Спустя 7 лет. Лето 2027 года.
Меня будит раннее солнце, что нежно и играючи поднимается по ногам, а затем достигает моих глаз. Я сонно потягиваюсь на большой кровати, забывая, что уснула не одна. Под боком маленьким калачиком свернулась Аня. Девочка сонно зевнула и открыла свои голубые глаза. — Мамуля! — она переворачивается и прижимается ко мне, забавно бормоча на ухо. — Вот и утро! Доброе утро! Я крепко обнимаю ее и целую в лоб, щекоча по ребрам. Звонкий детский смех озаряет спальню, а я не могу удержаться и смеюсь в унисон с дочкой, которая в ответ тоже начала щекотать меня. Вот он мой, сладкий и любимый Эдем. Мой маленький мир заключен в этих красивых голубых глазах, которые всегда мне будут напоминать о прошлом. Этот маленький носик и пухлые губы. Такой звонкий и озорной голос, услада для моих ушей. Аня — это мой мир, который благодаря ей играет яркими красками. Тот день, когда она рождалась стал еще прекраснее, когда я увидела ее. Акушерка сказала, что у меня очень красивая дочь. Но я это знала в самый первый день, когда только узнала, что беременна. И в ответ на это, постоянно ругаю себя за мысль сделать аборт. Дочка спрыгивает с кровати и бежит в ванную комнату, зовя меня с собой. Заправив кровать, я подхожу к окну, открывая дверь балкона. Безумно свежий и теплый воздух Черного моря еще один мой Эдем. Переезд в Сочи было потрясающей идей. Мне так хотелось сменить депрессию Питера, на что-то теплое и яркое. Я так люблю завтракать с Аней на нашем небольшом балкончике, а потом бежать на пустой и незаполненный туристами пляж, наслаждаясь теплой соленой водой. — Мам, а давай блинчики на завтрак испечем? — слышу голос ребенка из ванной комнаты и почему-то глупо улыбаюсь. Теперь-то я точно научилась печь блинчики. Ради Ани я готова сделать все что угодно и блинчики лишь малая часть того, на что я могу пойти. Приняв душ и умывшись, я пошла готовить наш завтрак, пока малютка самостоятельно собиралась в школу. Она заканчивает первый класс, и я не верю в то, как быстро пролетело время. Ровно семь лет назад я собирала себя по кусочкам, боясь разрушиться в любой момент. Я утопала в грусти и горе, давилась слезами и жила так, будто главная героиня фильма «День сурка». Но как только родилась Аня, моя жизнь заиграла другими красками. Разумеется, было сложно одной растить ребенка, но у меня были друзья, которые не равнодушны к малышке и жаждали мне помочь. Саша с ее, уже теперь, мужем. Ваня, друг Мирона. Мой папа и его нынешняя вторая жена. Когда папа сказал, что у его жены большая семья – я совершенно точно не ожидала, что настолько большая. У нее трое детей, у каждого по двое-трое внуков. И это прекрасно, ведь теперь нам с папой не так одиноко. Они приняли нас втроем, и я с нетерпением жду наши семейные посиделки на Новый год. Когда с блинчиками было покончено, я повезла дочку в школу. Сегодня последний школьный день и я обещала сводить ее погулять и поплавать, как следует отметить первый оконченный год в школе. — Будь умницей! — говорю ей и целую в макушку. Она улыбается и вылетает из машины навстречу школьным подружкам. Я усмехаюсь и уезжаю на работу. Когда Аня чуть подросла до ясельной группы, я решила пройти профессиональную переподготовку и пошла на врача-рентгенолога. После Мирона, поняла, что не могу быть врачом-психиатром. Я была не в состоянии воспринимать чужие проблемы, я больше не хотела слушать людей, не хотела говорить с ними. Поэтому ушла в диагностику, где общение с пациентами сведено до минимума, а работы с тихим и спокойным компьютером до максимума. К черту дежурства, я хочу просыпаться утром и видеть любимое детское лицо. Хочу всегда быть рядом. Хочу жить. Зайдя в клинику, я быстро переодеваюсь в хирургический костюм, смотрю список будущих исследований и завариваю кофе. — Доброе утро, Василиса Константиновна. Прекрасно выглядите! — заходит мой рентген-лаборант Михаил. Я здороваюсь и улыбаюсь ему. Сегодня потрясающий день.***
Закончив с последним исследованием, я глянула на часы. Два часа дня. Аня как раз должна заканчивать учебу, и я поеду забирать ее. Переодевшись и положив ежедневник в сумку, я прощаюсь с коллегами, выхожу из клиники и иду к автомобилю. Приехав в школу, я не застала Аню у назначенного места для нашей встречи. Быстро хватаю сумку и иду в школу, пробегая мимо охранника, который что-то начал кричать мне в след. Может она задержалась с классной руководительницей? Меня это ужасно напрягает и я, вбежав в класс, застала пустой кабинет и идущую мне навстречу Ингу Валерьевну. — Инга Валерьевна! Где Аня? Уроки кончились! Женщина удивленно смотрит на меня, отвечая: — Ее забрала бабушка. — Какая бабушка?! Вы же знаете, что я у нее одна! Как Вы могли отдать ребенка чужому человеку, которого даже не видели?! Ярости закипала, страх сжимал легкие, я не могла вдохнуть. Меня бросило в пот и колени кажется сейчас меня подведут, и я упаду. Боже, Анечка! Я побежала вниз, учительница бежала со мной, рассыпаясь в тысячных извинениях, сказала, что сейчас пойдет смотреть камеры и постарается выслать мне отрывок с женщиной, которая забрала моего ребенка. А тем временем, в обезумившем мозгу, я придумала тысячу черных мыслей о похищении, изнасилованиях и убийствах. Первое, что я хотела проверить, это дом. Оттуда найти хотя бы одну фотографию и отправиться в полицию. Давя на газ, я как могла не нарушала правила дорожного движения, мчала в сторону нашего дома. Бросив машину, быстро побежала по лестнице, пока не настигла наш этаж и квартиру. Судорожно пытаясь попасть в замочную скважину, я открываю дверь и слышу какую-то деятельность на кухне. Бегу туда и застываю на пороге комнаты. — Аня! Боже! — бегу к дочери и рывком прижимаю к себе, злобно смотря на женщину, которая забрала ее из школы. — Мария Андреевна, как Вы посмели?! Мать Мирона озадаченно смотрит на меня и делает глоток чая. Я увожу в этот момент дочку в ее комнату, обещая потом серьезно с ней поговорить. Вернувшись на кухню, я злобно смотрю на женщину, она лишь спокойно продолжает пить чай. — На каком основании… — Я забрала свою внучку из школы? — продолжает белокурая женщина, но ловя мой взгляд, осекается. — Вы хоть представляете, как я испугалась? Я приезжаю за ребенком, а мне говорят, что ее забрала какая-то женщина, прикинувшись бабушкой! — я сажусь на стул и продолжаю сверлить ее взглядом. Видимо, до Федоровой доходит смысл ее поступка. — Да, я извиняюсь, Василиса, это было неправильно. В следующий раз… — Следующего раза не будет. Прошу покинуть Вас мою квартиру. — Я не хочу с тобой ругаться, я просто хотела увидеть внучку. В последний раз она видела Аню, когда та только родилась, а через полгода, я уехала в Сочи. Никому, практически, об этом не сказав. Оборвав к чертям все связи, сменив номера и прописку. — Ты сменила номера, и мы не знали, как тебя найти, просили Ваню сказать, но он наотрез отказался сообщать. Пришлось через твоего папу узнавать, где ты и Аня… — Что Вам нужно? — резко спрашиваю, перебивая несостоявшуюся свекровь. — Я просто хотела познакомиться и наладить взаимоотношения. — Вы же понимаете, что, узнав, где я живу и мой номер, даже через отца, могли просто позвонить и нормально поговорить? — чуть смягчаюсь. — Моя дикая реакция объяснима, я просто испугалась и очень сильно разозлилась. Но я бы не отказала Вам в встрече. — А Мирону бы отказала? Поджимаю губы и отвожу взгляд. Тут даже я не знаю, что сказать. — Его тут нет. Это уже слишком для меня. Прошлое своими щупальцами обхватывает меня, и я боюсь не всплыть на поверхность. Мария Андреевна хороший человек, к ней у меня нет какой-либо злобы, агрессии и ненависти. Просто она словно снег на голову свалилась, и я не знаю, как мне разгребать эти сугробы. Готова ли я встретить Мирона? Семь лет прошло – если бы хотел, то уже приехал и увидел дочь. Я не запрещала Ване и отцу говорить ему, где я. То, что Ваня не сказал матери Мирона правду, это уже его личная инициатива. А в этот момент воспоминания рисуют яркие картинки того, как он открестился от меня. Открестился от нас с Аней. А сейчас, этот снежный ком из горя и обид, я не готова впускать в нашу жизнь. — Он хотел бы… — Почему сейчас? — вновь нагло перебиваю ее, но мне плевать, что это может быть грубо. Эмоции берут надо мной верх. Я многое проработала, но залатав раны, не стоит забывать, что они могут вскрываться и вновь начать кровоточить. Как фантомная боль, расползаясь по всему телу. — Прошло семь лет. Семь! Почему сейчас? Что изменилось? Судя по новостям у него все хорошо. Он выступает по всему миру, пишет альбомы. У меня тоже жизнь начала налаживаться, я встала на ноги и мне это не нужно. Мария Андреевна с пониманием слушает, а я вижу в ее глазах неутолимую грусть, которая распространяется по комнате, словно удушающий газ. Я встаю и хожу вдоль кухни, не зная куда себя деть. Женщина перехватывает меня за запястье и молча просит вернуться на место, а я подчиняюсь. — Он только три года назад пришел в себя, поменял круг общения, начал писать. И он хочет многое исправить. Я понимаю, что ваши отношения не склеить и не вернуть, но не лишай его дочери. Да, он сам отказался от вас. Но отказался потому что хотел, чтобы у вас все было хорошо. Он понимал, что ему нужно очень много времени, чтобы реабилитироваться, а тянуть дальше тебя на дно Мирон не хотел. — она продолжает держать меня за запястье, нежно поглаживая, как когда-то и моя мама меня успокаивала в моменты очередных детских истерик. — Встреться с ним сама, а потом уже знакомь с Аней. Если посчитаешь, что он к этому будет готов. Все-таки он ее папа. Слышу, как отворяется дверь на кухню и на пороге стоит моя маленькая малышка, а глаза ее блестят. — Мамочка, так мой папа хочет со мной увидеться? Я встаю со стула и падаю на колени перед Аней, утирая ее слезки. Она сложила руки на груди и так печально смотрит на меня. Разумеется, у нее были вопросы о Мироне. Почему у всех есть папа, а у нее его нет. Я говорила, что ее папа далеко от нее. Не врала. Говорила, что папа тяжело болен и лечится, когда он поправится, то обязательно встретится с ней, если захочет. Не могла я лишь сказать, что папа отказался от нее. Это слишком ранит детское сердце, а я не хочу, чтобы на нем были хоть какие-то шрамы. Моему ребенку никто не причинит боль. — Да, малышка, хочет. — я выдавливаю улыбку, стараясь сама не разреветься вместе с девочкой. — Вы обязательно познакомитесь, как придет время. Обнимаю Анечку, чувствуя, какой-то отвратительный откат на прошлое. Жмурю глаза, стараясь сбросить этот груз, но не могу. — Я передам ему твой номер? — слышу, как двигается стул, мама Мирона встает. — Да. Когда я пошла провожать Марию Андреевну, Анна ушла в свою комнату. Мне предстоит долгий разговор с ребенком, но это потом. Женщина поворачивается и говорит. — Не хочу, чтобы ты узнала это из новостей… — она будто пытается подобрать правильные слова. — Мирон женится.***
Эти слова бешеным ураганом крутятся в моей голове, и я закипаю. Понимаю, что не имею права злиться на него за то, что он построил собственное счастье, но, как же я? Не скажу, что совсем одинока, разумеется, в моей жизни были мужчины, но они врывались в мою жизнь, а уходили тихо, неловко прикрывая дверь. Кому нужна женщина-брошенка с ребенком? Единицам, если быть откровенными. Я не одинока: у меня есть замечательная дочка, у меня есть друзья и есть большая дружная семья. Но как бы я хотела впустить во вторую половинку сердца второго человека, чтобы Ане там было чуть веселее. Сидя перед телефоном, я листала социальные сети, как вдруг мне написал врач-нейрохирург из моей клиники. Вечер пятницы. Он один. Одна и я. Поджимаю губы и соглашаюсь на встречу при условии, что смогу найти того, кто сможет посидеть с Аней. Соседка Маша соглашается посидеть с дочкой за двойную оплату и роллы. Я быстро одеваюсь и целую дочку в лоб, говоря, что встречусь с Владом и обещая, что завтра мы пойдем на аттракционы. И Влада мы тоже позовем. Этот ребенок и этот мужчина любят проверять мой желудок на прочность. Вечерний Сочи еще прекрасней, чем утром. Плавные закаты, множество милых парочек, веселый смех детей, поедающих мороженое. А я вечно ловлю себя на мысли, что мне чего-то не хватает. Руки на талии и маленькой ладошки в руке. — Привет, Василиса. — улыбается Владислав. Он мне нравится. Хороший парень с глубокими карими глазами и красивой шевелюрой. Влад часто приходит ко мне за консультацией по МРТ, зовет на чашечку кофе в кафетерий, иногда зовет поужинать. Прямо как сейчас. Но допустимую грань мы не перешагиваем, потому что, думаю, оба дорожим этими маленькими моментами, между нами. Такими теплыми и ранимыми. А еще мы боимся. Боимся вновь разбиться о острые углы растерзанного сердца. — Привет, Влад. — улыбаюсь ему в ответ и обнимаю. Мы приходим в наш любимый ресторанчик на набережной и много разговариваем. Он один из немногих в клинике знает мою предысторию. Когда я пришла туда работать, около двух лет назад, Влад позвал меня выпить кофе и рассказал о коллегах, так и завертелась наша дружба. Я доедаю и поднимаю на него глаза, усмехаясь. — Что? Сегодня отличительно вкусное мясо, да? — он усмехается в ответ, а я отвожу свой взгляд на берег моря, грустно выдыхая. — Мирон женится. Влад хмыкает и откидывается на спинку стула, складывая руки в замок. — А ты как? Поджимаю губы, не зная, что и ответить ему. Точнее, в голове такой бешеный поток обрывочных мыслей, а сгруппировать их в нечто единое у меня нет возможности. Я потеряна. — Я ошарашена. — Понимаю. У Влада тоже бывшая жена построила счастье, а он все еще один. Слишком много боли причинил ему развод и как-то обжигаться вновь он не готов, пока не встретит того, ради которого игра будет стоить свеч. — Может мои слова покажутся жестокими, но я, правда, думала, что он никогда никого не встретит. И мне было спокойно от мысли, что он один. Как и я. — смотрю на Влада, он понимающе кивает мне. — А сейчас он счастлив, несмотря на ту боль, что причинил себе и мне. И у него все хорошо, а у меня дерьмово. И из-за этого мне неспокойно. Я плохой человек? — Нет, не плохой. Ты просто злишься и может завидуешь. — его коронная «правда-матка» даже не обижает меня, а отрезвляет. — Он преуспел в том, в чем ты не смогла. И ты не единственная, кого он смог полюбить. Это тебя и злит. — Из тебя лучше психиатр, чем из меня. — улыбаюсь, а он в ответ смеется. Мне нравится его смех. — Ты прав. Спасибо. Когда мы уходим из ресторана, он по привычке отдает мне свой пиджак, а я с привычным трепетом укутываюсь в него и мы идем бесцельно по набережной, изредка касаясь пальцами друг друга. — Я тоже самое чувствовал, что и ты, Василис. — говорит он через какое-то время молчания. — Меня так злило, что она любит и любима. Вывернула меня наизнанку и ничего после себя не оставила. Я тогда заканчивал ординатуру, экзамены и переживания. А тут этот развод и хотелось все бросить. Но что-то дало двигаться дальше, осознание, наверное, что она не мой человек. Потом появилась радость, что я один и могу заняться чем угодно, встречаться с кем-угодно. Не подстраиваться под нее. Только одиночество, слегка, но затянулось. — он усмехается, и я поднимаю голову, встречаясь с карими глазами. Я не замечаю, как расстояние, между нами, стремительно сокращается и мои губы накрывают его. Щетина приятно щекочет мою кожу. Его ладонь ложится на мою талию, слегка сжимая ее. Мои пальцы зарываются в темно-каштановые волосы. Этот поцелуй пьянит меня, я словно, отрываюсь от земли и взлетаю на крыльях эмоций, которые я давно не чувствовала. А эти эмоции были рядом, стоило только прикоснуться к ним раньше. О правильности поступка судить не стоит сейчас, разберусь позже. Одно знаю – сейчас это мне необходимо. Влад отстраняется первым. Я вновь встречаюсь с его глазами, чувствуя его дыхания на своей щеке. Я первая поцеловала его. — Почему ты это сделала? — он делает осторожный шаг назад, а я пытаюсь собраться с мыслями. Почему? — Я этого хотела. — Ты этого захотела из-за него, да? Слова ошпаривают меня, словно кипяток, а я даже не знаю, что ответить на это. — Если из-за него, то мне это не нужно. Мы стоим на полупустой набережной, мои руки начинают дрожать, ветер с моря дует в затылок, вызывая рой мурашек в ответ на раздражение. — Нет, не из-за него. — и это правда. Не замечаю, как перед глазами образуется пелена и образ Влада размывается передо мной. — Я устала жалеть себя и просто хочу любить и быть любимой. Без драм, психозов, передозов и боли. И новость о нем подтолкнула меня к выбору. Надеюсь, что я в нем не ошиблась. Его губы оказываются на моей щеке, чувствуя мои слезы на вкус, а руки сжимают и прячут от сильного и пронзающего ветра. Такой же ветер был в Питере.***
Прошло около месяца, как мы признались с Владом во взаимности наших чувств друг к другу. Он часто оставался у нас дома, а Анечка только радовалась этому. Этот ребенок смышлёный не по годам и с таким упоением слушает истории про трепанацию черепа и различные нейрохирургические операции, которые проводит Влад у нас в больнице. Сейчас малышка на каникулах и в августе, я хочу съездить с ней в Пермь к дедушке, а потом свозить погреться на солнышке в Турцию. Разумеется, у нас тут тоже тепло, но в августе бешеный пик для отдыха и в Сочи не протолкнуться, а в другой стране поспокойнее ритм жизни. Заканчивая рабочий день, я прощаюсь с Владом, который остался на ночное дежурство. Сев в машину, слышу бренчание телефона. Взяв его в руки, вижу незнакомый номер. — Алло. — говорю и завожу автомобиль. — Василиса? — знакомый пронзает меня, и я замираю. Рука начинает дрожать, а перед глазами воображение рисует образ человека, которого я видела в последний раз семь лет назад. Такой родной и давно забытый голос, что убаюкивал меня, ласкал и разбивал на тысячи осколков боли. Я закрываю глаза, стараясь побороть приступ слез, но не могу. — Да. — голос отвратительно дрожит и мне тошно от себя. Даю слабину, трещина расходится по телу бесконтрольным размахом. — Привет. Это Мирон. — Здравствуй. К горлу подкатывает ком, кишки скручиваются в угол, выпуская дохлых мотыльков наружу. — Мама сказала, что Вы в Сочи. Я могу подъехать к Вам через час? Первая мысль, сказать, что мы не в городе. Мы уехали, мы стерли все воспоминания, и он нам не нужен. Но я не могу так поступить с Анной, которая шепчет мне на ухо, когда Влада рядом нет, что очень ждет встречи с папой. Я не хочу принимать участие в разбивании ее сердца. Если ей будет больно, то эту боль причинит ей он, а не я. — Адрес знаешь? — Да, мама передала. — Тогда до встречи. — бросаю трубку. Слышу, что он что-то хотел мне сказать, но это неважно. Меня трясет. Измываюсь, разбиваюсь, страдаю. Не могу побороть тахикардию, что вызвал во мне этот звонок. Задыхаюсь, умираю. Сжимаю со всей силы рули и в ярости стучу по нему, вымещая свою панику на конструкцию автомобиля. Прижимаю руки к груди и плачу навзрыд. Мне нужна эта истерика сейчас. Как и семь лет назад. Я убивалась в этих истериках, утопала в слезах, ныряла в ледяную воду из страданий и разочарований. Даю себе минуту, чтобы перевести дыхание и поехать за дочкой.Выдыхаю.
Завожу автомобиль и выезжаю с парковки больницы.***
— Папа приедет?! — радостно восклицает дочка и я выдавливаю улыбку, кивая, как дурацкий болванчик. — Ура! Мамочка, я так рада! Как знала и заправила кровать! Когда мы приезжаем к дому, Аня бежит в квартиру, а к моим ногам будто привязали тяжелый груз и я не могу передвигаться. Старалась и стараюсь оттянуть неизбежное. А это глупо, рано или поздно это бы произошло. Пройдя в квартиру, я умываюсь. Доча бегает по квартире и поправляет вещи, сдувает только ей заметную пыль, а я открываю бутылку вина и залпом осушаю бокал. Через десять минут слышится звонок в домофон, Анна уже бежит открывать дверь, но я ее останавливаю. — Сиди в гостиной, я сама его встречу и приглашу к тебе. Хорошо? Она кивает и смирно остается на диване. Бросаю взгляд в зеркало, замечаю, как сильно я изменилась за эти годы. Появились первые морщины, усталые глаза, волосы стали короче, чем раньше. После родов так и не смогла скинуть пять килограмм и решила забить на это. Беру трубку домофона, слышу его голос и открываю. Лишь мгновение и я встречусь с человеком из прошлого. С моей персональной травмой юности и молодости. Напряжение бешенными разрядами гуляет по телу, отдаваясь импульсами в унисон ударам сердца. Открывается дверь и на пороге я вижу его. Он отрастил волосы, они так аккуратно уложены, ему очень идет. В руках шарики и большой белый мишка с подарочным пакетом. Мирон смотрит на меня, в глазах читает вопрос: могу зайти? Мои глаза отвечают: заходи. Входная дверь тихо закрывается, а он продолжает стоять и смотреть на меня. А я даже шевельнуться боюсь. У меня начинается гипоксия, я забыла, как дышать. Мирон, подари мне первый вдох осознания нашей встречи. — Привет, Лисенок. Это настоящий ядерный взрыв, это бешеные метастазы по сердцу, это удушающая ломка.Выдыхаю.
— Привет, Мирон. — указываю на закрытую дверь позади меня. — Проходи. Открываю проход в комнату и вижу Аню, которая трепетно ждала этого момента всю свою маленькую жизнь. Когда Федоров заходит в гостиную, она срывается с места и бежит к нему, обнимая за талию. Мишка падает на пол. Шарики касаются потолка. Он опускается на колени и прижимает человека, от которого когда-то отказался. Я выдавливаю улыбку и ухожу на кухню, оставляя их одних. На кухне выпиваю очередной бокал вина и трясущимися руками утираю очередные слезы. Какое-то время сижу в тишине, слыша лишь тихие разговоры, моментами милейший смех дочки. Чувствую, как мой мир разрушился и коряво построился обратно. Не понимаю, почему Мирон решил приехать? Не понимаю, что произошло в его жизни, раз он решился на этот шаг? Столько вопросов, а так хочется узнать правду. А еще хочется узнать о ней. О той женщине, которую он смогу полюбить, которой смог сделать предложение руки и сердца. — Мамочка, подойди сюда! — слышу голос дочери, утираю последнюю слезку и беру поднос с заваренным чаем. Подойдя к ним, сажусь рядом с дочкой, ставя поднос с тремя чашками на кофейный столик. — Папа показывает ваши совместные фотографии. Смотри, папа лысый! Скажи, что ему с волосами лучше? Взгляд цепляется за фотографию на планшете. Там я и Мирон в доме его родителей, его мама тогда сфотографировала нас, когда мы сидели на крыльце, укатанные одним пледом и попивающие какао. Затем следующая фотография, уже с друзьями, мы там впятером празднуем новый год. А я и Мирон целуемся, держа в руках бенгальские огни. Я отвожу взгляд. — Ой, а это видео. — дочка впивается взглядом в экран. Там я и Мирон танцуем медленный танец в огнях новогодних гирлянд. — Вы такие красивые! Мам, у тебя такие длинные волосы… — она смотрит на меня и улыбается, а затем обратно переводит взгляд на эти треклятые пиксели. — Может чай? — нажимаю блокировку на планшете и предлагаю ей взять чашку. Мирон смотрит на меня, а я не знаю куда деться от этих голубых и пронизывающих до холода глаз. — Пап, а ты надолго приехал? — спрашивает ребенок, прижимаясь к мужчине. — А ты был в Сочи? Может мы с мамой покажем тебе город? — Я на недельку сюда приехал. — он переводит взгляд на дочку и улыбается. — Да, я тут был, у меня тут было много-много концертов. Но я буду рад, если покажете какие-то секретные места! Дочка согласно кивает. Эта наивность сводит меня с ума. — Мама покажем? — дочка сразу прыгает на меня, и я чуть было не разливаю кипяток на себя. — Да, конечно. — тихо отвечаю и слегка улыбаюсь. — А что ты будешь делать всю неделю? Будешь жить у нас? — спрашивает Аня. — У здесь будет свадьба и вы с мамой приглашены. Ты же будешь подружкой жениха? — улыбается Мирон и смотрит на меня. Я давлюсь чаем. Аня тут же по-детски стучит по моей спине, когда мой приступ кашля заканчивается, я ошарашенно смотрю на Федорова. — Конечно, буду! — дочка прыгает на диване, а я молча смотрю в одну точку, стараясь подавить бешеный порыв устроить крупномасштабную истерику. Да как он посмел?! Как посмел добить меня именно так?! После всего… После всего, что было… Но в ответ, я лишь беру Анну за руку и говорю, что поздно и пора прощаться с отцом. Дочка ерничает и сопротивляется, но когда Мирон просит ее лечь спать, то она покорно соглашается, на его обещание приехать завтра еще. Закрыв дверь в ее комнату, я встречаюсь взглядом с ним и качаю головой. Моя ярость закипает, она давно хочет вырваться наружу. Я ему многого не сказала тогда, я многое закрыла во внутренний ящик и убрала подальше. Он добил меня тогда, убивает точным выстрелом в сердце сейчас. Уношу кружки на кухню, закрывая за собой дверь. Керамика падает в раковину с грохотом, и я не сдерживаюсь. В проеме стоит он и смотрит на меня, сложив руки на груди. — Как ты смеешь, Мирон? Как ты смеешь врываться в мою жизнь, переворачивая все верх дном и говорить мне такое? — шиплю, поворачивая голову в его глаза. — После всей боли, что ты причинил мне?! После всего, что мы пережили?! Я пережила?! — тычу в него пальцем, а по щекам яростный поток слез. — Тебя не было здесь и лучше бы дальше не было. Самое лучшее твое решение, уйти самому и прекратить тянуть меня на дно вместе с тобой! — не фильтрую слова, этот словесный прорыв таился во мне все семь лет и сейчас меня не остановить. Он делает шаг в мою сторону, а я произвольно делаю шаг назад. Не хочу видеть его, не хочу слышать его, не хочу дышать с ним одним воздухом. Хочу уйти, хочу вернуть мою жизнь. — Я понимаю твою злость, Василиса. Но выслушай меня, я прошу... — он делает шаг и хватает меня за руку, но сил нет ее одернуть. Прижимаю ладонь к груди и плачу, как белуга. Его руки обнимают меня, а я в ответ стараюсь вырывать. Его руки, как воспоминания о теплом доме, как большая ива и ее корни, что обволакивают землю, покрытую мхом. Она сжимают меня нежно, но сильно, не стараясь причинить боль. А я в ответ хочу оборвать этот момент, стуча по его груди кулаками, измазывая его футболку слезами. — Мне было больно тебя отпускать, но ты права — это мое самое лучшее решение. — шепчет он мне на ухо, но я не хочу слышать его. Его голос сквозь вакуум продолжает проникать в меня, отдавая сильнейшие удары по мозгу. — Я был на таком дне и хотел сделать все возможное, чтобы ты не достигла его со мной. Мои срывы, мои перепады, мои передозы ты не достойна была видеть этого. С тобой я снова сорвался бы, поверь. И снова бы причинил тебе боль. Это самое последнее, чего я хотел по отношению к тебе, Василис. — Зачем ты появился…? — выдыхаю ему в грудь, заметно обмякнув без каких-либо сил сопротивляться ему. — Мама и Женя просили. Умоляли. — он выдыхает, а я еще сильнее начинаю плакать. — Я не хотел. Не хотел все портить, не хотел рушить, не хотел всего этого. Хотел лишь дать шанс тебе жить дальше с Анечкой, помогая финансово. А слова Вани о том, что у тебя все хорошо, лишь укрепляли мысль о том, что я тебе и ей не нужен. Я испортил бы все. Какое-то время мы продолжаем стоять. Я прижимаюсь к нему, а он обнимает. Вдыхаю знакомый и родной запах, задыхаясь от осознания, как сильно я скучала по нему. Но он больше не мой. Он больше не мой Мирон. Он чужое, инородное, внеземное. Медленно отстраняюсь от него, утирая последние слезы. — Я так хотела ненавидеть тебя, мне было бы легче, правда. Было легче потушить эту злость в себе спустя годы, начать жить заново. — грузно сажусь на стул и выдыхаю в полупустой бокал из-под вина. Делаю глоток, смотря перед собой. — Но как можно ненавидеть человека, который просто не хотел и не смог? Мои слова ударили его, подобно сильной оплеухе. Я увидела, как изменился его взгляд, когда я повторила его слова, сказанные тогда, в тот вечер, когда он узнал о беременности. — А сейчас, этот человек вдруг захотел и смог. Но не со мной. — усмехаюсь, а это не та реакция, которую он, возможно, ожидал от меня. — Думаю, за это можно ненавидеть. И продолжать любить. Мирон что-то хочет сказать, но я резко перебиваю. — На свадьбу мы придем втроем, приглашение можешь скинуть в телеграме. На новогодние праздники Аня у моих родителей, летом в июле можешь забирать ее на три недели. Остальное по согласованию. — встаю из-за стола, указывая ему на дверь. — А теперь, прошу тебя уйти, мне завтра рано вставать.