1825, décembre
Громкий треск камина слышится за спиной, но Дарья уже не обращает на него внимания. Каждый день, приступая к работе в своем кабинете, она разводит огонь и наслаждается звуком до десяти утра — тогда начинается завтрак. На любимых часах девушки, подаренных Михаилом Павловичем, показывает без четверти десять, когда в запретную для близких комнату врывается дядя, и императрица замечает, что на нем лица нет. — Ты обеспокоен чем-то, Миша? — осторожно спрашивает она, откладывая перо. — Выгляни в окно, — на одном дыхании выдает князь, распахивая бархатные шторы. В комнату пробиваются первые солнечные лучи, а на Дворцовой площади уже яблоку негде упасть. Дарья, не отрывая глаз от гвардейцев, столпившихся на площади, цедит сквозь зубы: — Скажи мне на милость, Михал Палыч, что происходит? — В Петербурге катастрофа - военный переворот. Гвардия требует императора, — виновато отвечает дядя. — Настоящего императора. Они отказываются присягать тебе, Дарья. Это бесполезно, им нужен Константин. — Переворота не допущу, слишком сложно мне Россия далась, — задумчиво произносит девушка. — Трубецкого позови ко мне, будь любезен. Непременно. Михаил повинуется, скрываясь за дверьми кабинета, и через некоторое время возвращается с полковником. — Сергей Петрович, почему мой покой нарушает несмолкающая толпа? Что происходит на Сенатской площади? Куда подевались гвардейские части, находящиеся вокруг дворца, позволю спросить в конце концов? — Ваше Величество, прикажите мне идти к Сенату. Я выведу не присягнувшие Вам полки из города, чтобы начало Вашего царствования не омрачилось смутою. Солдаты послушаются, я скажу им то, что они желают услышать. — Они желают, чтобы я уступила престол, — как можно тверже чеканит императрица. — Черт с Вами, Сергей Петрович, выполняйте, что считаете нужным. — Гвардейцы присягнули Вам, Дарья Александровна, — встревает до этого молчавший Михаил Павлович. — Я вижу, князь, — язвит она. — Ваш Московский лейб-гвардии полк смуту наводит, между прочим. Меня это удручает более всего. — Разберемся, Ваше Величество. — Так разбирайтесь, господа, — уже раздраженно бросает Дарья. — Или прикажете мне в толпу бросаться? Действуйте по приказу. Мужчины покидают кабинет императрицы, и она тут же хватается за виски. От головных болей девушке помогал крепкий горячий чай, но прислуга уже унесла четвертую чашку, а мигрень все не отступала. Дела не делаются, слова не складываются в предложения, и Дарья решает отложить всю работу. Она проходит в парадный зал и поднимает взгляд на портрет отца. Александр улыбается, отведя глаза от девушки, и императрица пытается найти в них хоть какую-нибудь подсказку. — Ты так боялся этого, не так ли, отец? — грустно шепчет девушка. — Но ты знал, знал, что с Россией произойдет несчастье, но ничего не сделал, почему, почему, отец? Ты хотел, чтобы я была сильной, чтобы я приняла свою судьбу, и я приму её с честью. Но почему ты не предупредил меня? Почему? Дарья вытирает выступившие на глазах слезы платком и еще с минуту смотрит на портрет. Решительность наполняет ее почти полностью, хоть часть императрицы все еще не признает случившегося. Но она перешагивает через себя и отправляется на поиски конюха.***
Императрица опоздала к началу спектакля: Сенатская уже была переполнена черными мундирами и толпами зевак. Девушка подъезжает к Николаю Павловичу и трагическим шепотом интересуется: — Что мы будем с этим делать, Николай? — Тебя здесь только не хватало, — раздражается дядя. — Возвращайся во дворец, Дарья, без тебя разберутся. — Я не могу находится в неведении, — стоит на своем она. — Я обещала отцу не допустить смуты и я сдержу свою слово. — Ты сама причастна к мятежникам, не так ли? Я разберусь с тобой потом, возвращайся во дворец. — Как ты со мной разговариваешь, Николай Павлович? — возмущается племянница. — Перед тобой императрица, а не… Девушку перебивает Бенкендорф, не вовремя появившийся возле собеседников. — Ваше Величество, — приветствует он девушку, на что Дарья лишь кивает. — Николай Павлович, мятежники окружены, прикажете стрелять в них? — Не стрелять, — твердо проговаривает императрица. — Жестокость они смогут простить Вам, слабость не простят никогда, — сообщает генерал. — Милосердие не слабость, Александр Христофорович. Это право сильного. Приказываю отступить. — Ты не понимаешь, к чему это приведет, Дарья? — шипит дядя. — Ты погубишь Россию! Тысячи мятежников собрались здесь для этого, переворот неизбежен, неужели это не видно? — Погубите Россию вы, — она делает ударение на местоимении, — господа. Мы начнем стрельбу, гвардейцы дадут отпор- и что? Что дальше? Вы думали об этом? — Покинь площадь, Дарья, — строго шипит Николай. — Ты такая же упрямая, как твой отец. Я говорил ему, что женщина у власти не приведет ни к чему хорошему. Князь и генерал отъезжают от императрицы, и через несколько минут Дарья замечает их на другом конце Невы. Мужчины о чем-то оживленно переговариваются с Орловым, который в свою очередь отдает приказы своим конногвардейцам. Девушка беспомощно переводит взгляд от Николая к восставшим. Несмотря на ранее утро, на Сенатской было уже около тысячи солдат, среди которых Дарья узнает Оболенского — близкого друга Трубецкого, он тоже пытался свататься к княжне — и Михаила Бестужева, штабс-капитана Московского полка. Неожиданно на площади появляются Михаил Павлович и полковник Стюрлер, пытаясь привести солдат к повиновению. Попытки не увенчаются успехом, и на помощь князю и полковнику поспевает Орлов. Генерал пытается образумить восставших, злится и от безысходности машет рукой — Дарья слышит первый выстрел. То, что ее словно током прошибло от глухого удара ядра о лед, императрица не сомневалась. Воздух пронизывают отчаянные крики, начинается давка, и девушке приходится идти на крайние меры. — Не стрелять в них! — приказывает Дарья, подъезжая к реке, хотя голос уже срывается на крик. — Вы что, не видите, это люди, а не собаки дворовые! — Таков приказ, Ваше Величество, — пожимает плечами капитан, заряжая пушку, но девушка зло шипит: — Вы моим приказам подчиняетесь, капитан. А я приказываю остановить стрельбу. Пожалуйста, — совсем жалобно просит она, пытаясь достучаться до военных. От императрицы веет безысходностью и мольбой, и гвардейцы прекращают пальбу. А к вечеру Сенатская наконец-то пустеет.