Белые пятна

      В сущности, эта странная история двух людей, не понимающих, чего они друг от друга хотят, была похожа на очень своеобразный уанстеп*: если один решался шагнуть навстречу, другой делал два шага назад, но, оставаясь по-прежнему в одной связке, прекратить движение они не могли — или, выражаясь метафорами более прозаичными, Реймонд чертил границы, указанные ему здравым смыслом, а Майкл упрямо пытался найти в них брешь.       И оба, конечно, были свято уверены в том, что за их действиями стояло что-то естественное и логичное — может быть, самолюбие или привычка, но только не…       Только не что?       Это не было чисто физическим притяжением — к сожалению, потому что его сублимировать было легко. Нет, это было гораздо сложнее: возбуждение интеллекта, желание близости надтелесной, влечение не инстинктов, которое было бы просто удовлетворить, а ума. Но если Реймонду выдержки и терпения, чтобы не дать этому чувству вывести его из равновесия, доставало, то Пирсон, привыкший всегда получать то, что хотел, противиться иррациональному стимулу не умел.       Ему было, конечно, легче: нормы субординации его не стесняли, и он мог позволять себе больше, чем стоило — но все же мучительно меньше, чем хотелось бы. Взять Реймонда за локоть, немного сминая педантично отглаженную ткань рубашки, чтобы шепнуть поручение на ухо, а не сказать вслух — под любым предлогом, хотя он, как начальник, в принципе не был обязан оправдываться; опустить руку ему на плечо, чтоб подчеркнуть всю степень доверия, отдавая приказ, но на самом деле — из жгучей потребности к нему прикоснуться; упорно и долго смотреть в глаза за стеклом очков, чтобы каждый раз поражаться, насколько они голубые или, наверное, даже синие, сохраняя при этом вид, будто действительно важно не это, а то, что он, Микки Пирсон, его «босс», говорит… И каждый раз Майкл упрямо ждал чего-то в ответ: какой-то реакции, может, хотя бы взгляда, который дал бы ему понять, что тяга взаимна, или наоборот — очевидного отторжения, которое расставило бы все точки над «i».       Но Рей оставался невозмутим, словно египетский сфинкс, и это бесило, и оттого на секунду хотелось либо пустить ему пулю в его восхитительно умный мозг, неспособный, однако, понять даже самый настойчивый, едва не бесстыдный намек, либо прижать его тело, упакованное в очередной идеальный костюм, к стене кабинета и…       Господи Боже, засосать Реймонда Смита (да так бесстыдно и влажно, чтоб он засмущался, как девка) — от одной этой мысли пересыхало в горле и неприятно тянуло внизу живота, но, к сожалению, в мире все еще были вещи, на которые Пирсон решиться не мог, и эта, как бы он ни хотел иного, оставалась одной из них. Мучительная, напряженная секунда бескислородного, ослепляющего до черноты в глазах наваждения проходила никем не замеченная, и Майкл, очнувшись, опять отступал — шаг назад за черту, проведенную Реймондом под линеечку, потому что ну он же, наверное, блять, все в этой жизни делал вот так: четко, чисто и правильно, сантиметр к сантиметру, если стрелять — точно в голову.       Но «gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo». Капля долбит камень не силой, а частым падением*.       И в какой-то момент через дыры в их каменных стенах прорвалась вода.