До нескорого, она же

Мне всегда казалось, что осень мне всего ближе. Что я такая же пасмурная, как она, несмотря на мое солнечное имя. Такая же стремительная и неуловимая. Такая, за которой трудно уследить, но и забыть ее не получается. И, пока для всех осень была временем грусти, я набиралась сил, чтобы после вступить в борьбу с зимой. Вот только осень всегда ожидал печальный исход, а я когда-то — совсем недавно — смела надеяться на хороший. Теперь же надежда умирала, как падающие с деревьев янтарные листья. Кажется, поэтично так говорят — умирала, — хотя в тот момент мне, конечно, было не до поэтичности. Время вернулось, и вся величественная медлительность мгновенно покинула Янтарную. Она растерялась. Я поняла, что Алина этого не ожидала. Она вцепилась в мою руку, и я почувствовала попытку магического воздействия. Вот только ничего не произошло. Лишь зажгло правое запястье, и я наконец-то вспомнила о браслете, что охранял меня все это время. Может, поэтому я и не уснула со всеми? Может, поэтому я до сих пор жива? Он стремглав вылетел из особняка. Алексей Заболоцкий, мой враг, мой спаситель. Предавший меня и мной преданный. Отец. Он покинул особняк и, обнаружив, что я все ещё здесь, замедлился; походка его стала неторопливой, ярость пылала лишь только в глазах, в его глазах — и моих в то же время. Янтарь или лед. Кто я такая? И за что именно я?.. — У тебя есть шанс уйти одной. Я слышала шум здания, недоуменный, потерянный шум, но наружу до сих пор никто не вышел, и я даже начала подозревать, что отец этому поспособствовал. Хотя у него не хватило бы глупости подставить самого себя и уйти от помощи. Только у меня хватило. Зато он произнес эти слова. Не мне — меня отец не отпустит. Алина, продолжая держаться за мою руку, рассмеялась, и это был злой, каркающий смех. — И что Лена в тебе нашла? — спросила она. — Ты не так красив и не слишком родовит, но почему она выбрала тебя? Лицо отца оставалось невозмутимым, а ноги уверенно шли в нашу сторону. Зато я мгновенно вспыхнула. Лена. Ну конечно. Матушка. — Хотя когда-то, — продолжала Янтарная, как ни в чем не бывало, — я ей завидовала. Потому что сначала ты познакомился со мной, Леша, — но достался ей! А потом я упустила ещё одного. И все, все проходили мимо, плыли вниз по течению, как бумажные корабли — знаешь? А я оставалась одна. — Ты уходишь? — повторил вопрос отец, как будто не услышал ни единого слова Алины. — Я остаюсь. Не хочу кончить в одиночестве, — она хмыкнула. — Ты сама выбрала свой путь, — произнес отец, и это прозвучало, точно приговор. — Мы хотели быть милосерднее… — он бросил взгляд на тело упавшего Кирилла. — Но от милосердия ты отказалась. Тетя вновь принялась смеяться, и с каждой секундой смех ее бледнел, как бледнело совсем недавно лицо Алининого ученика. — Зачем ты это делаешь? Слова наконец слетели с моих губ. И я стала участником этой ужасной сцены, перестав притворяться наблюдателем. — Я к этому абсолютно непричастен, — мне показалось, что отец даже пожал плечами. — Она погубила себя сама. Я хотела заявить, что это у нас семейное, но не смогла. — Прости, — прошептала Янтарная, последний раз взглянув на меня. — Прости, прости… Смех Алины заменился слезами, она отпустила мою руку — мне показалось, что вместе с теплом ее ладони ушла моя душа — и стала отходить, медленно шагать назад. А потом упала. Как Кирилл. Повторив подвиг своего ученика. — Когда души не остается, тело умирает, — вынес вердикт отец. — Только что она истратила свою полностью. — Она умерла? — спросила я, только сейчас начиная осознавать безнадежность происходящего. — Она умерла. Она умерла. Умер Кирилл. И я. Я тоже умру. Может, даже сейчас. Я упала на колени, в последнюю очередь переживая о чистоте одежды и о возможной простуде. Упала в центре, между Алиной и Кириллом, и уткнулась лбом в землю. Алина умерла. Кирилл умер. Как так — умереть? Жить себе, припеваючи, чтобы потом, в один день, кто-то выключил твою душу, и ты стал погасшей звездой? Кто бы там что ни говорил про перерождение, его не существует. Нам всегда дается один шанс, лишь один, а ошибка… Я знаю, чего она может стоить. Янтарная мертва. Кирилл мертв. Янтарная мертва. Кирилл мертв. Если бы можно было что-то исправить… Если бы можно было бы что-то предотвратить. Отключить мою душу до того, как Алина обо мне вспомнит и решит выйти из тени. Тогда бы она до сих пор жила. И жил бы Кирилл, не зная о моем существовании, предатель, преданный. Любовь моя, моя ненависть. Почему я? Почему я опять во всем виновата? Почему зло я, а не кто-либо еще? Вокруг так много чудесных кандидатов, но именно я всех погубила и именно я никого не спасла. Именно я стала точкой преткновения, остроугольным камнем, причиной. Но я все ещё здесь, а они?.. Они погасли. А я горю. Я сгораю. Если бы можно было тоже отключиться, если я бы умела, если бы решилась… Вокруг сновали люди. Если бы кто-то из них осмелился отключить меня, если бы отец… Нет, отец не позволит, он вложил в меня слишком многое и не намерен терять это так просто. — Яна, Яна, вставай! Меня потрясли за плечи, и я подняла голову, недоуменно озираясь вокруг. Кто я? Где я? За что я? Передо мной сидела моя тетя, другая тетя, не важно, первая или вторая, если известно, что чужая. — Вставай, — проговорила она ласково, но я разглядела в этой ласке фальшь. — Все хорошо. Все наладится. — Ты почти умерла, — заметила я, — тогда, давно. Ты должна помнить, каково это было. А они — застыли так навечно, понимаешь? Тетя кивнула и посмотрела на меня полными сожаления глазами. — Мы все равно уже не сможем ничего исправить. — Да, — согласилась я, — да. Но мы могли просто ничего не портить, когда это ещё было возможно. А ты знаешь, тетя, что ее… Я повернула голову в сторону Алины. Да так и замерла, не успев закончить предложение. Мертвой Янтарная была совсем молодая. Разгладилось лицо, обретя аристократичный белый цвет. Разметались по желтой траве каштановые волосы, и они были точно корни поваленного дерева. Из-под рукавов черного платья выглядывали тонкие запястья и длинные пальцы. Не хватало улыбки красных губ. И взгляда глаз, что точно янтари. (Она сгорела, теперь ты — гори). Я не удержалась и посмотрела в сторону Кирилла. Такого же аристократично бледного, но все равно сильного и мужественного. Его черные волосы были подножием горы, врастающими в землю. И он улыбался. Он был настолько силен, что мог улыбаться, даже когда проиграл. Я не могла. Все, на что меня хватило — сжать губы в тонкую линию, потому что они начали дрожать. Больше всего мне хотелось исчезнуть. Сделать так, чтобы я не была собой, чтобы я перестала существовать, чтобы мой отец не был отцом, а оставался простым черным колдуном, Алексеем Заболоцким, завидным холостяком без прицепа в виде дочери. Чтобы моя матушка не была моей матушкой, и в этом мире стало меньше на одно разбитое сердце одиннадцатилетней девчонки. Чтобы Вика любила Влада, а он любил ее в ответ. Чтобы по деревням не бродили не поддающиеся классификации нечисти и чтобы за ними не ходили белые маги. Чтобы они учились в своих медицинских университетах и не отвлекались ни на что лишнее. Чтобы Алина была жива. Чтобы Кирилл был жив. Они сгорели… Слезы мои были обжигающими, и они хлынули по щекам. У меня не было сил их сдержать, а у окружающих — смелости стереть их с моих щек. Теперь я. Теперь я сгораю, теперь мой черед, теперь, тогда, после… Всегда, пока я продолжу портить жизни. Пока я продолжу их забирать. Я не хотела! Я не хотела ничего сверхъестественного. Я была как все, и я мечтала о любви. Кто не мечтает о любви? Я хотела, чтобы у меня был отец, который может не только наказать, но и похвалить. Я мечтала, чтобы у меня была мама, неважно, какая, и чтобы я могла подойти к ней и выдать все, что так волнует душу. Я, сама себе в том не признаваясь, надеялась, что когда-нибудь встречу того единственного, что развеет мой мрак и станет моим солнцем. День и ночь. Тьма и свет. У меня была только Янтарная, и я ее проиграла. Теперь у меня ничего, ничего не осталось. Лишь огонь. Всепоглощающий огонь. Огонь моей любви, огонь моей ненависти. Я сама — огонь. Я сама себе и друг, и враг, и спасение, и проклятье, и тепло, и холод. И я не нужна, и я никому не нужна, никому, я, не. Ко мне приблизился силуэт — я не различила его из-за завесы обжигающих слез. Но он сел напротив, и я услышала голос, его голос: — Яна, я прошу тебя. Влад. — Кто ты? — только и спросила я. Мне показалось, что он растерялся. Не нашел, что ответить, и тогда заговорила я, потому что мне нужно было говорить, пока я могла это делать: — Любишь ты меня — или ненавидишь? Осмелишься назвать другом — или врагом? — я сморгнула и ясно увидела глаза Влада, глаза, полные беспокойства и растерянности. — Никто, — завершила я. — Ты ничего для меня не значишь, и я предлагаю поставить на этом точку. Забудь обо мне, если сможешь. Попытайся. — А если не получится? — Мне недолго осталось, — я хмыкнула. — Если не получится… Уходи. Нет, правда. — Я сама поднялась на ноги, и Владу ничего не оставалось, как подняться следом за мной. — Уходи! Это правда больно, когда люди, которые что-то для тебя значили… Люди были далеко. Они вроде бы находились рядом, но ни один из них не касался меня и ничего для меня не значил. Люди были далеко, а я хотела, чтобы они были ещё дальше, чтобы не застали тот миг, когда я рассыплюсь пеплом, и я зашагала, все дальше, дальше, и дальше, между Алиной и Кириллом, от Алины и Кирилла. Преданные, предавшие. Предавшая, преданная. Я слишком любила осень. И верила ей чересчур. Если бы осень могла остаться позади, если бы я вдруг оказалась в зиме, закованная в ледяную клетку, это ведь было бы много лучше, это ведь бы могло все вернуть, поменять, спасти… Я в кого-то уткнулась. Слезы устилали глаза, и я не видела, куда иду, и не хотела видеть, но его я различила сразу, ещё когда он не успел ничего произнести. Я не хотела шагать назад, к ним, да так и осталась стоять вплотную. — Это потому, что вечность назад я отправила тебе сообщение? Я увидела, как он кивнул. Яр. Я опять мешаю тебе учиться. — Я опоздал? — Я все испортила, — отозвалась я. И добавила: — Я всех убила. Я заставила всех умереть. Я… И я прижала голову к его теплу. Огонь к огню. Свет к свету. Чтобы пламя усилилось в два раза. — Если я сейчас умру… — произнесла я тихо, надеясь, что Яр этого не расслышит, — я буду рада, что умерла рядом с тобой. Я думала, что Ярик надо мной лишь посмеется — или, в лучшем случае, обзовёт дурочкой, выдумавшей непонятно что. Но вместо этого он серьезно произнес: — И я буду рад умереть рядом с тобой. Но не сегодня. Лет через восемьдесят. Яна!.. Мы можем уйти. Мы можем поговорить — или помолчать. Я могу всегда тебя… так обнимать, если ты только попросишь, произнесешь хотя бы одно слово… Я чувствовала, как плавно покидает меня огонь — сила Яра превосходила мое пламя. Опять магия. Душу не вылечишь магией. Душу вылечишь любовью, но моя — мертва, и нет никого, ничего, никогда, кто бы мог это исправить. Нет — и не будет. А ты… ты тогда кто? Кто ты, Яр? Простой парень, с которым можно посмеяться? Маг, умеющий гораздо больше, чем написано в беломагический кодексах? Солнце?.. — Яр, — только и сказала я, поднимая на него голову. Он внимательно посмотрел на меня — серо-голубые глаза, совсем живые и очень глубокие — и я продолжила: — Я не хочу и тебя погубить, Яр. Я не шутила, когда говорила, что нам не нужно больше видеться. Если я что-то для тебя значу, то ты должен понять: мне будет слишком больно, если с тобой по моей вине что-то случится. Даже сейчас, — я обернулась и заметила приближающуюся фигуру, стараясь не смотреть на те, что лежали на земле и постепенно окружались людьми. — Отец. — Кажется, мы уже знакомились, — отозвался Яр. — Уходи, — я легко оттолкнула его себя — ткань пальто показалась чуть грубоватой. — Уходи и не возвращайся. Я всем… — я рассмеялась, — всем и всегда так буду говорить, всегда и всем, пока я здесь, пока… Он не ушел. Так и остался стоять, не приближаясь, но и не отдаляясь. Отец остановился напротив. Он смирил взглядом Яра и только потом — меня. Спросил: — Все в порядке? Я смотрела на него заплаканными глазами и думала о том, что у меня потекла тушь, и беспокоилась, что испортила Яру пальто (я снова все порчу), и не нашлось слов лучше, кроме как эти: — В полном. — Дочь, — отец покачал головой. — Дочь, — повторила я, усмехнувшись. — Не боишься, что когда-нибудь очередь дойдет до тебя? Что когда-то ты… по моей вине? Пока не поздно, отец. Откажись от всего этого, пока не поздно. Пока я тебя ещё не погубила. — Мы поговорим, и я все тебе объясню, — не отступал он. — Я отказываюсь с кем-либо разговаривать. — Я… Отец растерялся. Я видела рассеянность в его каменных глазах, и это было смешно. — Заставишь? — широко улыбнулась. — Да, конечно. И сорвалась с места. Сорвалась — и помчалась прочь. Раз уж они не хотят меня отпускать, я сама себя отпущу. Отпущу настолько внезапно, что никто не успеет этого заметить, никто не успеет даже слова крикнуть мне в спину. Яна. Яна — Янтарная. Она будет жить, пока я жива, она будет жить… Значит, и я должна?.. Но прежде отпущу. Чтобы никто не успел меня догнать. Чтобы очнуться далеко, ближе к центру города, очнуться и замереть, и почувствовать тяжесть, и ощутить свободу. Я одна. И это — шанс начать все заново.=