша, он не мог сдастся, не мог опустить руки. Казалось, он должен совершить что-то важное, поэтому смерть не спешила принимать его в свои костлявые объятия. Сумбурное предчувствие поселилось в нутре Драгоция. С каждым днем оно становилось все сильнее, и с каждым днем все сильнее не давало ему покоя. Фэш не понимал, с чем это связано, что должно произойти. Он будто должен успеть что-то обрести прежде, чем умрет. Что-то необычайно важное. Ожидание этого волновало душу и туманило разум. Хотелось быстрее вкусить эдакую тайну. Впиться зубами и выпить все оставшиеся у жизни соки, пока она не прервалась. Драгоций отчетливо понимал, что живыми отсюда выйдут единицы и вряд ли он будет в их числе. Он прокручивал в голове слова Василисы о том, что нужно просто жить, и мысленно соглашался с этим суждением. Но он никогда не признает правоту девушки, ведь гордость у Фэша была превыше всего. Иногда это помогало, но в большинстве случаев приносило лишь беды. В последнее время Драгоций много размышлял во время работы, и поэтому уставал вдвойне сильнее.***
В тяжких раздумьях Марк провел остаток дня. Желание увидеть Фэша, услышать его голос, познать его душу и мысли постепенно ломало его. Без этого Ляхтич чувствовал себя странником в засохшей пустыне без воды. Ломота расползалась по всему телу, пока Марк пребывал за чтением романа. Он решил хотя бы раз не быть сильным и сломаться под тяжестью искусительного желания. За пределами лагеря шла война, где сражались не на жизнь, а на смерть, и кто знает, когда настанет час Марка. Пожалуй, времени терять нельзя. Война своими обугленными пальцами подталкивала Марка совершить то, о чем он грезит, ведь каждая секунда на счету. Но только как осуществить желаемое? Схватить Фэша где-нибудь по дороге на работы? Так он испугается, а Марк хотел этого меньше всего. Все, что приходило ему в голову, не подходит, потому что может посеять в Фэше недоверие к Марку. Ляхтич ходил из угла в угол, раздумывая, как же лучше поступить. Взгляд его упал на книгу и озарение снизошло на Марка. Письмо! Он напишет Фэшу записку и подкинет куда-нибудь. Ляхтич схватил со стола небольшую бумажку и написал: «Когда луна достигнет своей высшей точки в небе, приходи на пустырь позади заброшенного барака. Нарисую тут путь, по которому ты сможешь спокойно добраться до места». Марк, приложив все усилия, по памяти нарисовал маршрут от комнаты, в которой живет Фэш, до места встречи. Осталось лишь выбрать удобное время, чтобы подложить записку Драгоцию. Через полчаса Марк услышал, что людей строят на ужин. Как все прекрасно складывалось. Ляхтич осторожно вышел из своей комнаты. Он натянул на себя самый обычный вид и поплелся в комнату Драгоция. Казалось, что дорога до казармы тянулась километрами. Или это Марк так медленно идет? Вдруг юношу резко накрыло волной тревоги, пришлось остановиться, чтобы отдышаться и прийти в себя. В голову врезалась мысль, что ничего не получится. Не выйдет. Все бесполезно. Марка одолело полное смятение, пот проступил на лбу. Он прислонился к прохладной стене и прикрыл глаза, пытаясь успокоиться. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть. Медленнее, чем до этого, он продолжил путь к бараку. В комнате с обшарпанными стенами была пустота. Плитка под ногами местами хрустела. Марк подошел к одной из тех стен, на которой Фэш в тот памятный день начиркал звезды Давида. Ляхтич провел по стене рукой. Кое-где все же проступали очертания рисунков и юноша слабо усмехнулся, думая о том, какой же Фэш все-таки смельчак. Наверняка и на встречу придет лишь для того, чтобы не показаться напуганным и слабым. Марк подошел к деревянному подобию кровати Фэша и подоткнул записку между двух дощечек. Немного отошел, чтобы рассмотреть, можно ли заметить бумажку. Ляхтич с разных углов посмотрел на постель. Все нормально. Марк выдохнул и поспешно вышел из комнаты, боясь быть замеченным. Часы до назначенного времени тянулись ужасающе долго. Время превратилось в резину, у которой не было ни начала, ни конца. Марка атаковали и волнение, и страх, и внезапная эйфория, а сразу же за ней жгучая печаль, непонятно откуда пришедшая. Он исходил свою комнату вдоль и поперек, не решаясь выйти за дверь, потому что ему казалось, что на лице отныне выжжена надпись «Предатель». Юноша боялся, что все сорвется, что их поймают, боялся сам себя, того, что в решающий момент струсит. За эти долгие несколько часов намучался Марк, кажется, за всю жизнь. И вот луна засияла высоко в небе, освещая своим холодным светом пожухлую траву, сухие деревья и многочисленные бараки, которые в ночи нагоняли жуть. Мириады звезд рассыпались по иссиня-черному небу, маня своим блеском в высь. Марк вышел из своей комнаты и направился к заброшенной казарме. Ладони его вспотели от подступившей паники. Стрекотание сотен сверчков немного успокаивало. Сегодня они были особенно шумными. Видимо, решили устроить концерт. Ляхтич вдыхал прохладный свежий воздух ночи, делая шаг за шагом навстречу своему желанию. Под ногами шуршала трава, хрустели мелкие веточки. И вот перед взором встал заброшенный барак. Марк замер в истомном беспокойстве. Сердцебиение ускорилось, и вот сердце уже пустилось галопом. Он завороженно смотрел вдаль. Радость и страх охватили сердце Марка. Неужели он может подойти туда? Назначенное место, в котором, по мечтам Марка, Фэш уже ждал его, показалось Ляхтичу недоступной святыней, и было секундное мгновение, когда Марк все же чуть не ушел: так волнителен для него был этот момент. Приложив душевное усилие, он ступил за барак и обнаружил лишь пустоту… Фэш был до ужаса измотан. Его тошнило и порой тело содрогалось от судорог. Голова гудела, и сознание время от времени утрачивало свою ясность. Драгоций кое-как добрался до своей кровати. Он упал на нее в бессилии, не заметив письмо. Фэш был уже на половине пути ко сну, как вдруг услышал голос Маара: — Как думаешь, мы выберемся отсюда живыми? Доживем до конца войны? — Кто знает, кто знает… — Тихо ответил Фэш. — Одному богу, пожалуй, известно. — Я надеюсь, что хотя бы Василиса спасется. Этого я хочу больше всего. Фэш не услышал последнюю реплику Броннера, потому что к тому времени уже пребывал где-то во снах.