До нескорого, она же

Может, отец и в самом деле стер мою память целиком и полностью, с самого начала. Он не гнушается никакими методами, а забытье некоторые черные вообще считают игрушкой, лишь пустяком, не заслушивающим всеобщего внимания. С другой стороны, если бы память меня оставила, я бы так просто об этом не размышляла. Значит, я все ещё жива, и водоворот событий, в центре которого я оказалась, продолжает закручиваться. Не помню, когда меня в последний раз так расстраивало то, что жизнь продолжается… Можно открыть глаза. Вот о чем я подумала после этого. Я слишком долго оставалась в неведении, и этим навредила многим — не только себе. Вот только иногда открыть глаза бывает сложнее, чем совершить куда более отважные вещи. Хотя и то, и другое требуют лишь секунды, одной-единственной секунды смелости… Но откуда ее взять? Я собрала всю свою волю и решилась. И в первое мгновение даже не поняла, где нахожусь. Здесь были серые стены с сине-фиолетовым принтом, мягкий белый диван, на котором я, собственно, лежала, компьютерный стол и ассиметричные полки над ним; и где-то я уже определенно это видела, вот только где? Ответ был близко, очень близко. Настолько, что я решила не принимать его во внимание. Я поднялась на локтях, села, спустила ноги. На полу лежало ковровое покрытие, фиолетовое, как буквы на стенах, как души… Я коснулась его ногами в знакомых зеленых носках. Именно в них я ходила в школу… сегодня? Вчера? Или когда? И именно в них я не хотела возвращаться домой. В целом одежда на мне оставалась та же самая, какую я помнила. Узкие черные брюки, полосатый желто-оранжевый свитер. Я встала на ноги, потянулась, возвращаясь в тело. Была школа, были поиски после нее. Был поцелуй. Хотя, справедливости ради, длился он одну лишь секунду, ту самую. Потом Яна ушла в параллельное измерение, в чужие объятия, в отключку. По порядку. И вот я здесь. В беспорядке. Открытый ноутбук тихо гудел, будто находился в спящем режиме. На полках поблескивали корешки дорогих книг. Серебристый шкаф с одеждой был закрыт, и я решила к нему не прикасаться. Но вот ноутбук слишком меня привлек, и я не удержалась от нажатия на «энтер». Ноутбук загудел усерднее и ещё через мгновение выдал мне экран блокировки, на котором значилось «введите пароль». Пароль я не знала… да и обратила внимание на это окошечко, честно говоря, в самую последнюю очередь. Больше всего меня привлекла заставка. На ней была я, одетая в бордовое платье с открытой спиной, с распрямленными волосами и стрелками на глазах. Я смотрела в камеру и улыбалась — и, честно говоря, выглядела вполне симпатично. Если бы некто поделился этой фотографией со мной раньше, я бы даже поставила ее на аватарку… предварительно обрезав левый край. Потому что слева от меня стоял Влад. Совсем близко, но не касаясь, как будто хотел меня дотронуться, но боялся. Выглядел он тоже ничего так. Черная рубашка, темно-синие джинсы, стильная укладка. И этот взгляд, каким он смотрел на меня, в то время как я, дурочка, пялилась в камеру, ничего не подозревая… Правильно, что я не видела эту фотографию прежде. Я бы сразу все поняла, без признаний и намеков. Это был мой семнадцатый день рождения, и уже тогда Влад что-то замышлял. Что-то… Уже тогда он тронулся головой. Я вспомнила. Вспомнила эту комнату и ноутбук тоже. Пусть в первой я бывала всего несколько раз, и то — давно. А ноутбук видела единожды, когда Влад желал мне что-то показать. Садись, пять, Яна. Надо тебе становиться не биологом, а следопытом, идиотка. Я села на компьютерный стул и принялась ждать. Время на ноутбуке показывало половину шестого, и так я поняла, что сегодняшний день продолжается, более того, в отключке провалялась я совсем чуть-чуть. Едва донести, наверное, успел. Чтобы и ждать было недолго, взяла из стопки белой бумаги в углу один лист и принялась его рвать, стараясь сделать это как можно громче. Ведь просто открыть дверь и крикнуть: «Влад, я проснулась!» слишком сложно. Ждать в самом деле пришлось недолго. Даже экран блокировки не успел потухнуть, и я на нем все ещё улыбалась, а Влад продолжал смотреть так, будто я — самое ценное, что у него есть, будто он согласен отдать все, что угодно, лишь бы вот так стоять со мной рядом, и если не касаться, то дышать одним воздухом. Сейчас будет по-другому. Я поняла это, когда Влад вошел в комнату и посмотрел на меня взглядом, полным одной лишь досады. Клочки бумаги. Мои руки, рвущие ее и кидающие на пол, прямо на фиолетовый ковер, чуть более светлый, чем чернильно-черные души. Экран ноутбука, моя улыбка, его глаза. — Яна, — он шагнул внутрь и остановился. Я безучастно посмотрела на него. Он вздохнул, вновь взглянул на бумагу. Не то попросил, не то приказал: — Прекращай это делать. Я пожала плечами и вернула бумажку — вернее, то, что от нее осталось — на место. — Ты зашла слишком далеко, Яна, — продолжил Влад. — Ты меня понимаешь? — Я молчала, и тогда он не выдержал: — Что ты от меня ждешь? Извинений? — Нет, — ответила я наконец. — Всего лишь «здравствуй». Влад рассмеялся. Я никогда не слышала, чтобы он так смеялся. Влад прошел на кровать и сел, чтобы видеть меня. Предполагалось, что я повернусь, но я не стала поворачиваться. Сидела и разглядывала фотографию, пока ноутбук не погас. Тогда я вернулась к бумажке. У меня были хорошие учителя. И они научили меня сдерживать свои эмоции. Отец, Наталья Заболоцкая, Янтарная, да даже сам Влад… И Кирилл. Самый главный учитель, за одну встречу показавший мне больше, чем все они за семнадцать лет. — Ладно, — в итоге сказал Влад. Он продержался четыре минуты двадцать секунд — я засекала. В правом углу стола Влада стояли часы с острыми стрелками. — Ты не хочешь со мной разговаривать, верно? Я молчала. — Но мне от тебя ничего не нужно — этим займутся другие. Только один вопрос. Ответь мне на один вопрос, Яна. Прошу тебя. В знак нашей былой дружбы. — Былой? — уточнила я, так и не повернувшись. — Друзья не хранят секретов друг от друга, Яна, — сказал он с горечью. — Друзья не обманывают. Друзья не предают. Ведь ты всегда могла обратиться ко мне!.. — А ты всегда мог обратиться к моему отцу. Как будто я не знаю, что его слово для тебя — закон. А в выборе между законом и любовью… Ты порядочный человек, Влад, и я знаю, что бы ты выбрал. Мне показалось, что он вздохнул. Теперь не выдержала я. Напомнила: — Я все ещё жду твой вопрос. — Да, — отозвался он. — Вопрос. Кого тебе было приятнее целовать, Яна? Его — или меня? И тут я поняла. Поняла, что Влад стал свидетелем сцены, произошедшей между мной и Кириллом. Поняла, что это он держал меня, когда я вернулась после разговора с Янтарной. Поняла, что он знает — поцелуй ему не приснился. Ощущения стереть сложнее, чем слова. — Целовать? — я хмыкнула. — Я помню лишь об одном нашем с тобой поцелуе. Том самом, который тебе приснился. Увы… — Можешь больше меня не обманывать, — отрезал Влад. — Я больше тебе этого не позволю. Я знаю, что это ты целовала меня тогда… Целовала, чтобы коснуться души, чтобы сбежать… — Что ж, — отозвалась я равнодушно. — Радуйся. Мне захотелось заплакать. Вернуться на диван, уткнуться в подушку и реветь, как маленькой девочке, жаловаться на судьбу — и в первую очередь на себя. За что? За что? За что?.. Мне кажется, Влад это почувствовал. Я услышала, как скрипнула кровать. Учуяла его приближение. Заметила ладонь Влада, потянувшуюся к моему плечу, и сама отвела его в сторону, чтобы Влад меня не коснулся. — Для тебя это все — игра, — заметил он. — Ты играешь со мной и моими чувствами. Играешь со своим отцом и мешаешь ему защитить тебя. Даже с тем твоим белым… играешь. Позволяешь приблизиться, чтобы потом резко выгнать. И смеешься. Над всеми нами смеешься. — Я не смеюсь, — отозвалась равнодушно. На этом терпение Влада закончилось. Кресло пришло в движение — он сам развернул меня, чтобы посмотреть в глаза. И я посмотрела в ответ. Подняла голову и посмотрела, если теперь я могу только смотреть. Влад взялся за ручки кресла, перекрывая вход, и склонился ко мне. — Смеешься, — повторил он. Совсем близко. — Не смеюсь, — стояла на своем я. — И даже сейчас, — он на мгновение прикрыл глаза — темно-серые, грозовые глаза. — Даже сейчас ты со мной играешь. Ждешь, кто сдастся первым, ждешь, пока я сломаюсь… а я так близко, так близко к тому, чтобы сломаться. Мне стало жалко его. Но и себя я тоже жалела. А потому продолжила… ну да, пожалуй, все-таки играть. — Татьяна Валерьевна дома? — спросила тихо. Влад безнадежно улыбнулся и ответил: — Нет. Только ты — и я. Скоро приедет твой отец, и он доставит тебя до дома. — Насколько скоро? — Совсем скоро. Он все ещё нависал надо мной и читал по моим глазам меня же. И тогда же я попросила: — Можешь, дашь мне выйти? Влад послушно отступил назад, и я поинтересовалась будничным тоном, будто никаких признаний перед этим не было: — А почему ты не отправил мне ту фотографию? — и кивнула на потухший ноутбук. Влад ухмыльнулся. — Должно же и у меня быть что-то, о чем ты не знаешь?.. Отец приехал минуты через три. По ощущениям. На часы я больше не смотрела. Подошла к окну, отодвинула шторку — темную сетку, отливающую лиловым и бордовым, и принялась смотреть в окно. Комната Влада находилась на южной стороне, и окно выходило в хорошо обустроенный двор. На улице, радуясь солнышку, тусовалась малышня. И я вдруг захотела стать очень маленькой и сбежать. Или хотя бы вернуться к той одиннадцатилетней Яне, которой я была на момент знакомства с Владом. Чтобы, когда отец его представил, я не улыбнулась (и этим дала Владу мотив), а отвернулась в сторону. Может, тогда мы были бы сейчас лучшими врагами. Так Влад хотя бы остался в моей жизни не просто бывшим другом. Так он вообще бы в ней остался. Три минуты. Три минуты солнца, клонящегося к горизонту. Три минуты дыхания Влада в разнобой с моим. Три минуты безнадежности. А после раздался звонок, и Влад пошел открывать, оставив дверь незакрытой, и я направилась следом, и меня преследовали страх, и предвкушение, и разочарование. Дверь распахнулась. Отец вошел внутрь. Пожал руку Владу, как будто тот был не учеником, а сыном. И только потом посмотрел на меня и произнес всего лишь два слова: — Ты готова? — Пальто, — ответила я. — И сумка. Отец посмотрел на Влада. Влад кивнул, и отец кивнул в ответ. Потом обратился ко мне, даже на меня не взглянув: — Я буду ждать тебя внизу. Он не делал мне никаких предупреждений, но слова отца прозвучали так, что предупреждения не требовались. Влад снял с крючка пальто, протянул мне. Подал ботинки. И даже подсказал, где (на пуфике) взять сумку. А потом указал мне на дверь. И все молча, молча, молча. Я задержалась перед зеркалом, чтобы поправить волосы и завязать шарф. После этого и в самом деле взялась за ручку двери. Но, прежде чем уйти, спросила: — Могу я дать себе совет? Как бывшему другу? Влад медленно (молча) кивнул, и тогда я произнесла: — Присмотрись к Вике. В самом деле, присмотрись. Она вспоминает о тебе всякий раз, когда мы оказываемся рядом… Я опустила ручку и вышла в подъезд. Но не успела дверь захлопнуться, как я призналась: — Именно ради того, чтобы заполучить тебя, она активировала тот портал, самый первый, который перенес нас к Янтарной. Лишь ради тебя. Последним, что я увидела, были глаза Влада, удивленные глаза, будто он только что проснулся. Я толкнула ручку двери и побежала по лестнице. Восемь этажей. На секунду понадеялась, что физическая усталость выветрит из моей головы все мысли. Однако я спустилась вниз, почти не устав. И мысли все же остались. Когда-то я чуть не сбежала из дома. Мне тогда было лет тринадцать, и у отца случился последний на моей памяти отпуск. Он целыми днями сидел дома, и я тоже сидела. И однажды, где-то спустя неделю, отец заявил, что мне хватит просиживать свою жизнь, что лучше бы я занялась чем-нибудь более полезным, чем компьютерные игры, что скоро я совсем одичаю… И все в таком духе. Я не выдержала — тогда ещё не постигла терпение. Закинула в рюкзак пару яблок, консервы и все свои сбережения — тысячи полторы рублей, что ли… Схватила велосипед, тот самый мой велосипед, первый и единственный. И выскочила наружу, помчалась куда-то далеко, за город, в начале этой поездки мечтая только об одном — никогда не возвращаться, никогда больше не выслушивать ничего подобного. Вернулась. Когда достигла окраины города и поняла, что ещё сотня метров — и силы меня покинут. Сходила в кафе, купила себе молочный коктейль. Успокоилась. И вернулась. А отец будто даже не заметил моего отсутствия. Лишь кивнул, завидев меня и велосипед… Сейчас у меня с собой не было ни яблок, ни консервов. Ни даже денег. Только сумка, полная учебников и тетрадей, пенал с канцелярскими принадлежностями, ключи от моего — не моего — дома и новый телефон, на который я копила деньги последний год. Да и куда мне было теперь бежать?.. Когда понятно, от кого, но не понятно, к кому?.. Если никто теперь не вызывает доверия? Никто. Лишь только Яр, но я даже не знаю, где он живет. Яр. Мне вдруг очень захотелось с ним увидеться, но я понимала, что в ближайшее время осуществить это не получится. Покинув подъезд, я принялась искать взглядом машину отца — черную, с затонированными окнами. Но лишь только одна из машин возле подъезда показалась мне знакомой, и эта машина принадлежала… точно. Я разглядела его. Виктор. Белый маг. Давний тетин знакомый. И Пашкин папа. Спереди вместе с ним сидела тетя. Теперь спереди. Завидев меня, она махнула рукой, и я неуверенно двинулась их в сторону. Неужели у отца настолько мало времени, что он не пожелал даже завести собственный автомобиль? Неужели отец настолько ко мне равнодушен, что согласился мириться с белым? Он ведь тоже не любит белых… Я села назад, справа, тогда как отец сидел слева. Поприветствовала водителя — едва слышное «Здравствуйте» и отвернулась к окну. Клетка. Эта машина была для меня клеткой. И я не знала, где сейчас Янтарная. Быть может, тоже задыхается от нехватки воздуха? — Яна, — произнес тихий голос, когда мы отъехали от подъезда Влада. Это была моя тетя. Когда-то моя настоящая тетя. Я повернулась к ней, ожидая обвинений и нотаций, но тетя смотрела на меня с нежностью во взгляде, и на секунду мне даже показалось, что я была именно ее дочкой. Родители всегда прощают. Даже если ты совершил самый ужасный из поступков, если на тебя сыплются обвинения, если кажется, что ты попал в тупик — они все равно будут на твоей стороне. Они будут бороться вместе с тобой, даже если соперником окажется целый мир. Когда я была маленькой, ощущала все именно так. Но с возрастом спал плед иллюзий; и если в тете, моей тете, Наталье Заболоцкой, ещё теплился шанс когда-нибудь меня простить, то в отце я ничего такого не ощущала. Я кивнула. Не знаю, зачем, но я кивнула, глядя на нее, и тогда тетя отвернулась, будто я сделала ей больно. Не поворачиваясь ко мне, тетя сказала: — Сначала мы отвезем Алексея, а потом доставим до дома тебя. — Опять дела? — не удержалась я от вопроса. — Решаю твои проблемы, — ответил отец, хотя вопрос предназначался и не ему. Больше всего мне хотелось крикнуть, что единственная моя проблема — это мой отец, и утаить, что жизнь себе порчу именно я сама. Но я промолчала. И тогда отец продолжил, будто ему не терпелось похвастаться: — Влад сообщил тебе, что сообщник Янтарной захвачен? Кирилл. У меня быстрее забилось сердце, но я постаралась ничем себя не выдать. — И самое интересное… — протянул отец, будто хотел надо мной поиздеваться, — что мы узнали почти все сведения, в которых нуждались. Быстро. Такой была моя первая мысль. А за ней последовала вторая. Так вот, почему ты задержался на три томительные минуты? — И что же ты узнал? — я повернулась к отцу. Но он будто бы не услышал мой вопрос — и вместо ответа произнес: — Ученик Янтарной оказался послушным парнем. И рассказал нам все почти сразу, как только мы пообещали, что это поможет спасти тебя. Удивляюсь, откуда в таком юном молодом человеке такое желание спасать тех, кто, как оказалось, в спасении не нуждается. Из моей груди вылетел невольный вздох. Я вернулась к дверце машины, прижимаясь к ней так, будто она — самая дорогая вещь в моей жизни. И просила ее: пожалуйста, пусть это окажется неправдой. Пусть отец придумал это специально, чтобы ещё больше вывести меня из равновесия. Я не настолько дорога Кириллу, чтобы он променял благо своей учительницы на мое спасение. А даже если так. Даже если так, значит, он ничего не понял. Он не поверил, что Янтарная — мое спасение. И погубил нас обеих? Не мог же он погубить нас обеих? От ужасающих мыслей у меня разболелась голова, и я почувствовала, что начинаю постепенно уходить куда-то… вне… Он солгал. Отец ли, Кирилл. Не имеет значения. Не имеет значения, потому что не может быть правдой. Вскоре отец вышел из машины. Я не знала места, к которому он направился. Это было двухэтажное здание, не такое масштабное, как особняк, в котором проводились шабаши, но по-своему красивое: светлое, с белыми колоннами, оно будто источало спокойствие. А у меня спокойствие всегда ассоциировалась со смертью. После ухода отца дышать в машине стало легче. Я наконец оторвалась от дверцы, откинулась на спинку и прикрыла глаза. Домой. Оказалось, я произнесла это слово вслух, потому что тетя ответила: — Верно. И тогда я, выпрямившись, покачала головой и призналась: — Мне кажется, у меня больше нет дома. Тетя повернулась ко мне и взглянула с удивлением во взгляде: — Почему ты так считаешь, Яна? — Дом — там, где тебя ждут, — я пожала плечами, повторив то, что уже говорила про себя. — Или хотя бы там, где ты никому не противна. Я посмотрела на Виктора, его русые-белые волосы, точеный профиль и морщинки в уголках глаз. И выдала, не продумав ничего прежде — эти слова как будто созрели в сознании помимо моей воли и только ждали возможности вырваться, ведь и слова стремятся к свободе: — Скала хранит тепло внутри… Но это не делает ее слабее, напротив, лишь укрепляет, затачивает камни, — я смотрела в глаза тети, мечтая увидеть в них отклик. — Но лед, растаяв единожды, навряд ли вернется к прежнему состоянию. Понимаешь? Тепло для льда слишком опасно. Я вглядывалась в два черных колодца. В них были нежность и беспокойство — но больше ничего. — Что ты пытаешься сказать? — уточнила тетя. Я покачала головой. Теперь не пытаюсь. Нет смысла говорить, если тебя не понимают. Не знаю, сколько времени мы добирались до квартиры моего отца — я перестала ориентироваться в пространстве, потерявшись вне его. Но добрались, и это был факт. Машина остановилась, и я уже собиралась попрощаться с тетей, как она сообщила, что проводит меня. Я сразу заподозрила подвох. Будто она не верила, что я дойду. И подозрительность моя только увеличилась, когда из машины вышел Виктор, такой высокий по сравнению с моей тетей. — И вы желаете меня проводить? — А вы имеете что-то против? — уточнил Виктор. Видимо, все ещё обижался. Помнил наш первый-последний разговор. Но правда заключалась в другом: с тех пор я поменялась, чрезвычайно поменялась, с ног на голову, с головы на ноги… с бока на бок… Он обошел машину, открыл багажник и достал из него большой наполненный продуктами пакет с логотипом известной сети магазинов. Захлопнул багажник — и подошел к нам. Я посмотрела на пакет с сомнением. — Это мне? Тетя обеспокоенно кивнула, взяла меня за запястье, свободное от кандалы, и потянула к подъезду. И я, как слепой котенок, последовала за ней, все ещё доверяя. Доверие потерять сложнее, чем кажется. Тем более, если оно с годами лишь укреплялось. Одним ударом, даже метким, эту стену не разрушишь. Мы вошли внутрь. Остановились возле лифта. Молча. В окружении тети и Виктора я чувствовала себя донельзя неуютно. И если белых магов я никогда не любила, то вот тетю… С тетей я всегда чувствовала себя в безопасности, даже когда она не обладала магией. А теперь это чувство испарилось. Лучше бы она ничего не вспоминала. Лучше бы я тогда не целовала Влада. Но ни один волшебник не обладает даром поворачивать время вспять — по крайней мере, мне на глаза они не попадались. И сожаление о том, что случилось, не может ничего исправить. Лифт довез нас до седьмого этажа и выплюнул на лестничную клетку, прямо перед квартирой моего отца. — Открывай, — произнесла тетя. Как будто я не знала, что надо делать. Однако ключ никак не находился, а потом отказывался попадать в замочную скважину, и с дверью я провозилась, по крайней мере, в пять раз дольше, чем обычно. А, когда дверь все-таки распахнулась, замерла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Не зря. Виктор протянул мне пакет с продуктами, и тетя произнесла: — Это тебе, Яна. Ты сможешь приготовить себе ужин. Пакет я взяла — доверие вновь меня подвело. И заметила: — Спасибо, конечно, но… Вы не войдете внутрь? Тетя покачала головой. И я все-таки перешагнула, потому что теперь помимо сумки одиннадцатиклассника на мне висел ещё и пакет, и это было уже выше моих сил. Дверь захлопнулась, едва я оказалась внутри, и я, как наивная дурочка, в первые секунды поверила, что это бушует сквозняк. Однако дверь не распахнулась, когда я попыталась ее открыть, хотя была незамкнутой. Я прислонилась к дверному глазку, вглядываясь в подъезд. Мои спутники все ещё стояли там, и тетя как раз заканчивала активацию охранного заклинания. Я знала, что это охранное заклинание. Пара секунд — и она посмотрела на меня, потому что почувствовала, что я смотрю на нее. Посмотрела — и произнесла достаточно громко для того, чтобы быть услышанной: — Мне правда очень жаль, Яна. Что-то рухнуло. Если не вся стена, то хотя бы ее часть, и я не имела власти построить ее заново. — Надеюсь, тебя заставил мой отец, — пробормотала я, глядя, как они отдаляются, возвращаются к лифту. На третьем шаге не выдержала, крикнула: — Тетя! — Она обернулась, потому что не могла не обернуться. — Пашка? Как там Пашка? — Он знает, — ответил вместо нее Виктор. — Он счастлив? — уточнила я. Тетя кивнула. И я отлепилась от звонка, потому что больше не могла смотреть. Сползла по двери и сжалась подобно бутону, но не розы, а никому не нужного сорняка. Да так и замерла, забыв про чертовы продукты. Испортятся, не испортятся — какая теперь разница? Конечно, протухшие яйца я могла бы скинуть Виктору на голову, но что-то мне подсказывало, что он не придет. Никто не придет. Я услышала шорох в коридоре и произнесла: — Ты был прав, мой зайчик. Ты был прав. Прежде чем поднять пакет, я его пнула. Не со всей дури — а дури у меня много. Так, едва-едва, лишь чтобы немного успокоиться. Пнула и подняла. Кто знает, насколько долго я здесь останусь? А умереть от голоду не хочется. Я буду долго жить, очень долго, я всех переживу и ещё успею посмеяться, оставшись одна. На самом верху пакета лежали зерна для Хомячидзе, и это только усилило мои опасения. А ниже обнаружились продукты из самых разных отделов. Семь яблок. Две коробки молока. Крупа: гречка, овес, рис. Рыба в виде консервов. Консервы в виде фасоли. Морковка. Картошка. Шоколадка. Маленькая, на самом дне. Быть может, от тети. Но вдруг пожар? Вдруг дом вспыхнет, как лист бумаги, и в живых останутся все, кроме?.. Они вообще думают о моей безопасности? Ладно о моей! Но здесь ещё Хомячидзе, мой мальчик, и его отец тоже обошел стороной, хотя сам дарил мне его почти полтора года назад. Хотел, чтобы я училась ответственности. Разгрузив продукты, я пошла к себе в комнату. (Школу, получается, опять придется прогулять). И потянулась к магпочте, потому что знала — там меня ждет нечто. Вот только магпочты на месте не обнаружилось. И я поняла, что отец уже успел прибраться и в доме. Только когда? Когда умудрился? И как быть дальше?.. Радовало лишь то, что доступа к моим письмам отец не имел — они открывались только на определенную душу. В этой чудесной коробочке, пусть белые и считали ее своим собственным изобретением, сочетались обе магии. Белая позволяла перемещать послания, но черная давала возможность их получить… Я упивалась хотя бы этим. Раз больше нечем. Вытащила телефон, зная, что меня ждет ещё одна подстава, и не прогадала. Связь в квартире пропала, хотя всегда ловилась превосходно. Я совершила обход, не постеснявшись даже заглянуть в кабинет отца, но все было тщетно. Зараза. Даже на улицу высунула руку, почти не боясь угробить новый телефон, но квартира будто была защищена с запасом, чтобы лишить Яну любой связи с миром. А так уж хорош охранный контур? Я хмыкнула. Я могла бы — в самом деле могла бы! — проверить прочность отцовской защиты… использовав для этого окно, широко распахнутое. Затормозил бы меня воздух? Но я не стала этого делать. Потому что жить я пообещала самой себе. Ужин. Как много в этом слове. Когда я ела в последний раз? Утром? Но что там была за еда… Я взяла йогурт — обезжиренный, без добавок, будто кто-то побеспокоился о моей фигуре. И притащила его к себе в комнату. Села, прислоняясь к стене, и принялась есть. Сплошное удовольствие. Как бы не подавиться. Вскоре йогурт остался позади, и я расправилась с шоколадкой. Быстро, даже мгновенно, без особых сожалений. И переключилась на курагу, которая тоже сюда затесалась. А потом решила вернуться к молочным продуктам и покончить с творогом, смешав его с завалявшимся в холодильнике джемом… Яна погрузилась в депрессию. Потому что все ее обманывали. А, между прочим, из депрессии многие люди выходят посредством еды. И зачем мне становиться исключением? Зачем мне вообще кем-либо становиться? Янтарная мечтала стать той, на кого посмотрят, и разве это закончилось хорошо? Однако моим планам уничтожить все запасы, что вместятся внутрь, помешали. Я была на середине поедания творога, когда в дверь постучали. И первым мою голову посетило любопытство. Правда, меня интересовал не тот, кто пришел, а то, что с ним сделала отцовская защита. Но через минуту стук повторился, и это значило лишь одно — этот кто-то все ещё в живых. Уже интересно. Я отставила творог в сторону и подошла к двери. Прислонилась к зрачку, боясь увидеть тех, кто меня предал. А увидела Яра, растерянного и взволнованного Яра, моего вечного врага, моего лучшего друга, мою ненависть, мою любовь. Я даже почти не удивилась, завидев его по ту сторону двери. Он придет, я всегда знала, что он придет. — Яр? — спросила слишком тихо для того, чтобы быть услышанной, но он все равно меня услышал. — Это я, — согласился он. — Яна… Случилось что-то непоправимое, так? Ты мне откроешь? Это стало последней каплей. Из моих глаз брызнули слезы, и, как я не сдерживала себя, за ними последовал всхлип. Он тоже не прошел незамеченным. Есть такие люди, которые чувствуют тебя насквозь, даже если и не видят. Возможно, Ярослав тоже относится к ним. Потому что я услышала обеспокоенное: — Яна? Что не так, Яна?.. — Прости, — пробормотала я. И добавила громче: — Прости! Но я не могу открыть. Просто не имею такой власти. Отец посчитал, что вправе принимать решения за меня, и запер в квартире. Теперь я могу быть только тут. Вот и все. Он молчал — слушал и слышал — а я распалялась все больше, и говорила, говорила, говорила, потому что слишком устала молчать. — А я ведь просто хотела ей помочь, Яр. Помочь Алине. И не только потому, что она моя тетя, но и потому, что я ее поняла. А они — нет. И разве она в этом виновата? Мы обе одиноки, Яр, и, может быть, именно это я в ней разглядела. Ты меня слышишь? Сквозь зрачок я видела, как он кивнул. И продолжила: — Столько всего произошло, Яр!.. Я пыталась помочь, а они вышли на Кирилла, ты ведь помнишь Кирилла? И он рассказал им все. Я не знаю, зачем он это сделал, — я вновь вспомнила слова отца и всхлипнула ещё громче, — быть может, и из-за меня. Все потеряно. Понимаешь? Все-все-все, Яр. Услышь… Ярослав встрепенулся и произнес: — Слышу… Безумно хочу увидеть, но не знаю, как это осуществить. Он не стал осуждать мои действия, и за это я была благодарна. Слезы меня душили. И я плакала, пока слезы не застелют глаза, пока ком в горле не станет невыносимым, пока ничего — совсем ничего — не останется. — И я, — сказала я тихо, — и я не знаю. — До седьмого этажа лезть будет высоковато, — протянул Яр, как ни в чем не бывало. — Хотя в детстве я занимался альпинизмом… Но самой моей высокой вершиной стал двухметровый забор. Я рассмеялась. Рассмеялась сквозь слезы, а потом меня вдруг осенило: — А помнишь… Тогда, тем вечером, когда мы встретили Кирилла, которого я подставила, ты сказал мне, что тебя здесь не будет? Помнишь? — Помню, — ответил Яр. — И все-таки, Яна, я посоветую тебе не брать на себя вину за то, что… — Где ты будешь? — перебила я. Я решила не ходить вокруг да около, а задать вопрос в лоб, надеясь получить самый искренний ответ. Пусть лучше он добьет меня сейчас, чем если это случится позже. — Возможно, я уеду. — Уедешь? Я спросила это не то с горечью, не то с облегчением. — Уедешь, — повторила, — хорошо. Я уже успела подумать, что ты смертельно болен, или что с тобой тоже желают пообщаться родственники, или ещё что-нибудь в таком духе… А ты просто уедешь. Уедешь. Хорошо, уезжай, — разрешила, больше всего не желая его отпускать. Теперь смеялся Яр. Но я видела, что ему не смешно. Я тоже умела видеть. — Я все расскажу тебе, — произнес он, — но позже. Сначала нужно решить, как мы тебя освободим. — Никак? — предположила я. Вполне справедливо, между прочим, предположила. Потому что знала. — Выход есть всегда, — поправил меня Яр. — Единственный тупик — это смерть, но мы о грустном сейчас не будем. Так что мы придумаем, как тебя освободить… — И ты заберешь меня с собой? — вырвалось из меня. — Если… когда сможешь освободить? — Заберу, — ответил Ярослав, ни секунды не раздумывая. А потом спохватился: — Вот только надо решить, куда. — А ещё у меня здесь ребенок, — продолжила я, все больше погружаясь в эту иллюзию. — Ребенок? — он выглядел недоуменным. — У тебя ведь нет детей? — Люди считают его хомяком… Слезы начали высыхать. Быть может, все обещания Яра были не больше, чем словами, но в тот момент я им поверила, и это подарило мне облегчение. Все может быть. — Такого ребенка можно и забрать, — подытожил Яр. — Ага, то есть, если бы у меня был настоящий ребенок, ты бы бросил его здесь? — В первую очередь я бы очень удивился. Мне кажется, тебе рановато иметь детей… — Какой ты все-таки правильный, Яр. Авантюрист, но правильный. Честный. По крайней мере, с окружающими. А с самим собой? Я смотрела на него через глазок, ожидая какой-либо реакции, и Яр признался: — Себя я обманываю. Говорю, что смогу жить дальше, потеряв важную часть своей жизни, и даже будто в это верю. — Хочешь поделиться? Он помотал головой, и тогда я попыталась его утешить: — Но душа… Она ведь навсегда останется с тобой, Яр. И ты сможешь вспоминать. — И утешать себя былым? — И утешать себя былым. Слезы на мне высохли. А Ярослав ушел — я сама попросила его уйти, напомнив, что ему ещё надо учиться, на что белый маг пробормотал что-то невнятное, а я и не стала уточнять. Яр ушел, но одна я не осталась. Во мне теплилась надежда. Что тетя спасется, что отец сказал неправду, что все образуется. А надежда — это цветок. Может быть, на вид он и невзрачный, всего лишь колючка, но погубить его сложнее, чем кажется. Он сможет себя защитить. И продолжит жить. Я вернулась к творогу, но на твороге и остановилась. Яр меня спасет. Но как, если даже я сама не в силах это сделать? Я ведь привыкла быть самостоятельной и решать свои проблемы без чьей-либо помощи. Поэтому, возможно, недооцениваю ее, эту помощь. Вдруг он придумает нечто такое, что не пришло в голову к черному колдуну с двадцатипятилетним стажем?.. До полуночи я просидела за уроками, готовая одновременно и к нападению, и к освобождению. Но не дождалась ни того, ни другого. Моя игра завершилась, и не в мою пользу.

***

Ночью мне приснился чудесный замок. Его стены поблескивали янтарем, а на верхнем этаже, в прозрачной комнате, — я знала точно! — летала рыжая пыль. Но наверх подниматься я не стала. Вместо этого пошла в сторону залы, которая когда-то (всегда) мне очень нравилась. Стены этой залы отражали и смех, и крики отчаяния. Пол больше всего напоминал ритуальный алтарь. И насчет алтаря хозяйка этой залы была полностью со мной готова. Да-да, едва дойдя до залы, я вспомнила сон, что с недостаточной аккуратностью стер из моей памяти отец. Вспомнила, что Алина именно здесь признавалась мне в своих разочарованиях… И лишь поняла ее ещё больше. Поздно. Слишком поздно. Почему все случилось так быстро? Привязанность — и расставание? Почему я не смогла ничего исправить? Я ещё долго бродила по коридорам, заглядывая в каждую открытую комнату. И даже добралась до башни с рыжей пылью. Вот только Алины, моей тети, моей второй настоящей тети, нигде не было. И я знала, что больше никогда ее не найду, сколько бы я здесь не ходила.