Когда поёт лира. Акт первый: Трагедия о бессмертном алхимике

       В коричнево-зелёном полумраке особенно резко выделялся столб света.        Золотистый поток, льющийся сквозь трещины в густом "потолке" листвы, освещал небольшую поляну. Танцующие в этом потоке пылинки, казалось, сами пропитывались светом, становясь золотыми и отбрасывая блики на стволы деревьев. Впрочем, лес из-за этого сияния выглядел только неприветливее: кривые столбы, покрытые сухой корой, перемежались с густыми тенями, а листья в вышине недружелюбно шелестели под периодический аккомпанемент ветвей, неприятно скрипящих о своих слишком близко растущих соседей.        Казалось бы, в такой атмосфере самое логичное решение — поскорее покинуть царство мрака и окунуться в редкий солнечный островок; но было одно обстоятельство, которое перечёркивало всю логичность подобного вывода. Обстоятельство иррациональное, придающее светлому участку атмосферу святости, которую ни в коем случае нельзя нарушать свой приземлённой скверной.        Обстоятельство это — купающаяся в потоке света девушка.        Да, девушка: в центре поляны стояла девушка, буквально излучающая какую-то внеземную ауру. Казалось, это не солнце пробивается сквозь густые кроны деревьев — это сама девушка излучает священное сияние, направляя его в небеса. Её тонкая, полупрозрачная фигура, её сверкающие белизной волосы — всё это выглядело слишком божественным, чтобы не усомниться в её реальности.        Однако девушка, несомненно, не была видением. Иначе она бы не вздрогнула, услышав, как под ногой незваного гостя трещит сухая веточка; иначе она бы не обернулась с внимательным, заинтересованным взглядом; иначе бы она не склонила голову набок при виде того, кто нарушил её покой, не приподняла бы ещё выше уголки своих тонких, будто существующих лишь в улыбке губ и не прищурила бы блестящие золотом глаза.        И пока нарушитель её уединения стоял в царстве мрака в нерешительности, она разомкнула губы и произнесла лишь одну фразу. Один вопрос, прозвеневший в мрачном лесу тысячей серебристых колокольчиков и оглушивший после его вязкой тишины.       — Кто же я на самом деле?       — Кто же... кто...       — ...О, кто-то снова витает в облаках, не так ли, Курара-тян?        Курара вздрогнула и быстро повернулась к говорящей: перед ней стояла её лучшая подруга, Сузуне Михо, и улыбалась дружеской насмешливой улыбкой. Рядом хихикала в кулак вторая подруга Курары — Вакасаги Сачи. Едва Михо договорила, Сачи загадочно посмотрела в окно, куда всё это время был устремлён взгляд Курары, и с хитрым прищуром заметила:       — Ну-у, сложно не витать в облаках, когда за тобой вот-вот приедут такие братья, как у Кура-тян!        Курара надула щёки в шутливой обиде. Соскочив со скамейки у окна, на которой она всё это время стояла коленями, она стряхнула с джинсов несуществующую пыль и задорно ответила:       — А вы уверены, что из-за моих братьев витаю в облаках я? А-а, девочки?        Курара наградила подруг дразнящим взглядом, на что те обе (пусть и по-разному) смутились и неловко переглянулись. Курара усмехнулась, удовлетворённая их реакцией.        Троица стояла в школьном коридоре, залитом ярким апрельским солнцем. Для конца месяца было особенно тепло, что лишь поднимало и без того приподнятое настроение девушек, вызванное одним предсказуемым, но неизменно приятным событием: завтра начиналась Золотая неделя.        Да, десять дней выходных — несомненно, такому будет рад почти каждый школьник. Особенно же они были ценны в таком месте, как академия Бантокай, — частной школе-интернате, в которой ученицы видели родных лишь по праздникам. Именно поэтому долгие выходные всегда вдыхали жизнь в обычно довольно строгое и унылое место. Перед желанными поездками школьниц домой свет как-то по-особому выхватывал из тени классов личные вещи, любовно запрятанные в парты; свежий воздух как-то охотнее проникал в мрачноватые коридоры; комнаты в общежитиях заполнялись чуть более громкими и беззаботными голосами учениц; казалось, выходные даже разглаживали суровые морщины между бровей основателей и патронов школы на портретах. Все эти детали так и дышали атмосферой приближающейся свободы и воссоединения с близкими.        И сейчас, стоя в коридоре, Михо и Сачи провожали к родным свою лучшую подругу и соседку Мизунохару Курару.        Пока девушки в окружении пары чемоданов обменивались дружескими подшучиваниями, они незаметно для себя успели забыть, зачем вообще Курара заняла пост у окна. В реальность их вернул лишь громкий автомобильный гудок. В этот момент Курара пронаблюдала обычную в данной ситуации метаморфозу подруг: те резко покраснели и спешно бросились к окну. Курара на это лишь усмехнулась и также перевела взгляд на улицу.        Как она и ожидала, у школьных ворот припарковалась серебристая машина, владелец которой и посигналил Кураре, вызывая её на борт. Сам же молодой человек стоял перед своим железным конём в компании другого, более долговязого и худого юноши с немного растрёпанной светлой шевелюрой. Оба были одеты в деловые костюмы, словно собрались на бизнес-встречу, а не забрать сестру из школы, и оба вглядывались в окна здания, надеясь высмотреть в них Курару. Та поспешила им помочь, энергично помахав рукой, чтобы привлечь их внимание.        Когда братья заметили её, оба улыбнулись, но совершенно по-разному: старший, более высокий — тепло и ласково, второй, брюнет среднего роста — лучезарно, не забыв помахать в ответ. Один вид их улыбок вызвал восхищённые вздохи со стороны подруг Курары.        Собственно, именно эти звуки и напомнили Мизунохаре-младшей, что она всё ещё в здании школы, а не рядом с братьями. Осознав это, она резко развернулась к своим чемоданам и, подхватив их, поспешила наружу, не забыв на ходу кинуть сердечное "До скорого!" подругам.        Курара шла к машине и спиной чувствовала внимательные, в какой-то степени даже завистливые взгляды Михо и Сачи из-за стекла. И, будто желая их немного подразнить, едва братья на полдороги приблизились к ней, чтобы помочь с чемоданами, она выпустила из рук свою ношу и бросилась к ним с криком:       — Братец Лев! Братец Лаэрт!        Каждое обращение сопровождалось привставанием на мысочки и быстрым поцелуем соответствующего брата в щёку. Старший Мизунохара, двадцатипятилетний Лев, на это улыбнулся и, взяв чемоданы, добродушно заметил:       — Ты как всегда полна энергии, Курара-тян!        Освобождённая от чемоданов Курара на это невинно хихикнула и вместе с братьями направилась к автомобилю. Лаэрт же, открыв его и с удовлетворённым видом послушав его писк, отозвался:       — Ещё бы: выходные же! И, — с хитрым прищуром продолжал он, подняв крышку багажника и помогая Льву погружать чемоданы Курары, — её встречает не какой-нибудь старый пердун Икару, а два молодых и очень даже симпатичных представителя противоположного пола!        Пока Лев смущённо отводил взгляд, Курара с кривой улыбкой наблюдала, как Лаэрт закрывает багажник. Когда он, как истинный джентльмен, направился открыть ей заднюю дверцу, она похлопала его по плечу и заявила:       — Да уж, братец Лаэрт, от скромности ты точно не умрёшь!        С этими словами Курара села в машину. Лев последовал её примеру и занял место сзади с противоположной стороны.        Лаэрт в ответ ухмыльнулся. Склонившись к сестре, он задорно заметил:       — Скромность — это добродетель, которая привлекает противоположный пол к женщинам, а не к мужчинам!        Высказав эту глубокую мысль, Лаэрт захлопнул дверь, а затем занял своё водительское место. Курара воспользовалась моментом, чтобы бросить взгляд из-за тонированного окна на школу — даже с такого расстояния было видно наблюдающих за ними Михо и Сачи, — а затем хитро ответила:       — Ну-ну, братец Лаэрт, не стоит забывать о ценительницах скромных мужчин — мне за примером даже далеко ходить не надо!        С этими словами она многозначительно покосилась на старшего брата. Лаэрт поймал её взгляд в зеркале заднего вида и, ухмыльнувшись, повернул ключ, заводя машину.       — Что ж, сложно спорить с пятнадцатилетними школьницами! — со смехом заявил он и надавил на педаль.        Курара с довольным видом откинулась на спинку кресла.        В это время Лев переводил непонимающий взгляд с младшего брата на сестру, не меняя смущённой улыбки. Наконец, заметив, как Курара смотрит в окно на удаляющееся здание школы, он участливо поинтересовался:       — Кстати, как дела у Михо-тян и Сачи-тян? Всё хорошо?        Курара одарила брата ласковой, но немного снисходительной улыбкой, внутренне умиляясь его наивному непониманию того, насколько сильно по нему сохнет первая из упомянутых девушек. Устраиваясь поудобнее, она принялась за привычный при подобных семейных воссоединениях рассказ о школе, который Лев слушал с неизменным удовольствием, а Лаэрт — с лёгкой улыбкой, периодически вставляя комментарии.        Так в беззаботных беседах они и доехали до железнодорожной станции, откуда им предстояло поездом добраться до места следующей пересадки.        Спустя несколько часов нудной поездки поездом нога троих Мизунохара ступила на перрон. К тому моменту, как они преодолели путь из центральной части страны на юг, Курара успела предусмотрительно снять куртку и повязать её на пояс, и теперь она вышла из вагона и с наслаждением раскинула свободные от стесняющей верхней одежды руки. Лаэрт снял свой серый пиджак ещё раньше, так что в итоге из их троицы лишь Лев оставался достаточно официально и тепло одетым. "Впрочем, с его комплекцией..." — подумала Курара, покосившись на возящихся с вещами братьев — те самым решительным образом пресекли её попытки разобраться с чемоданами самой, — и с улыбкой подняла глаза к стеклянному потолку вокзала.        Станция, на которую они прибыли, не была особенно популярной или крупной. Однако пару лет назад стараниями матери Курары вокзал облагородили достаточно, чтобы он мог составить конкуренцию и более знаменитым "коллегам". Курара была здесь впервые с открытия после реконструкции, и теперь с любопытством взирала на обновлённую обстановку. Стеклянная крыша с готовностью демонстрировала приезжим безоблачное голубое небо и пропускала лучи полуденного солнца, а те в свою очередь заливали светом покрытые глянцеватой белой краской стены. На одной из них красовались большие серебряные часы — прямо как в гостиной дома, куда направлялись сейчас Мизунохара.        Курара опустила глаза, чтобы окинуть взглядом немногочисленных пассажиров. Тут-то она и заметила в дальней части вокзала знакомую кричащего оттенка ярко-салатовую рубашку. Ей не пришлось сильно напрягать зрение, чтобы признать в облачённом в неё широкоплечем юноше своего кузена: тот тоже заметил их с братьями и, пихнув локтем своего соседа — мужчину средних лет в коричневом костюме, — махнул им троим рукой, подзывая к себе.       — Давно не виделись, братец Шидо! — поприветствовала парня Курара, когда они с братьями приблизились к парочке.        Курара с интересом взглянула Шидо в лицо, будто сравнивая его нынешний вид с тем, который она помнила с прошлой встречи. Тот, впрочем, не особенно отличался от прежнего: мощная челюсть с маленькой бородкой, крупный нос и карие глаза с приподнятыми уголками, и даже ухмылка на тонких сухих губах — всё, что было в старшем кузене Курары, оставалось неизменным.        Шидо в ответ на разглядывания двоюродной сестры пригладил свой короткий ёжик каштановых волос и оскалил зубы в немного грозном подобии улыбки.       — Надеюсь, ты там не помирала со скуки в своей дыре, Кура-тян? — дружески (вопреки виду) поинтересовался он, щуря и без того узкие глаза.        Лаэрт в ответ на это замечание фыркнул.       — Кураре ещё очень даже повезло с заведением — мать выбрала ей местечко определённо поживее, чем нам со Львом! — прокомментировал он, протягивая кузену ладонь для пожатия.        Шидо в ответ на это лишь громко рассмеялся и энергично потряс руку Лаэрта. Тем временем его отец (а мужчина в коричневом костюме, чертами лица очень похожий на Шидо, разве что кажущийся более сдержанным и утончённым, был не кем иным, как его отцом) вежливо пожал руку Льву и, повернувшись к Кураре, с приторной улыбкой заметил:       — А ты изменилась с нашей последней встречи, Курара-тян! Насколько я помню, на твоей фотографии в соцсетях у тебя сзади более длинные волосы, верно?        Курара хихикнула в кулак.       — Вы бы ещё вспомнили, как у меня были длинные прямые волосы и чёлка, дядя Такечи! — ответила она, поправляя своё каре. — Ту фотографию я ещё осенью поставила!        Дядя криво улыбнулся и убрал руки в карманы брюк, чтобы скрыть смущение.       — Негоже девочке твоего возраста так редко обновлять фото... — заметил он, отводя хитрые тёмные глазки. В этот момент Лаэрт протянул руку для приветствия уже ему, и Такечи был вынужден вытащить ладонь из её укрытия. Тут-то он и добавил: — Вот брала бы пример с Лаэрта-куна — у него что ни сезон, то новая фотография!        Лаэрт на это звонко рассмеялся.       — Ну конечно же, дядя Такечи: если у меня будет во время отношений с новой девушкой на аватарке фотография с бывшей, новая меня просто-напросто убьёт! — ответил он.        Его слова заметно развеселили Такечи: тот запрокинул голову назад и залился смехом в ответ. Шидо также издал некие сдавленные, но вполне напоминающие смех звуки, что-то среднее между фырканьем и хрюканьем.       — Да-а уж, технологии! — прокомментировал Такечи, отсмеявшись и утирая выступившие на глаза слёзы. Затем он похлопал Лаэрта по плечу и заявил: — Думаю, будь во времена моей молодости подобное, в моей жизни не было бы и половины моих любовных побед!.. — Такечи помолчал, а затем окинул молодёжь заговорческим взглядом и громким шёпотом попросил: — Вы только Цудзуре не говорите, что я такое сказал!        Такечи негромко посмеялся. Лев, который с самого момента встречи с дядей за исключением слов приветствия молчал, стоя в сторонке, как неприкаянный, наконец-то подал голос.       — Кстати о тёте Цудзуре: мы ведь её ждём, да? — уточнил он и, оглядевшись, спросил: — Она не с вами?        Такечи одарил старшего из племянников чуть снисходительным взглядом, но тот продолжал ясно смотреть на дядю. Вместо отца ответил Шидо. Махнув рукой, он заявил:       — А-а, маманя в уборную отошла! Ей же всегда от поездов плохо, — с издевательской ухмылкой пояснил он, — а уж от поездки на лодке вообще позеленеет сейчас небось — вот и репетирует, видимо!        Шидо загоготал. Курара слегка нахмурилась, но ничего не сказала — слишком хорошо знала, насколько бессмысленно спорить с кузеном. И даже Лев выказал своё неодобрение лишь лёгким покачиванием головы и выражением досады на лице. Таким образом, вульгарное поведение Сакуи Шидо могло бы остаться без внимания, если бы в этот момент неподалёку не раздался хриплый женский голос:       — Пожалуйста, следи за манерами, Сид! Мы всё-таки едем в дом к самой Главе!        Сид на подобное не искажённое японским акцентом обращение скривился и вместо ответа отвернулся. А вот остальные присутствующие, напротив, обратили свои взоры на подошедшую.        Ей оказалась худощавая женщина средних лет довольно болезненного вида: её обрамлённое истончёнными светлыми волосами лицо с острыми чертами было бледно, тонкие губы, накрашенные неяркой помадой, совершенно на нём не выделялись, а большие, выпученные, как у рыбы, серые глаза казались совсем тусклыми. Несмотря на тёплую погоду, она усиленно куталась в мягкую светло-розовую кофту, под которой скрывался топ без рукавов, а её ноги согревали белые брюки.        Это и была та, кого они все ждали, чтобы отправиться дальше, — мать Мизунохары Сида (который вне семейных встреч отзывался исключительно на имя Шидо и фамилию отца) и жена Сакуи Такечи, Мизунохара Цудзура.        Цудзура тяжело вздохнула и одарила Сида усталым взглядом. Первым на её появление отреагировал Лаэрт: он быстро приблизился к тёте и, галантно взяв её за руку, с вежливым поклоном произнёс:       — Рад видеть вас в добром здравии, тётя Цудзура!        Цудзура мягко улыбнулась племяннику и подарила ему короткий ответный поклон.       — Я тоже рада видеть тебя, Лаэрт-кун! И, — продолжала она, оглядывая остальных, — Лев-кун, — Лев на это также слегка поклонился, — и Клара-тян.        Клара.        Чёткое, уверенное, не искажённое японским произношением, её собственное имя — вот что в подобные моменты показывало Кларе, что она больше не находится в окружении друзей, учителей и прочих нормальных жителей Японии; нет, теперь она, Мизунохара Клара, в совершенно ином мире — мире семьи Мизунохара, со всеми традициями и чудачествами её главы — матери Клары. Именно такие моменты, когда ни она, ни Сид не могли выдать свои странные имена при помощи произношения за японские, со всей ясностью переносили Клару домой. И, становясь из Курары Кларой, она могла лишь смириться и признать свою роль и свою истинную сущность.        Вот только сегодня она, направляясь в одно из многочисленных поместий матери, не догадывалась, что ей предназначена несколько иная роль.        Дочь владелицы известного издательства Мизунохара Клара и не подозревала, что с того момента, как она вступила в привычный "семейный" мир, она также выступила на сцену кровавой трагедии в роли главной героини.