***
За время собрания на улице успело проясниться, и теперь из окон в холл дома в Лунной гавани лился мягкий, обманчиво приветливый солнечный свет. Он будто зазывал гостей выйти наружу и насладиться теплом — однако Клара слишком хорошо понимала, чего это может ей стоить. Слишком хорошо помнила вид трупа кузины и факт наличия ещё двух. Когда группы были определены, все разбрелись кто куда, не пожелав придерживаться самой выгодной для выживания тактики и оставаться вместе. Впрочем, не было похоже, что того же Сохея это смущало: едва Лаэрт объявил об окончании собрания, тот заявил своим товарищам по несчастью, что им всем срочно надо пойти в библиотеку, и, игнорируя слабые возражения Каина и негодование Памелы, первым сорвался к месту назначения. Остальным ничего не оставалось, кроме как отложить выполнение работы и последовать за ним. Единственная, кто в их компании ничего не терял, — Мери; она удалилась с плохо скрытой улыбкой предвкушения на лице. Клара могла лишь завидовать этим двоим. Оставив остальных в гостиной, она последовала за средним братом с тревожным чувством на сердце. И дело было вовсе не в том, что она довела бедного Лаэрта на собрании чуть ли не до нервного срыва (хотя за это ей запоздало стало стыдно); нет, Клару гораздо больше смущал остальной состав их группы. И сильнее это смущение стало тогда, когда Лаэрт внезапно оставил её с ними наедине. Таким образом Клара оказалась в холле с Элизабет Лавенцей и Корделией. Ситуация вышла максимально неловкая: когда эти двое обнаружили Клару на кладбище, они не задавали никаких вопросов, и, уходя, Элизабет лишь взглядом велела ей следовать за ними; Клара же просто не смогла не подчиниться мистическим чарам её золотистых глаз. В итоге причины присутствия Клары там оставались не озвученными — и она ждала, что в любой момент Элизабет может спросить о них. И хотя Клара по пути успела придумать толковую формулировку объяснения, она не сомневалась: стоит беловласой гувернантке её кузин взглянуть на неё своими потусторонними глазами — она тут же забудет все слова не только заготовленной речи, но и японского языка в принципе. Так и будет стоять и нечленораздельно мычать. Пожалуй, во всём этом больше всего пугал даже не сам момент, а его ожидание. Буквально всю фигуру Клары охватило напряжение, она готовилась в любую секунду услышать голос Элизабет — но этого не происходило, и напряжение копилось, копилось... Взвинченная Клара уже начинала думать, что, когда момент икс наконец-то настанет, она не выдержит и закричит. "А это было бы... нехорошо", — мысленно заключила она, нервно облизнув губы. Клару настолько пугала (Элизабет) вся эта ситуация, что она нарочно встала так, чтобы не видеть своих спутниц, — то есть, лицом к стене, увлечённо рассматривая узоры на деревянных перекладинах. В какой-то момент ей в голову пришла мысль, что такое поведение не очень-то разумно — а вдруг сейчас за её спиной находится убийца трёх человек, которая только и ждала такой возможности? Конечно, вряд ли бы она стала атаковать прямо сейчас, зная, что где-то в соседних комнатах (пусть библиотека занимала почти половину здания, так что там легко было потеряться) находятся люди, но... Но всё равно поведение Клары не было слишком-то разумным. Впрочем, как и Лаэрта, оставившего их компанию почти сразу. Клара тяжело вздохнула. — И этот человек говорил, что шанс выжить выше, если держаться вместе... — пробормотала она, рассеянно скользя взглядом по стене. — Как-то непоследовательно. Клара и сама не заметила, что произнесла часть своих мыслей вслух. Именно поэтому она была застигнута врасплох, услышав ответ на них. — Не стоит винить Лаэрта-сана, Клара-сан, — вдруг отчётливо произнесла Элизабет, заставив Клару вздрогнуть. Когда та быстро обернулась к ней, Элизабет улыбнулась своей обычной загадочной улыбкой и, опустив голову и прикрыв глаза, продолжала: — Груз ответственности сейчас как никогда тяжёл для него. В конце концов, — она медленно приподняла веки, — речь идёт о жизнях близких ему людей. Клара поёжилась: когда Элизабет смотрела на неё, она не могла отделаться от своей самой первой ассоциации этой женщины с трупом. "Спасибо, мама, за такие псевдонимы работников!" — только и подумала Клара, мысленным негодованием стараясь заглушить тревожность. Вслух же она, кое-как выдавив вежливую улыбку, заметила: — А вы, кажется, довольно хорошо понимаете моего брата, Элизабет-сан. Вы довольно близки, да? Элизабет одарила её заинтересованным взглядом — а затем возвела глаза к потолку, разрывая мучительный зрительный контакт. Клара невольно облегчённо выдохнула. — Близки? — тем временем переспросила Элизабет, скрестив руки на груди, и с равнодушным видом покачала головой. — Не думаю. Просто, как вы и сказали, Клара-сан, я немного понимаю Лаэрта-сана — только и всего. Клара понимающе помычала. Заметив, что Элизабет вот-вот вновь посмотрит на неё, она поспешила отвернуться и, пожав плечами, заметить: — Ну да, логично. У вас, в конце концов, слишком разные взгляды на... некоторые вещи. Со стороны Элизабет раздался негромкий смешок, мягкий и какой-то по-детски очаровательный. А в следующий миг под её ногой скрипнула половица — и вот уже её бледная, полупрозрачная фигура, облачённая в чёрное платье, находится совсем рядом с Кларой, сопутствуемая неизменной тенью в лице молчаливой Корделии. И пока внутри Клары всё холодело, Элизабет слегка склонила голову набок и с улыбкой поинтересовалась: — А вы, Клара-сан, каких взглядов придерживаетесь? Верите ли вы, — она чуть подалась вперёд, — в призраков? Клара сглотнула и посмотрела ей в лицо: хоть губы Элизабет улыбались, в её глазах не было ни намёка на какую-либо тёплую эмоцию — только острый, испытующий взгляд. Несколько секунд мучительного зрительного контакта, от которого все мысли разбегались, разбившись о холодную уверенность, — и Клара, опустив глаза, призналась: — Я верю, что вера в них — удобное прикрытие для убийств. Тогда важнее, верит ли в них убийца, а не я. Пара секунд тишины — и Элизабет, поднеся кулак ко рту, хихикнула. Когда Клара скосила на неё немного обиженный взгляд, та подёрнула плечами и игриво заметила: — А я-то думала, что уж вы-то, Клара-сан, поймёте, что не всё в этом мире можно объяснить рационально и уместить в рамки человеческого здравого смысла... Клара широко распахнула глаза и быстро повернулась к Элизабет. Её улыбка была непроницаема, а в лукаво искрящихся глазах невозможно было прочитать истинную причину её веселья — однако Клара готова была в тот момент поклясться, что Элизабет знает. Знает о странных снах, которые преследуют Клару и главной героиней которых она, Элизабет, является. Точно она нарочно разрывает ткань подсознания Клары, чтобы проникнуть в самую его суть и прочно обосноваться там, ради... Ради чего? — С-с чего вы решили?.. — наконец, кое-как выдавила Клара, всё ещё не отрывая взгляда от Элизабет. А та невозмутимо отвернулась и, сохраняя прежнюю улыбку, как само собой разумеющееся ответила: — Ну, вы ведь как-то знали, где нужно искать Джессику-тян. От такого ответа у Клары упала гора с плеч: значит, эта страшная женщина подумала, что у неё развито какое-то сверхъестественное чувство, просто потому, что она оказалась в нужном месте! Клара не испытывала такого облегчения даже выходя из кабинета после последнего экзамена. "Ну, эту "мистику" я легко могу объяснить!" — подумала она, невольно улыбнувшись. — О, так мы же с вами просто соседки, — поспешила ответить Клара. — У вас с утра в комнате была возня, я её услышала — и просто побежала за вами, когда заметила, что вы паникуете. Только и всего, — заключила она, когда Элизабет повернулась к ней, и её улыбка стала чуть более смущённой. Однако, вопреки её ожиданиям, взгляд Элизабет ничуть не поубавил в странности. Нет, она продолжала смотреть на Клару с прежней спокойной уверенностью в собственной правоте, так что в конце концов Клара стушевалась и первая опустила глаза. В последний момент она успела заметить снисходительность во взгляде собеседницы. — А вы уверены, Клара-сан, что дело только в этом? — поинтересовалась она. — Уверены ли вы, что вы проснулись, услышав возню? Уверены ли вы, что не пробудились лишь ради того, чтобы её услышать? От тона, каким она задавала свои вопросы, Клара уже ни в чём не была уверена. Умом она понимала, что эти аргументы — обыкновенная демагогия, попытка подтасовать факты, чтобы всё выглядело так, как нужно ей, этой женщине-чудовищу... но в сердце закрадывалось сомнение, когда в уши заливался яд её голоса. Точно слово Элизабет Лавенцы обладало магической силой, способной создавать собственную правду и обращать в эту веру того, кто находился перед ней. И никто, никто не мог сейчас защитить Клару, оставшуюся, по сути, наедине с этой пугающей чаровницей. И пока Клара стояла, словно в трансе, не зная, что ей делать и как себя чувствовать, Элизабет вдруг сделала шаг к стене. Привлечённая её движением, Клара подняла глаза — и с удивлением обнаружила, что та стоит, положив ладонь на стену. На гобелен, висящий на стене. Только в этот момент до Клары дошло, что, как бы она ни старалась отвлечься на рассматривание досок, о чём бы ни думала, всё это время её тянуло к проклятому гобелену с загадочным стихотворением. Она могла глядеть на трещину в стене — но она непременно оказывалась подле гобелена. Однако лишь теперь, когда Элизабет коснулась его, Клара это поняла — точно Элизабет Лавенца своим нехитрым действием сняла какой-то барьер, скрывающий гобелен от глаз непосвящённых. Клара некоторое время тупо смотрела на Элизабет. Внезапно губы женщины разомкнулись, и она, не меняя положения, зачитала: — The lyre sings and spreads its song to north and south and east... Что думаете, — спросила она, поворачиваясь к Кларе, и приподняла уголки губ чуть выше, — Клара-сан? Клара поёжилась: в этот момент впервые взгляд Элизабет соответствовал выражению лица — вот только это была не милая добродушная улыбка, а скорее выражение хищника, торжествующего близкую победу. Клара отвела глаза и нарочито небрежно отозвалась: — Я, к сожалению, не любитель поэзии — с вопросами о ней лучше обращаться к Лаэрту. Он, кстати, не только ценит стихи, но и пишет сам и даже популярен в определённых кругах начитанных и тонко чувствующих людей... В этот момент Элизабет негромко посмеялась, и Клара осеклась. А Элизабет, сощурив глаза, уверенно заявила: — Вы прекрасно поняли, что именно я имею в виду, Клара-сан. В конце концов, — её пальцы обвели буквы, выведенные изящным, полустёршимся готическим шрифтом, — речь здесь идёт не о поэтическом таланте Коппелиуса, а о его алхимических исканиях. И тут, полагаю, лучше поймёте вы. Лаэрт-сан... — Элизабет усмехнулась и отвернулась, — слишком приземлённый для этого мира. По телу Клары будто прошла волна электрического тока: Элизабет точно знала что-то, чего не могли знать они, простые смертные, — и лёгким намёком только что приоткрыла завесу тайны перед Кларой, сочтя её достойной. Однако Клара, сколько ни старалась, не могла (не желала) найти в себе того, что видела в ней Элизабет и что заставило ту бросить такой намёк. Разве что... Клара потрясла головой, отгоняя дурацкие мысли. В этот момент её внимание привлёк жест Элизабет: та уверенно продолжала выводить пальцами слова на гобелене, точно заставляя Клару приглядеться к ним. И Клара невольно поддалась этому призыву. Сначала она вежливо шагнула ближе, точно желая взглянуть на какой-нибудь интересный образец бабочки или драгоценного камня; затем подняла глаза на текст, полустёртый от времени, но всё ещё достаточно различимый золотистый текст на тёмно-багровом фоне ткани... и, едва она проследила за движениями бледной, почти невесомой руки Элизабет, она осознала. Осознала, и глаза её широко распахнулись от смеси удивления и какого-то ужасного, отчаянного предчувствия. Прежде Клара списывала то, что какие-то слова читаются лучше, на игру случая, на пощадившее отдельные куски гобелена время. Однако теперь, приглядываясь к ним с подсказкой из дневника, она осознала: эти слова сохранились неслучайно — они с самого начала были вышиты более плотной, крепкой нитью. Клара поняла: "форма", о которой говорилось в записях, относилась не только к стихотворению, но и к гобелену, на котором оно вышито.***
Хоть Юкари уже давным-давно отказалась от старой себя, в глубине её души, казалось, ещё теплилась слабая жизнь Уширомии Энджи. Иногда хватало какой-то совершенно ничтожной случайности, чтобы живо воскресить эту маленькую одинокую девочку в почтенной писательнице. Но, хоть в Лунной гавани было много (пожалуй, даже слишком много) вещей, которые должны были бы пробудить в ней воспоминания, почему-то только запах табака распалил это пламя жизни. Сидя в кресле в гостиной спиной к окну, ощущая на затылке тепло апрельского солнца, просачивающегося сквозь стекло, Юкари прикрыла глаза и тихо вздохнула. Никто из присутствующих бы ни за что не догадался, что это нехитрое действие всколыхнуло что-то в глубинах её памяти, — однако это было так. Запах сигарет, втянутый ноздрями, вместе с лёгким головокружением запустил в её голове кадры до боли знакомой старой киноленты начала восьмидесятых годов. Высокая статная фигура мужчины, освещённая ярким солнцем. Несмотря на возраст, его волосы ещё блестят прежним тёмным блеском, а немногочисленные морщины ему очень даже к лицу — например, в уголках рта, появившиеся от частых очаровательных ухмылок. Да, мужчина ещё хоть куда — даже возраст его не уродует, а придаёт ему своеобразный шарм. И вот у этого-то мужчины в зубах зажата сигарета. Тонкая белая палочка, от которой исходит полупрозрачный дым — красивый, но пахнет препротивно. Маленькая Энджи терпеть его не может, особенно за то, как он прилипает к одежде и рукам. Именно поэтому Энджи сначала долго и сердито хмурит брови в надежде, что этого хватит для передачи её немого упрёка, но в конце концов не выдерживает и, раздражённо топнув ножкой, возмущается: — Выбрось эту гадость, папа!.. Папа на это поворачивается, и Энджи лучше видит его лицо — родное, любимое лицо своего милого папы Рудольфа, весёлого и заботливого. И этот-то заботливый папа пару секунд растерянно глядит на неё — а затем от души смеётся, хохочет в голос, держа сигарету в руке, так что змейка дыма на её кончике рисует в воздухе замысловатые узоры. В следующий миг он кладёт свою надёжную, широкую ладонь ей, Энджи, на голову, и ерошит волосы. А Энджи на то лишь сильнее надувает щёки: от папиной руки так противно пахнет этим гадким дымом! ...Уже год спустя Энджи бы всё отдала, чтобы ещё разок почувствовать этот противный, смешанный с родным папиным запахом дым. Сейчас же, спустя тридцать с лишним лет, будучи Котобуки Юкари, она вновь вдыхает этот мерзкий дым — вот только смешан он вовсе не с папиным одеколоном, а с чужим, резким и неприятным. Юкари болезненно свела брови на переносице. — Такечи-сан, не могли бы вы, пожалуйста, не курить в помещении? — старательно сдерживая раздражение, попросила она и, обернувшись на собеседника, страдальческим тоном предложила: — Ну или хоть окно открыли бы... Вы тут не одни всё-таки. Такечи всё это время стоял, прижавшись плечом к стене у оконной рамы, и хмуро глядел сквозь стекло на капли дождя, блестящие в солнечном свете на окружающей дом растительности. Едва услышав обращение, он повернул голову к Юкари и скривил рот. — О, ну уж простите, что задеваю ваши лучшие чувства, Котобуки-сан, — язвительно отозвался он, сжав пальцы на сигарете, так что та слегка погнулась, а с её кончика на пол упало немного пепла, — но, если не забыли, Господин Заместитель Главы рекомендовал держаться подальше от улицы и окон на случай, если пришлый маньяк всё ещё шляется в нашем районе. Или вы, — продолжал он, с насмешливым видом наклоняя голову, — предлагаете мне быть сдержаннее? С этим, пожалуй, вам лучше пойти к нашему молодому проповеднику! — Такечи кивнул в сторону третьего члена их группы и, отвернувшись, презрительно заключил: — А ко мне не лезьте, раз не знаете, каково это — потерять семью... И Такечи сделал глубокую затяжку, чтобы спустя пару секунд выпустить изо рта струйку серовато-белого дыма. Юкари несколько секунд напряжённо всматривалась в то, как рассеиваются полупрозрачные клубы, при этом держа в поле зрения самого курящего. Плотный, широкий в плечах, но не слишком высокий, с крупной мощной челюстью и мрачным взглядом тёмных глаз из-под редких бровей — нет, Такечи, хоть и был примерно ровесником Рудольфа, совсем не походил на него. Да, каштановые волосы точно так же не тронула седина, в уголках рта у него похожие морщинки, а коричневый щеголеватый костюм выгодно подчёркивает особенности фигуры — сразу видно дамского угодника, — но... Но что-то в нём совсем не похоже на Рудольфа. Какой-то иной тип ловеласа, совершенно неприятный, этот Мизунохара Такечи... "Или у него была другая фамилия?" — рассеянно подумала Юкари, наконец-то отворачиваясь и сетуя на то, что не удосужилась сразу запомнить все родственные связи этих Мизунохара. Впрочем, кое-какие моменты она всё-таки усвоила и удержала в памяти. Например, тот факт, что Такечи приходится сыну хозяйки дядей — тот полчаса назад не раз одёргивал его этим обращением. А также что молодой человек, на которого она сейчас переключила внимание с Такечи, является кем-то из условных детей — потому что он точно отсутствовал во время второй половины обеда вчера. Кажется, его зовут... ох уж эти любители давать дикие имена бедным японским детям... Леон? Лео? Нет, вроде бы... "Лев-сан", — наконец-то вспомнила Юкари и, кивнув сама себе, одарила молодого человека долгим задумчивым взглядом. Тот сидел на диване, откуда ещё полчаса назад увлечённо вещал о проклятии один сумасшедший оккультист, и его покрытая копной взлохмаченных светлых волос голова была низко опущена, а руки — сцеплены в замок. С момента общего собрания он не произнёс ни слова, и даже когда некоторое время назад Такечи позволил себе издевательский комментарий в его адрес, казалось, вовсе не обратил внимания за своими мрачными мыслями. Вообще Лев за время, что Юкари знала его, выступал не так много, но у неё уже успело возникнуть смутное ощущение, что он чем-то напоминает её кузена Джорджа. Да, Джорджа: они были примерно близки по возрасту, оба достаточно сдержанны и тактичны, готовые прийти на помощь близкому в сложной ситуации... Правда, Джордж всё-таки казался гораздо представительнее, чем этот немного нелепый, тощий, лохматый и очень высокий юноша, который даже сидя и ссутулившись казался каким-то слишком вытянутым. И всё же... "О чём я вообще думаю? — вдруг осадила сама себя Юкари. — Ведь я уже давно не Уширомия Энджи. У меня не должно быть так много ассоциаций с членами семьи Уширомия. Это место... — она опустила глаза в пол. — Оно слишком напоминает обо всём, что я должна была забыть". И всё-таки эти ассоциации в конце концов заставили Юкари подняться с места и, медленно обойдя стол, опуститься на диван неподалёку от Льва. Тот слегка вздрогнул, ощутив её присутствие рядом, но головы не поднял. А Юкари с такого ракурса смогла лучше рассмотреть его лицо: светлые глаза отражали такую глубокую боль, что неподготовленный человек, наверное, в ужасе отпрянул бы и постарался забыть увиденное. Неподготовленный — но не Юкари, некогда слишком часто видевшая такой взгляд в зеркале. Да, у неё тоже был такой взгляд — взгляд человека, потерявшего близкого члена семьи. И, в отличие от Такечи, это проявление боли было Юкари понятно и близко. В нём было что-то... очень, очень горькое, очень пугающее — но при этом не отталкивающее, как враждебность Такечи. Лев был человеком, который страдает, а не раненым зверем. Вот почему в конце концов Юкари тихо, так, чтобы Такечи не слишком хорошо услышал, обратилась ко Льву с полным искреннего сочувствия: — Я... Я думаю, я немного понимаю, каково вам сейчас, Лев-сан... Лев вздрогнул и быстро поднял голову. Юкари поразил его вид: он выглядел шокированным, растерянным, совершенно не понимающим, что ему делать и как реагировать. Пару секунд его зрачки неподвижно смотрели прямо в лицо Юкари — а затем Лев опустил глаза, и его взгляд стал блуждать от носков её туфель до ножек стола и обратно. Юкари и не ожидала, что её слова настолько застигнут его врасплох, так что в итоге сама смутилась. Однако едва она раскрыла рот, чтобы извиниться (впрочем, не совсем понимая за что), Лев неожиданно поднял глаза и, сосредоточенно хмурясь, медленно спросил: — Что именно вы имеете в виду, Котобуки-сан? Оттого, как он настороженно смотрел на неё в упор, Юкари стало неуютно — уж больно пронзительны были его серо-голубые глаза. Сглотнув, она отвела взгляд. Едва зрительный контакт был разорван, её мысли прояснились. Убрав прядь волос за ухо, Юкари подёрнула плечами и объяснила: — Просто у вас вид человека, который действительно тяжело переживает потерю семьи. Мне он знаком. — Она помолчала и, скосив глаза на собеседника, чуть мягче заключила: — Простите, если ошибаюсь. В этот момент плечи Льва немного расслабились, а с лица пропала настороженность. Прикрыв глаза, он медленно кивнул. — Нет, вы не ошибаетесь. Я просто немного... удивился. Его губы тронула смущённая улыбка. Медленно приподняв веки, он вновь взглянул Юкари в лицо — и теперь в его глазах читалась смутная благодарность. Впрочем, на этот раз он быстро отвёл взгляд и, торопливо кивнув, вновь заговорил: — Да, удивился. В конце концов, в этом доме... Нет, не важно. Значит, — продолжал он после короткой паузы, всё ещё ощущая на себе полный участия взгляд собеседницы, — я выгляжу как человек, которому действительно тяжело? Что ж, это правда. Мне, — он быстро посмотрел на Юкари и тут же опустил глаза, — и правда тяжело это принять. Я, вроде, как христианин должен радоваться тому, что дорогие мне люди предстанут перед лицом Господа — а они не плохие люди, я верю, что им всем уготовано место в Раю, — но... Его правая рука потянулась к груди — и секунду спустя пальцы ухватили галстук. На лице Льва отразилась мука, как будто он не нашёл чего-то, что искал и без чего не мог вернуть душевное равновесие. А Юкари, слушавшая его с искренним сочувствием, растерянно склонила голову набок. Лев тяжело вздохнул и уронил руку на колени. — Я не чувствую, что их время пришло, — наконец, произнёс он и тут же горько усмехнулся. — Знаю, я не должен так говорить, но... У меня такое ощущение, что некто взял на себя роль Бога, которому дозволено забирать чужие жизни, когда вздумается. И это... — Лев болезненно свёл брови на переносице, — неправильно. Юкари слушала его, не перебивая. Она слушала — но смысл его слов казался ей каким-то... непонятным. Совсем не близким. Лев словно видел этот мир иначе, чем она, и Юкари подозревала, что это связано с тем, что он, как он сам только что признался, христианин. Было в его понимании вещей нечто причудливое, нечто бесконечно далёкое от неё... и в то же время близкое. В конце концов, когда он говорил о своих родных, та боль, которую Юкари изначально прочитала в его глазах, обозначилась лишь ярче. И эту боль она, как пережившая подобную трагедию, не могла просто игнорировать. Когда он замолк, Юкари опустила глаза и некоторое время глядела на своё отражение в стеклянном журнальном столике. Наконец, она медленно, как бы неуверенно, кивнула и, чуть помолчав, тихо проговорила: — Простите, Лев-сан, мою неспособность понять всё, что вы сказали... Я могу лишь сочувствовать вашей боли от потери тёти, кузена и сестры — но, боюсь, ваши... религиозные рассуждения... Лев усмехнулся — беззлобно, как будто он только этого и ожидал. Юкари подняла на него виноватый взгляд, на что он лишь покачал головой. — Всё в порядке, Котобуки-сан. Я прекрасно понимаю, насколько экзотична моя вера здесь, и не жду, что она будет понятна. Но всё-таки, если не возражаете, я задам один вопрос. Юкари удивлённо воззрилась на него: Лев смотрел на неё с непонятным выражением, чем-то похожим на задумчивость, к которой было примешано нечто более сложное, нечто смутное и неясное... Получив в ответ автоматический деревянный кивок от Юкари, он улыбнулся — мягко и в то же время очень печально — и, чуть сильнее ссутулившись, поинтересовался: — Вы ведь думаете, что Джесси-тян — моя родная младшая сестра, верно? Юкари удивлённо моргнула. Лев абсолютно точно озвучил её впечатление — и ей, несмотря на подступающие сомнения, ничего не оставалось, кроме как кивнуть. А Лев в ответ покачал головой и усмехнулся. — Простите, но тут вы заблуждаетесь, Котобуки-сан: в семейном регистре я значусь старшим братом Клары-тян и Лаэрта, а не Джесси-тян с Корой-тян. Юкари смутилась. Низко опустив голову, она пробормотала слова извинений, параллельно мысленно ругая запутанность их семейных связей. "Но ведь они действительно больше похожи с кузиной..." — наконец сказала себе она. И это была правда. Светлые волосы близняшек, хоть и не казались столь же необузданными, отливали тем же оттенком, что непослушные волосы Льва. Серо-голубые глаза Корделии, как Юкари успела заметить во время собрания, формой напоминали те пронзительные глаза, которые сейчас искоса поглядывали на неё, — да и затаённая в их глубине неизбывная печаль роднила их обладателей друг с другом. А ещё, когда Юкари смотрела Льву в лицо, ей виделось что-то до боли схожее в его линии рта с оной у близняшек. "Но это уже, наверное, я просто придумываю..." — сделала в итоге вывод она и наконец-то переключила внимание со Льва на висящие в гостиной серебряные часы. Однако именно в этот момент... — Впрочем, ваше недопонимание совершенно понятно, — вдруг произнёс Лев. Когда Юкари вздрогнула от неожиданности и повернулась к нему, тот улыбался мученической улыбкой. Не глядя на собеседницу, он каким-то пугающим, пробирающим до мурашек тоном заключил: — Ведь мы и правда очень похожи. И, подперев подбородок руками, погрузился в мрачное молчание. Он ничего не сказал — и Юкари точно знала: он ничего больше и не скажет. В этот момент до неё дошло ещё одно осознание. Быстро обернувшись, она встретилась взглядами с Такечи. Тот, впрочем, тут же переключил внимание на пейзаж за окном — однако перед этим определённо усмехнулся; усмехнулся гадко, с ядовитой издёвкой. Юкари поняла: он действительно уже некоторое время слушал их разговор. Она сглотнула. "Да что у них происходит?.." — только и подумала она. В гостиной воцарилось напряжённое молчание.***
Да, это могло бы быть совпадением, могло бы быть бредом или же наоборот, слишком очевидным решением, однако теперь, глядя на гобелен, Клара с каждой минутой всё больше верила: оно действительно есть. Некоторые слова на гобелене определённо выделялись — и, судя по всему, они были ключом к произошедшему сегодня... и тому, что может ещё произойти. Элизабет уже давно отошла от стены, заняв вместе со своей воспитанницей место на ступенях в ожидании "лидера" их группы, а Клара всё стояла перед гобеленом и вчитывалась в "загадку". Конечно, они втроём давно могли бы просто пойти и поискать Лаэрта, пропавшего где-то на втором этаже, — но не теперь, когда Клара чувствовала, что держит в руках хвост тайны. И только дальнейшие размышления могли показать, кому он принадлежит: змее или ящерице. "Да, — думала Клара, водя пальцами по второй строке — той, в которой были перечислены три части света, — всё сходится". Клара кивнула сама себе: она своими глазами видела труп кузины на кладбище, а от братьев кое-как (ибо говорили они с неохотой) выяснила, что кузен бы в сарае, а тётя — на пирсе. Три трупа — три разных локации в трёх разных частях света. Прямо как в стихотворении. "Если убийца действительно руководствовался этим и это не просто совпадение, — продолжала рассуждать Клара, — значит, он может и дальше продолжать убивать, основываясь на этом. Тогда..." Клара облизнула губы. В каждом трёхстишии оказалось хотя бы одно слово, выделяющееся на общем фоне: strings, willow, branches и hang во втором, vanished — в третьем, firefly eyes — в четвёртом. Клара нахмурилась. "Если судить по этому, нужны смерти, как-то связанные со струнами, ивой, ветвями, висением, исчезновением и... глазами светлячков? — Она скептически хмыкнула. — Ерунда какая-то!" — Вас что-то беспокоит, Клара-сан? — участливо поинтересовалась Элизабет со своего места, привлечённая хмыканьем Клары. Клара покосилась на неё, но ничего не ответила, лишь пожала плечами и вернулась к изучению гобелена. Элизабет усмехнулась. Она поднялась со ступенек и, оправив юбку, неторопливо приблизилась к Кларе. Та, не желая вновь оказаться под её чарами, упорно делала вид, что слишком погружена в рассматривание гобелена. А Элизабет остановилась рядом с ней и, заложив руки за спину, пару секунд всматривалась ей в лицо, прежде чем вынести вердикт: — Вы сейчас очень похожи на Лаэрта-сана, когда он смотрит на этот гобелен, — хмуритесь один в один. Клара всё-таки скосила на неё глаза — и увидела неожиданно озорную улыбку. Вновь хмыкнув, она отвернулась и бросила: — Ничего удивительного — я всё-таки его родная сестра... Вы мне лучше скажите вот что, Элизабет-сан, — продолжала она, поворачиваясь к собеседнице. — Вы ведь живёте в Лунной гавани уже некоторое время — кажется, с?.. — С января, — подсказала Элизабет, улыбаясь какой-то выжидающей улыбкой. Клара кивнула. — Раз вы живёте тут с января, значит, конечно, не раз задумывались о загадке гобелена, не так ли? В вас, — она возвела глаза к потолку, — не просыпалось любопытство, желание её решить? Или, может, желание приблизиться к загадке бессмертного алхимика? Клара повернулась к Элизабет. Та слушала её со своей вечной непроницаемой улыбкой, а после последнего вопроса склонила голову набок и смерила Клару долгим взглядом. Клара молчала, приняв эту игру в гляделки — впрочем, заранее зная, что обречена на поражение. И когда она наконец-то отвела взгляд, Элизабет прикрыла глаза и невозмутимо ответила: — Интерес — естественно, был. Однако в моём случае всякое любопытство всегда перевешивалось пониманием: ворошить гнездо духов — опасная затея. В отличие от Мияко-сан. Элизабет медленно приподняла веки и устремила задумчивый взгляд в пол. Клара вскинула брови, пытаясь понять, что творится у неё в голове. Наконец, она осторожно заметила: — Однако у вас повод был и правда весомый... Элизабет смерила её долгим непроницаемым взглядом, и даже обычная улыбка пропала с её губ. Клара невольно поёжилась, почувствовав, что затронула слишком болезненную тему. Она уже хотела было извиниться, но Элизабет опередила её, прикрыв глаза и с достоинством ответив: — Одна дело — смотреть на клетку с тиграми, и совсем иное — в неё войти. Клара понимающе кивнула. Затем она отвела взгляд и с усмешкой пробормотала: — Благодаря одной известной книжной серии, я предпочитаю тиграм львов... Взгляд в сторону комнаты, где находилась известная писательница, говорил красноречивее всяких слов. Элизабет одарила двери в гостиную скучающим взглядом, но ничего не сказала. Вместо этого она медленно обошла Клару и, остановившись с противоположной стороны, наконец поинтересовалась: — А вы, Клара-сан? Вы бы попытались войти в эту клетку с... львами? Клара протяжно хмыкнула. Пару секунд она думала над ответом — а затем решительно мотнула головой. — Предпочитаю думать о себе как о благоразумной персоне, — заявила она, заложив руки за спину и прикрыв глаза. Чуть помолчав, она вновь подняла взгляд на гобелен и рассеянно произнесла: — Но вот в нынешней ситуации, думаю, выбора у меня особо нет. Если убийства будут продолжаться... Клара закусила губу: думать о таком ей совершенно не хотелось. Не тогда, когда жертвой мог оказаться кто-то, кем она действительно дорожила. Некоторое время Клара молчала, погружённая в свои тревожные мысли. Она уже почти забыла о присутствии Элизабет, когда та напомнила о себе внезапным вопросом: — Кстати, как думаете, Клара-сан, почему именно лира? Клара моргнула и подняла удивлённый взгляд на Элизабет. Наткнувшись на прежнее непроницаемое выражение, она вновь нахмурилась и, отвернувшись, хмыкнула. — Ну-у... — наконец, неуверенно начала она. — Лира — символ поэзии... Только я не очень понимаю, к чему она здесь в принципе — у нас же был алхимик, а не поэт, в конце концов, — призналась Клара. Ответом ей был загадочный смешок. Клара подняла глаза на Элизабет — но та отвела взгляд, и впервые за день это вызвало у Клары не облегчение, а досаду. А Элизабет, улыбаясь, покачала головой и загадочно произнесла: — Кто знает... В конце концов, Коппелиус — крайне таинственная личность, окутанная мраком. Даже его лицо всегда было скрыто маской. Клара невольно усмехнулась. — Хотите сказать, что он был кем-то вроде идеального романтического поэта — прекрасным вечно молодым юношей сногсшибательной красоты? Хотя, — продолжала она, задумчиво возводя глаза к потолку, — маску он мог носить, если у него было лицо... другого человека. Чужое лицо. Прямо как у... В этот момент Клара вспомнила, с кем разговаривает, и прикусила язык. Чуть покраснев, она робко взглянула на Элизабет — и убедилась, что её опасения оправдались: та смотрела внимательно, испытующе, не проронив ни слова. Клара отвела взгляд и смущённо промычала что-то нечленораздельное. — П-простите... — наконец, выдавила она. — Я не это имела в виду, Элизабет-сан... Я говорила об одном знакомом... И вновь замолкла: слишком хорошо она чувствовала, насколько жалко и натянуто выглядят её объяснения. Повисло неловкое молчание. "Где ты там шляешься, Лаэрт?!" — только и подумала Клара, досадливо кусая губы. Точно в ответ на её мысленные упрёки, в этот момент на втором этаже раздался скрип двери. Корделия, всё это время неподвижно сидевшая на ступеньках, вздрогнула и быстро повернула голову на источник звука — в сторону восточного крыла. Элизабет и Клара также повернулись в направлении лестницы, последняя — с надеждой, что Лаэрт наконец-то придёт и внесёт живость в их странную компанию. Однако очень быстро надежда сменилась тревожным предчувствием: за звуком открывшейся двери не последовало звука шагов. Клара невольно затаила дыхание и напряжённо вслушалась в наступившую тишину. Если это и правда Лаэрт, почему он остановился на пороге? Почему такая пауза? Что задержало его, что не дало спуститься к ним сразу? У Клары нехорошо засосало под ложечкой. Наконец, тишину нарушил новый звук — вот только не тот, которого ожидала Клара. Сверху раздался скрип половиц, а затем — лёгкий, негромкий стук. Словно на пол уронили небольшой объект. Едва услышав это, Корделия побледнела — и, вскочив с места, с нескрываемым ужасом бросилась к Элизабет. Глядя на то, как трясётся от страха её кузина, как она прячется за спиной гувернантки и смотрит широко распахнутыми глазами на лестницу, Клара почувствовала, что её собственная тревожность поднялась до предела. Став концентрированным сгустком нервов, она ждала. А звук тем временем повторился. Удар, ещё один, и ещё, и ещё, и ещё... и так двадцать раз, ровно по числу ступеней на лестнице. Некий маленький объект катился по ней вниз, ударяясь при падении о каждую последующую ступеньку, пока не докатился до поворота, до площадки, на которой две боковые лестницы соединялись в одну центральную, — чтобы, стукнувшись о стену, наконец-то явить себя трём девушкам. А спустя пару мгновений к ногам Клары, стоявшей ближе всех к лестнице, подкатился маленький стеклянный шарик — именно он и был источником шума. Клара несколько секунд тупо смотрела на него, пытаясь осознать, что только что произошло. Наконец, до неё дошла вся абсурдность ситуации, и она, ещё не отошедшая от испуга, готова была уже возмутиться глупости шутки ("Наверняка опять Лаэрт решил "разрядить обстановку"!" — в негодовании подумала она, вся трясясь). Но в этот момент... — Дурной знак... — вдруг раздался голос Корделии. Все слова, которые Клара хотела было сказать, мигом вылетели из головы; она вздрогнула и обернулась. Буквально вцепившись в платье гувернантки, бледная, точно смерть, Корделия тряслась, как осиновый лист, и полными ужаса глазами смотрела в сторону "проклятой" правой лестницы. Клара также взглянула в том направлении — и осознала. От этого осознания всё внутри похолодело. Шарик прикатился именно с правой лестницы — той самой лестницы с проклятой тринадцатой ступенью. Клара пару секунд стеклянными глазами смотрела на лестницу, ожидая, что вот сейчас появится Лаэрт, которому она сможет предъявить упрёки — дрожащим от глубокого возмущения голосом, который призван не выдать её страха. Однако никто так и не появился.