***
Ступенька особенно громко скрипнула под её ногой — и Цудзура невольно вздрогнула и остановилась. Её сердце пропустило удар, прежде чем она осознала, что та самая ступень находится на другой, соседней лестнице. Только поняв это, Цудзура смогла вдохнуть полной грудью и, бросив быстрый взгляд влево (точно надеясь увидеть злополучную лестницу сквозь стены), продолжила путь наверх. Цудзура поднималась в свою с Такечи комнату на втором этаже западного крыла после того, как приняла свою порцию лекарств на ночь. Будучи диабетиком, Цудзура каждый вечер должна была пить сахаропонижающие таблетки после еды — но дома у сестры она не хотела никого смущать своими проблемами со здоровьем (уже достаточно того, что во время трапезы ей подавали отдельное меню и в выборе алкоголя обязательно считались с её противопоказаниями) и потому всегда старалась принимать вечерние лекарства после лёгкого перекуса на кухне. Благо, Памела, несмотря на свою внешнюю суровость, оказалась удивительно понимающей в этом плане. Даже сочувствующей. Едва последнее слово пришло ей на ум, Цудзура слегка покачала головой. Сочувствие — не то, что она часто видела в течение жизни; поэтому и принимать его она не умела. В любом случае, Цудзура успешно справилась с первой частью своей миссии — принять лекарство — и теперь надеялась так же гладко осуществить вторую — незаметно для всех проскользнуть в свою комнату. Она осторожно ступила на дощатый пол лестничной площадки, стараясь не глядеть на портрет (его вид с первого дня вызывал у неё мурашки), тихо приоткрыла дверь... и поняла, что с треском провалила задачу. По коридору, по направлению к ванной в дальнем конце, неспешно шла одна из гостий Мияко — кажется, её звали Мери? Цудзуре с первой секунды было неуютно находиться с ней в одном помещении: от этой женщины, моложе её, наверное, на десять-пятнадцать лет, так и веяло уверенностью в себе. Не такой жёсткой и холодной, как у Мияко, но, однако, ощутимой; иначе бы она не носила таких кричащих платьев и не шагала бы так твёрдо. Цудзуру такие люди всегда немного пугали. Первые секунды Цудзура было понадеялась остаться незамеченной и дождаться, когда Мери уйдёт; однако Мери, услышав звук открывающейся двери (петли были смазаны, но их возраст не позволял окончательно избавиться от скрипа), повернулась и увидела её. Цудзура встретилась с ней взглядом (Мери была теперь без своих солнцезащитных очков) и сглотнула. Понимая, что стоять на пороге в такой ситуации выглядит неестественно, она ухватилась за новую надежду побыстрее скрыться у себя в комнате. Цудзура уже даже приветственно кивнула гостье и поспешила исполнить намерение, когда Мери дёрнулась в её сторону и негромко позвала: — Извините, Цудзура-сан... Цудзура застыла на месте и вся сжалась. Этой заминки было достаточно, чтобы Мери успела приблизиться к ней, окончательно развеяв тем самым всякие сомнения: ей нужна она, Цудзура. Иначе бы Мери просто продолжила свой путь в душ — а именно туда она и шла, судя по висящей на её левой руке паре больших полотенец, — а не остановилась рядом с ней у окна, поправляя неразлучную сумочку на правом плече. Цудзура сглотнула и выдавила вежливую улыбку. — Вы что-то от меня хотели... — она запнулась, желая обратиться к собеседнице по фамилии, но так и не смогла её вспомнить и была вынуждена остановиться на: — Мери-сан? Мери улыбнулась в ответ и кивнула. — Верно, — подтвердила она и выдержала паузу, во время которой окинула Цудзуру изучающим взглядом своих тёмно-фиолетовых (в полумраке коридора их цвет различался удивительно отчётливо) глаз. Затем она сделала глубокий вдох и серьёзно начала: — Это касается того, о чём вы обмолвились во время обеда. Цудзура поёжилась. На самом деле, она бы предпочла навсегда забыть эту сцену, эту свою вспышку эмоций, вызванную провокациями Мияко, сделать вид, словно её никогда не было, и таким образом стереть из реальности — настолько ей было стыдно, настолько она не хотела никаким образом остаться в памяти хоть кого-то, с кем она сегодня сидела за столом. Однако Мери не просто не забыла — она теперь подошла к ней, желая обсудить произошедшее... и растравить старые раны. От последней мысли Цудзура невольно плотно сжала губы и отвела взгляд, так что в её поле зрения оказался пейзаж вечерней Лунной гавани за окном, залитой бледным сиянием "заглавного" светила. Некоторое время Цудзура вглядывалась в контуры тропы, ведущей к сверкающей белыми искрами иссиня-чёрной воде озера. Она будто искала в этой тьме сил, чтобы дать отпор очередной жуткой гостье сестры. Однако, похоже, все её мысли прекрасно читались на её лице. Когда она повернулась к Мери, неожиданно для себя она обнаружила ту с мягкой, даже какой-то виноватой улыбкой на тонких губах. Поймав её взгляд, Мери перехватила свои полотенца поудобнее и вкрадчиво заметила: — Если эта тема слишком личная для вас, Цудзура-сан, я не буду на вас давить. В конце концов, у каждого из нас есть тайны, раскрытие которых равносильно раскрытию частички наших душ. И раскрывать сердце первому встречному... — Мери покачала головой. — Крайне легкомысленно. Цудзура удивлённо моргнула. Что-то в тоне этой женщины кардинально отличалось от того, что она ожидала. Цудзура готовилась дать ей отпор в полной уверенности, что это просто очередная знакомая Мияко, которой эта информация нужна лишь чтобы потешить своё любопытство, свою жажду страшных историй. Однако слова Мери, что-то в её взгляде говорило: она спрашивает вовсе не из праздного желания знать. И, что ещё более странно: Мери казалась человеком, который действительно готов принять её чувства во внимание. Всё это было так... странно. Так ново для Цудзуры. Цудзура опустила голову и тихо поинтересовалась: — Раз вы всё понимаете, почему вы хотите это узнать?.. Мери слабо улыбнулась и опустила ресницы. Только в этот момент Цудзура осознала, что, хоть она и старалась как обычно избегать её взгляда, она всё равно неотрывно смотрела в тёмные глаза Мери. Было в них что-то гипнотическое, что-то приковывающее к себе внимание и одновременно будто выворачивающее твою душу наизнанку. Причём происходило это настолько тонко и ненавязчиво, что "пациент" осознавал это, лишь выйдя из-под действия чар этой странной волшебницы Мери, — а до этого был готов довериться и открыться обладательнице этих чудодейственных глаз. Цудзура успела подумать об этом за тот короткий миг, что Мери не смотрела на неё, — однако, едва та подняла на неё свои глаза, она снова оказалась под действием чар. А Мери, серьёзно глядя на неё, проговорила: — Вы можете смеяться надо мной за то, что я сейчас вам скажу, Цудзура-сан, и я вовсе не обижусь — в конце концов, я привыкла, что нормальные люди не полагаются на такие вещи, как интуиция. — На секунду её губы дрогнули в смущённой и одновременно немного печальной улыбке. — Но я всю свою жизнь живу с этим, и пару раз игнорирование предчувствия окончилось для меня плохо... — Мери покачала головой и вновь зафиксировала свой взгляд на Цудзуре. — Сейчас же моя интуиция буквально кричит: надо узнать, о ком вы говорили за обедом. Ведь, судя по поведению Мияко-сан, это как-то связано с причинами, по которым она хочет заполучить секрет философского камня... — заключила она, отводя взгляд. Цудзура моргнула... а затем негромко, но очень болезненно посмеялась. — Госпожа Глава хочет заполучить философский камень ради неё? — переспросила она и покачала головой. — О нет, вы глубоко ошибаетесь, Мери-сан. В конце концов... — Цудзура также отвела взгляд и, обхватив себя руками и ёжась, прошептала: — Мияко просто хотела побередить старые раны, напоминая о Юи... Мери вздрогнула, и Цудзура, тоже вздрогнув, закусила нижнюю губу. Однако было уже поздно: Мери подалась вперёд и, старательно заглядывая ей в глаза (у Цудзуры в этот момент мелькнула мысль, что она прекрасно осознаёт магическую силу своего зрительного контакта и нарочно её использует), осторожно переспросила: — Юи?.. Цудзура сглотнула. Она поняла, что сболтнула лишнего, но совершенно не представляла, как это исправить. В голове вертелись тысячи вариантов того, как можно было бы загладить промах и выпутаться из неловкой ситуации, — но ни за один Цудзура не могла ухватиться. А Мери тем временем стояла рядом, сканируя её своими мистическими глазами... Наконец, Цудзура сделала глубокий вдох, приняв решение. Она подняла голову и впервые сама бесстрашно встретила взгляд Мери — а затем гробовым тоном объявила: — Нашей с Мияко младшей сестры, Мизунохаре Юи. Матери Корделии и Джессики. Той самой, которая пять лет назад упала со злополучной лестницы и умерла.***
— И всё-таки тебе не стоило так с Джесси-тян, Сид. Едва Лев сказал это, его пальцы тут же дрогнули на узле галстука: он буквально физически ощутил пронизывающий взгляд Сида на своём затылке. Лев невольно сглотнул — а затем вновь сфокусировал взгляд на картине за стеклом и продолжил развязывать галстук. Был уже поздний вечер, и парни после холодного семейного ужина находились в своей комнате, готовясь закончить этот длинный неприятный день. Пока Лев хмурился, стоя у окна и всматриваясь в черноту леса, Лаэрт за его спиной полулежал на кровати и что-то печатал у себя в телефоне (очевидно, очередное стихотворение — после таких отвратительных сцен, как сегодня, ему необходимо было облегчить душу творчеством; особенно учитывая, какую роль во всём произошедшем сыграл он), а Сид, развалившись в кресле, откровенно плевал в потолок. Когда старший из детей Мизунохара наконец-то решился нарушить тишину, Лаэрт одарил его быстрым взглядом — и тут же вернулся к своему прежнему занятию; Сид же не остался настолько равнодушным. Сид несколько секунд задумчиво смотрел на стоящего к нему спиной кузена, прежде чем ухмыльнуться и поинтересоваться: — А что я должен был делать? Стоять и смотреть, как эта сумасшедшая альбиноска девчатам мозги пудрит? — Сид раздражённо сплюнул. — Ну уж нет, я терпеть это не собираюсь! Я, в отличие от некоторых, не планирую волочиться за этой ненормальной бабой и любоваться её закидонами! — язвительно добавил он. На этих словах со стороны Лаэрта послышалось громкое красноречивое "Гм!". Лев помолчал. Пару секунд он глядел в сторону, где находилось кладбище, — а затем, наконец-то справившись с галстуком, отложил аксессуар на кровать. — Я понимаю, — осторожно заговорил он, — что тебе с твоей прямолинейностью такой подход не нравится, но... — "Но"? — язвительно перебил Сид и грубо усмехнулся. Лев невольно вжал голову в плечи, в то время как его кузен медленно поднимался с кресла и угрожающе продолжал: — То есть, по-твоему, то, как себя ведут Дзи-тян и Ко-тян, — это нормально? — Сид вложил особую угрозу в свои слова, называя кузин по тем именам, которые были даны им при рождении. — По-твоему, двенадцатилетние девочки должны помалкивать и трястись от страха, когда они не соблюли какой-то чёртов ритуал? А может, ты ещё и считаешь, что тётка их воспитывает правильно? Поддерживаешь, так сказать, мамашу, а, Лев-кун? Всё время своей тирады Сид медленно приближался ко Льву, а на последних словах остановился в паре метров от него. И, слушая язвительный тон кузена, которым тот произнёс его имя, Лев через отражение в стекле прекрасно видел, каким презрением и гневом сочатся его тёмные глаза. Достаточно было лишь встретиться с этим убийственным взглядом, чтобы тебя пробрало до самого сердца, — однако Лев стойко вынес его и совершенно спокойно ответил: — Вовсе нет, Сид. Я полностью согласен, что мамины идеи воспитания Котоко и Дзихико в корне неверны. И всё-таки, Сид, — твёрдо продолжал он, видя, как по лицу кузена расползается самодовольная улыбка, и всё ещё не поворачиваясь к нему, — с этим пинком могилы ты сегодня перегнул палку. Ты был неправ. Улыбка Сида погасла, уступив место тяжёлому взгляду. Лев ничуть не смутился. — Я понимаю, как тебе неприятно видеть, что девочкам пудрят мозги всякой оккультной чушью, но поставь себя на их место: они живут с этими убеждениями уже не первый год, они действительно верят, что неуважение к могиле навлечёт на них беду... Нельзя просто так резко пытаться вырвать их из этого. — ...Ты предлагаешь бросить их гнить в этом болоте? — холодно осведомился Сид. Лев вздохнул и покачал головой. Затем он поднёс руку к воротнику рубашки. — Вовсе нет, — ответил он, расстёгивая верхнюю пуговицу. — Вытащить их нужно — просто это надо сделать мягче... После этих слов наступила тишина. Лев продолжал невозмутимо раздеваться, в то время как Сид стоял в паре метров от него и с непроницаемым видом вглядывался в отражение кузена. Внезапно его рот растянулся в уродливый издевательский оскал. — Мягче? — насмешливо переспросил Сид и тут же хохотнул. Затем его брови сошлись на переносице, и он, грубо пихнув Льва в спину, с нескрываемым отвращением заявил: — Вот поэтому тебя все и презирают, святоша! С этими словами Сид развернулся и, на ходу прихватив со стола пачку сигарет, уверенно направился к выходу из комнаты. Когда дверь за ним захлопнулась, повисла гнетущая тишина. Лев продолжал рассеянно смотреть на мерцающих среди деревьев светлячков, автоматическим жестом расстёгивая рубашку. В какой-то момент Лев всё-таки развернулся — и неожиданно для себя встретился глазами с Лаэртом. Тот, очевидно, с самого ухода Сида смотрел на Льва со сдержанным любопытством, одновременно изучающе и равнодушно. Впрочем, едва Лев поймал его взгляд, Лаэрт с самым безразличным видом отвернулся и вновь погрузился в свой телефон. Братья не перекинулись ни словом.***
Последние полчаса Юкари занималась тем, что мысленно проклинала решение принять предложение издателя и приехать в Лунную гавань. Юкари не чувствовала себя такой раздражённой, наверное, со времён молодости. Тогда она имела привычку злиться понапрасну и тратить душевные силы на обвинение всего и вся — впрочем, в этом ещё был смысл. Но, взяв имя Котобуки Юкари, она всё-таки надеялась, что преодолела юношеский максимализм и тягу к негативу. И вроде всё было хорошо: она легко сносила дурацкие шуточки своего телохранителя, спокойно держалась с неадекватными издателями, не нервничала даже в длинных очередях в госучреждениях... Чем не доказательство достижения гармонии с собой? Она имела полное право верить, что уж теперь-то окончательно освободилась от всякого негатива в своей жизни. Сегодняшний день доказал, что нет. Нервы Юкари были натянуты до предела. В мыслях она проклинала своё решение, однако не только его: буквально всё в Лунной гавани, этом на первый взгляд тихом приятном местечке на лоне природы, успело получить пару лестных эпитетов от известной детской писательницы. Юкари раздражал густой лес, раздражало кладбище, которого она так и не увидела, раздражал портрет на втором этаже, раздражал старый дом, в особенности — старая, хоть и вполне комфортно обставленная комната, в которой её разместили с другой гостьей хозяйки; да что там, досталось даже неуместно скрипящему кофейному столику, перед которым она сейчас сидела, и полному отсутствию мобильной связи, из-за которого она не могла даже скрыться от этой раздражающей реальности. Но, несомненно, больше всего ей на нервы действовали люди. Людям в её мыслях также хорошенько досталось. Каждый, кто присутствовал в этом доме и попался ей на глаза, не остался без своей порции проклятий, прямо пропорциональной тому, сколько он успел вложиться в этот ужасный обед — точнее, разговор за ним, ибо к чему-к чему, а к готовке Памелы претензий у Юкари не было. Таким образом, меньше всего в мысленной тираде Юкари звучали имена и должности слуг (не считая гувернантки близняшек, которая "удостоилась" особого места), затем по возрастающей — родственников Главы... и очень часто — Ямазаки Сохея и Акамивы Мери. О да, Сохей и Мери. Юкари ещё с молодости испытывала стойкую антипатию ко всяким странным оккультистам, желающим закопаться в жуткие легенды вопреки мнению всех окружающих, и теперь очень хорошо вспомнила причины этой антипатии. Стоило лишь закрыть глаза и представить перед собой лицо заискивающе-восторженного Сохея, чтобы к горлу подкатила тошнота от избытка приторности в нём. Да и Мери с её активным интересом к легенде о бессмертном алхимике ничуть не лучше... И тот факт, что теперь эта самая Мери преспокойненько утопает в мягком кресле в паре метров от неё, Юкари, поглощённая добытой в библиотеке на первом этаже книгой, ничуть не развеивал негативное впечатление о ней. Юкари искоса взглянула на Мери. Сменившая своё красное платье на мягкий банный халат, та, казалось, полностью погрузилась в чтение и вообще наслаждалась жизнью. Пары секунд наблюдения за мирно сидящей в кресле соседкой хватило, чтобы Юкари с тяжёлым вздохом отвела взгляд и подёрнула плечом. Да, Юкари сейчас нервировало решительно всё. Но, немного проанализировав свои чувства, она слишком ясно осознавала: на самом деле её раздражают всего две вещи в этом месте. И эти вещи — собственное решение сюда приехать и разговор, который произошёл между ней и хозяйкой вскоре после ужина.***
— Ну а теперь, когда мы обсудили рабочие дела, настало время рассказать, зачем я вас на самом деле пригласила, Котобуки-сан... или мне лучше называть вас Уширомия-сан? Услышав фамилию, которую она так давно оставила в прошлом, Юкари вздрогнула и подняла взгляд на Мияко. Та улыбалась своей обычной улыбкой — но в глазах появился какой-то пугающий огонёк. После ничем не примечательного ужина Мияко и Юкари перебрались в кабинет хозяйки Лунной гавани, чтобы обсудить дела в издательстве, — судя по полному отсутствию удивления со стороны членов семьи, это было обычной практикой главы. И вот, проведя гостью через лабиринты книжных шкафов в библиотеке, Мияко впустила её в своё "логово" — кабинет в дальней части восточного крыла. Сравнение с логовом определённо было уместно: если в просторной столовой, в окружении своей семьи, Мияко выглядела королевой, то здесь, в небольшом помещении, кажущимся ещё меньше из-за приставленных к боковым стенам книжных шкафов, она являлась скорее хозяйкой... или даже медведицей в берлоге. Было в этом пропитанном книжной пылью и запахами благовоний (их источником были ароматические свечи, стоящие в жутковатом подсвечнике на тумбочке в углу помещения) месте что-то интимное, что-то, что отчётливо кричало: "Здесь всё — это сама Мизунохара Мияко!" И чем больше предметов обстановки выхватывал взгляд Юкари в течение разговора, тем сильнее было это чувство. Как и большинство комнат дома, кабинет Мияко был выполнен в жёлто-красной гамме — не яркой, а мрачной и даже... давящей. Однако при всём единообразии с остальными помещениями, здесь сочетание оранжевато-жёлтого света люстр и тёмно-жёлтых обоев с бордовыми занавесками на окне за спиной Мияко и мебелью из красного дерева производило... особое впечатление. Не просто старого дома со своими секретами, а обители конкретного человека. Наверное, этому способствовали детали, вроде тех же ароматических свечей в углу или пресс-папье на столе; или потрёпанных книг с неприятно знакомыми названиями (Юкари едва не поёжилась, поняв, откуда их знает) и странных аппаратов в шкафу по правую руку от хозяйки; или, наконец, многочисленных толстых фолиантов в шкафу слева, на чьих корешках красовались написанные латиницей имена, известные даже в Японии — и ещё более известные на западе (из них Юкари почему-то больше всего бросились в глаза ряды книг, подписанные "William Shakespeare", "E. T. A. Hoffmann" и "Ф. М. Достоевский" — последнее, впрочем, она прочитала с трудом из-за обилия непривычных символов). И среди всех этих мелочей особенно выделялись копия портрета со второго этажа, висящая между "оккультных" полок, и гобелен со стихотворением на аналогичном месте в окружении "литературных". Юкари то и дело невольно задерживала на этих двух предметах взгляд, и каждый раз к горлу подкатывал ком, а в голове вспыхивали картинки другого портрета и стихотворения, копии которых существовали в уменьшенном виде... И вот в очередной раз, когда Юкари вспоминала эти неприятные картины, Мияко задала свой вопрос. Её тон был ровный, точно такой же, каким она перед этим обсуждала тираж сборника рассказов, а поза ничуть не изменилась, так что Юкари даже подумала: а не показалось ли ей на фоне разыгравшихся воспоминаний? В конце концов, единицы знали прежнюю личность детской писательницы Котобуки Юкари, и Мияко к этим единицам не принадлежала. Юкари сглотнула и, отодвигая тревожное предчувствие в глубины сознания, натянула на лицо учтивую улыбку. — Извините, Мизунохара-сан? — переспросила она и добавила: — Похоже, я что-то неправильно расслышала. Мияко приподняла уголок губ чуть выше. Откинувшись в кресле, она прикрыла нижнюю половину лица веером и, прищурившись, проговорила: — Разве? А я полагаю, вы всё чётко услышали, Уширомия Энджи-сан. Юкари распахнула глаза и напряглась всем телом. Пару секунд она молча смотрела на улыбающуюся одними глазами собеседницу, прежде чем её пальцы сжались на ткани юбки, и с губ сорвалось тихое, но твёрдое: — Тогда, боюсь, не могу ничем помочь: в конце концов, Уширомия Энджи умерла в 1998 году. А я, — Юкари чуть расслабилась, — всего лишь скромная детская писательница, Котобуки Юкари — не больше и не меньше. Сказав это, Юкари улыбнулась свободнее. Мияко же выслушала её ответ, не сводя с неё внимательного взгляда. Когда гостья договорила, хозяйка склонила голову набок... а затем убрала от лица веер и с ухмылкой заметила: — Вот только, как бы вы ни орудовали словами, Котобуки-Уширомия-сан, факт остаётся фактом: вы обладаете всеми знаниями и воспоминаниями Уширомии Энджи, последнего члена семьи Уширомия, погибшей в загадочной Роккенджимской трагедии. Как человек, интересовавшийся этой историей, я могу утверждать тождество ваших личностей со стопроцентной вероятностью. И поэтому... — Именно потому, что вы, как вы говорите, можете утверждать тождество, — не выдержала и перебила Юкари, — вы, Мизунохара-сан, знаете: я вам ничего нового не скажу. В конце концов, — Юкари скрестила руки на груди и одарила собеседницу холодным взглядом, — меня ни в каком виде на Роккенджиме в 1986 не было, и я сама в своё время безуспешно пыталась раскрыть правду об инциденте, унёсшем жизни всей моей семьи. Так что, — продолжала она с каким-то мрачным торжеством, откидываясь на стуле, — если вы надеетесь получить правду из "дневника Уширомии Евы" от меня, то... Негромкий смех Мияко заставил Юкари прерваться на полуслове и растерянно взглянуть на хозяйку кабинета. А та, похихикав в кулак, покачала ладонью. — Ох, нет, Уширомия-сан, вы неправильно поняли мои намерения: я вовсе не собиралась с вашей помощью раскрывать кошачью коробку, — заверила она, и у Юкари по спине прошлись мурашки от слишком знакомой формулировки. Однако она сдержалась, пока Мияко, обмахиваясь веером, с улыбкой продолжала: — Нет, лично я считаю, что некоторые тайны выглядят острее, когда остаются тайнами. На самом деле, в своё время я, как и остальные, сначала была возмущена поступком Хачиджо-сан... а потом поняла: я бы на её месте поступила точно так же. — Улыбка Мияко приобрела зловещий вид. Впрочем, уже в следующий миг женщина невинно заключила: — Так что нет, я так хотела увидеть вас, Уширомия-сан, в Лунной гавани не ради того, чтобы спустя тридцать три года узнать правду Роккенджимской трагедии. От такого заявления Юкари окончательно растерялась. Некоторое время она только и могла, что открывать-закрывать рот да хлопать глазами, тщетно пытаясь понять, что же тогда могло понадобиться сумасшедшей оккультистке (в этом она окончательно убедилась во время того странного обеда) от Уширомии Энджи. Мияко же совершенно не помогала: она удобно устроилась в своём кресле и с явным наслаждением наблюдала за её терзаниями. Наконец, устав от этой шарады, раздражённая Юкари прямо спросила: — Если вам не нужна правда, тогда что вам, чёрт возьми, от меня надо? Мияко склонила голову набок... а затем невинно хихикнула. В следующие пару секунд Юкари наблюдала за тем, как она откладывает свой веер в сторону, как поднимается с места, как медленно обходит стол и, наконец, останавливается перед ней, Юкари, — останавливается на максимально близком с точки зрения приличия расстоянии и, подавшись вперёд, с безумной улыбкой объявляет: — Всё просто, Уширомия-сан: я знаю, что в Лунной гавани скоро может произойти вторая "Роккенджимская трагедия", — а ещё я знаю, что в такой истории точно есть место кому-то, так тесно связанному с первой. В конце концов, — продолжала она, и уголки её губ поднялись ещё выше, окончательно растянув рот в жуткий алый полумесяц, — так хотел один важный для меня человек.***
— Котобуки-сан? Внезапное обращение вырвало Юкари из неприятных воспоминаний — и из сопутствующего им оцепенения. Юкари моргнула и устремила на Мери вопросительный взгляд: та сидела в своём кресле, положив руки на подлокотники, и неожиданно серьёзно смотрела на неё. Юкари невольно нахмурилась: судя по тому, что книга теперь лежала на тумбочке обложкой вверх, Мери была настроена на достаточно долгий разговор. "Вот только о чём нам с ней разговаривать?" — растерянно спросила себя Юкари, в глубине души, впрочем, догадываясь о самой вероятной теме беседы. Однако, при всём нежелании обсуждать это в третий раз, Юкари решила не изменять своей доброжелательной натуре: она изобразила на лице вежливую улыбку и проговорила: — Можете звать меня Юкари, если желаете, Мери-сан. От этого предложения хмурая складка пролегла уже между бровей Мери. Пару секунд Юкари удивлённо наблюдала, как та с выражением какой-то внутренней борьбы на лице закусывает нижнюю губу, прежде чем наконец-то покачать головой и осторожно ответить: — Откажусь от вашего предложения, простите, Котобуки-сан. Имя Юкари вызывает у меня... не очень приятные воспоминания, — с неловкой улыбкой пояснила она. Юкари не сдержалась и усмехнулась. — А вам бы это имя подошло, Мери-сан, — слегка дразнящим тоном заявила она, уже успев заметить необычный цвет глаз собеседницы и теперь пытаясь хоть немного отвлечься от собственных неприятных мыслей. Мери неожиданно помрачнела и опустила взгляд в пол. — Вот именно поэтому мне оно и не нравится... — медленно проговорила она. Юкари недоумённо вскинула брови, но никак не прокомментировала слов Мери. Вместо этого она, вспоминая своё предубеждение против собеседницы и вместе с тем чувствуя, что разговор принимает странный оборот, отвела взгляд и спросила: — В любом случае, что вы хотели, Акамива-сан? Краем глаза Юкари заметила, как Мери подняла голову и криво улыбнулась. "Значит, Акамива-сан..." — буквально прочитала она по её губам — а в следующий миг Мери уже небрежно пожала плечами и ответила: — Всего лишь узнать ваше мнение, Котобуки-сан. — По поводу легенды о бессмертном алхимике, да? — с кислой улыбкой поинтересовалась Юкари, скашивая на неё глаза. Мери встретила её неожиданно серьёзным взглядом. — Не совсем, — тут же ответила она, отчего пальцы Юкари слегка сжались; выдержав паузу, Мери тихо объяснила: — Мне интересно, что вы думаете... о Мияко-сан. Глаза Юкари распахнулись в удивлении. Всё это время она сидела вполоборота за кофейным столиком в центре комнаты, так что Мери находилась от неё ровно по левую руку, — однако от столь неожиданного и прямолинейного вопроса она повернулась к собеседнице всем корпусом и, растерянно моргнув, наконец переспросила: — Мияко-сан? Что вы имеете в виду, Акамива-сан? — нахмурившись, уточнила она. Мери вся подобралась. Затем она склонила голову набок, так что более короткая прядь золотых волос у виска упала ей на плечо, и коротко пояснила: — Её мотивы. Причины, по которым она жаждет найти философский камень. Я знаю, что вы хотите сказать, Котобуки-сан, — подняла она руку в останавливающем жесте, видя, как Юкари уже открыла рот. — Вы думаете, что я должна знать это лучше — в конце концов, наши области интересов пересекаются, плюс мы некоторое время находимся в переписке. Однако именно потому, что мы с Мияко-сан судим с похожих точек зрения, я спрашиваю именно вас: в конце концов, вы, как далёкий от оккультизма человек, можете дать мне мнение, не преломлённое мистическим восприятием. Выслушав её, Юкари с трудом сдержала улыбку. "Это я-то далека от оккультизма? Если бы!" — с горечью подумала она, вспоминая увлечения своего деда и кузины. Затем она покачала головой и спокойно проговорила: — Значит, вам интересно мнение стороннего наблюдателя? Что ж, если дело не в свойственном вам, оккультистам, особом желании докопаться до правды... — Юкари задумалась, старательно игнорируя внимательный взгляд собеседницы. Наконец, она пожала плечами и ответила: — Вероятно, это как-то связано с его чудесными свойствами? Что там было? Бессмертие, власть... воскрешение... Сказав это, Юкари застыла, поражённая осознанием: "А ведь дедушка тоже хотел воскресить Беатриче..." Пару секунд она только и могла, что сидеть на месте, как оглушённая, прежде чем на её губы запросилась кривая улыбка. "Да уж, столько совпадений — это слишком..." — мрачно подумала она. Тем временем Мери, похоже, также зацепилась именно за последнюю мысль. Пару секунд она сидела, приложив руку к подбородку, прежде чем кивнуть самой себе и полубессознательно пробормотать: — Да, воскресить кого-то дорогого — в этом действительно есть смысл... Звук её голоса привёл Юкари в чувство и привлёк внимание писательницы к ней. Пару секунд Юкари всматривалась Мери в лицо — а затем против воли спросила: — А вы, Акамива-сан... — Она запнулась, когда Мери подняла на неё глаза. — Вы готовы пойти на подобное безумие, чтобы воскресить близкого человека?.. Мери пару секунд смотрела на неё с непроницаемым лицом. Юкари почудилось, что её слова пробудили в ней какое-то смутное воспоминание, воскресили в сознании картины прошлого. "Может, мы не настолько уж и разные?.." — мелькнула у неё шальная мысль. А затем Мери вдруг улыбнулась — мягко, но пугающе именно этой мягкостью — и ответила: — Теперь уже нет.***
Стоя на крыльце дома, Сид выкуривал уже третью сигарету, жалея, что здесь не добудешь чего покрепче табака. "Хотя они и без этого тут все как обдолбанные!" — с досадой подумал он и сердито сплюнул — единственная отдушина в невозможности просто забыться. Семейные встречи неизменно вызывали у Сида раздражение, и он даже не мог сказать, кто был его большим источником: сумасшедшая и самодовольная сука Глава (и какого чёрта он должен подчиняться этой ненормальной, по которой психушка плачет?) или её гиперправильный старший сын. Даже Лаэрт, при всех своих качествах идеального парня и мечты всех девушек, не действовал Сиду на нервы так, как его старший брат. "Как будто он всё знает после того, как начитался своих религиозных книжек!" — в раздражении думал Сид. В попытке немного успокоиться Сид сделал затяжку, а затем выдохнул в прогретый за день воздух облако дыма. То быстро растворилось, смешиваясь с чернотой апрельской ночи, — в частности этому способствовал сырой, принесённый с озера ветерок. Он же и прояснил сознание Сида, убрав из головы нервирующих субъектов и напомнив о кузинах. "А ведь Дзи-тян даже с такими промытыми мозгами реально обо мне беспокоилась, — мрачно подумал он и шумно выдохнул. — Надо всё-таки завтра попытаться её разговорить — глядишь и вытяну из этого дерьма..." С такими мыслями Сид вдавил кончик сигареты в деревянный столб, чтобы затушить её, — там уже красовалось два уродливых чёрных пятна. Однако в тот момент, когда Сид готовился отправить сигарету к её собратьям — то есть, на землю у ступенек, — он почувствовал себя... не так. Словно какое-то мерзкое, очень болезненное насекомое ужалило его в шею... Словно... В этот момент всё горло Сида буквально пронзила жгучая боль, а по шее на воротник рубашки стекло что-то тёплое и сырое. Сид пару секунд стоял, пытаясь осознать, что только что случилось... а затем скосил глаза влево, туда, где боль была особенно сильной. Там, прямо из его горла, торчал большой кухонный нож. Едва Сид понял, что произошло, он попытался закричать... и испустил лишь болезненное, почти беззвучное подобие хрипа. Впрочем, чего ещё он мог ожидать с перерезанными голосовыми связками?.. А некто, чья рука сейчас держала рукоять ножа, тем временем не терял времени даром: резко вырвав нож из раны, убийца сделал пару шагов за спиной Сида — а затем пнул его между лопаток, заставляя упасть лицом в землю. И Сид, не готовый к такому удару, мог лишь беспомощно рухнуть на пыльную дорожку, не успев даже сообразить выставить вперёд руки. Впрочем, учитывая, что следующий удар ножа последовал тут же, вряд ли бы это ему хоть сколько-то помогло... Спустя десяток минут окровавленный труп Мизунохары Сида уже волочился по земле, утаскиваемый прочь от дома во тьму.