16 встреч

      Я хотела бы стереть из памяти эти счастливые моменты, хотела бы вечно сидеть на холодном полу, вдыхая запахи родного дома. Дома, где когда-то жили мы вместе. Обрывки памяти рисуют причудливые силуэты мамы, когда она стояла на нашей маленькой кухне и готовила блинчики. Как она аккуратно заворачивала творог, смазывала блины сливочным маслом. Мама говорила, что ее научила так готовить ее мама. А она научит и меня, когда я подрасту. Но теперь мне уже тридцать, а блины я так и не научилась готовить.       Я провожу рукой по животу, совсем скоро будут роды, а в моей квартире в Питере стоит не собранная кроватка. Мирон лежит в клинике уже пятый месяц, но я так и не решилась навестить его. Боюсь посмотреть в его лицо, боюсь услышать его голос, боюсь того, что он мне может сказать. Точнее, я знать не хочу того, что он мог бы мне сказать. Больше не могу верить в него, не могу верить его словам. Но колкая мысль, которая обвивает мое сердце и пульсирующими движениями сжимает его, твердит постоянно, что мне надо в него верить и надо верить его словам.       Кто-то говорит, что бывших наркоманов не бывает. Все эти люди с истерзанными хроническими привычками навсегда останутся такими. Но, а как же путь исправления? Как же вера в самого себя? Если ты действительно хочешь исцелить свое тело и душу, то на неверный путь можно не ступать второй раз. Или третий. Или четвертый. Ведь по сути своей, зависимости бывают разные и люди могут наладить общение с внутренними демонами и выйти из замкнутого круга. Как же люди, которые страдают ожирением? Неужели они не достойны веры и шанса? Или алкоголики? Или сексоголики? Всякая падшая душа достойна шанса реабилитироваться.       И он достоин.       Я встаю с пола и закрываю чемодан. Мой побег из Питера стоит заканчивать, ведь там у меня работа и жизнь. Скоро приедет папа и отвезет меня в аэропорт. Я сяду на самолет и встречусь лицом к лицу со своими проблемами, которые решила временно оставить нерешенными. Из Пулкова меня встретит Ваня и отвезет домой.       Дневник Мирона лежит в сумке и мой взгляд вновь цепляется за него. Столько боли и столько любви содержат строки, написанные шариковой ручкой на желтоватых листах бумаги. Когда я его читала, то будто проживала все то, что проживал и он. Я перечитывала его и не один, и не два раза. Я старалась его понять, старалась прочувствовать все то, что чувствовал он в моменты дикой и разрывающей болезненной вспышки. Я так ждала его катарсиса, но кажется, что он случился не на листках бумаги, а в реальной жизни, когда он стоял у окна, решаясь сделать последний шаг в своей жизни. Шаг в безмятежную и кромешную пустоту.       Отец отвез меня в аэропорт и сев на свое место в самолете, я замечаю у соседа включенный альбом Мирона. Мое сердце вновь разорвалось на куски из копоти и смога. — Как съездила? — спрашивает меня Ваня, крепко обнимая при встречи. Он забирает мою сумку и чемодан, мы идем к выходу. — Отлично! Встретилась с подругами, гуляла по набережной, с папой много времени проводила. В целом, все хорошо. — отвечаю ему и улыбаюсь.       У нас с Ваней очень крепкие платонические отношения, мы всегда друг друга выслушаем и поможем. Если бы не он и моя подруга Саша, я бы однозначно свихнулась и потеряла грань между реальностью и вымыслом. — Как Мирон? — спрашиваю тихо, когда мы уже оказались в машине и выехали с территории аэропорта. — Уже намного лучше. Разговаривал с его лечащим врачом, у него большие успехи, скоро думают сменить жесткие препараты на полегче. — Ну и славно. — лишь произношу и отворачиваюсь к окну. — Давай заедем к нему? Парень поворачивает голову на меня и удивленно смотрит. — Ты уверена, что это хорошая идея? — Я понимаю, что могу вызвать триггер, либо смотивировать его. Прошло много времени, я остыла и перечитала его дневник столько раз, что теперь даже могу сказать, что понимаю его. — поджимаю губы. — Просто хочу, чтобы он знал, что не один. — Давай переговорим с его врачом и если он одобрит эту идею, то обязательно сходим, окей? — Окей.       Долго встречи ждать не пришлось. У него теперь новый врач – Дмитрий Константинович. Разумеется, в наших психиатрических кругах о нем ходят легенды, все знают, что он один из самых грамотных специалистов Петербургов. Когда я училась на первом году в ординатуре, то посещала все его лекции и семинары. Поэтому вдвойне было здорово, что он лечил Мирона. Я этому врачу доверяла.       Когда с ним созвонился Ваня и передал трубку для нашего с врачом разговора, мой учитель меня вспомнил. Какого было его удивление, когда он узнал, что это я тогда отменила препараты (однозначно, мой косяк) и я в придачу его девушка. Конечно, на другом конце провода, я услышала томный выдох и краткое согласие на встречу.

***

      Придя в клинику «Доктор Сан», я сразу вспомнила себя на пятом курсе. Как впервые сюда зашла, каким причудливыми мне тогда казались это здание и его коридоры. Как я боялась подойти к пациентам, как металась между ординатурой по реанимации и неонатологии. Это место подарило мне массу новых впечатлений и дало четкое понимание кто я и куда мне стоит идти. А еще это место подарило мне Мирона. И я не понимаю: любить мне это место или яростно ненавидеть за это.       Медсестра провела меня в палату, и я встала на пороге, смотря на мирно спящий мужской силуэт. Стоило мне сделать шаг и войти в комнату, как он открыл глаза и резко оторвал голову от подушки.       Сильное и давящее чувство тревоги накрыло меня с головой, я боялась предположить его реакцию, ведь, уверена, что ему было больно. Больно от мысли, что я бросила его. Больно, что любимый человек не с ним в минуты слабости и горя. Дальней мыслью своего сознания начинаю давиться: ведь это он меня первый бросил. Даже не тогда, когда сбежал из квартиры, узнав о беременности. А именно тогда, когда стоял перед открытым окном, и чуть было не совершив самый жестокий поступок из всех возможных.       Я переминаюсь с ноги на ногу и делаю еще один осторожный шаг к нему на встречу. Беру стул, сумку кладу на комод и сажусь недалеко. Близко – мне страшно. — Привет. — говорю практически шепотом, боясь собственного голоса. Он звучит, подобно голосу, из-под толщи арктического льда. — Как ты?       Он усмехается. Но усмехается по-доброму. Я вижу в его глазах знакомые огоньки прошлого Федорова, каким он был в самом начале. Когда еще корабль не пошел ко дну. — Привет, Лисенок. Все хорошо. — он опускает взгляд на мой живот и его взгляд меняется. Он становится виноватым. — Ты скоро будешь рожать?       Я первая отвожу взгляд и улыбаюсь. — Да, через месяц-полтора. — Здорово. — Хочешь узнать пол?       Теперь он отводит глаза, а я устремляю взгляд на него. Мне так хочется, чтобы он узнал. Я так хочу, чтобы он обрадовался этой новости, чтобы ощутил эмоции, которые никогда не ощущал и не прикасался руками.       Кивает. — Девочка.       Громкий выдох. — Боже, надеюсь, что она будет твоей полной копией и от меня ничего не возьмет. — он улыбается и мы смотрим друг на друга.       В этот, по сути, радостный момент, мы становимся чужими. Я вижу, как он сидит рядом со мной, дышит одним воздухом вместе со мной и сердца наши, наверное, бьются в унисон, но, между нами, большая и безразмерная пропасть. Я так устала каждый день бороться с внутренними демонами: сомнениями и страхами. Они накрывают меня с головой, прижимая позвоночником к грязному и склизкому озеру из моих разрушенных надежд и ожиданий. Я тону и давлюсь, я кричу и вырываюсь, но попытки четны и не вдохнуть мне глотка желанного воздуха. Мирон когда-то протянул мне руку, вытащил на сушу. А сейчас, я вижу его руку, которая и тянет меня на дно этого горького озера. — Она возьмет все твои самые лучшие качества, поверь. — говорю я, не замечая перед глазами пелену. Чёртову слезную пелену, которая достала меня. Достала до трясучки внутренних органов. — А они есть? — усмехается Федоров. Мужчина выглядит так, будто сморозил настоящую ерунду. Он смотрит на меня, и я вижу, как он тонет вместе со мной. В собственном озере, только никто не тянет его наверх. — Боже, Мирон… — я не выдерживаю и разрываюсь на истошные слезы. Это крик о помощи, это сломало меня вновь. Он ломает меня, крушит, доводит до точки невозврата. Я бы отдала многое, чтобы испытывать физическую боль, а не эту ужасную и убийственную боль.       Кажется, я понимаю тех, кто любит причинять себе физическую боль. Это лишь маленький шанс, наконец-то чувствовать хоть что-то, кроме этой трещины внутри собственного сердца. Эта трещина, подобно тем, когда ступаешь на тонкий лед. Уродливые узоры из боли беспорядочно рисуются вокруг тебя, словно по кругу, а затем в момент уносят тебя глубже и глубже, в свои ледяные объятия агонии.       Я беру его за руку, целую сухие костяшки, омывая собственным слезами и обжигая разгоряченным дыханием. Прикасаюсь губами, оставляя тысячу маленьких поцелуев. Я так хочу вернуться в ту точку кульминации, что-то изменить. Я так хочу закрыть глаза и проснуться в тот день, когда все было хорошо. Действительно хорошо. Я готова проживать этот день миллионы раз, как сраный день сурка. Потому что тогда я была счастлива и был счастлив он. Я это точно знаю, так как его неразборчивые буквы в дневнике причудливо прыгали со строчку на строчку. — Конечно они есть! — выдыхаю ему в кожу, поднимаю глаза и улыбаюсь. — Конечно… Ты хороший человек. В тебе столько потрясающих вещей, которые для тебя не очевидны. — его рука сжимает мою, а губы прижались к макушке. Я так скучала по его рукам, они мой дом.       Не замечаю, как оказываюсь на кровати и касаюсь кончиком носа его яремную вырезку, между ключицами. Слышу бешеный галоп сердца. Мы сейчас умрем от сердечной недостаточности на этой кровати, а мне плевать. Его руки крепко прижимают меня, и я вдыхаю знакомые запахи, которые будоражат рецепторы, доводя их до экстаза. — Я так хочу видеть тебя счастливым, Мирон… — шепчу я надломно и чахло, что самой тошно от собственного голоса. — Я действительно хочу верить, что со мной ты был счастлив…       Он молчит и старается дышать равномерно, но я слышу и чувствую, как ему тяжело. Он срывается. Он на грани безудержного полета в бесконечность. — Когда я был с тобой, я был самым счастливым человеком. — шепчет он, гладя рукой по моей спине. Обводя каждый позвонок, рисуя узоры на лопатках. — Я никогда так не любил и не знал, что так можно любить вообще. Но еще я и не знал, что могу причинить такую сильную боль. — он выдыхает в мои волосы, это горячее дыхание будоражит каждую клеточку моего существа. Я хочу запомнить этот момент до каждой мелочи, потому что это слияние наших душ. Готовясь простить ему все, он отстраняется и смотрит на мои покрасневшие глаза. — Уходи. Прошу тебя. Просто уходи.       Я поджимаю губы и закрываю глаза, не шевелясь. Я так устала и глушу свою боль, стараясь остаться неуязвимой к его словам. Не могу уйти. Не хочу уходить. Это нечеловеческая тяга, мне сложно двигаться, будто все мышцы парализовало. Я останусь на этой кровати навсегда, вдыхая ароматы. Он может уйти, но я не сдвинусь. Не могу. — Лисенок, пожалуйста. — он умоляет, сквозь собственные слезы. Они стекают по его щекам, капая на мои пальцы. Я задыхаюсь. Мой мир рушится, омываясь его солеными слезами.       В голове десятки раз прокручивала все возможные сценарии. Лучше бы он мне изменил, я бы смогла его ненавидеть за это. Могла изорвать его фотографии, могла бы пережить эту ярости внутри. Проглотить как огромный ком и жить дальше. Но это я не могу проработать. Я не могу ненавидеть его, любить тоже не могу. — Ты придумала как назовешь дочку? — тихо шепчет он, а я лишь отрицательно качаю головой. — Назови Анной.       Не помню, как поднялась с кровати, прижимая ладонь к животу, с уверенностью, что назову девочку в честь моей мамы.       Он продолжает лежать, хватая все эти фрагменты в свою память, чтобы прокручивать в голове, когда отпускает самое лучшее в своей жизни. Мой образ блекнет. Я исчезаю, тихо и умиротворенно.