Когда поёт лира. Акт первый: Трагедия о бессмертном алхимике

      — О, кого я вижу? Неужели, Господин Заместитель Главы решил почтить нас, простых смертных, своим присутствием?        Именно этими едкими словами встретил Такечи группу Лаэрта, когда они вошли в гостиную. И в то время как его собственные товарищи по несчастью подняли на "гостей" глаза, Лаэрт, пропускавший своих спутниц, невозмутимо отозвался:       — Ошибаетесь, дядя: я тут на правах рыцаря, сопровождающего прекрасных дам.        Такечи смерил племянника оценивающим взглядом со своего места в углу комнаты и, пожав плечами, с ухмылкой заметил:       — Быстро у вас сменяется власть, однако.        Лаэрт на это развёл руками.       — Что поделать, дядя Такечи: эти женщины иногда такие тираны! Глядишь оглянуться не успею — а Клара уже станет в обход всех новой Главой, и продолжится у нас великий матриархат!        Услышав это, Элизабет хихикнула в кулак. Клара же при звуке своего имени оторвалась от рассматривания обстановки и, одарив брата недовольным взглядом, хмыкнула.       — Добровольно взваливать себе на плечи семью и издательство? Нет уж, увольте — я слишком ленивая! — заявила она, заложив руки за спину.        Лаэрт на это ответил лишь загадочной улыбкой. Клара поджала губы и вновь переключила внимание на группу, занявшую гостиную.        За время обмена любезностями Лаэрта и Такечи она успела в общем и целом оценить обстановку. Воздух в помещении буквально пропитался сигаретным дымом, так что ей сначала пришлось разогнать этот яд рукой, чтобы иметь возможность нормально вдохнуть. Накурил, очевидно, Такечи — даже сейчас рядом с ним на маленьком столике стояла пепельница с горкой сигаретных бычков. Впрочем, что-то подсказывало Кларе, что в первую очередь воздух в гостиной отравлял вовсе не дым.        Когда они вчетвером только вошли, Клара заметила мрачные, напряжённые выражения на лицах Льва и Юкари, расположившихся вместе на диване. Она не знала, что именно произошло, но тот факт, что Такечи при этом выглядел крайне довольным собой, подсказывал, что виной их подавленности во многом был именно он.        Впрочем, оба этих состояния выровнялись в сторону нейтрального, когда это странное, неуютное "уединение" было нарушено, так что теперь позы Юкари и Льва казались менее деревянными. Последний при виде вошедших даже просиял — хоть это и выражалось лишь в возвращении обычной мягкой улыбки на его лицо.       — Рад, что с вами всё в порядке, — проговорил он, когда Клара приблизилась к нему.        Клара также изобразила на лице улыбку и, хотя прекрасно видела, что до их прихода Лев был не очень-то счастлив, ответила:       — С вами, судя по всему, тоже ничего страшного не произошло.        В этот момент Лаэрт, оказавшийся за спинкой дивана, положил руку брату на плечо, заставив того вздрогнуть от неожиданности, и, похлопав его, объявил:       — Клара вся испереживалась, как там её любимый братик, — вот мы и пришли вас проведать!        И дерзко взглянул Кларе прямо в глаза.        От этого заявления Клара и Лев резко покраснели до корней волос. И пока Клара искала слова, чтобы хоть чем-то ответить на наглое (и в какой-то мере справедливое) заявление Лаэрта, их старший брат пришёл в себя и, слабо улыбнувшись, осторожным, полном плохо скрытой признательности тоном начал:       — Вот как... Я рад, что ты волнуешься обо мне, Клара-тян, но не думаю, что...       — Да, я волнуюсь о тебе! — перебила его Клара, смотря при этом только на нагло улыбающегося Лаэрта. — Потому что что происходит с тобой, я не знаю, а что вон тот придурок куда не надо не лезет — это я вижу, он у меня под боком!        Лев неловко усмехнулся. Лаэрт вскинул одну бровь.       — Это я-то придурок? — скептически переспросил он, упираясь локтем в спинку дивана и подпирая лицо ладонью. — Мне напомнить тебе, как, когда тебе понадобилось выйти, ты ломанулась...       — Так, хватит! — перебила она, вся краснея, и одновременно для надёжности остановила готовое вырваться откровение рукой, которой зажала брату рот. Лаэрт на подобное вторжение в личное пространство сердито зафыркал. Наблюдающий их возню Лев усмехнулся в кулак.        Юкари также смотрела на разворачивающуюся сцену с улыбкой. Когда Элизабет и Корделия приблизились к ним, она оторвалась от созерцания брато-сестринского взаимодействия и вежливо поинтересовалась:       — Есть какая-нибудь новая информация по делу?        Элизабет покачала головой.       — Всё по-прежнему, — отозвалась она. Чуть помолчав, она пожала плечами и добавила: — Разве что не считая нашего собственного физического состояния.        Сказав это, Элизабет с полным достоинства видом прикрыла глаза. Она не могла не чувствовать неотрывный подозрительный взгляд, которым Такечи мерил её из своего угла, но своим последним жестом буквально продемонстрировала, что он её совершенно не волнует. Такечи явно считал этот посыл и, хмыкнув, отвернулся к стене.        Тем временем ответ Элизабет заставил Юкари растерянно вскинуть одну бровь; однако объясняться гувернантка не спешила. На выручку пришёл Лаэрт, к этому времени наконец-то вырвавшийся от Клары.       — Элизабет-сан имеет в виду, что мы успели проголодаться, — объяснил он. — Мы, в конце концов, со всеми этими... утренними событиями, остались без завтрака, а хорошо питаться — необходимое условие здорового роста для таких юных организмов, как Корделия и Клара.        На этих словах он по очереди указал на кузину и сестру, на что последняя смущённо усмехнулась, а первая уже привычно никак не отреагировала. Лев, слушая его, заметно помрачнел.       — Да... — рассеянно, едва слышно произнёс он, — пропускать приёмы пищи — нехорошо...        Его тон и выбор слов больно кольнули сердце Клары: в памяти тут же всплыла тётя Цудзура, которая питалась практически по расписанию. "А ведь Лев с тётей были довольно близки..." — подумала она, сочувственно глядя на мрачного брата.        Тем временем притихший было Такечи скрестил руки на груди и, совершенно не тронутый намёком на погибшую жену, иронически заметил:       — А безопасно ли тут что-либо есть в принципе? Может, еда вообще отравлена, — пояснил он, с вызывающей ухмылкой глядя на Лаэрта и всем своим видом спрашивая: "Что думаешь ты об этом со своей помешанностью на безопасности?"        Однако Лаэрт с достоинством принял этот вызов.       — О, не беспокойтесь, дядя Такечи, — с уверенной улыбкой ответил он, заложив руки за спину. — Мы перед визитом сюда зашли на кухню, надеясь отыскать какие-нибудь невскрытые консервы. Нашли достаточно и проверили. Вместе с Памелой-сан, которая уже была там и что-то готовила.       — Памела-сан была на кухне? — удивлённо переспросила Юкари, недоверчиво хмуря брови.        Элизабет кивнула.       — Она не слушала наши аргументы и готовила "нормальный обед", — объяснила она и, пожав плечами, добавила: — Мы предупредили, что, скорее всего, никто не осмелится есть, но Памела-сан просто сказала: "Ну и ладно. Главное, чтобы такой вариант был!"       — Но консервы искать она нам помогла, — вставила Клара.        Такечи не сдержал усмешки.       — Так на неё похоже — даже в такой ситуации беспокоиться о правильном питании... — пробормотал он, с улыбкой качая головой.        Его комментарий заставил улыбнуться и остальных. Сама мысль о Памеле, вопреки всему как всегда колдующей на кухне, грела душу, создавала какое-то ощущение последнего островка прежней, нормальной жизни, в которой не произошло ничего страшного и всё идёт своим чередом. На секунду даже возникало чувство, словно они все вот-вот соберутся за столом, прямо как вчера, и будут беседовать о вещах, совершенно рутинных в обществе Мизунохары Мияко. Словно ничего не случилось...        Лишь один человек оставался напряжён.       — Говорите, Памела-сан? — внезапно осторожно переспросил Лев. Когда всеобщее внимание переключилось на него, он сглотнул и продолжал: — А что насчёт остальных членов той группы?        От его вопроса Юкари также видимо напряглась и одарила тех, кто был на кухне, беспокойным взглядом. Лаэрт на это ободряюще улыбнулся и замахал руками.       — Каин-кун тоже с ней, не волнуйтесь! А что до Мери-сан и Ямазаки-сана... — Лаэрт отвёл глаза и усмехнулся. — Они, похоже, предпочли ещё немного побыть в компании любимых книг. Но обещали скоро вернуться, когда найдут чтиво, достойное того, чтобы носить его с собой. А ведь я просил всех держаться хотя бы по трое...        На этих словах Лаэрт устало вздохнул и подёрнул плечами. Его объяснение, судя по всему, удовлетворило окружающих: Лев и Юкари заметно расслабились, да и остальных ничего не смутило. Только два человека в этой комнате знали, почему Лаэрт так запнулся, говоря о Мери и Сохее — точнее, причиной беспокойства была именно Мери, с которой они, Клара и Лаэрт, столкнулись на лестнице.        Та встреча оставила у обоих неприятное, тревожное послевкусие, на грани с предчувствием чего-то очень, очень плохого. Они не признавались в этом даже друг другу, но оба знали, что именно чувствует второй, — и молча терпели это мучительное чувство, находясь на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Тот факт, что при посещении кухни они Мери не увидели, а лишь услышали о ней от Памелы и Каина (пусть те, судя по всему, её видели после инцидента на лестнице), ничуть не помог их ситуации, оставив с неразрешённой тревогой.        Клара и Лаэрт не признавались в этом, но их мучил вопрос: "Падёт ли на Мери проклятие?"        И пока они оба молчаливо переживали эту внутреннюю муку, остальные были (как минимум внешне) полностью успокоены отчётом. Лишь Лев ненадолго поочерёдно задержал взгляд на их лицах — но в конце концов улыбнулся своей обычной мягкой улыбкой и поинтересовался:       — Правильно я понимаю, что вы в итоге так и не поели, а были заняты исключительно сортировкой консервов?        Лаэрт на это неловко посмеялся и почесал затылок. Элизабет же подтвердила предположение Льва коротким кивком и пояснила:       — Мы не хотели путаться у Памелы-сан под ногами.        В глазах Льва, которые он возвёл к потолку, ясно читалось, как он в красках представляет ругательства Памелы, выгоняющих всех "с её кухни", так что дальнейшие пояснения ему не требовались. Юкари, в принципе, также приняла такой ответ, кивнув и скрестив руки на груди, да и Такечи пожал плечами. Каким-то образом за последние часы умудрившись вернуть благодушное настроение, он поинтересовался:       — Я правильно понимаю, что наш план — подождать здесь, пока Памела-сан не закончит, и потом пойти на кухню за едой всем вместе?        Лаэрт усмехнулся.       — Ну, только если никто из вас не возражает, дядя Такечи.        Такечи в ответ лишь пожал плечами, молчаливо выражая своё согласие. Юкари и Лев также не возражали (кажется, они наоборот были рады компании помимо Такечи), так что Клара, Лаэрт и Элизабет с Корделией расположились в гостиной.        Окна не открывали из соображений безопасности, но в двери оставили щель, через которую понемногу вытекал удушающий сигаретный дым, уступая (правда, довольно неохотно) место относительно свежему воздуху из коридора. Впрочем, Клара допускала, что она просто начала привыкать к дыму, ибо, сидя на диване рядом со Львом, преспокойно беседовала с остальными, не обращая внимания на проникающий в лёгкие яд. Правда, её братья, кажется, подобным "пассивным курением" сестры были не очень довольны.       — И всё-таки надымили вы тут, дядя! — в какой-то момент укоризненно воскликнул Лаэрт — и тут же, сменив тон, вежливо поинтересовался: — Или тут есть ваш вклад, Котобуки-сан?        Юкари поморщилась.       — Нет, я не курю, — покачала головой она.        Такечи же, царственно откидываясь в кресле, без тени смущения поинтересовался:       — А что ещё мне тут делать? Обсуждать философские вопросы? Или, может, сыграть в ширитори?        На последнее предложение Клара задумчиво возвела глаза к потолку.       — Сыграть в ширитори с писательницей и таким начитанным человеком, как братец Лев, — звучит довольно интересно, — заметила она.        Лев смутился подобной характеристике и отвёл взгляд. Юкари же усмехнулась.       — Не думайте, что у меня такой большой словарный запас, только потому что я писательница, Клара-сан, — с улыбкой ответила она. — В конце концов, я пишу детские книги... Да и во время подобных игр вечно все слова вылетают из головы.        Клара в ответ посмеялась.       — Да, про слова это правда, — согласилась она — и тут же возразила: — Но вот насчёт вашего писательского стиля вы зря, Котобуки-сан: у вас и идеи, и язык не хуже, чем... чем... — Клара приложила палец ко лбу и на секунду задумалась, а затем торжествующе объявила: — Чем у Шекспира!        Сказав это, Клара ещё пару мгновений сидела неподвижно — а затем до неё начало доходить, что она тем самым признала, что читает детские книги, и её щёки начали предательски нагреваться. Клара стушевалась и опустила глаза в пол.        Юкари несколько секунд глядела на неё широко распахнутыми глазами. Внезапно она хихикнула в кулак, а затем искренним, лишённым и капли насмешливости тоном произнесла:       — Я рада, что вы так высоко оцениваете мои книги, что ставите их в один ряд с Шекспиром, Клара-сан.        Клара опасливо подняла на неё взгляд: в выражении Юкари, как и в её тоне, была лишь искренняя признательность. Увидев это, Клара тут же вновь опустила голову, почувствовав смущение совсем иного толка, и быстро кивнула.        Всю её борьбу наблюдал со своего места Лаэрт. Поняв, что, если ничего не сделать, его сестре грозит смерть от избытка эмоций, он прокашлялся в кулак и заметил:       — А вообще и правда неплохая идея — сыграть в ширитори. Убьём время до обеда, поедим — а затем с новыми силами подумаем над тем, что делать... со всей этой ситуацией. — Лаэрт неопределённым жестом обвёл комнату рукой, старательно избегая называния "ситуации", и спешно продолжал: — Ну как, все согласны? — Получив подтверждение окружающих, он кивнул и, размяв шею и ухмыльнувшись, объявил: — Что ж, тогда для тех, кто играет, я начну! Ширитори.       — Яблоко, — подхватила Юкари, улыбаясь какой-то особой улыбкой, словно вспомнила что-то очень хорошее.        Сидящая рядом с ней на диване Клара возвела глаза к потолку.       — Таракан, — наконец, выдала она.        Лаэрт вскинул брови.       — Интересные у тебя идеи, Клара-тян... — пробормотал он.        Следующий по очереди Лев ненадолго задумался.       — Эм... Альтруизм? — наконец, предложил он.        Лаэрт прыснул в кулак.       — А ты как всегда — сразу с заковыристого! — дразнящим тоном заметил он. Лев лишь смущённо улыбнулся, пока Элизабет придумывала слово на "ги".        Они играли так ещё некоторое время, разгорячая задымлённый воздух растущим с каждым ходом азартом. Даже Такечи и Корделия, казалось, в некотором смысле наслаждались игрой: первый, впрочем, сыпал финансовыми терминами снисходительно, а Корделия говорила достаточно странные вещи равнодушным тоном — но уже тот факт, что она говорила, давал повод назвать её состояние оживлением.        Уже на первом круге задалась высокая планка, и постепенно сутью их ширитори стало придумывать как можно более сложные слова, а банальные и простые негласно приравнивались к проигрышу. Именно поэтому, когда в какой-то момент в затуманенный мозг Лаэрта упорно не приходило ничего, кроме "камня", он поднял руки вверх в сдающемся жесте и, откинувшись в кресле, объявил:       — Всё, принимаю своё поражение!        Клара на это торжествующе усмехнулась.       — Что, сдаёшься, братец Лаэрт? — дразнящим тоном уточнила она.        Тот кивнул и, помахав ладонью перед лицом, словно пытаясь остудить перегревшийся мозг, продекламировал:       — Коль я не смог вас позабавить,       Легко вам будет всё исправить:       Представьте, будто вы заснули       И перед вами сны мелькнули.       И вот, плохому представленью,       Как бы пустому сновиденью,       Вы окажите снисхожденье.       Мы будем благодарны ввек.        Уильям Шекспир, "Сон в летнюю ночь", — заключил Лаэрт, разводя руками.        После этого короткого монолога окружающие некоторое время смотрели на него с удивлением и, пару мгновений спустя, с уважением. Внезапное выступление из Шекспира определённо впечатлило тех, кто ни разу не слышал подобного от Лаэрта. Когда он говорил, беспечные, даже озорные интонации принадлежали одновременно ему и не ему; к собственному голосу Лаэрта будто примешивалось что-то потустороннее, что-то... Как будто недолго ему на ухо подсказывал слова сам Пак, герой пьесы, а Лаэрт их передавал, оставаясь собой и не теряя при этом сверхъестественных ноток, которые ему доверили передать.        Наконец, к Юкари вернулся дар речи, и она с уважением произнесла:       — Да у вас талант, Лаэрт-сан.        Лаэрт на это лишь усмехнулся и махнул рукой. А вот Лев, который видел это не в первый раз и всё равно наблюдал с горящими глазами, не удержался и сказал:       — Нечего прибедняться, Лаэрт: когда ты был в драмкружке в средней школе, ты всегда выделялся! Вы и представить не можете, Котобуки-сан, — продолжал он, обращаясь к Юкари и с трудом сдерживая прорывающийся восторг, — как Лаэрт играл в "Гамлете"! Да на Гамлета тогда никто даже не смотрел, и зрители буквально роптали, когда этот Гамлет убил героя Лаэрта.       — А ещё братец Лаэрт классно поёт, — вставила Клара.        Лаэрт слушал все эти похвалы, криво улыбаясь и отведя взгляд: подобное количество признаний его талантов явно его смущало. То, что он в итоге сказал, лишь подтвердило это впечатление.       — Ребят, если мне понадобится бесплатная реклама — я определённо пойду к вам... — пробормотал он.        Тем временем Элизабет, всё это время слушавшая с интересом, приложив кулак к губам, улучила момент и полюбопытствовала:       — И кого же вы играли, Лаэрт-сан? Я, признаться, не очень хорошо помню детали сюжета "Гамлета", так что была бы благодарна небольшому объяснению, — с улыбкой пояснила она, убирая руку от лица.        Лаэрт подарил ей косой, полный смущения взгляд. Элизабет продолжала улыбаться и смотреть на него в упор, и он быстро не выдержал этого зрительного контакта и вновь отвёл глаза.       — Полония... — наконец ответил он и, чуть помолчав, повёл плечом. — Так сложилось исторически.        Видя, что на лицах Элизабет и Юкари сохраняется некоторое непонимание, Клара, как раз недавно погрузившаяся в Шекспира, сочла своим долгом объяснить:       — Если вы не помните, Полоний — главный советник короля Клавдия, грубо говоря, отчима Гамлета, а также Полоний — отец возлюбленной Гамлета и её брата.        На лице Юкари отразилось понимание.       — А-а, помню его дочь, да, — закивала она. — С ней ещё много картин. Она ведь утонула, да? Офелия, верно? А её брата, — продолжала она, получив серию кивков от Клары, — звали...       — Лаэртом его звали, — со вздохом перебил Лаэрт, устало прикрыв глаза.        Юкари опешила. Элизабет, знакомая с привычками Мияко в отношении имён, приняла эту новость ("А новость ли?" — пронеслось в голове у Клары) спокойно. Впрочем, реакции Юкари Лаэрту, видимо, хватило: он заметно помрачнел, былая энергия испарилась из его взгляда, и теперь он смотрел устало, словно всё шло по тысячу раз избитому сценарию, с которым ему оставалось лишь мириться.        Добил племянника Такечи.       — О, так вот откуда Госпожа Глава выдрала это имя, — насмешливо прокомментировал он из своего угла.        Лаэрт едва заметно вздрогнул и ниже опустил голову, всем своим видом показывая, насколько ему неприятна эта тема. Полная сочувствия к брату, Клара сделала робкую попытку сдвинуть фокус, заметив:       — Ну, вообще-то Лаэрта назвали в честь другого Лаэрта...       — Кстати! — энергично вступил в разговор Лев, видя, что попытка Клары не просто провалилась, но и вот-вот усугубит ситуацию. — Лаэрт, а почему бы тебе не прочитать монолог Полония? Ну, чтобы убить время, — пояснил он, когда брат наградил его скептическим взглядом.        Скептицизм во взгляде Лаэрта не уменьшился за пару секунд зрительного контакта со Львом, но тот не сдавался, продолжая улыбаться и смотреть на него самым ободряющим образом. Всё решило вмешательство женщин.        Элизабет склонила голову набок и, кивнув, заявила:       — Я считаю, это отличная идея. Мне бы хотелось взглянуть на выступление, которое так расхваливал Лев-сан! — пояснила она, когда Лаэрт быстро повернулся к ней.       — Мне тоже любопытно посмотреть такое выступление, — атаковала со второго фронта Юкари, подарив Лаэрту улыбку не менее мягкую и ободряющую, чем у его старшего брата.        Финальный удар нанесла Клара.       — О-о, я уверена, вы не пожалеете! — воскликнула она, хлопнув в ладоши. — Стоит только братцу Лаэрту тряхнуть своими старыми костями — и вы увидите великолепное зрелище...        Лаэрт одарил её обиженным взглядом.       — "Старыми костями"? — переспросил он и фыркнул. — Я тебе это, сестрёнка, припомню, когда ты будешь в моём возрасте!        В этот момент с колебаниями было покончено: Лаэрт поднялся с кресла и, недовольно покосившись на хихикающую Клару, потянулся, разминая затёкшие конечности. Затем он упёр руки в бока и, обведя взглядом свою аудиторию, ещё раз уточнил:       — Значит, вам Полония?        Окружающие закивали. Даже Такечи со своего места проговорил:       — Я бы не прочь посмотреть возвращение блистательного мэтра.        Лаэрт криво улыбнулся, но ничего не сказал. Вместо этого он вздохнул и медленно, неторопливо направился к более-менее свободному от мебели участку гостиной — к пространству недалеко от дверей. Там, в паре метров от выхода, он остановился спиной к "зрителям" (те уже успели ощутить, что начало шоу вот-вот наступит, и затаили дыхание в волнительном ожидании) и размял плечи и шею. Затем — ещё один, особенно глубокий вдох, пауза — и, резко развернувшись, Лаэрт ясным, громким голосом, ещё меньше похожим на его собственный, начал:       — Yet here, Laertes? Aboard, aboard, for shame!       The wind sits in the shoulder of your sail,       And you are stayed for...        В этот момент окружающие затаили дыхание, даже Такечи притих, а в глазах Корделии мелькнул какой-то огонёк. Может, Лаэрт и не перевоплотился полностью в королевского советника, но трансформация определённо была. Дело было не только в том, что в момент игры Лаэрт как бы отбрасывал свою личность и принимал чужую, — нет, его игра не характеризовалась такими чудесами перевоплощения; Лаэрт скорее принимал в себя качества персонажа. Как тогда, когда ему словно бы нашёптывал на ухо Пэк, сейчас Лаэрт был рупором воли Полония, отца его тёзки. И при этом Лаэрт оставался собой. Вот только не тем собой, которого знали окружающие.       — There — my blessing with thee,       And these few precepts in thy memory       Look thou character. Give thy thoughts no tongue,       Nor any unproportioned thought his act.       Be thou familiar, but by no means vulgar.       Those friends thou hast, and their adoption tried,       Grapple them unto thy soul with hoops of steel,       But do not dull thy palm with entertainment       Of each new-hatched, unfledged courage. Beware       Of entrance to a quarrel; but being in,       Bear't that th' opposed may beware of thee.       Give every man thine ear, but few thy voice;       Take each man's censure, but reserve thy judgment.        Скорее всего, дело было в том, что этот Лаэрт говорил по-английски. Да, очевидно, в этом: Лаэрт обнажил другую языковую личность, которая была частью его самого, и одновременно принял, примешал к ней личность того Полония, которого создал сам Уильям Шекспир. И вот эта гибридная личность Лаэрта сейчас вещала о важности быть сдержанным в суждениях, она учила воображаемого "сына" мудростям дружбы — и не только её.       — Costly thy habit as thy purse can buy,       But not expressed in fancy; rich, not gaudy,       For the apparel oft proclaims the man,       And they in France of the best rank and station       Are of a most select and generous chief in that.       Neither a borrower nor a lender be,       For loan oft loses both itself and friend,       And borrowing dulleth edge of husbandry.        После этой части монолога Лаэрт перевёл дыхание. Он не устал — он явно готовился к кульминации, к самому важному моменту, который был особенно ценен в этом отцовском наставлении — и который был особенно ценен лично ему, Лаэрту. Не тому Лаэрту, который говорил на чистом английском, практически без японского акцента, а другому — реальному, спрятанному глубоко внутри всех оболочек, которые видели окружающие. Возможно, тому, которого не видел никто.       — This above all, to thine own self be true,       And it must follow as the night the day       Thou canst not then be false to any man.        Когда он говорил о верности себе, голос Лаэрта обрёл неслыханную прежде силу. Он звенел в помещении, заглушая собой не только все звуки, но и все прочие чувства слушателей, кроме одного — желания внимать ему, внимать дальше и вобрать все оттенки смысла в себя. Это был пик напряжения, то, ради чего, казалось, существует всё происходящее в трагедии — и ради чего существует всё в пределах этой комнаты, этого дома, этого мира, этой вселенной.        А Лаэрт внезапно вздохнул, будто сбрасывая с плеч тяжёлый груз, и, понизив голос, спокойным, мягким, отечески ласковым тоном заключил:       — Farewell. My blessing season this in thee!        И поклонился, этим действием снимая чары с окружающего мира и со зрителей в частности.        Хрупкая, мучительно долго тянущаяся секунда — и тишину гостиной прорезали тихие, но уверенные аплодисменты. Аплодировал Лев: он смотрел на младшего брата неотрывно, его руки подрагивали, но на лице была глубокая серьёзность, а в глазах — искреннее, не менее глубокое восхищение. Именно Лев сильнее всех прочувствовал выступление Лаэрта — и именно его аплодисменты вернули окружающих в реальность из транса и заставили последовать его примеру.        Женщины хлопали Лаэрту, искренне тронутые его игрой; Такечи тоже хлопал, но его громкие, чрезмерные аплодисменты выделялись в этой симфонии положительных впечатлений какой-то резкой, фальшивой нотой. Впечатление лишь усугубили его слова.       — Браво, браво! — крикнул он, и голос его буквально звенел снисходительной иронией. Когда Лаэрт поднял на него напряжённый взгляд (так похожий на тот, который был у него во время разговора об имени), Такечи одарил племянника какой-то жестокой улыбкой и прокомментировал: — Твой собственный отец бы гордился тобой, Лаэрт-кун. Он ведь давал тебе наставления не хуже этих, когда был жив, верно?        В следующие пару секунд окружающие наблюдали, как от лица Лаэрта отливает краска, а его поза деревенеет. Такечи словно нажал какой-то рычаг, который заставил сомкнуться тиски на сердце Лаэрта, и теперь вовсю наслаждался зрелищем — это было видно по тому довольству, с которым он наблюдал состояние племянника.        А Лаэрт тем временем стоял ни жив ни мёртв. Некоторое время он пустым, затравленным взглядом смотрел на дядю — а затем низко опустил голову и, сглотнув, выдавил:       — Да, дядя...        Такечи удовлетворённо усмехнулся.        Тем временем женщины, не посвящённые в тонкости семейных взаимоотношений, могли лишь растерянно переводить взгляд с одного на другого. Они не знали наверняка, в чём именно дело, но одно могли сказать точно: ситуация была крайне неприятная, даже гадкая. Настолько гадкая, что нельзя было представить хуже.        Однако Клара, жившая в этой обстановке всю жизнь, могла себе это представить. И, низко опустив голову и сжимая пальцы на ткани юбки, она в любой момент ожидала, что это случится. "Потому что этого не может не случиться..." — подумала она, ощущая, как лоб покрывает испарина, и закусила нижнюю губу.        И это действительно случилось.       — Прекратите, пожалуйста, дядя Такечи, — ровным тоном попросил Лев, поднимаясь с места и неожиданно холодно глядя на дядю.        Такечи смерил его презрительным взглядом и хмыкнул. Нарочито медленно он положил ногу на ногу, откинулся на спинку кресла, поудобнее устроил руки на подлокотниках, и только после этого, глядя на Льва, словно тот был мусором, издевательски заметил:       — Во-первых, я ничего не начинал, чтобы что-то прекращать. Во-вторых, не помню, чтобы тебе давали слово!        Лев ничего на это не ответил, но продолжал стойко выдерживать полный ядовитого презрения взгляд дяди, даже не шелохнувшись. Напряжение в комнате достигло пика, и казалось, что стоит одному из мужчин сказать хоть слово — и взорвётся настоящая бомба.        Клара зажмурилась. "Как же я всё это ненавижу!" — с болью подумала она, вспоминая десятки, даже сотни подобных сцен, которые ей приходилось свидетельствовать всю жизнь. Клара прекрасно знала, куда всё идёт и кому в итоге будет больнее всех, — знала, но ничего не могла с этим сделать. Кто станет её слушать? Единственной надеждой на более-менее мирный исход конфликта было лишь вмешательство извне — не со стороны чужих людей, ставших неудачливыми свидетелями этой сцены, но со стороны того, кто изначально там не был.        Как ни странно, на этот раз спасение и правда пришло извне.        Внезапно напряжённую тишину прорезал робкий стук в дверь. Все непроизвольно вздрогнули и повернулись на источник звука. Несомненно, в глубине души каждый радовался тому, что кризис миновал, и их не особенно волновало, что послужило их спасением, — лишь бы укрыться за какой-нибудь причиной, будь то робкое появление прислуги, которой надо прибрать в комнате, или объявление обеда. Кстати, кажется, как раз именно обеда они всё это время ждали...        Счастливые окончанию одного кошмара, они совсем не думали, что попадают прямиком в другой, гораздо более страшный.        Дверь медленно приоткрылась, и в проёме показалась прилизанная голова Сохея. Мужчина окинул присутствующих робким и одновременно беспокойным взглядом, а затем его губы дрогнули в жалком подобии вежливой улыбки, и он пробормотал:       — Извините за беспокойство...        Лаэрт, успевший вернуть внешнюю собранность, положил руку на лоб и устало поинтересовался:       — Вы чего-то хотели, Ямазаки-сан? Вы там один ходите, что ли? — уточнил он, болезненно нахмурившись.        Сохей испуганно поднял руки вверх и раскрыл было рот, чтобы как-то объясниться, но в этот момент его буквально вырвали из проёма — а в следующий миг двери гостиной распахнулись, и на пороге вместе с крайне смущённым Сохеем оказалась настолько же боевая Памела. Она быстро осмотрела присутствующих, словно ища взглядом кого-то конкретного, но, не найдя, остановила внимание на Лаэрте. Её глаза слишком явственно говорили, что случилась какая-то беда, и Лаэрт посерьёзнел.       — В чём дело, Памела-сан? — спросил он, с трудом подавляя беспокойство в голосе.        И Памела, не любящая всяких окольных изъяснений, опережая мямлящего Сохея объявила:       — Мы нигде не можем найти Каина-куна и Мери-сан.