***
Следующим утром Клара проснулась от каких-то странных звуков за стеной. Всё ночь она мучилась из-за тяжёлых, полусвязных снов, и эти звуки, казалось бы, являлись их очередным проявлением: шуршащая суета смешалась с неразборчивым бормотанием, доносящимся словно из-за толщи воды. Сонному сознанию Клары понадобилось некоторое время, чтобы понять, что звуки вполне себе реальны, а приглушает их вовсе не мифическая вода, а самая что ни на есть прозаическая стена между комнатами. "Кто там с утра так шумит?.." — вяло подумала она, покосившись на часы: время было девять минут восьмого — до завтрака оставалось почти два часа. Клара прикрыла глаза, надеясь вернуться в царство Морфея. "...а ведь звук из комнаты девочек", — вдруг прорезала её сонное сознание ясная мысль — и расслабившееся было тело тут же напряглось, а глаза широко распахнулись. Её мозг ещё не понимал, что она делает, а тело уже резко приняло вертикальное положение, и взгляд устремился в сторону комнаты кузин. Тревожный звук с их стороны слишком резонировал с тяжёлыми мыслями о них, которые, среди прочих впечатлений вчерашнего дня, особенно часто вспыхивали в обрывках снов Клары. Наверное, именно поэтому Клара почувствовала такое беспокойство; или же это оттого, что она знала, что в комнате кузин ночуют не только девочки, но и их странная гувернантка?.. Внезапно Клару охватило предчувствие чего-то ужасного. Оно было абсолютно необоснованным и иррациональным — однако Клара без раздумий доверилась ему и, откинув одеяло, вскочила с кровати. Пока она спешно натягивала платье, Клара услышала, как всё с той же стороны хлопает дверь. "Только бы не опоздать!" — подумала она, дрожащими руками застёгивая молнию, но не понимая, впрочем, куда именно она может опоздать. Когда взлохмаченная Клара наконец-то победила в борьбе с платьем и выскочила в коридор, её, после полумрака комнаты с задёрнутыми тёмными шторами, ослепил льющийся из окон тусклый свет. Клара невольно прикрыла глаза ладонью. Боковым зрением она успела заметить мелькнувший справа край длинной белой юбки — а затем тишину коридора огласил удар захлопнувшейся двери на лестничную клетку. Только в этот момент слух Клары заработал как надо. Тут-то он и признал в шуршании, которое она слышала всё утро, в том числе и на фоне странных звуков из комнаты, звуки дождя. Клара осторожно убрала руку от лица и убедилась: погода испортилась, и за окном действительно лило. Пару секунд она в ступоре наблюдала за бегущими по стеклу водяными дорожками — а затем потрясла головой. "Мне надо догнать её", — твёрдо сказала себе Клара, ни секунды не сомневаясь, кого именно будет преследовать. Впрочем, практически уже в следующий миг она столкнулась с первым препятствием. Клара быстро проверила комнату кузин, которая оказалась открыта, но совершенно пуста, и рванула было в сторону лестницы — но тут же была вынуждена притормозить, чтобы её не ударило резко распахнувшейся дверью ближайшей к ней комнаты. А уже секунду спустя она застала прелюбопытную картину: оттуда вышли оба её брата, оба наскоро одетые, помятые и растрёпанные. И если последнее было естественным состоянием Льва, который уже много лет назад окончательно сдался в тщетной борьбе со своими непослушными волосами, то видеть лохматого, одетого не с иголочки Лаэрта было в новинку даже для его родной младшей сестры. Именно поэтому она и застыла, слегка приоткрыв рот от растерянности. Тем временем парни о чём-то оживлённо спорили, и лица у них были крайне встревоженные. Они бы, наверное, даже и не заметили Клару, если бы надевающий на ходу пиджак Лев не повернулся в её сторону в попытке поймать упрямо ускользающий рукав. — О, Клара-тян, что случилось? — удивлённо спросил он и тут же, смутившись, с виноватым видом поинтересовался: — Мы тебя разбудили, да? Клара мотнула головой. — Нет, не вы... Кстати, а вы-то чего так рано, да ещё и такие... — Клара обвела их рукой, пытаясь найти нужное слово, но в итоге смогла выдавить только: — такие. Лаэрт окинул её обиженным взглядом, как бы намекая, что сама она выглядит ненамного лучше (хотя каким-то чудом её укладка довольно неплохо сохранилась и сейчас могла бы дать фору причёске самого Лаэрта), а затем со вздохом пригладил волосы ладонью и проговорил: — Ну, знаешь ли, когда твой кузен пропал неизвестно куда, о прихорашивании думаешь как-то далеко не в первую очередь... Клара удивлённо моргнула. — Сид пропал? — переспросила она. Лаэрт с неожиданно серьёзным видом кивнул. — Вечером вышел покурить и долго не возвращался. Мы решили, что он просто загулял — не в первый раз всё-таки — и легли спать без него. А с утра Лев будит меня и говорит: постель Сида вообще не тронутая, это странно. Он, конечно, тот ещё полуночник, но раньше всегда возвращался... — Вот мы и подумали, — подхватил Лев, наконец-то справившийся с пиджаком, — что что-то случилось и надо его поискать. Ты, кстати, случайно его не видела, Кла... Внезапно Лев прервался на полуслове и, нахмурившись, взглянул куда-то над головой Клары. Клара также нахмурилась и обернулась: за её спиной было окно, и Лев явно вглядывался в размытый ливнем пейзаж. Подтверждая её догадки, Лев вдруг тихо, но серьёзно попросил: — Клара-тян, Лаэрт, у вас зрение получше, скажите, пожалуйста: там, на пирсе, и правда есть какое-то странное белое пятно? Лаэрт приставил ладонь козырьком ко лбу и пригляделся, а затем медленно кивнул. — Ты прав, там что-то есть... И это что-то мне очень, очень не нравится... Клара пару секунд также вглядывалась в серость улицы, пытаясь различить белое пятно... а затем подскочила на месте, вспомнив, ради чего вообще вышла из комнаты. — А ведь что-то случилось у девочек! — воскликнула она. — В комнате никого, а с утра был странный шум, и кто-то убежал, и... и... Мне пора! — вдруг заявила она и бросилась к лестнице, по пути едва не сбив с ног Лаэрта. Тот мог лишь растерянно переглянуться со Львом.***
— Памела-сан! Памела, спокойно идущая по холлу в сторону кухни, чтобы подготовить всё к завтраку, с недовольным видом обернулась на зов... и её выражение тут же немного смягчилось, когда она увидела, кто её зовёт. — А, Лев-кун, в чём дело? — поинтересовалась она у торопливо приближающегося Льва, мысленно отмечая измятость его рубашки и отсутствие галстука. Лев же, пытаясь отдышаться, спросил: — Вы случайно не видели Сида, Памела-сан? Памела моргнула, удивлённая тем, с какой тревогой он смотрел на неё. И всё-таки она не сдержалась и, скривившись, заявила: — Не видела этого смутьяна с ужина — и рада бы не видеть и дальше! — О, в чём дело? — раздался неподалёку голос Каина. Вскоре показался и он сам: нагруженный чистыми скатертями, он с любопытством переводил взгляд с Памелы на Льва. В этот момент подоспел и Лаэрт, закончивший поиски на втором этаже. Спускаясь с лестницы и перепрыгивая через ступеньку, он бросил: — Да вот, Сида ищем — как в воду канул! Не видел его, Каин-кун? Каин возвёл глаза к потолку. — Ну, вообще именно вы двое должны лучше знать, где ему быть, — вы ж соседи по комнате... А вообще, — продолжал он, поймав взволнованный взгляд Льва, — я в последний раз видел Сида-сама вечером, часов в десять. Он на крыльце стоял и курил, и я сделал ему замечание, чтобы он не тушил бычки о столб, но он меня... ну, сказал, что не моё дело. Каин пожал плечами. Лаэрт помрачнел, а Лев с огорчённым видом опустил голову. — И это точно всё? — ещё раз спросил Лаэрт, потирая переносицу. Видя, как поник Лев, Памела прониклась сочувствием. Подёрнув плечами, сказала: — Точно. Вы за сегодня вообще первые, кого я вижу, после Мияко-сама и Цудзуры-сама. Ну и Хитклифа с Каином-куном, конечно, — чуть подумав, добавила она. От этого заявления Лаэрт ещё больше нахмурился. — А ведь дядя Такечи удивился тому, что тёти Цудзуры рядом не было, когда я его сейчас разбудил, — медленно проговорил он. — Она, конечно, с утра пьёт свои таблетки, но всегда возвращается после этого, как он сказал. С каждым его словом Лев всё больше бледнел. Едва Лаэрт договорил, Лев с обеспокоенным видом стал искать глазами зонтик. Когда тот, наконец, обнаружился в стойке у дверей, Лев спешно направился к нему, на ходу бросив: — Лаэрт, посмотри пока в библиотеке — а я пойду поищу на улице. Может, они оба просто вышли подышать свежим воздухом, а может, тёте Цудзуре стало где-нибудь плохо — надо всё проверить... — добавил он себе под нос. С этими словами он открыл двери особняка, впуская в помещение сырой, пропитанный дождём прохладный воздух. Легко одетые слуги поспешили скрыться в более тёплых помещениях, видя, что от них ничего не требуется. Лаэрт в своей рубашке также поёжился, но пожал плечами и направился в сторону библиотеки — искать в помещении определённо казалось ему привлекательнее, чем на сырой улице. Впрочем, едва он распахнул двойные двери библиотеки и набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы позвать тётю, до его слуха донёсся крик. Лаэрт резко развернулся и бросил удивлённый взгляд на входную дверь. За двадцать три года своей жизни он слышал подобный звук не так много раз, но сомнений быть не могло: кричал Лев. Лаэрт пару секунд колебался, думая, стоит ли ему бежать на выручку брату или всё-таки проверить библиотеку — вдруг именно там сейчас находится нуждающаяся в срочной помощи Цудзура? — но его сомнения разрешил Лев: тот ворвался в дом прямо с раскрытым зонтиком и, увидев брата, мигом оказался возле него и с безумным видом схватил за руку. — Т-ты... должен... это увидеть!.. — задыхаясь, говорил он, таща Лаэрта в сторону выхода. Тот настолько растерялся из-за паники брата, что даже не стал спорить. Спустя минуту они оба уже были на крыльце и Лев указывал на нижнюю часть столба — того самого, о который Сид тушил сигареты: там, прямо у пола, в ближней к дому части красовались несколько тёмных, пахнущих железом пятен. Лаэрт сидел возле них на корточках и внимательно рассматривал, а Лев держал над ним зонт — дождь омывал часть крыльца. Покосившись на брата, Лаэрт задумчиво хмыкнул. — Просто чудо, что эти пятна не смыло... — пробормотал он и поднялся на ноги, а затем тут же шагнул на безопасный участок крыльца. Лев тут же протяну ему второй зонт, который успел захватить по пути и держал под мышкой. Лаэрт одарил брата задумчивым взглядом и неожиданно усмехнулся. — Ещё удивительнее, что ты их заметил, — прокомментировал он и, принимая зонт, дразнящим тоном заключил: — А говоришь — близорукий... А вообще, — уже серьёзно продолжал он, когда Лев смущённо опустил голову, — ситуация начинает выглядеть всё дерьмовее. Предлагаю разделиться и осмотреть тут всё: что-то подсказывает мне, что Сид не спрятался в уголке порыдать над порезанным пальчиком. — Да, действительно, выглядит так, будто кровь брызнула... — рассеянно согласился бледный Лев... и тут же посерьёзнел. — Но в доме, кажется, никто не видел следов крови, так? А если они на улице — боюсь, дождь уже всё смыл... — И что ты тогда предлагаешь? — полюбопытствовал Лаэрт, убирая свободную от зонтика руку в карман брюк. Лев, ничуть не смутившись, твёрдо ответил: — Белое пятно на пирсе. Надо проверить. Лаэрт на секунду задумался... а затем кивнул. — Да, ты прав. Тогда, — продолжал он, раскрывая зонтик, — пойдём проверим. Может, заодно, найдём ещё что-нибудь... — пробормотал он, выходя из-под прикрытия крыши. Лев, следующий за ним, поёжился. — Не дай Бог, — ответил он.***
В то время как за дверями творился хаос и тревога, в комнате королевы царил практически идиллический покой. Только что приняв утренний душ (у неё, в отличие от гостей, был доступ к личной ванной), одетая в халат Мияко блаженствовала. Она забралась с ногами в мягкое уютное кресло и читала очередную книгу из своей тщательно собранной коллекции европейской литературы. Для Мияко особым удовольствием являлось начать день с интересной книги, и ради этого она каждое утро готова была вставать заранее — сильно заранее. На этот раз главу семьи Мизунохара развлекал увесистый том в синей обложке, подписанный кириллицей: "М. А. Шолохов "Тихий Дон"". То и дело покачивая головой и при этом стряхивая капли воды с непросохших волос, Мияко с видимым удовольствием перелистывала страницы романа. В этот момент в дверь постучали особым стуком: три быстрых удара — два медленных — три быстрых. Мияко, не отрываясь от книги, крикнула: — Заходи, Хитклиф! В следующий миг дверь скрипнула, и на пороге действительно оказался Хитклиф. Он был не с пустыми руками: он нёс бутылку красного вина и пару бокалов. Собственно, именно из-за того, что его руки были заняты ношей, Мияко и оставила дверь открытой, чтобы не мучить его вознёй с ключом, — в противном случае она всегда держала свою обитель на замке, чтобы в её покой не проникли посторонние. Что до тайного сигнала и открытия двери — в этом Хитклиф наловчился за время долгой службы, так что Мияко не переживала. Хитклиф приблизился к хозяйке и почтительным жестом поставил бутылку и бокалы на столик возле её кресла. Мияко подняла на него глаза и улыбнулась полной признательности улыбкой. — Благодарю, Хитклиф, — поддержала она своё выражение словом. Хитклиф лишь поклонился. Мияко склонила голову набок. — Закрой, пожалуйста, дверь, — попросила она и пояснила: — Я хочу немного поболтать. Хитклиф прикрыл глаза и вновь подарил ей быстрый поклон. В следующий миг он уже покорно шёл выполнять приказание. Мияко проследила за ним из-за плеча и усмехнулась. — Всё-таки с твоей послушностью имя Хитклиф выглядит презабавной иронией... — пробормотала она, не заботясь о том, услышит ли дворецкий или нет. Тот услышал, но не стал как-либо комментировать высказывание госпожи. Вместо этого он повернул ключ в замке и с улыбкой приблизился к ней, ожидая дальнейших приказаний. Мияко пару секунд задумчиво глядела ему в лицо — а затем тепло улыбнулась и кивнула в сторону бокалов. Хитклиф прекрасно понял намёк — и уже в следующий миг он наливал госпоже вино. Закончив, он остался стоять на прежнем месте, лишь сложив руки за спиной. Мияко взяла наполненный бокал и, сделав жест, словно предлагая Хитклифу чокнуться (шутливо: она знала, что её дворецкий ни за что в жизни не возьмёт в рот и капли алкоголя на работе), отпила немного. Затем она отставила бокал на прежнее место и вдруг поинтересовалась: — Как думаешь, Хитклиф... заслуживает ли Аксинья Астахова счастья? Хитклиф, давно привыкший к подобным неожиданным вопросам-прихотям госпожи, сохранил невозмутимый вид. — Не могу знать, Госпожа: не читал данный роман, — честно признался он, прикрыв глаза, — и всё-таки не сдержал усмешки. Мияко хихикнула в кулак. — Да уж, неудивительно: весьма специфичное чтиво, — прокомментировала она. После этого она затихла, уставившись в стену и даже в таком состоянии сохранив на губах свою обычную загадочную улыбку. В такой момент какой-нибудь художник, находись таковой в комнате, наверняка бы восхитился ей: её влажные волосы поблёскивали в тусклом свете настенной лампы, черты лица как-то по-особенному вычерчивались и озарялись чем-то новым, а улыбка в сочетании с рассеянным взглядом казалась мечтательной. Наконец, Мияко слегка тряхнула головой, будто отгоняя наваждение, и прояснившимся взглядом посмотрела на терпеливо ждущего дворецкого. Внезапно её губы исказила пугающая ухмылка. — Что, Хитклиф, уже сегодня, да? — поинтересовалась она. Хитклиф кивнул. — Сегодня, Госпожа, — коротко подтвердил он. Мияко на его ответ лишь усмехнулась. Она выпрямила ноги и, положив книгу на колени обложкой вверх, откинулась в кресле. Затем снова усмехнулась. И ещё раз. И ещё. В конце концов, Мияко негромко, но пугающе рассмеялась. Так же неожиданно она замолкла — и, довольно улыбнувшись, после небольшой паузы произнесла, глядя в потолок: — Интересно, на кого пал выбор рулетки в эту ночь...***
— Стой. Лев, идущий за Лаэртом, послушно остановился и вопросительно взглянул брату в спину. Тот вместо ответа кивнул себе под ноги. Лев заглянул ему через плечо и прищурился ("Всё-таки без линз жить в этом мире тяжеловато..." — мысленно подосадовал он). А в следующий миг он широко распахнул глаза. Прямо перед ними на тропинке, каким-то чудом не смытый дождём (видимо, сыграл свою роль большой дуб, широко раскинувший в этой точке свои густые ветви), уходил влево отрезок кровавой дорожки. И уж слишком красноречиво говорила его форма о том, что тут что-то волочили. — Или кого-то... — пробормотал Лаэрт своим мыслям. Он стоял на этой развилке и хмурился так сильно, что весь его лоб испещрили глубокие морщины. Затем он обернулся на Льва, который от этой находки побледнел лишь сильнее, и серьёзно скомандовал: — Проверь-ка пирс сам. А я, пожалуй, — Лаэрт поднял голову и взглянул на наполовину заросшую тропу между деревьев, — пойду по следу. С этими словами Лаэрт уверенно двинулся в путь, даже не оглянувшись на брата. Лев некоторое время провожал его обеспокоенным взглядом. Наконец, наблюдая, как младший брат скрывается в тени деревьев, Лев набрал в грудь побольше воздуха и, стараясь перекричать шум усилившегося дождя, бросил ему в спину: — Будь осторожен, Лаэрт! Лаэрт на секунду замедлил шаг — а затем, всё так же не оборачиваясь, небрежно помахал рукой и уверенно продолжил путь. Лев ещё пару мгновений смотрел ему в спину, прежде чем тяжело вздохнуть и, крепче сжав ручку зонтика, поспешить к пирсу.***
Клара неслась по лесной тропе во весь опор — однако до сегодняшнего дня она и представить себе не могла, что бежать по лесу в дождь может быть настолько сложно. Только вчера единственной ощутимой проблемой на этой дороге были корни деревьев — теперь же количество препятствий, казалось, возрастало с каждым шагом. От дождя дорожку размыло, она покрылась липкой грязью, в которой то и дело увязали ноги, так что забег для Клары превратился в череду спотыканий о корни, застреваний в грязи... и скольжений по грязи же, ибо она была к тому же мокрая и довольно скользкая, особенно у ям. О да, ямы: если в сухую солнечную погоду они были лишь невинной частью тропинки, в дождь они резко превратились в заполненные водой маленькие болота, так и норовящие затянуть тебя на дно. И Клара, плохо знающая дорогу, была вынуждена почти неотрывно смотреть себе под ноги, чтобы не провалиться в эти болота и не утонуть. "Что мы там говорили про утопиться, а, братец Лаэрт?" — думала она на бегу. И всё-таки даже при такой отвратительной дороге Клара не забывала то и дело бросать напряжённые взгляды перед собой. Там, среди чёрных деревьев и серых нитей дождя, хорошо различался ослепительно-белый силуэт. Интуиция не подвела Клару: она действительно всё это время преследовала Элизабет Лавенцу, по какой-то причине всё больше углубляющуюся в лес, всё ближе продвигающейся к загадочному кладбищу... "Но что именно ей нужно? — лихорадочно думала Клара, перепрыгивая очередной корень — и поскальзываясь на грязи, так что едва не падала в лужу. — И, что важнее: где Джесси-тян с Корой-тян?" Однако ответов на эти вопросы не было. Единственный шанс узнать правду — догнать Элизабет Лавенцу.***
Не встретив в дороге больше никаких тревожных знаков, Лаэрт довольно быстро добрался до места, куда он и предполагал попасть, — небольшого сарая, такого же старого, как и сам особняк. Это место, куда прислуга складывала всякий ненужный хлам (для нужного в Лунной гавани была пристройка у самого особняка), представляло собой хиленькое сооружение в человеческий рост из гнилых досок, с такой же хлипкой дверью — и с новеньким сверкающим металлическим замком. Лаэрту его существование всегда казалось безвкусным и абсолютно бессмысленным, учитывая, что в сарае всё равно был свален исключительно мусор. Однако сейчас Лаэрт в последнюю очередь думал об эстетической стороне — ибо нынешний вид сарая мог приводить исключительно в ужас. Старые, сырые доски сарая сейчас были пропитаны кровью, которая в виде размытых дождём отпечатков ладоней покрывала дверь снизу доверху. Это выглядело так, словно кто-то прорывался в сарай... или скорее пытался вырваться из сарая, пропитывая тонкую, словно бумага, дверь кровью. От этой мысли Лаэрта передёрнуло и он нервно сглотнул. Он увидел "украшенный" сарай издалека и по мере приближения (с каждым шагом он двигался всё медленнее) успел оценить всю его "прелесть" — но мозг Лаэрта до последнего отказывался принимать, что мерзкий, тошнотворный, удушающий запах исходит тоже от сарая. Однако с каждым метром отрицать было всё труднее — и, наконец, раньше разума Лаэрта среагировал его желудок: буквально в десятке шагов Лаэрт почувствовал рвотный позыв и, пошатнувшись, зажал рот рукой. Впрочем, смертельная вонь не очень-то помогала держать всё в себе. — Т-твою... мать... — прохрипел Лаэрт спустя пару минут, стоя на четвереньках прямо на сырой грязной земле и мысленно проклиная всё вокруг: невыносимую вонь, дождь, исчезнувшего Сида, собственный скрутившийся до боли пустой желудок и дрожащие руки. Наконец, он почувствовал, что из него вышло уже всё, что было и чего не было, и, напоследок сплюнув (горло обожгло сухой слюной), вытер рот и кое-как поднялся на ноги. Лаэрт поднял уроненный зонтик, утёр тыльной стороной более чистой ладони выступивший на лбу пот — и тут же зажал нижнюю половину лица, вновь уловив тошнотворный (по телу прошла судорога от этого мысленного эпитета) запах. "Блядь, да что здесь произошло?!" — в бессильной ярости думал он — злясь и в то же время слишком ясно осознавая, что этой злостью пытается подавить страх. Да, страх. Именно из-за страха, а не запаха, его и стошнило сейчас, именно из-за страха его колотит, именно из-за страха он не хочет открывать этот сарай, именно из-за страха он... Внезапно откуда-то из леса послышался пронзительный девичий крик — настолько громкий и отчаянный, что у любого услышавшего должно было сжаться сердце. Лаэрт повернул голову в сторону, откуда, как ему показалось, донёсся звук, — и резко побледнел. Его вдруг настигло осознание: "Пока мы тут со Львом исследовали, Клара же убежала чёрт знает куда!" Пугающий смысл звука резко достиг бесконечности на шкале ужаса, едва Лаэрт подумал о младшей сестре. Лаэрт мигом забыл сарай, запах, пропажу Сида, дождь — всё; теперь в его голове была только одна паническая мысль: "Найти Клару!" И, руководимый этой мыслью, Лаэрт сделал неуверенный шаг прочь от сарая; затем ещё один; затем ещё, ещё и... Лаэрт пустился бегом. "Только бы Клара была в порядке! — в волнении думал он — Какой же я идиот, что отпустил её! И Лев, почему Лев ничего не..." В этот момент он как раз достиг развилки, на которой они расстались со Львом, — и, так как не соображал, куда бежит, столкнулся с другим человеком. Лаэрт невольно вскрикнул и отшатнулся, а затем ошалелым взглядом уставился на (по его субъективным ощущениям) неожиданно выросшее из-под земли препятствие. Им оказался его родной дядя Такечи. Такечи смерил Лаэрта удивлённым взглядом — он впервые видел племянника настолько растрёпанным, настолько грязным и... паникующим. Весь вид Лаэрта заставил его нахмуриться от нехорошего предчувствия. Так как тот, казалось, всё никак не мог признать его и смотрел всё тем же безумным взглядом, Такечи сделал шаг к нему (Лаэрт было снова отшатнулся), положил руки ему на плечи и, глядя прямо в глаза, серьёзно спросил: — Ты чего, Лаэрт-кун, несёшься сломя голову? Выглядишь так, словно привидение увидел, — с ухмылкой пояснил он. Лаэрт пару секунд бессмысленно смотрел на него, раскрыв рот... а затем в его глазах наконец-то отразилось осознание того, кто перед ним находится, и он без каких-либо прелюдий стал бессвязно объяснять: — Дядя Такечи, там сарай... сарай весь... кровь, вонь... Крик... Клара... Сид... Такечи нахмурился. Из отдельных слов, которые произносил Лаэрт, никак нельзя было вычленить смысл. Чувствуя, что племянник совершенно не соображает от паники, Такечи тяжело вздохнул... а затем тряхнул его за плечи и прикрикнул: — Держи себя в руках, Лаэрт-кун! Чему тебя учил отец? — с укором спросил он, видя, что Лаэрт понимает его. От последнего замечания Лаэрт смущённо потупил взгляд. Как ни странно, оно подействовало: уже спустя пару секунд его больше не трясло, и он, ясно глядя Такечи в глаза, произнёс: — Мы со Львом искали Сида, а нашли следы крови. По ним я пришёл к сараю, а там... — Лаэрт болезненно свёл брови на переносице, но тут же мотнул головой и продолжил: — А затем я услышал крик, и вспомнил, что Клара... Но договорить ему не дали: Такечи вдруг схватил его за руку и потащил в сторону сарая. Лаэрт настолько опешил, что не сразу сообразил сопротивляться. Однако, едва вспомнив о сестре, он возмущённо воскликнул: — Дядя, сарай подождёт: Клара может быть в опасности! Такечи раздражённо скрипнул зубами. — Да ничего не случится с Кларой-тян! — раздражённо выпалил он. — Не думаю, что её убивают, — не кричала бы она так! А вот Сид... Такечи сжал зубы — и одновременно крепче, до боли сжал запястье Лаэрта. Тот зашипел, но спорить не стал — у него уже просто не осталось ни на что моральных сил. Именно поэтому он так покорно проследовал за дядей по проклятой дорожке; именно поэтому он без возражений остановился рядом и пронаблюдал, как побледневший дядя, отбросив зонтик, пытается открыть дверь, на которой висит новенький серебристый замок; именно поэтому он просто подчинился, когда дядя велел помочь ему выломать дверь. Впрочем, с последним, благодаря гнилым доскам, проблем не было — и уже спустя пару ударов ноги (ботинки перепачкало кровью) древесина поддалась. И из дыры услужливо выкатилась голова. Настоящая человеческая голова, грубо отрезанная от шеи, перепачканная кровью, с тёмными стеклянными глазами, широко распахнутыми в ужасе — последней эмоции, которую её обладатель почувствовал перед смертью. Отрезанная голова Мизунохары Сида.***
Он однажды уже видел подобную картину. Это было шестнадцать лет назад, когда ему было девять, примерно за полтора года до рождения Клары. Редкий момент, когда они собрались всей семьёй — действительно всей, с родителями, с младшим братом, с тётями и дядями и кузеном Сидом — и поехали на каникулы в Париж. Там они пошли вместе в музей — в знаменитый Лувр. Сид, конечно, был недоволен, да и Лаэрт откровенно скучал, за что то и дело ловил на себе неодобрительные взгляды отца, но Льву там в целом понравилось. Конечно, в девять лет он не очень понимал все эти картины и не мог по достоинству оценить улыбку Мона Лизы, но в целом впечатления остались положительные. Разве что... Была там одна картина, которая особенно ярко врезалась Льву в память — ярко, но очень болезненно. "Плот "Медузы" Жерико — вот образ, который иногда до сих пор снится Льву в мучительных кошмарах и от которого по пробуждении на несколько секунд остаётся горькое, солоноватое послевкусие на губах. Наверное, она так хорошо запомнилась ему потому, что была слишком страшна для впечатлительного девятилетнего мальчика — или же потому, что, когда он смотрел на неё, рядом был он. Отчаяние измученных людей, сменяющееся по мере движения глаза вправо надеждой, солёные волны, голод, жажда, страх смерти — и трупы, трупы, трупы. Все эти образы смешались в голове Льва, но один из них вырисовывался достаточно чётко. Труп в нижней правой части картины: тот самый, чьи ноги ещё держатся за плот, чьи рёбра торчат из-под тонкой бледной кожи — а голова и руки уже давно в воде, скормленные акулам. Наверное, Лев запомнил его потому, что тот был ближе всего к нему с его низким ростом. И вот теперь перед Львом очень похожая картина: ноги в белых брюках всё ещё держатся за пирс, носками зацепившись за щели в досках, рёбра и небольшая грудь вырисовываются из-под мокрой, пропитанной дождём ткани розовой кофты — а руки и голова, повёрнутая под крайне неестественным углом, уже давно в воде. — Не может... быть... — пролепетал Лев. Его пальцы разжались, и зонтик упал на пирс, оставляя Льва без защиты от ливня, но ему было всё равно. Все силы покинули его, и он рухнул на колени, точно марионетка, у которой перерезали нити. И, не обращая внимания ни на сырость, ни на холод, Лев только и мог, что, глядя на картину перед собой широко распахнутыми глазами, выдавить: — Тётя Цудзура... Лев видел перед собой труп Мизунохары Цудзуры.***
Услышав пронзительный крик, Клара невольно остановилась, как вкопанная. Клара была одной из тех, кто слышал крик отчётливее всего, ибо она оказалась ближе всех к источнику звука. Точнее, всех, кроме одной личности. Крик застал Клару у самого кладбища. Элизабет Лавенца к этому моменту как раз подбегала ко входу и, услышав его, не просто не остановилась, а прибавила шагу. Наблюдая за ней, Клара растерянно моргнула. Пару секунд она продолжала стоять на месте. Её мозг отказывался обрабатывать поступающую чувственную информацию; она будто находилась в вакууме, где нет ничего: ни дождя, ни крика, ни Элизабет Лавенцы, ни каких-либо мыслей. Лишь она да пустота. Клара не могла точно сказать, сколько времени она провела в таком состоянии и почему именно из него вышла. Просто в какой-то момент она вдруг начала чувствовать: чувствовать запах влажной земли и собственных сырых волос, ощущать колючие удары капель дождя по коже и тяжесть и холод пропитанного водой платья, пробовать привкус лесного воздуха на языке... а также слышать уже знакомое бормотание и смутно видеть за серой стеной дождя нечто крайне тревожное. Все эти чувства навалились на неё разом, не давая прийти в себя и осознать что-либо. Так что, наверное, Клара сделала неуверенный шаг в сторону кладбища на чистом инстинкте. Да, инстинкте: именно инстинкт повёл её на кладбище, именно инстинкт заставил увидеть... всё. На кладбище, прямо напротив склепа, стояли одна из близняшек и Элизабет Лавенца в ночных рубашках. Последняя со своим белым одеянием, волосами и кожей выглядела совсем как привидение, сжимая в объятиях чуть более живую, но явно до смерти напуганную девочку. А кузина Клары тем временем тряслась, как осиновый лист, и, не сводя взгляда со склепа, тянулась к нему, полным боли (таким живым) тоном повторяя: — Дзи-тян... Дзи-тян... Клара вздрогнула, осознав: именно это, именно имя сестры-близняшки и повторяла Корделия сегодня с утра, за стеной, когда она услышала странное бормотание. И, приблизившись ещё немного, Клара осознала причину. Взору Клары открылся вид на склеп. Там, на железной двери, прибитая блестящими гвоздями, омывалась дождём её кузина Джессика. Одетая в белую ночнушку, с растрёпанными светлыми волосами и пустыми серо-голубыми глазами, девочка напоминала святую мученицу. Но главное сходство, конечно, было в позе. Ибо Мизунохара Джессика была распята.***
И пока в лесу раздавался отчаянный крик Корделии, обнаружившей труп сестры, пока Лев мок под дождём, растерянно глядя на мёртвую тётю, пока Такечи под наблюдением растерянного и опустошённого Лаэрта прижимал голову сына к груди и громко проклинал его убийцу, Мияко сидела в своей комнате всё в том же мягком кресле, закинув ногу на ногу, и, потягивая вино из бокала, с удовлетворённой улыбкой глядела в окно. Хитклиф по-прежнему стоял подле неё, но к вину не притронулся — однако второй бокал был наполнен. В какой-то момент Мияко вытянула руку с бокалом вперёд, к окну, в стекло которого бил ливень, и проговорила: — Вот и сбывается твоя мечта. Надеюсь, ты доволен тем, как всё проходит... И она одними губами произнесла имя, которое было отпечатано на них уже на протяжении четверти века. Затем она тряхнула головой и, широко улыбнувшись, воскликнула: — Твоё здоровье! И, сделав жест, словно чокалась с невидимым собеседником, объявила: — Занавес над трагедией о бессмертном алхимике поднят!